При резком уходе в клиническую смерть душа оказывается не в состоянии воспринимать духовную окружающую реальность и идёт по заданному направлению. Процедура настолько проста и гениальна, что не менялась веками, только оборудование становилось современнее. Самое страшное: видеть себя уже другой или видеть себя бывшую - больше не подчиняющуюся тебе.
«Я – Лиза! Я – Лиза!» – внушаю себе.
***
Я больше не Алевтина! Она сидит тут, напротив меня в моей квартире и тоже болезненно переживает смену тел. Мы живём вместе в моей квартире. Она теперь идёт на работу, а я студентка – на лекции. Ревниво оглядываю своё бывшее тело: требую ухода за ним, уложенной причёски, тщательно подобранного гардероба, ровной походки… в общем - придираюсь ко всему. Я радуюсь, когда она идёт, и все говорят ей: «Добрый день, Алевтина Борисовна! Вы сегодня - просто ангел!» Вижу восхищённые глаза Антона, они горят синими сапфирчиками, когда идёт Алевтина. Зачем я радуюсь? Зачем я так переживаю? Нужно делать тело Лизы!
Опять твержу: «Я – Лиза…»
Как говорят все женщины: вернуть бы молодость, да сейчас, с нашей мудростью, да с опытом - нам всё по плечу. Я так и думала. Мне всегда, как капризной и любимой дочери судьбы сопутствовала удача, и удавались все авантюрные планы. Нужно только время, и Лиза ещё покажет себя, и судьба преподнесёт мне все мои желания на золотой тарелочке, а не просто с каёмочкой.
Почувствовав себя молодой и уверенной, упорно работаю над телом Лизы. Ещё никак не могу сказать: над своим телом. Но я привыкну. Всё по списку: спортзал, косметический кабинет… и пошло и поехало. Я, как скульптор лепила себя своими руками, безжалостно работая над задуманным образом, инстинктивно подражая малютке Флёр: чёрные локоны, бледное лицо, нежный макияж – этакая миловидная Рафаэлевская мадонна с печальным складом нежного лица. Худоба Лизиного тела обрисовалась в рюмочный силуэт с неимоверно тонкой талией. Моё новое молочно-белое тело стало изящным, как будто, только что сошло с подиума красоток. Уже никто не смеет смеяться надо мной. Я не мямля, как бывшая Лиза. Я – нежный самоцвет в дорогой оправе. У меня задатки королевы: нанизывая их на себя, как драгоценные перстни сверкали и излучали очарование, блеск, ум, плюс высокий интеллект, приобретенный столетиями.
Однокурсницы заискивают, парни восхищённо ловят взгляд, улыбку, только что взошедшей новой звезды, преподаватели пророчат широкие перспективы в области науки. Антон тоже в стороне не остался. Он догадывался о моих чувствах и играл на них. Его лукавые глаза обещали тысячу услад, и брали в плен мой слух, мой взгляд, моё тело. Я читала в его шальной улыбке - я твой! И была уверена, что любовь будет, меня нельзя не любить. Я - само совершенство!
Алевтина порой, забывая про свой возраст, бросалась очертя голову на тусовки, в студенческие ночные клубы. Нелепы и смешны до неприличия были её кошачьи ужимки и безрассудное кокетство с Антоном. Такая размалёванная дама преклонного возраста и белокурый юнец вызывали усмешки у женской половины и разного рода шуточки – у мужской. Я не только из ревности, но и, заботясь о её репутации, часто пресекала их шушуканье. Как она может! Она же в матери ему годится! Я себе такого не позволяла! Дома выговаривала ей всё, что о ней думаю. Мы стали часто ругаться. И я, как бы невзначай, проговорилась, что всё было сделано ради Антона, и тут же вылила на её голову поток сердечных мук по этому парню. Алевтина, взмахнув рыжей гривой, колко скользнула по мне кошачьим взглядом и, не сдержав ироничной улыбки, заметила: «Любишь? Добивайся!»
