Не слишком долгий, но чересчур горячий поцелуй взбудоражил только-только утихшую тягу.
Эрдбирен вплела пальцы в его волосы. Сказала негромко, потому что слишком уж хотелось позабыть обо всем на свете и просто позволить себе быть желанной сейчас, безо всяких вчера и завтра:
— Пообещай мне кое-что.
— Что? — Астор поднял голову. Почему-то она ожидала почувствовать настороженность, но ее не было. Только интерес и эхо ее собственного желания.
— Не пиши мне больше таких ужасных писем. Особенно перед тем, как пропасть на своих сложных дорогах.
— Ужасных? — переспросил он с отчетливым удивлением. Неужели в самом деле не понимал, что с тем письмом было не так?
— Если бы не мой дар, эти дни дались бы мне гораздо сложнее. Я хотя бы знала, что тебе было хорошо со мной. Но ты представляешь, как должна себя чувствовать женщина после первой ночи, получив от пропавшего мужа пару фраз из учебника словесности и еще пару из опуса Муренбайна о хороших манерах?
Смущение. После академии с ним Рена была знакома так хорошо, настолько часто ощущала со всех сторон, что могла различить даже оттенки. Сейчас смущение было не из разряда девичьих “Ах, как стыдно, что у меня помялась оборка, а он смотрит”, или “Создатель, я сейчас вспыхну и сгорю на месте, а то и вовсе провалюсь сквозь землю”. И даже не привычное для уверенных в себе парней “Я сделал глупость. Все видели. Да и плевать”. У Астора получалось что-то вроде “Неужели я правда так ошибся? Ну да, ошибся. Стыдно-то как”. Наверняка еще и приправленное чем-то вроде “В моем-то статусе. В моем-то возрасте”.
Но все это горчаще-растерянное и сожалеющее очень быстро сменилось задумчивой паузой. Астор молчал, размышлял, и Рена почему-то была уверена, что он ничего не ответит. Он просто-напросто не хотел отвечать. И вот это было уже так же далеко от обычного смущения, как Северное герцогство от столицы.
— Я не знал, что тебе написать и как, — в конце концов признался он, с усилием выдавливая из себя каждое слово. — Есть хорошее правило: когда в чем-то не уверен и не знаешь, что сказать и что сделать, скажи и сделай, как положено по этикету. Хорошие манеры в любом случае лучше плохих.
— Но зачем? Какие демоны сподвигли тебя отделаться от меня этой отпиской, вместо того, чтобы просто сказать пару слов на прощанье?
— Рена… — его лицо на мгновение исказилось, будто от сильной зубной боли, он вдруг резко прижал ее к себе, зарылся лицом в волосы. И она услышала глухое и тяжелое: — Я не знаю. Я не знал, что и как тебе написать, но что и как сказать, не знал тем более. А ведь ты могла и ответить…
Дыхание вдруг перехватило и нехорошо сжалось сердце, будто в предчувствии чего-то… плохого? страшного? Эрдбирен с силой втянула воздух, уже понимая, что происходит, и от этого волнуясь еще сильнее.
— Ответить что? — спросила шепотом, чтобы не потерять это странное, почти пугающее ощущение погруженности в чужое смятение. Сейчас важного и яркого было так много, будто Астор внезапно распахнул запертую до этого дверь. И Рена могла бы поклясться, что это были совсем не те переживания, которыми он хотел бы хоть с кем-нибудь делиться. Может, даже и с собой не хотел бы. Плохое и страшное… О чем это может быть?
— В том и беда, что я абсолютно не представлял, чего от тебя ждать после той ночи. Был уверен только в том, что тебе не понравится мой отъезд, но как ты покажешь свое недовольство, что скажешь… или сделаешь? А я не мог… и не хотел задерживаться. Выяснять отношения, в которых сам еще ничего не понимаю!
