— Почему? — удивился Пророк.
— Этой расе практически не нужна еда, — Тнгр откусил у червяка головку, — но жизненно необходимо чужое внимание. Они питаются им, они впитывают его всей кожей. Без энергии чужих глаз и ушей они чахнут, болеют и умирают. Поэтому каждое их слово и каждый жест служат тому, чтобы направить эту энергию на себя.
— Интересно… Я и не знал, что внимание настолько материально, — задумчиво проговорил человек.
— Еще как материально, — комиссар с наслаждением затянулся червяком. — Если ты прислушаешься к своим ощущениям, ты даже можешь почувствовать, как отдаешь свои жизненные силы пульполю, когда цепляешься за его уловки.
— Зачем же мы тогда идем к нему в гости?
— Просто так, — улыбнулся щлх. — Просто поговори с ним, изучи его. Но не отдавай ему слишком много внимания, не корми.
Он докурил, съел хвостик, взял человека за руку и повел его по извилистым коридорам в полной темноте, сверкая глазами. Через некоторое время они остановились около одной из пещер. Вход в нее резко выделялся на фоне остальных тем, что был расписан множеством рисунков по краям. Около входа на спиралевидных крючьях болтались какие-то разноцветные тряпочки и флажки, а пол был изрезан непонятными письменами.
— Вот мы и пришли, — сказал Тнгр. — Ступай осторожно, Мессия: пульполи не любят убираться, и склонны разбрасывать всякую всячину по полу.
Они вошли в пещеру. Вокруг них царила полная темнота, не было слышно ни звука. Тнгр огляделся по сторонам и крикнул:
— Звонкий Колокольчик! Мы пришли!
Ответа не было. Тнгр повел человека вглубь, внимательно сканируя пространство своими глазами, превратившимися в два зеленоватых огонька.
— А-а-а-а-а-ррррр! — раздался глухой рев с потолка. — Кто посмел вторгнуться в мои владения? Вы за это заплатите жизнью, жалкие тваари!
Комиссар посмотрел наверх:
— Мы тебя поняли, Колокольчик. Слезай уже и зажги огни.
— Вот вечно вы, щлхи, портите мои представления! — обиженно прозвенел сверху пульполь. — А может, я преследовал благую цель? Может, я хотел подвергнуть Мессию суровым испытаниям? Может, сила моего искусства могла бы пробудить внутри посланника Бога незримую Истину?
— Слезай, — спокойно повторил Тнгр.
— Ладно, ладно… — хозяин пещеры начал слезать с потолка, цепляясь за мелкие трещины. — Уж и пошутить нельзя…
Он спустился, отряхнулся и кинул какой-то маленький орешек в нишу позади себя. Пещера озарилась разноцветными огнями, осветившими груды самых разнообразных вещей, хаотично разбросанных по всему помещению, стены которого были густо исписаны и изрисованы всеми цветами радуги.
— Добро пожаловать в мою скромную обитель! — поклонился Звонкий Колокольчик и выудил из ближайшей кучи хлама связку театральных масок, изображавших лица различных существ мира Опухоли.
— Убирайся отсюда, ничтожество! — зарычал он, надев маску веодона.
Пророк не ответил.
— Не желаешь прикупить пару баночек топленой жмошки? Всего пятьдесят трынков! — бойко протараторил он, надев маску хиприена.
Пророк молчал. Пульполь снял маску, повернулся к Тнгру и спросил:
— Тнгр, что с ним не так? Он что, больной?
— Он ведь слеп, — напомнил ему щлх, — и он не видит твоих масок.
— А-а-а! — пульполь хлопнул себя по лбу и отшвырнул маски в сторону. — Как же я мог забыть! Но ведь он слышит меня, правда? Вы слышите меня, о Мессия? — он встал перед человеком, требовательно вглядываясь в его слепые глаза.
— Да, — откликнулся человек, — я слышу тебя.
— Отлично! — просиял пульполь. — Тогда я зачитаю вам свои лучшие стихи! Когда я писал их, это словно был не я, а нечто гораздо более высокое и целостное, чем я. Вы ведь любите поэзию?
— Смотря какую, — ответил Пророк.