Её слова больно стеганули меня по моим нежным чувствам, и женское чутьё подсказало, что отныне наши дороги разошлись, как раздвоенный змеиный язык в разные стороны, наполняясь смертоносным ядом. В ответ я послала ей долгий, испепеляющий взгляд, где в прищуре - злом и ненавистном, явно читалось: «Ну-ну! Ещё посмотрим…»
Мой гнев удвоился после встречи с Петром, бывшим парнем бывшей Лизы, который надоедливо домогался моего расположения, называя меня, видимо, как и раньше, не иначе, как «чаровница». Он очень жалел, что когда-то свалял дурака, и сейчас горько и слёзно раскаивался, готовый принять любое наказание. Метнув в него яростную молнию, я хотела отправить его в грозовой нокаут, но подумав, что этого недоноска можно использовать в своих целях, лишь иронично ответила: «Хочу увидеть твоё раскаяние! Уж, постарайся!» Сама удивилась, глядя на него: «Ну и что Лизка нашла в нём! В его чертах не было ничего, чтобы прельстить девушку. Вид у него заурядный: низкий лоб, указывающий на отсутствие возвышенных чувств, скошенный подбородок, говоривший о слабом, нерешительном характере, ещё - длинный нос – знак низменного сластолюбия. Фи! Не мой вкус!»
Повременив, я всё-таки решила дать ему приватное задание, а именно, соблазнить Алевтину, так как она не ставит мне зачёт по практике, дико ревнуя к Антону. Пётр немного поартачился: видите ли, она – старуха и не в его вкусе. Но я убедила, что её блажь – это молоденькие мальчики, на что он заинтригованно ухмыльнулся, думая о чём-то своём, и согласился. Взамен я обещала ему незабываемую ночь любви.
Мною овладевали далеко не светлые чувства. Я надеялась, что у Алевтины, как у бывшей влюблённой Лизы вдруг вспыхнут забытые чувства к Петру, и она сделает ошибку, соблазнившись на его льстивые слова. Пётр, как полагается, оставшись наедине с Алевтиной, объяснился в любви, употребив всё своё небогатое красноречие, и заметил вдруг, как дрогнули её яркие губы, побледнело, потом зарделось яблоком лицо и, закрыв его руками, заплакала как беззащитная девочка. Всхлипывая взахлеб, вдруг грубо послала его куда подальше и опрометью выскочила из кабинета. Пётр, потерпев фиаско, тогда подумал, что, что-то не то с железной леди, с коронованной красавицей универа, которая всегда имела высокомерно-надменный вид и завышенное чувство собственного достоинства.
Я, конечно, понимала намного больше и глубже эту пикантную ситуацию, больше чем он рассказал мне. Я чувствовала ту любовь, которая издаёт последние вздохи в её сердце к этому пройдохе. Не смотря на это, моё решение для Петра осталось в силе: добиваться или добить её своей любовью. На прощание я провела ладонью по его щеке, потом шее, поправила ворот рубашки, послав при этом нежный взгляд, давая надежду на продолжение чувств. В ответ услышала приторно-сладкое: «О, чаровница, моя!»
Антон всегда выделялся из толпы. Он – солнце, и весь мир кружился вокруг него. Светился, звездился и раздувался от счастья, когда им восхищались, восторгались и влюблялись самые красивые девчонки. Он легко мог обольстить любую девушку, действуя мягко, ласково и сентиментально. Его популярности можно только позавидовать. Как же он упустит такую королеву, как Лиза? Конечно же, я знала его эгоистичное нутро, видела насквозь его тайные помыслы, но любовь ослепляет, оглушает, сводит с ума, и его ухаживания, приведённые в действие моей любовью, принимала за очевидное.
Я купалась в его комплиментах, я млела в его объятьях, умирала от его поцелуев, теряясь в действительности, и переносилась мысленно в свою первую влюбленность в Виктора, где я, став калекой, полноценно недолюбила, не насладилась нежностью чувств, не отдала сердце навечно. После у меня никогда не было такого нежного периода. Воспоминания отогревали мою душу, как будто не было этих столетий. Я снова маленькая Флёр и люблю… очень люблю, как в шестнадцать лет: слепой, наивной девичьей любовью!