Это его “не понимаю” отозвалось вдруг болезненной тяжестью во всем теле. По-настоящему беспокоило. Не просто важное. Едва ли не главное. Он не понимает? Чего? Столько вопросов. Но как выбрать из них тот единственно правильный, который будет важным для них обоих?
— Я тоже не понимаю. — Рена вдохнула снова. Заговорила, стараясь поменьше обдумывать собственные слова. Просто делиться мыслями, обрывками мыслей и ощущений, которых сейчас было слишком много для одной. — Не понимаю, чего ты так боишься. Я чувствую неуверенность, раздражение, сомнения, желание, надежду. Так много всего. Но страх… Он как… Как черный лед. Такой же огромный и неотвратимый, когда наползает со всех сторон. Ты боишься меня? Нет. Точно нет. Скандалов? Тоже нет. Ты наверняка уже понял, что я терпеть не могу скандалить. Тогда чего?
Астор отстранился, все еще обнимая ее за плечи, но так, чтобы смотреть в лицо, а не куда-нибудь в макушку. Переспросил потрясенно:
— Боюсь?
Но что-то в его голосе, или в застывшем на мгновение лице, или во внезапно ставшем пустым и отстраненным взгляде говорило, что он… Не возражает, нет. И не возмущен тем, что его, самого Черного Ястреба, посмели обвинить в трусости. Что-то другое, странное и неожиданное даже для него самого. Как будто сначала он поверил ей, или ее дару, просто поверил, а уже потом понял, осознал в себе этот страх. Может быть, не увидел его явственно, но хотя бы ощутил.
— Боюсь… — повторил медленно, и в глазах вдруг вспыхнула злость. Нет, ярость.
Можно ли бороться со страхом — яростью? Наверное, да. Особенно если ты сражаешься, а враг превосходит числом или умением. Или если это общая священная ярость, как у древних племен, идущих в битву под бой бубнов и барабанов, под плач детей и горе в глазах оставленных на берегу женщин, тоже в любой момент готовых взять в руки оружие, чтобы защитить свой дом и дождаться мужей.
А если и ярость, и страх замкнулись на тебе самом? Злиться на свою слабость — это ведь тоже нормально. Хотелось помочь, но Рена не представляла, как это сделать. Успокоить? Но ведь и ярость, и страх никуда не денутся, просто стихнут на время? В этом ли нуждается Астор? Даже подумалось, что зря так категорично отвергала отцовский дар. Было бы гораздо проще, если бы она не догадывалась по оттенкам эмоций и полутонам чувств, о чем ее муж думает сейчас, а знала наверняка. Могла бы помочь, вмешаться, подтолкнуть в нужную сторону. Совсем немного.
И тут же, почти как Астор, сама на себя разозлилась — подтолкнуть? Серьезно? Да ты с ума сошла, Эрдбирен Гросс? Это же именно то, чему ты всю жизнь противилась. Именно то, отчего менталистика еще до академии стала для тебя запретной территорией! Эрдбирен медленно выдохнула. Нет уж, ей и так дано слишком многое. И этим многим она с радостью поделится.
Рена коснулась висков Астора, погладила по волосам. Уловила среди всепоглощающей злости и жгучего недовольства собой рассеянное удивление — словно солнечные блики на темной поверхности воды, которые ничего не способны изменить. И улыбнулась — что ж, значит, им обоим снова пора в воду. Она не позволит собственному мужу тонуть в этой бездонной пучине в одиночестве. И для этого ей совсем не нужна менталистика.
Рена прижалась лбом к его лбу, закрыла глаза, вспомнила огромную волну в день их свадьбы. Ни ей, ни Астору не было страшно тогда. Так почему должно быть сейчас? Страх — это слабость одного. Но они ведь теперь вместе. Она коснулась его губ. Впервые сама, а не в ответ. Замерла, привыкая к странным, новым, но таким удивительным ощущениям. Астор тоже замер, будто прислушиваясь к чему-то. И это тоже показалось правильным — они ведь оба чему-то учились, верно?