— Эту вы точно полюбите! — заверил его Колокольчик. — Итак…
Он покашлял, шмыгнул носом, сглотнул, а затем продекламировал:
Похлебкой алой пропитав
Конечность,
Я вышел к Яме,
Вдохнул и понял -
Смордюки…
— Ну как? — пристально вгляделся он в человека. — Не зацепило, да?
— Ну… — начал было Пророк.
— Можете даже не продолжать! — он нервно зашагал туда-сюда. — Истинный поэт всегда чувствует всполох пламени, разожженный искрой творчества в сердце слушателя. Я не чувствую в вас всполоха. Я не чувствую даже малейшего проблеска! Поэзия — явно не для вас.
— Я… — снова начал было Пророк.
— Ничего не говорите! — вскинул руку Колокольчик. — Я понял! Вам нужна музыка!
Он начал метаться по пещере, роясь то в одной, то в другой груде вещей. Наконец, он достал огромный инструмент, напоминавший помесь контрабаса и барабана: спереди у него были струны на твердой костяной деке, а сзади — натянутая кожа.
— Внимание! — взмахнул он смычком. — Эта мелодия пришла ко мне во сне, когда я, будучи томим любовною тоской по одной нежной… Не буду! — он театрально закрыл глаза рукой. — Не буду говорить! Зачем слова, когда музыка все скажет за меня?
Он начал водить смычком по жестким, волокнистым струнам. Звук, извлекаемый им, был похож на глубокое «эЭэЭэЭэ», плавно переходящее в «ыЫыЫыЫы», а затем снова перетекающее в «эЭэЭэЭэ». Во время переходов «э» в «ы» он с остервенением колотил ногой по «барабанной» части инструмента, извлекая нечто наподобие «БУМ-ба, БУМ-ба».
Поиграв так примерно пару минут, он отбросил смычок в сторону и сказал:
— Что с вами не так, о Мессия? Неужели эта чарующая мелодия не касается ни единой струны вашей души?
— Ну… — начал было Пророк.
— А ведь от этой композиции был в восторге даже сам Хозяин, — он многозначительно поднял палец. — Впрочем, что это я говорю? Вы ведь ни капельки не похожи на жроома! Ах я дурак!..
Он снова начал ходить туда-сюда, вздыхая и хватаясь то за голову, то за плечи.
— Понял! — вскричал Колокольчик. — Вам нужны и музыка, и поэзия! Лишь синергия этих двух божественных компонентов принесет вам долгожданное наслаждение!
— Мне не нужно наслаждение, — сказал Пророк.
— Что? — пульполь посмотрел на него, как на сумасшедшего. — А ради чего вы тогда вообще существуете?
— Разве мы существуем только для получения удовольствия?
— А для чего же еще? — всплеснул руками поэт. — Ради варки Бульона? Ради Войны? Ради блага всех этих пошлых, низких, скудоумных тваарей? Все это тщета и суета! Все это приходит и уходит! Все это — пыль, сдуваемая малейшим дуновением ветров истории! Все эти мелкие духом насекомыши ползают-ползают, ковыряются-ковыряются, а потом приходит Мессия — он драматически вскинул руки к человеку, опустившись на одно колено, — и одним вздохом! Одним взглядом! Одним прикосновением! Уничтожает! Сжигает! Аннигилирует все эти жалкие потуги ничтожных существ, копошащихся веками внутри Вселенского Титана! Что же остается нам, грешным и несчастным? Только одно — наполнить удовольствием мимолетные мгновения наших презренных поползновений посреди Великой Пустоты Бытия! И лишь искусство может нам помочь в этом…
— Искусство, служащее одному лишь удовольствию — это ремесленничество, — сказал человек.
— Помилуйте, Мессия! — взвыл пульполь. — Что вы говорите?! Как вы можете сравнивать меня, художника и поэта, с какими-то ремесленниками? С кашеварами и подковщиками? Во мне рождаются огни и бури! Во мне рождаются печали и восторги капель, падающих с потолков мироздания! Я извергаю свет нерожденных богов и рокот древних чудовищ! Я… Моему возмущению нет предела!
Он вытащил из кучи барахла какую-то склянку с золотистой жидкостью и залпом ее выпил. Его лицо стало чуть спокойнее.
— Прошу прощения за свою излишнюю эмоциональность, но я просто не могу понять… — сказал он, затыкая склянку пробкой. — Разве может искусство не служить удовольствию? Кому оно тогда будет нужно? Кто будет платить творцу своими восхищенными взглядами и благодарными ушами за его кропотливый труд?