Виктор, обеспокоенный моей фанатичной влюбленностью посетил меня однажды. Ему досталась роль только собеседника или утешителя. Нет, не совсем так! Его роль в моей жизни очень велика. Он почти родственник. Я его люблю, но другой любовью: какой-то вечной, избранной, тайной. Он всегда содержал меня, независимо от того, какого положения были мои мужья. Он выполнял все мои капризы, чего бы я ни пожелала. А запросы у меня зашкаливали. И сейчас, из-под светлых бровей таинственно сверкнули два глубоких озерца. Его лицо осветилось нежностью, и голос ласковый, проникновенный, а в глазах волшебная рябь, в которых плавали воспоминания.
- Ты, словно пришла из прошлого, так похожа на свой первоначальный образ – малютки Флёр, что я растерялся, потерялся. Буду глазеть весь вечер и есть тебя глазами! Берегись! Съем ведь!
Я обернулась и хохотнула, а он, шумно вздохнув, продолжил:
- Иногда хочется всё бросить, всё оставить и вернуться в то время, минуя эти двести лет. Хорошая идея! Пора изобретать машину времени. Ну, как ты? Со мной?
Я не удержалась и фыркнула:
- Что изменилось бы?
- Ну, я бы тебя украл прямо там, на площади, когда увидел впервые: такую беззащитную с испуганными глазками, прелестную, с ужасно смущённым видом. Потом, мы бы покинули этот сумасшедший Париж, и обосновались бы на маленьком острове, где я бы провозгласил тебя королевой и назвал бы его в твою честь. И как говорится в сказке: они жили долго и счастливо и умерли в один день.
- Тогда бы ты не открыл переселение душ, ведь, в какой-то степени, я стала двигателем этого эксперимента.
- Ну и что! Кому от этого хорошо? Проживаем какие-то половинки жизни. Ощущение: что доживаем за кем-то. – Виктор задумался, видимо глубоко, думая о чём-то своём, что даже не услышал приглашения на ужин, потом резко очнулся и продолжил: - Я ощущаю тоску золотого листка, который летит по ветру, не зная, куда его занесёт и что с ним будет. Тоска моя веками застарелая с привкусом утраты чего-то важного и душевного – наверное, твоей любви. Ты не знаешь, что такое любовь к женщине, которую ты любишь, а она тебя – нет! - Он ухмыльнулся. - Это всё равно, что «мёд, пиво пил – по усам текло, а в рот не попадало…»
Ах! Мой бедный, милый Виктор!
Он уже не боялся извлечь на божий свет свои сердечные муки. Но как некстати сейчас! Виктор пристально смотрел мне в глаза, что я почувствовала себя стервой, будто и впрямь я его не любила, а мучила. Да любила я его! Любила! Просто не умела прощать. Я почему-то подумала, что ситуация требует хорошей разрядки и водрузила на стол бутылку водки. Так-то лучше! А то воспоминания шибко трепетные и слёзные.
- Ты - скрытый сентиментальный идеалист! Не возводи меня на пьедестал, я этого не заслуживаю. Я злая, завистливая, эгоистичная – кажется, всегда такая была независимо от тел.
- Ты много пережила и выживала всеми возможными способами под девизом: не сожрёшь ты, сожрут тебя. Но есть в тебе тот редкий самоцвет с золотым опалом, нежный, как отсвет зари, и я разглядел его. Когда долго тебя не вижу, мой энтузиазм гаснет, сникает и мне неинтересно жить!
Признаюсь - выпили много! Смеялись до коликов, что из очей текли ручьи; и ругались, чесали языки, как ревнивые супруги; даже целовались по пьяному делу после каждой выпитой рюмки огненного напитка, исцеляющего от душевных мук.
- О, доктор, целитель моей души! Проводник по вечности! Спасибо, что ты есть! - Разоткровенничалась я на прощание. – Благослови меня на «эту» любовь! Она необычная. В Антоне я вижу тебя, того атлета и пылкого мужчину, которого я недолюбила. Дай мне время, чтобы узнать, как бы это было, если бы я не была калекой. Не смотри так обречённо! Я сейчас безнадежно больна этим парнем, и никакая пилюля не спасёт. Только время - мой мудрый врач.