Она целовала его сначала мягко, неуверенно, даже, пожалуй, чересчур бережно — им обоим нужно было время. Ей — чтобы принять одну важную истину: она вправе делать то, что делает. Она хочет не только быть желанной для мужа, но и желать его. Не ждать неделями, когда он наконец вспомнит о ее существовании, а выбирать время встречи самой. Не оставлять его наедине с какими-то безумными застарелыми страхами, а взять за руку и вместе шагнуть в воду. Он старше, сильнее, опытнее, но кто сказал, что это хоть что-нибудь меняет? Ее жизнь больше не принадлежит только ей, а его – ему и королевству. Его жене тоже полагается часть. Или хоть какой-нибудь… кусочек. Желательно побольше размером. На крошки она не согласна.
Рена тихо фыркнула, и почувствовала, как сжимаются на ее плечах руки Астора, тут же спускаясь ниже — на спину, будто он услышал ее или, точнее, почувствовал. Поцелуи становились увереннее, настойчивее. И теперь Астор отвечал. Темное и разъедающее все еще маячило совсем рядом, но оно больше не было главным, сейчас оно не имело над ними власти.
— Астор, — Рена вынырнула из очередного поцелуя, теперь уже неприкрыто жадного, пропитанного желанием. Кое-как подобрала юбку и перекинула ногу через его бедра. Стоять вот так, на коленях, над собственным возбужденным мужем, было одновременно тревожно и невероятно хорошо. От предвкушения перехватывало дыхание. — Хочу так. Покажи мне, как правильно.
Он сжал ее талию, немного потянул вниз, отпустил, направляя себя рукой. Рена опускалась так невыносимо медленно, как могла. Закусила губу, когда давление стало слишком сильным. Она не хотела торопиться. Хотела растянуть эти секунды как можно дольше, потому что не отрывала взгляда от Астора, и то, что видела, нравилось ей не меньше всего, что сейчас происходило между ними. Злость корчилась, съеживалась и отступала, а из-под нее, как из-под многолетней патины, проступало что-то ослепительное, новое или давно забытое, страстное и такое притягательное, что было невозможно отвести взгляд.
Астор так и не выпустил ее из рук, как будто ему, как и ей, хотелось быть ближе. Стоило, пожалуй, предложить отправиться домой, но почему-то Рена медлила. Как будто стоит им перешагнуть порог этой комнаты, все снова поменяется, и от хрупкого, связавшего их здесь понимания не останется ничего. Она осознавала — это глупо, но что плохого в том, чтобы хоть немного растянуть время? В конце концов, и сам Астор никуда пока не спешил. Значит, все так, как и должно быть.
Наверное, и еще одна причина заставляла медлить: казалось, их разговор не закончен. До сих пор не сказано что-то очень важное. Но теперь это должно быть не ее решение. Если Астор захочет что-нибудь объяснить, это будет только его инициатива.
— Так ты пообещаешь или нет? — спросила она, устраиваясь головой у него на плече, и улыбнулась. — Клянусь, если в следующий раз ты просто зайдешь попрощаться, я не стану кричать, топать ногами, бить посуду, падать в обморок, или что там еще ужасное может сотворить разгневанная жена.
— После того, что мы с тобой сейчас устроили, — он прервался на долгий, вдумчивый поцелуй, — я не уверен в себе. В том, что сам не затяну прощание… слишком. С твоей всесторонней помощью, — усмехнулся и поцеловал снова. И сказал уже серьезно, насколько можно вообще быть серьезным, когда откровенное желание, радость, нежность и целый клубок менее ярких, но таких же приятных чувств можно, кажется, ощутить даже без дара: — Я понял свою ошибку. Не буду клясться, что писем вместо прощания больше не будет: всякое может случиться. Но таких писем — не будет, обещаю. — И усмехнулся снова: — Никакого Муренбайна.