— Истинный творец не станет заложником вкусов публики, — ответил Пророк.
— А я вовсе не заложник! — воскликнул Колокольчик. — Я просто дарю счастье этим низким тваарям, понимаете? Я — певец тишины, художник потресканных стен! Я дарю им их собственное счастье и взамен получаю свое собственное счастье. Творец и зритель осчастливливают друг друга, понимаете? Творца не существует без зрителей его творчества!
— Судя по всему, ты совсем не уважаешь своих зрителей, — заметил человек.
— А за что их вообще, простите, можно уважать? — удивился поэт. — Они грубы и невежественны, они лишены священного дара творчества. Тот, кто не умеет творить искусство, является живым трупом, который всю свою жизнь ест, спит, испражняется и видит лишь землю, землю, землю под ногами! В них нет искры — лишь темная холодная пещера. И озарить эту пещеру — хотя бы на краткое мгновение — может лишь истинный искусственник!
— Понятно, — сказал Пророк.
— Наконец-то вы меня начали понимать! — довольно улыбнулся Колокольчик. — А то, знаете, я уже начал чувствовать некий дискомфорт… Между творцом и зрителем должно быть полное взаимопонимание. Нет никакого смысла в искусстве, если зритель не понимает творца. Поэтому жроомам я пою застолки, перед веодонами я танцую брыньчатки, а нааонам читаю только те стихи, в которых нет ни слова про божественное. Осталось лишь понять, что же вам по душе…
— Не стоит утруждаться, — улыбнулся человек. — Я, пожалуй, пойду…
— Нет-нет-нет, постойте! — пульполь припал к его ногам. — Дайте мне последний шанс осчастливить вас! Я знаю, что вам нужно! Вам нужны тратушки!
— Что это такое?
— Это, — сказал поэт, смотря снизу вверх на Пророка, — особенный музыкальный жанр! В нем есть и голос, и музыка, но голос выполняет роль не песенника, а второго инструмента! Сейчас я вам спою!
Он быстро встал, сел на какой-то ящик, поставил свой инструмент на колени барабанной частью вверх, и начал отбивать ритм ладонями, напевая:
— Тра-та-ту! Бум-тара-ту! Тара-тара-ту! Ту-та-та-ту! Бум-та-бум-та-бум-та-ту!
Пророк молчал. Колокольчик каждую минуту менял тональность голоса, ритм и силу ударов, постоянно посматривая на человека, но он не выказывал ни малейшей эмоции.
Наконец, спустя десять минут, поэт отбросил инструмент в сторону и зарыдал, воздевая руки к потолку пещеры:
— О, за что же мне такая кара, Боже? Почему же твой вестник так сурово молчит? Что я делаю не так? Неужели там, за гранью нашего грешного мира, нет удовольствия и счастья? Неужели к Тебе в обитель попадают только бесчувственные камни, не ведающие сладости искусства? Неужели даже я, любимец вдохновенных вод, не могу расплавить эту жесткую, истерзанную корку святости? Что мне делать, Боже? Дай мне знак!
Внезапно где-то в отдаленном уголке пещеры раздался пронзительный писк. Пульполь просиял, вытер слезы и кинулся туда.
— Быть может, мне стоит притвориться? — тихо спросил Пророк у Тнгра.
— Не стоит, — шепнул в ответ щлх, — искусственники легко распознают фальшь, поскольку чувствуют истинное внимание всем телом.
Вскоре к ним прискакал светящийся от радости поэт, сжимая в руках какой-то шарообразный сверток.
— Я понял! — восторженно закричал Колокольчик. — Ваш слух ужасен, ваши глаза слепы, но у вас же есть еще пальцы и нос! Возьмите это!
Он быстро снял обертку и сунул человеку в руки предмет, напоминающий огромное страусиное яйцо, облепленное странной мягкой массой, напоминающей пластилин. Яйцо пульсировало и излучало приятное тепло.
— Что это? — спросил Пророк, осторожно ощупывая неведомое нечто.
— Это — мой творческий эксперимент, — с гордостью сказал пульполь. — Я обмазал благоухающее яйцо сирены мягкоплюйкой, чтобы оно могло радовать не только ноздри, но и кожу! Чувствуете, какое оно нежное и приятное на ощупь? А теперь понюхайте!