Виктор кивал на каждое моё слово, его энтузиазм иссяк, и фигура ботаника напоминала поникший и увядший куст молодого ясеня. Но он умел быстро брать себя в руки: вмиг встрепенулся, расцеловал меня в щёки и уже весело произнёс:
- Хороший денёк выдался! Да и вечер душевный! Ты не гонишь меня, но и не предлагаешь остаться, а это значит: вперёд, дружок, на выход! – Сразу, как-то по-быстрому засобирался гость. - А сейчас хочу попутного ветра, бесконечной твоей улыбки и капелюшечку любви! - Зашёлся в смехе и вышел.
Я посмотрела ему вслед: сердце ёкнуло, какая-то горечь подступила к горлу, и холодные мурашки разбежались по шее.
Город дремал под сумеречным небом. Виктор вышел из подъезда; пустая улица встретила его темнотой и мяуканьем бродячих котов; на углу ещё не зажёгся фонарь. Он обернулся, уставился на моё освещённое окно, весело помахал руками и, повернувшись к фонарю - раскланялся, крикнув при этом: «Да будет свет!» Бедолага, хлопал в ладоши до тех пор, пока он не зажёгся в определённое для него время. Я по грудь высунулась из окна и громко хохотала. А Виктор испустил радостный вопль Тарзана и, видимо, довольный своей выходкой, сунул руки в карманы болоньевой ветровки, согнувшись и слегка качаясь, растаял в чёрных тенях городских высоток.
***
Вот уже готово уютное гнёздышко в новой стильной квартире для встреч с Антоном. Я знала, что он когда-нибудь придёт. И он пришёл. Встречаю: вино на столе, фрукты, свечи и белые розы, подаренные им накануне (ничего не меняется: всё, как двести лет назад). Я смотрю на него спящего, смотрю, как он ест, как одевается, как смеется и грустит – и не вижу ни одного изъяна, так всё прекрасно в нём, что сердце захлебывается счастьем. Я обнимаю его нежно, чуть дыша, как ночь обнимает спящий мир, медленно, с любовью, заключая в объятья, тихо нашёптывая: «Мой… мой… всегда мой… и только мой!» Язык любви сладок и упоителен, и музыка моего сердца радужно наполняет светлые дни, а ночи - звёздными вспышками салютов, ослепляя мой третий глаз и усыпляя интуицию. Весь мир ушёл на второй план, а снаружи быстро текло неуловимое время. Счастливое время летит со скоростью света, а как хочется остановить его, заморозить, спрятать далеко-далеко…
- Здравствуй, солнце моё, ландыш мой! – бужу я своё спящее счастье.
Он нежится на белых шёлковых простынях, залитых утренним розовым светом. Я смотрю с суеверным страхом и теряюсь в его светлых глазах. Ведь это я провозгласила его своим королём в стране любви, это я заставляю его полюбить себя. А он? Что сделал он? Он принимает мою любовь – пока. Потом увлечётся и не сможет жить без меня. Ведь меня невозможно не любить! Я такая… я такая – не как все, неземная, вечная!
Его ждал изящно сервированный завтрак на крахмальной ажурной салфетке: любимые гренки с сыром и кофе с молоком. Я пристроилась как рабыня у его ног, чтобы ловить каждый его взгляд. И тут мне пришло на ум: провести «медовую неделю» не у себя в квартире, а где-нибудь в роскошном месте.
- Ландыш мой! Представляешь: море, огромные волны, скалы, пещеры, где зарыты сундуки с кладами и несметные сокровища, кто знает, может они ждут именно нас, чтобы выдать нам все свои тайны и положить все сокровища к нашим ногам?
Он наклонился, поцеловал завитки моих локонов и ответил лишь сладкой улыбкой, чем рассердил меня и, бросив на него испытывающий взгляд, поспешила заметить ему:
- Странная у тебя привычка не отвечать, будто ты слушаешь, а на самом деле думаешь о чём-то своём. Я бы миллион отдала за твои мысли. Поделишься?