— Слава всем богам! — искренне обрадовалась она. — Я, конечно, уважаю гера Муренбайна и его талмуд, но лучше буду делать это на расстоянии. Как можно более далеком.
Астор бережно отвел упавшую на лицо прядь волос. Пальцы скользнули по щеке, по уголку губ.
— Рена… — выдохнул он. И снова где-то в самой глубине, почти заглушенный всем теплым и радостным, почудился тот самый страх. — Рена, — повторил он. — Нет ничего правильного и даже приличного в том, чтобы вспоминать прежнюю возлюбленную, когда она давно в прошлом и когда тебе так хорошо с новой. Но этот страх… Раз уж ты чувствуешь… даже лучше меня самого…
Он подбирал слова, медленно, через силу, даже почудилось, что снова был бы рад прикрыться этикетом и хорошими манерами и свести все к паре пустых и банальных фраз. Но, и это не могло не радовать, ее супруг оказался достаточно умен, чтобы понять: в просьбе о письме вовсе не само письмо было главным. И достаточно смел, чтобы попытаться объяснить, не прикрываясь больше советами Муренбайна. Рена выпрямилась, взяла его за руку и переплела пальцы. Она знала: есть чувства, которые очень сложно, а порой и вовсе невозможно облечь в слова. Особенно для того, кто не привык делиться ими ни с кем.
— Когда-то я уже потерял не просто голову. Потерял себя. Любовь к Ульрике затянула меня как в черный омут, и… ничем хорошим это не кончилось. Сама знаешь. Ты… совсем на нее не похожа. Но мои чувства… они — похожи. Когда я это понял, я… “испугался” — не отражает и половины, пожалуй. Снова потерять себя… мне хватило одного раза! — за страхом проступил отголосок той самой ярости.
— Ты боишься не потерять. — Эрдбирен задумчиво покачала головой. Что-то во всем этом было не так. То ли Астор чего-то не понимал, то ли не мог разглядеть за слишком сильными эмоциями. — Мне кажется, ты боишься другого. Получить то, что получил в прошлый раз. Тебя пугают не чувства сами по себе, не процесс, — она невесело усмехнулась. Слово напоминало об опытах и экспериментах. И самое печальное, что оно как нельзя лучше подходило к их ситуации. У нее слишком мало опыта в таких отношениях. А его опыт… Его опыт скорее испортит любой эксперимент, чем улучшит. — А результат. Но ты ведь и сам знаешь, что так, как раньше, больше не будет. Я не Ульрика. А ты не тот Астор. И я не утащу тебя на Запретную гору, чтобы запереть там навечно.
— Ничто не повторяется дважды, — горько усмехнулся он. — В конце концов, ты уже моя жена. Но сильные чувства… настолько сильные, что затмевают разум… никогда не знаешь, к каким новым проблемам они приведут.
— Но ведь и отсутствие чувств может привести к тому же. Мы, кажется, уже столкнулись с этим в лице гера Муренбайна. И лично мне такие проблемы категорически не нравятся. Мы собирались быть откровенными друг с другом. Так скажи мне откровенно. Если оба пути ведут к неизведанным проблемам, которые могут перерасти во что угодно, какой путь ты предпочтешь?
Он снова провел пальцами по ее щеке, обвел контур лица. Покачал головой, повторил:
— Ты уже моя жена. Нет, я не хочу от тебя отказываться. От твоей любви, твоих чувств, — уточнил, прежде чем это сделала она. — А это значит, что и я не должен скрывать свои чувства, так? Хотя не уверен, что смогу… достаточно быстро перестроиться. Но ты, — в его взгляде мелькнуло жаркое и… жадное? — Вы ведь поможете в этом своему супругу, моя драгоценная герцогиня Гросс? У тебя отлично получается вытаскивать из меня то, что я, возможно, предпочел бы не показывать так явно. Пожалуй, мне это даже нравится. Твои методы… — и, не договорив, он снова ее поцеловал, пылко и требовательно.