Пророк медлил. Яйцо запульсировало еще энергичнее. Казалось, что в нем кто-то активно мечется от стенки к стенке. Лицо Колокольчика почернело.
— Ну что же вы стоите, Мессия?! — нетерпеливо, с нотками раздражения в голосе, спросил поэт. — Неужели вам опять не нравится? Может, вы специально мучаете меня? Издеваетесь?
— Там, внутри… Кто-то рвется наружу. — медленно проговорил человек, медленно перебирая пальцами по поверхности яйца.
— Ну и что, что там кто-то куда-то рвется?! — негодующе закричал Колокольчик. — Вы ведь не инкубаторная наседка! Какая вообще вам разница?! Нюхайте! Нюхайте скорее!
Пророк поднес яйцо к носу. Вдруг верхняя часть скорлупы треснула, и из нее высунулась маленькая когтистая лапка, немедленно вцепившаяся человеку в нижнюю губу.
— Ай! — вскрикнул Слепой Пророк, и уронил яйцо на пол.
Оно с треском разбилось на множество осколков, среди которых активно извивалось и пищало существо, похожее на мелкую ящерку.
— У-ы-ы-ы-ы-ы!!! — завыл пульполь. — За что?! За что мне все это?! Я же хотел, как лучше! Я хотел осчастливить тебя! Я дарил счастье, не прося ничего взамен! А ты!!!
— Я не…
— Ты уничтожил редчайшее произведение искусства! Разве мог так поступить истинный посланник Бога?! — вопил Колокольчик, катаясь по полу. — Нет! Тысячу раз нет! Ты — самозванец! Лжепророк! Лжемессия!
— Да я и не считаю себя…
— Извинюхи! Извинюхи! Придите ко мне, стражники закона! — закричал поэт, схватив руками ноги человека.
— Можешь не цепляться, Колокольчик, он все равно никуда не убежит, — спокойно сказал Тнгр.
— Всем замереть и не двигаться! — раздался грубый голос откуда-то сверху.
Из тьмы потолка внезапно выросли два больших червеобразных существа с большими носами.
— Извинюхи, — шепнул щлх человеку, — вездесущие самосудьи.
Извинюхи начали тщательно обнюхивать поэта.
— Кто обидел? — спросил один из них.
— Вот он! — показал пульполь пальцем на Пророка.
Они еще более тщательно обнюхали человека с ног до головы, постоянно переглядываясь между собой.
— Невыслушаемый, — сказал тот, что слева.
— Неузнаваемый, — подтвердил червь справа.
— Неравенство неясно! — хором рявкнули извинюхи. — Идите с нами в Суд!
Они сидели на скамье в небольшой округлой камере перед залом суда. Поэта куда-то увели извинюхи, и человек с щлхом остались наедине.
— А что мне теперь грозит по закону? — спросил Пророк.
— Ничего особенно страшного, — ответил Тнгр, — тебе просто придется извиниться.
— Только и всего? — удивился человек.
— Да, — подтвердил щлх. — Извинение я заплачу сам.
— А, то есть, извинение не словами…
— А как иначе? Словами извиняться мы прекратили еще в Эру Прорастания. «Простите-извините» в карман не положишь, и пищу ими не оплатишь. Возможно, тебя еще немного понаказывают.
— А это как?
— Палкой по хребту.
— А зачем, если извинение уже принесено?
— Для полного удовлетворения обиды. Мало толку от извинений, если обидчика не избили палкой на твоих глазах. Неприятный осадок на душе все равно останется. Поэтому наши мудрые предки, ради психического здоровья Сожительства, ввели традицию палочного наказания.
— Понимаю… А почему наказывают ради обиды, а не ради исправления преступника?
— Исправить взрослую сформировавшуюся тваарь невозможно. Даже если бить ее палкой каждый раз, когда она совершает что-то плохое, она не станет от этого более умной тваарью. Она останется такой же глупой и низкодуховной, просто станет намного более осторожной в своих поступках. Однако, когда палка исчезнет из зоны видимости, осторожность начнет постепенно улетучиваться, и тваарь возвратится в свое естественное состояние. Поэтому мы делаем упор на обиду. Обида — это центр всей нашей судебной системы.