«Я – Лиза! Я – Лиза!» – внушаю себе.
***
Я больше не Алевтина! Она сидит тут, напротив меня в моей квартире и тоже болезненно переживает смену тел. Мы живём вместе в моей квартире. Она теперь идёт на работу, а я студентка – на лекции. Ревниво оглядываю своё бывшее тело: требую ухода за ним, уложенной причёски, тщательно подобранного гардероба, ровной походки… в общем - придираюсь ко всему. Я радуюсь, когда она идёт, и все говорят ей: «Добрый день, Алевтина Борисовна! Вы сегодня - просто ангел!» Вижу восхищённые глаза Антона, они горят синими сапфирчиками, когда идёт Алевтина. Зачем я радуюсь? Зачем я так переживаю? Нужно делать тело Лизы!
Опять твержу: «Я – Лиза…»
Как говорят все женщины: вернуть бы молодость, да сейчас, с нашей мудростью, да с опытом - нам всё по плечу. Я так и думала. Мне всегда, как капризной и любимой дочери судьбы сопутствовала удача, и удавались все авантюрные планы. Нужно только время, и Лиза ещё покажет себя, и судьба преподнесёт мне все мои желания на золотой тарелочке, а не просто с каёмочкой.
Почувствовав себя молодой и уверенной, упорно работаю над телом Лизы. Ещё никак не могу сказать: над своим телом. Но я привыкну. Всё по списку: спортзал, косметический кабинет… и пошло и поехало. Я, как скульптор лепила себя своими руками, безжалостно работая над задуманным образом, инстинктивно подражая малютке Флёр: чёрные локоны, бледное лицо, нежный макияж – этакая миловидная Рафаэлевская мадонна с печальным складом нежного лица. Худоба Лизиного тела обрисовалась в рюмочный силуэт с неимоверно тонкой талией. Моё новое молочно-белое тело стало изящным, как будто, только что сошло с подиума красоток. Уже никто не смеет смеяться надо мной. Я не мямля, как бывшая Лиза. Я – нежный самоцвет в дорогой оправе. У меня задатки королевы: нанизывая их на себя, как драгоценные перстни сверкали и излучали очарование, блеск, ум, плюс высокий интеллект, приобретенный столетиями.
Однокурсницы заискивают, парни восхищённо ловят взгляд, улыбку, только что взошедшей новой звезды, преподаватели пророчат широкие перспективы в области науки. Антон тоже в стороне не остался. Он догадывался о моих чувствах и играл на них. Его лукавые глаза обещали тысячу услад, и брали в плен мой слух, мой взгляд, моё тело. Я читала в его шальной улыбке - я твой! И была уверена, что любовь будет, меня нельзя не любить. Я - само совершенство!
Алевтина порой, забывая про свой возраст, бросалась очертя голову на тусовки, в студенческие ночные клубы. Нелепы и смешны до неприличия были её кошачьи ужимки и безрассудное кокетство с Антоном. Такая размалёванная дама преклонного возраста и белокурый юнец вызывали усмешки у женской половины и разного рода шуточки – у мужской. Я не только из ревности, но и, заботясь о её репутации, часто пресекала их шушуканье. Как она может! Она же в матери ему годится! Я себе такого не позволяла! Дома выговаривала ей всё, что о ней думаю. Мы стали часто ругаться. И я, как бы невзначай, проговорилась, что всё было сделано ради Антона, и тут же вылила на её голову поток сердечных мук по этому парню. Алевтина, взмахнув рыжей гривой, колко скользнула по мне кошачьим взглядом и, не сдержав ироничной улыбки, заметила: «Любишь? Добивайся!»