— Обещаю помогать своему драгоценному супругу днем и ночью, не покладая рук и не смыкая глаз, — торжественно сказала Рена, когда они все-таки оторвались друг от друга. — Только если мой драгоценный супруг будет хоть изредка поглядывать в календарь и не забудет о моем существовании. — И добавила, вздохнув: — Мне не понравилось так долго не знать о тебе ничего. Ни где ты, ни что с тобой. Это… неприятно.
— Но ведь ты могла со мной связаться. — Искренне удивился Астор. — Я же написал про артефакт связи. Честно говоря, одной из причин моей… внезапной для меня самого вспышки ревности стала именно мысль, что ты за все время даже не связалась со мной, зато “блистаешь” на балу… без меня.
Эрдбирен вплела пальцы в его волосы. Сказала негромко, потому что слишком уж хотелось позабыть обо всем на свете и просто позволить себе быть желанной сейчас, безо всяких вчера и завтра:
— Пообещай мне кое-что.
— Что? — Астор поднял голову. Почему-то она ожидала почувствовать настороженность, но ее не было. Только интерес и эхо ее собственного желания.
— Не пиши мне больше таких ужасных писем. Особенно перед тем, как пропасть на своих сложных дорогах.
— Ужасных? — переспросил он с отчетливым удивлением. Неужели в самом деле не понимал, что с тем письмом было не так?
Прода от 26.08.2024, 09:51
— Если бы не мой дар, эти дни дались бы мне гораздо сложнее. Я хотя бы знала, что тебе было хорошо со мной. Но ты представляешь, как должна себя чувствовать женщина после первой ночи, получив от пропавшего мужа пару фраз из учебника словесности и еще пару из опуса Муренбайна о хороших манерах?
Смущение. После академии с ним Рена была знакома так хорошо, настолько часто ощущала со всех сторон, что могла различить даже оттенки. Сейчас смущение было не из разряда девичьих “Ах, как стыдно, что у меня помялась оборка, а он смотрит”, или “Создатель, я сейчас вспыхну и сгорю на месте, а то и вовсе провалюсь сквозь землю”. И даже не привычное для уверенных в себе парней “Я сделал глупость. Все видели. Да и плевать”. У Астора получалось что-то вроде “Неужели я правда так ошибся? Ну да, ошибся. Стыдно-то как”. Наверняка еще и приправленное чем-то вроде “В моем-то статусе. В моем-то возрасте”.
Но все это горчаще-растерянное и сожалеющее очень быстро сменилось задумчивой паузой. Астор молчал, размышлял, и Рена почему-то была уверена, что он ничего не ответит. Он просто-напросто не хотел отвечать. И вот это было уже так же далеко от обычного смущения, как Северное герцогство от столицы.
— Я не знал, что тебе написать и как, — в конце концов признался он, с усилием выдавливая из себя каждое слово. — Есть хорошее правило: когда в чем-то не уверен и не знаешь, что сказать и что сделать, скажи и сделай, как положено по этикету. Хорошие манеры в любом случае лучше плохих.
— Но зачем? Какие демоны сподвигли тебя отделаться от меня этой отпиской, вместо того, чтобы просто сказать пару слов на прощанье?
— Рена… — его лицо на мгновение исказилось, будто от сильной зубной боли, он вдруг резко прижал ее к себе, зарылся лицом в волосы. И она услышала глухое и тяжелое: — Я не знаю. Я не знал, что и как тебе написать, но что и как сказать, не знал тем более. А ведь ты могла и ответить…
Дыхание вдруг перехватило и нехорошо сжалось сердце, будто в предчувствии чего-то… плохого? страшного? Эрдбирен с силой втянула воздух, уже понимая, что происходит, и от этого волнуясь еще сильнее.