— Этой расе практически не нужна еда, — Тнгр откусил у червяка головку, — но жизненно необходимо чужое внимание. Они питаются им, они впитывают его всей кожей. Без энергии чужих глаз и ушей они чахнут, болеют и умирают. Поэтому каждое их слово и каждый жест служат тому, чтобы направить эту энергию на себя.
— Интересно… Я и не знал, что внимание настолько материально, — задумчиво проговорил человек.
— Еще как материально, — комиссар с наслаждением затянулся червяком. — Если ты прислушаешься к своим ощущениям, ты даже можешь почувствовать, как отдаешь свои жизненные силы пульполю, когда цепляешься за его уловки.
— Зачем же мы тогда идем к нему в гости?
— Просто так, — улыбнулся щлх. — Просто поговори с ним, изучи его. Но не отдавай ему слишком много внимания, не корми.
Он докурил, съел хвостик, взял человека за руку и повел его по извилистым коридорам в полной темноте, сверкая глазами. Через некоторое время они остановились около одной из пещер. Вход в нее резко выделялся на фоне остальных тем, что был расписан множеством рисунков по краям. Около входа на спиралевидных крючьях болтались какие-то разноцветные тряпочки и флажки, а пол был изрезан непонятными письменами.
— Вот мы и пришли, — сказал Тнгр. — Ступай осторожно, Мессия: пульполи не любят убираться, и склонны разбрасывать всякую всячину по полу.
Они вошли в пещеру. Вокруг них царила полная темнота, не было слышно ни звука. Тнгр огляделся по сторонам и крикнул:
— Звонкий Колокольчик! Мы пришли!
Ответа не было. Тнгр повел человека вглубь, внимательно сканируя пространство своими глазами, превратившимися в два зеленоватых огонька.
— А-а-а-а-а-ррррр! — раздался глухой рев с потолка. — Кто посмел вторгнуться в мои владения? Вы за это заплатите жизнью, жалкие тваари!
Комиссар посмотрел наверх:
— Мы тебя поняли, Колокольчик. Слезай уже и зажги огни.
— Вот вечно вы, щлхи, портите мои представления! — обиженно прозвенел сверху пульполь. — А может, я преследовал благую цель? Может, я хотел подвергнуть Мессию суровым испытаниям? Может, сила моего искусства могла бы пробудить внутри посланника Бога незримую Истину?
— Слезай, — спокойно повторил Тнгр.
— Ладно, ладно… — хозяин пещеры начал слезать с потолка, цепляясь за мелкие трещины. — Уж и пошутить нельзя…
Он спустился, отряхнулся и кинул какой-то маленький орешек в нишу позади себя. Пещера озарилась разноцветными огнями, осветившими груды самых разнообразных вещей, хаотично разбросанных по всему помещению, стены которого были густо исписаны и изрисованы всеми цветами радуги.
— Добро пожаловать в мою скромную обитель! — поклонился Звонкий Колокольчик и выудил из ближайшей кучи хлама связку театральных масок, изображавших лица различных существ мира Опухоли.
— Убирайся отсюда, ничтожество! — зарычал он, надев маску веодона.
Пророк не ответил.
— Не желаешь прикупить пару баночек топленой жмошки? Всего пятьдесят трынков! — бойко протараторил он, надев маску хиприена.
Пророк молчал. Пульполь снял маску, повернулся к Тнгру и спросил:
— Тнгр, что с ним не так? Он что, больной?
— Он ведь слеп, — напомнил ему щлх, — и он не видит твоих масок.
— А-а-а! — пульполь хлопнул себя по лбу и отшвырнул маски в сторону. — Как же я мог забыть! Но ведь он слышит меня, правда? Вы слышите меня, о Мессия? — он встал перед человеком, требовательно вглядываясь в его слепые глаза.
— Да, — откликнулся человек, — я слышу тебя.
— Отлично! — просиял пульполь. — Тогда я зачитаю вам свои лучшие стихи! Когда я писал их, это словно был не я, а нечто гораздо более высокое и целостное, чем я. Вы ведь любите поэзию?
— Смотря какую, — ответил Пророк.
— Эту вы точно полюбите! — заверил его Колокольчик. — Итак…
Он покашлял, шмыгнул носом, сглотнул, а затем продекламировал:
Похлебкой алой пропитав
Конечность,
Я вышел к Яме,
Вдохнул и понял -
Смордюки…
— Ну как? — пристально вгляделся он в человека. — Не зацепило, да?