Её слова больно стеганули меня по моим нежным чувствам, и женское чутьё подсказало, что отныне наши дороги разошлись, как раздвоенный змеиный язык в разные стороны, наполняясь смертоносным ядом. В ответ я послала ей долгий, испепеляющий взгляд, где в прищуре - злом и ненавистном, явно читалось: «Ну-ну! Ещё посмотрим…»
Мой гнев удвоился после встречи с Петром, бывшим парнем бывшей Лизы, который надоедливо домогался моего расположения, называя меня, видимо, как и раньше, не иначе, как «чаровница». Он очень жалел, что когда-то свалял дурака, и сейчас горько и слёзно раскаивался, готовый принять любое наказание. Метнув в него яростную молнию, я хотела отправить его в грозовой нокаут, но подумав, что этого недоноска можно использовать в своих целях, лишь иронично ответила: «Хочу увидеть твоё раскаяние! Уж, постарайся!» Сама удивилась, глядя на него: «Ну и что Лизка нашла в нём! В его чертах не было ничего, чтобы прельстить девушку. Вид у него заурядный: низкий лоб, указывающий на отсутствие возвышенных чувств, скошенный подбородок, говоривший о слабом, нерешительном характере, ещё - длинный нос – знак низменного сластолюбия. Фи! Не мой вкус!»
Повременив, я всё-таки решила дать ему приватное задание, а именно, соблазнить Алевтину, так как она не ставит мне зачёт по практике, дико ревнуя к Антону. Пётр немного поартачился: видите ли, она – старуха и не в его вкусе. Но я убедила, что её блажь – это молоденькие мальчики, на что он заинтригованно ухмыльнулся, думая о чём-то своём, и согласился. Взамен я обещала ему незабываемую ночь любви.
Мною овладевали далеко не светлые чувства. Я надеялась, что у Алевтины, как у бывшей влюблённой Лизы вдруг вспыхнут забытые чувства к Петру, и она сделает ошибку, соблазнившись на его льстивые слова. Пётр, как полагается, оставшись наедине с Алевтиной, объяснился в любви, употребив всё своё небогатое красноречие, и заметил вдруг, как дрогнули её яркие губы, побледнело, потом зарделось яблоком лицо и, закрыв его руками, заплакала как беззащитная девочка. Всхлипывая взахлеб, вдруг грубо послала его куда подальше и опрометью выскочила из кабинета. Пётр, потерпев фиаско, тогда подумал, что, что-то не то с железной леди, с коронованной красавицей универа, которая всегда имела высокомерно-надменный вид и завышенное чувство собственного достоинства.
Я, конечно, понимала намного больше и глубже эту пикантную ситуацию, больше чем он рассказал мне. Я чувствовала ту любовь, которая издаёт последние вздохи в её сердце к этому пройдохе. Не смотря на это, моё решение для Петра осталось в силе: добиваться или добить её своей любовью. На прощание я провела ладонью по его щеке, потом шее, поправила ворот рубашки, послав при этом нежный взгляд, давая надежду на продолжение чувств. В ответ услышала приторно-сладкое: «О, чаровница, моя!»
Антон всегда выделялся из толпы. Он – солнце, и весь мир кружился вокруг него. Светился, звездился и раздувался от счастья, когда им восхищались, восторгались и влюблялись самые красивые девчонки. Он легко мог обольстить любую девушку, действуя мягко, ласково и сентиментально. Его популярности можно только позавидовать. Как же он упустит такую королеву, как Лиза? Конечно же, я знала его эгоистичное нутро, видела насквозь его тайные помыслы, но любовь ослепляет, оглушает, сводит с ума, и его ухаживания, приведённые в действие моей любовью, принимала за очевидное.
Я купалась в его комплиментах, я млела в его объятьях, умирала от его поцелуев, теряясь в действительности, и переносилась мысленно в свою первую влюбленность в Виктора, где я, став калекой, полноценно недолюбила, не насладилась нежностью чувств, не отдала сердце навечно. После у меня никогда не было такого нежного периода. Воспоминания отогревали мою душу, как будто не было этих столетий. Я снова маленькая Флёр и люблю… очень люблю, как в шестнадцать лет: слепой, наивной девичьей любовью!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Виктор, обеспокоенный моей фанатичной влюбленностью посетил меня однажды. Ему досталась роль только собеседника или утешителя. Нет, не совсем так! Его роль в моей жизни очень велика. Он почти родственник. Я его люблю, но другой любовью: какой-то вечной, избранной, тайной. Он всегда содержал меня, независимо от того, какого положения были мои мужья. Он выполнял все мои капризы, чего бы я ни пожелала. А запросы у меня зашкаливали. И сейчас, из-под светлых бровей таинственно сверкнули два глубоких озерца. Его лицо осветилось нежностью, и голос ласковый, проникновенный, а в глазах волшебная рябь, в которых плавали воспоминания.