— Ну… — начал было Пророк.
— Можете даже не продолжать! — он нервно зашагал туда-сюда. — Истинный поэт всегда чувствует всполох пламени, разожженный искрой творчества в сердце слушателя. Я не чувствую в вас всполоха. Я не чувствую даже малейшего проблеска! Поэзия — явно не для вас.
— Я… — снова начал было Пророк.
— Ничего не говорите! — вскинул руку Колокольчик. — Я понял! Вам нужна музыка!
Он начал метаться по пещере, роясь то в одной, то в другой груде вещей. Наконец, он достал огромный инструмент, напоминавший помесь контрабаса и барабана: спереди у него были струны на твердой костяной деке, а сзади — натянутая кожа.
— Внимание! — взмахнул он смычком. — Эта мелодия пришла ко мне во сне, когда я, будучи томим любовною тоской по одной нежной… Не буду! — он театрально закрыл глаза рукой. — Не буду говорить! Зачем слова, когда музыка все скажет за меня?
Он начал водить смычком по жестким, волокнистым струнам. Звук, извлекаемый им, был похож на глубокое «эЭэЭэЭэ», плавно переходящее в «ыЫыЫыЫы», а затем снова перетекающее в «эЭэЭэЭэ». Во время переходов «э» в «ы» он с остервенением колотил ногой по «барабанной» части инструмента, извлекая нечто наподобие «БУМ-ба, БУМ-ба».
Поиграв так примерно пару минут, он отбросил смычок в сторону и сказал:
— Что с вами не так, о Мессия? Неужели эта чарующая мелодия не касается ни единой струны вашей души?
— Ну… — начал было Пророк.
— А ведь от этой композиции был в восторге даже сам Хозяин, — он многозначительно поднял палец. — Впрочем, что это я говорю? Вы ведь ни капельки не похожи на жроома! Ах я дурак!..
Он снова начал ходить туда-сюда, вздыхая и хватаясь то за голову, то за плечи.
— Понял! — вскричал Колокольчик. — Вам нужны и музыка, и поэзия! Лишь синергия этих двух божественных компонентов принесет вам долгожданное наслаждение!
— Мне не нужно наслаждение, — сказал Пророк.
— Что? — пульполь посмотрел на него, как на сумасшедшего. — А ради чего вы тогда вообще существуете?
— Разве мы существуем только для получения удовольствия?
— А для чего же еще? — всплеснул руками поэт. — Ради варки Бульона? Ради Войны? Ради блага всех этих пошлых, низких, скудоумных тваарей? Все это тщета и суета! Все это приходит и уходит! Все это — пыль, сдуваемая малейшим дуновением ветров истории! Все эти мелкие духом насекомыши ползают-ползают, ковыряются-ковыряются, а потом приходит Мессия — он драматически вскинул руки к человеку, опустившись на одно колено, — и одним вздохом! Одним взглядом! Одним прикосновением! Уничтожает! Сжигает! Аннигилирует все эти жалкие потуги ничтожных существ, копошащихся веками внутри Вселенского Титана! Что же остается нам, грешным и несчастным? Только одно — наполнить удовольствием мимолетные мгновения наших презренных поползновений посреди Великой Пустоты Бытия! И лишь искусство может нам помочь в этом…
— Искусство, служащее одному лишь удовольствию — это ремесленничество, — сказал человек.
— Помилуйте, Мессия! — взвыл пульполь. — Что вы говорите?! Как вы можете сравнивать меня, художника и поэта, с какими-то ремесленниками? С кашеварами и подковщиками? Во мне рождаются огни и бури! Во мне рождаются печали и восторги капель, падающих с потолков мироздания! Я извергаю свет нерожденных богов и рокот древних чудовищ! Я… Моему возмущению нет предела!
Он вытащил из кучи барахла какую-то склянку с золотистой жидкостью и залпом ее выпил. Его лицо стало чуть спокойнее.
— Прошу прощения за свою излишнюю эмоциональность, но я просто не могу понять… — сказал он, затыкая склянку пробкой. — Разве может искусство не служить удовольствию? Кому оно тогда будет нужно? Кто будет платить творцу своими восхищенными взглядами и благодарными ушами за его кропотливый труд?