- Ты, словно пришла из прошлого, так похожа на свой первоначальный образ – малютки Флёр, что я растерялся, потерялся. Буду глазеть весь вечер и есть тебя глазами! Берегись! Съем ведь!
Я обернулась и хохотнула, а он, шумно вздохнув, продолжил:
- Иногда хочется всё бросить, всё оставить и вернуться в то время, минуя эти двести лет. Хорошая идея! Пора изобретать машину времени. Ну, как ты? Со мной?
Я не удержалась и фыркнула:
- Что изменилось бы?
- Ну, я бы тебя украл прямо там, на площади, когда увидел впервые: такую беззащитную с испуганными глазками, прелестную, с ужасно смущённым видом. Потом, мы бы покинули этот сумасшедший Париж, и обосновались бы на маленьком острове, где я бы провозгласил тебя королевой и назвал бы его в твою честь. И как говорится в сказке: они жили долго и счастливо и умерли в один день.
- Тогда бы ты не открыл переселение душ, ведь, в какой-то степени, я стала двигателем этого эксперимента.
- Ну и что! Кому от этого хорошо? Проживаем какие-то половинки жизни. Ощущение: что доживаем за кем-то. – Виктор задумался, видимо глубоко, думая о чём-то своём, что даже не услышал приглашения на ужин, потом резко очнулся и продолжил: - Я ощущаю тоску золотого листка, который летит по ветру, не зная, куда его занесёт и что с ним будет. Тоска моя веками застарелая с привкусом утраты чего-то важного и душевного – наверное, твоей любви. Ты не знаешь, что такое любовь к женщине, которую ты любишь, а она тебя – нет! - Он ухмыльнулся. - Это всё равно, что «мёд, пиво пил – по усам текло, а в рот не попадало…»
Ах! Мой бедный, милый Виктор!
Он уже не боялся извлечь на божий свет свои сердечные муки. Но как некстати сейчас! Виктор пристально смотрел мне в глаза, что я почувствовала себя стервой, будто и впрямь я его не любила, а мучила. Да любила я его! Любила! Просто не умела прощать. Я почему-то подумала, что ситуация требует хорошей разрядки и водрузила на стол бутылку водки. Так-то лучше! А то воспоминания шибко трепетные и слёзные.
- Ты - скрытый сентиментальный идеалист! Не возводи меня на пьедестал, я этого не заслуживаю. Я злая, завистливая, эгоистичная – кажется, всегда такая была независимо от тел.
- Ты много пережила и выживала всеми возможными способами под девизом: не сожрёшь ты, сожрут тебя. Но есть в тебе тот редкий самоцвет с золотым опалом, нежный, как отсвет зари, и я разглядел его. Когда долго тебя не вижу, мой энтузиазм гаснет, сникает и мне неинтересно жить!
Признаюсь - выпили много! Смеялись до коликов, что из очей текли ручьи; и ругались, чесали языки, как ревнивые супруги; даже целовались по пьяному делу после каждой выпитой рюмки огненного напитка, исцеляющего от душевных мук.
- О, доктор, целитель моей души! Проводник по вечности! Спасибо, что ты есть! - Разоткровенничалась я на прощание. – Благослови меня на «эту» любовь! Она необычная. В Антоне я вижу тебя, того атлета и пылкого мужчину, которого я недолюбила. Дай мне время, чтобы узнать, как бы это было, если бы я не была калекой. Не смотри так обречённо! Я сейчас безнадежно больна этим парнем, и никакая пилюля не спасёт. Только время - мой мудрый врач.