— Истинный творец не станет заложником вкусов публики, — ответил Пророк.
— А я вовсе не заложник! — воскликнул Колокольчик. — Я просто дарю счастье этим низким тваарям, понимаете? Я — певец тишины, художник потресканных стен! Я дарю им их собственное счастье и взамен получаю свое собственное счастье. Творец и зритель осчастливливают друг друга, понимаете? Творца не существует без зрителей его творчества!
— Судя по всему, ты совсем не уважаешь своих зрителей, — заметил человек.
— А за что их вообще, простите, можно уважать? — удивился поэт. — Они грубы и невежественны, они лишены священного дара творчества. Тот, кто не умеет творить искусство, является живым трупом, который всю свою жизнь ест, спит, испражняется и видит лишь землю, землю, землю под ногами! В них нет искры — лишь темная холодная пещера. И озарить эту пещеру — хотя бы на краткое мгновение — может лишь истинный искусственник!
— Понятно, — сказал Пророк.
— Наконец-то вы меня начали понимать! — довольно улыбнулся Колокольчик. — А то, знаете, я уже начал чувствовать некий дискомфорт… Между творцом и зрителем должно быть полное взаимопонимание. Нет никакого смысла в искусстве, если зритель не понимает творца. Поэтому жроомам я пою застолки, перед веодонами я танцую брыньчатки, а нааонам читаю только те стихи, в которых нет ни слова про божественное. Осталось лишь понять, что же вам по душе…
— Не стоит утруждаться, — улыбнулся человек. — Я, пожалуй, пойду…
— Нет-нет-нет, постойте! — пульполь припал к его ногам. — Дайте мне последний шанс осчастливить вас! Я знаю, что вам нужно! Вам нужны тратушки!
— Что это такое?
— Это, — сказал поэт, смотря снизу вверх на Пророка, — особенный музыкальный жанр! В нем есть и голос, и музыка, но голос выполняет роль не песенника, а второго инструмента! Сейчас я вам спою!
Он быстро встал, сел на какой-то ящик, поставил свой инструмент на колени барабанной частью вверх, и начал отбивать ритм ладонями, напевая:
— Тра-та-ту! Бум-тара-ту! Тара-тара-ту! Ту-та-та-ту! Бум-та-бум-та-бум-та-ту!
Пророк молчал. Колокольчик каждую минуту менял тональность голоса, ритм и силу ударов, постоянно посматривая на человека, но он не выказывал ни малейшей эмоции.
Наконец, спустя десять минут, поэт отбросил инструмент в сторону и зарыдал, воздевая руки к потолку пещеры:
— О, за что же мне такая кара, Боже? Почему же твой вестник так сурово молчит? Что я делаю не так? Неужели там, за гранью нашего грешного мира, нет удовольствия и счастья? Неужели к Тебе в обитель попадают только бесчувственные камни, не ведающие сладости искусства? Неужели даже я, любимец вдохновенных вод, не могу расплавить эту жесткую, истерзанную корку святости? Что мне делать, Боже? Дай мне знак!
Внезапно где-то в отдаленном уголке пещеры раздался пронзительный писк. Пульполь просиял, вытер слезы и кинулся туда.
— Быть может, мне стоит притвориться? — тихо спросил Пророк у Тнгра.
— Не стоит, — шепнул в ответ щлх, — искусственники легко распознают фальшь, поскольку чувствуют истинное внимание всем телом.
Вскоре к ним прискакал светящийся от радости поэт, сжимая в руках какой-то шарообразный сверток.
— Я понял! — восторженно закричал Колокольчик. — Ваш слух ужасен, ваши глаза слепы, но у вас же есть еще пальцы и нос! Возьмите это!
Он быстро снял обертку и сунул человеку в руки предмет, напоминающий огромное страусиное яйцо, облепленное странной мягкой массой, напоминающей пластилин. Яйцо пульсировало и излучало приятное тепло.
— Что это? — спросил Пророк, осторожно ощупывая неведомое нечто.
— Это — мой творческий эксперимент, — с гордостью сказал пульполь. — Я обмазал благоухающее яйцо сирены мягкоплюйкой, чтобы оно могло радовать не только ноздри, но и кожу! Чувствуете, какое оно нежное и приятное на ощупь? А теперь понюхайте!
Пророк медлил. Яйцо запульсировало еще энергичнее. Казалось, что в нем кто-то активно мечется от стенки к стенке. Лицо Колокольчика почернело.
— Ну что же вы стоите, Мессия?! — нетерпеливо, с нотками раздражения в голосе, спросил поэт. — Неужели вам опять не нравится? Может, вы специально мучаете меня? Издеваетесь?
— Там, внутри… Кто-то рвется наружу. — медленно проговорил человек, медленно перебирая пальцами по поверхности яйца.
— Ну и что, что там кто-то куда-то рвется?! — негодующе закричал Колокольчик. — Вы ведь не инкубаторная наседка! Какая вообще вам разница?! Нюхайте! Нюхайте скорее!
Пророк поднес яйцо к носу. Вдруг верхняя часть скорлупы треснула, и из нее высунулась маленькая когтистая лапка, немедленно вцепившаяся человеку в нижнюю губу.
— Ай! — вскрикнул Слепой Пророк, и уронил яйцо на пол.
Оно с треском разбилось на множество осколков, среди которых активно извивалось и пищало существо, похожее на мелкую ящерку.
— У-ы-ы-ы-ы-ы!!! — завыл пульполь. — За что?! За что мне все это?! Я же хотел, как лучше! Я хотел осчастливить тебя! Я дарил счастье, не прося ничего взамен! А ты!!!
— Я не…
— Ты уничтожил редчайшее произведение искусства! Разве мог так поступить истинный посланник Бога?! — вопил Колокольчик, катаясь по полу. — Нет! Тысячу раз нет! Ты — самозванец! Лжепророк! Лжемессия!
— Да я и не считаю себя…
— Извинюхи! Извинюхи! Придите ко мне, стражники закона! — закричал поэт, схватив руками ноги человека.
— Можешь не цепляться, Колокольчик, он все равно никуда не убежит, — спокойно сказал Тнгр.
— Всем замереть и не двигаться! — раздался грубый голос откуда-то сверху.
Из тьмы потолка внезапно выросли два больших червеобразных существа с большими носами.
— Извинюхи, — шепнул щлх человеку, — вездесущие самосудьи.
Извинюхи начали тщательно обнюхивать поэта.
— Кто обидел? — спросил один из них.
— Вот он! — показал пульполь пальцем на Пророка.
Они еще более тщательно обнюхали человека с ног до головы, постоянно переглядываясь между собой.
— Невыслушаемый, — сказал тот, что слева.
— Неузнаваемый, — подтвердил червь справа.
— Неравенство неясно! — хором рявкнули извинюхи. — Идите с нами в Суд!
Глава 11. Суд без самосудей
Они сидели на скамье в небольшой округлой камере перед залом суда. Поэта куда-то увели извинюхи, и человек с щлхом остались наедине.
— А что мне теперь грозит по закону? — спросил Пророк.
— Ничего особенно страшного, — ответил Тнгр, — тебе просто придется извиниться.
— Только и всего? — удивился человек.
— Да, — подтвердил щлх. — Извинение я заплачу сам.
— А, то есть, извинение не словами…
— А как иначе? Словами извиняться мы прекратили еще в Эру Прорастания. «Простите-извините» в карман не положишь, и пищу ими не оплатишь. Возможно, тебя еще немного понаказывают.
— А это как?
— Палкой по хребту.
— А зачем, если извинение уже принесено?
— Для полного удовлетворения обиды. Мало толку от извинений, если обидчика не избили палкой на твоих глазах. Неприятный осадок на душе все равно останется. Поэтому наши мудрые предки, ради психического здоровья Сожительства, ввели традицию палочного наказания.
— Понимаю… А почему наказывают ради обиды, а не ради исправления преступника?
— Исправить взрослую сформировавшуюся тваарь невозможно. Даже если бить ее палкой каждый раз, когда она совершает что-то плохое, она не станет от этого более умной тваарью. Она останется такой же глупой и низкодуховной, просто станет намного более осторожной в своих поступках. Однако, когда палка исчезнет из зоны видимости, осторожность начнет постепенно улетучиваться, и тваарь возвратится в свое естественное состояние. Поэтому мы делаем упор на обиду. Обида — это центр всей нашей судебной системы.