Виктор кивал на каждое моё слово, его энтузиазм иссяк, и фигура ботаника напоминала поникший и увядший куст молодого ясеня. Но он умел быстро брать себя в руки: вмиг встрепенулся, расцеловал меня в щёки и уже весело произнёс:
- Хороший денёк выдался! Да и вечер душевный! Ты не гонишь меня, но и не предлагаешь остаться, а это значит: вперёд, дружок, на выход! – Сразу, как-то по-быстрому засобирался гость. - А сейчас хочу попутного ветра, бесконечной твоей улыбки и капелюшечку любви! - Зашёлся в смехе и вышел.
Я посмотрела ему вслед: сердце ёкнуло, какая-то горечь подступила к горлу, и холодные мурашки разбежались по шее.
Город дремал под сумеречным небом. Виктор вышел из подъезда; пустая улица встретила его темнотой и мяуканьем бродячих котов; на углу ещё не зажёгся фонарь. Он обернулся, уставился на моё освещённое окно, весело помахал руками и, повернувшись к фонарю - раскланялся, крикнув при этом: «Да будет свет!» Бедолага, хлопал в ладоши до тех пор, пока он не зажёгся в определённое для него время. Я по грудь высунулась из окна и громко хохотала. А Виктор испустил радостный вопль Тарзана и, видимо, довольный своей выходкой, сунул руки в карманы болоньевой ветровки, согнувшись и слегка качаясь, растаял в чёрных тенях городских высоток.
***
Вот уже готово уютное гнёздышко в новой стильной квартире для встреч с Антоном. Я знала, что он когда-нибудь придёт. И он пришёл. Встречаю: вино на столе, фрукты, свечи и белые розы, подаренные им накануне (ничего не меняется: всё, как двести лет назад). Я смотрю на него спящего, смотрю, как он ест, как одевается, как смеется и грустит – и не вижу ни одного изъяна, так всё прекрасно в нём, что сердце захлебывается счастьем. Я обнимаю его нежно, чуть дыша, как ночь обнимает спящий мир, медленно, с любовью, заключая в объятья, тихо нашёптывая: «Мой… мой… всегда мой… и только мой!» Язык любви сладок и упоителен, и музыка моего сердца радужно наполняет светлые дни, а ночи - звёздными вспышками салютов, ослепляя мой третий глаз и усыпляя интуицию. Весь мир ушёл на второй план, а снаружи быстро текло неуловимое время. Счастливое время летит со скоростью света, а как хочется остановить его, заморозить, спрятать далеко-далеко…
- Здравствуй, солнце моё, ландыш мой! – бужу я своё спящее счастье.
Он нежится на белых шёлковых простынях, залитых утренним розовым светом. Я смотрю с суеверным страхом и теряюсь в его светлых глазах. Ведь это я провозгласила его своим королём в стране любви, это я заставляю его полюбить себя. А он? Что сделал он? Он принимает мою любовь – пока. Потом увлечётся и не сможет жить без меня. Ведь меня невозможно не любить! Я такая… я такая – не как все, неземная, вечная!
Его ждал изящно сервированный завтрак на крахмальной ажурной салфетке: любимые гренки с сыром и кофе с молоком. Я пристроилась как рабыня у его ног, чтобы ловить каждый его взгляд. И тут мне пришло на ум: провести «медовую неделю» не у себя в квартире, а где-нибудь в роскошном месте.
- Ландыш мой! Представляешь: море, огромные волны, скалы, пещеры, где зарыты сундуки с кладами и несметные сокровища, кто знает, может они ждут именно нас, чтобы выдать нам все свои тайны и положить все сокровища к нашим ногам?
Он наклонился, поцеловал завитки моих локонов и ответил лишь сладкой улыбкой, чем рассердил меня и, бросив на него испытывающий взгляд, поспешила заметить ему:
- Странная у тебя привычка не отвечать, будто ты слушаешь, а на самом деле думаешь о чём-то своём. Я бы миллион отдала за твои мысли. Поделишься?