— Ответить что? — спросила шепотом, чтобы не потерять это странное, почти пугающее ощущение погруженности в чужое смятение. Сейчас важного и яркого было так много, будто Астор внезапно распахнул запертую до этого дверь. И Рена могла бы поклясться, что это были совсем не те переживания, которыми он хотел бы хоть с кем-нибудь делиться. Может, даже и с собой не хотел бы. Плохое и страшное… О чем это может быть?
— В том и беда, что я абсолютно не представлял, чего от тебя ждать после той ночи. Был уверен только в том, что тебе не понравится мой отъезд, но как ты покажешь свое недовольство, что скажешь… или сделаешь? А я не мог… и не хотел задерживаться. Выяснять отношения, в которых сам еще ничего не понимаю!
Это его “не понимаю” отозвалось вдруг болезненной тяжестью во всем теле. По-настоящему беспокоило. Не просто важное. Едва ли не главное. Он не понимает? Чего? Столько вопросов. Но как выбрать из них тот единственно правильный, который будет важным для них обоих?
— Я тоже не понимаю. — Рена вдохнула снова. Заговорила, стараясь поменьше обдумывать собственные слова. Просто делиться мыслями, обрывками мыслей и ощущений, которых сейчас было слишком много для одной. — Не понимаю, чего ты так боишься. Я чувствую неуверенность, раздражение, сомнения, желание, надежду. Так много всего. Но страх… Он как… Как черный лед. Такой же огромный и неотвратимый, когда наползает со всех сторон. Ты боишься меня? Нет. Точно нет. Скандалов? Тоже нет. Ты наверняка уже понял, что я терпеть не могу скандалить. Тогда чего?
Астор отстранился, все еще обнимая ее за плечи, но так, чтобы смотреть в лицо, а не куда-нибудь в макушку. Переспросил потрясенно:
— Боюсь?
Но что-то в его голосе, или в застывшем на мгновение лице, или во внезапно ставшем пустым и отстраненным взгляде говорило, что он… Не возражает, нет. И не возмущен тем, что его, самого Черного Ястреба, посмели обвинить в трусости. Что-то другое, странное и неожиданное даже для него самого. Как будто сначала он поверил ей, или ее дару, просто поверил, а уже потом понял, осознал в себе этот страх. Может быть, не увидел его явственно, но хотя бы ощутил.
— Боюсь… — повторил медленно, и в глазах вдруг вспыхнула злость. Нет, ярость.
Прода от 29.08.2024, 11:08
Можно ли бороться со страхом — яростью? Наверное, да. Особенно если ты сражаешься, а враг превосходит числом или умением. Или если это общая священная ярость, как у древних племен, идущих в битву под бой бубнов и барабанов, под плач детей и горе в глазах оставленных на берегу женщин, тоже в любой момент готовых взять в руки оружие, чтобы защитить свой дом и дождаться мужей.
А если и ярость, и страх замкнулись на тебе самом? Злиться на свою слабость — это ведь тоже нормально. Хотелось помочь, но Рена не представляла, как это сделать. Успокоить? Но ведь и ярость, и страх никуда не денутся, просто стихнут на время? В этом ли нуждается Астор? Даже подумалось, что зря так категорично отвергала отцовский дар. Было бы гораздо проще, если бы она не догадывалась по оттенкам эмоций и полутонам чувств, о чем ее муж думает сейчас, а знала наверняка. Могла бы помочь, вмешаться, подтолкнуть в нужную сторону. Совсем немного.
И тут же, почти как Астор, сама на себя разозлилась — подтолкнуть? Серьезно? Да ты с ума сошла, Эрдбирен Гросс? Это же именно то, чему ты всю жизнь противилась. Именно то, отчего менталистика еще до академии стала для тебя запретной территорией! Эрдбирен медленно выдохнула. Нет уж, ей и так дано слишком многое. И этим многим она с радостью поделится.
Рена коснулась висков Астора, погладила по волосам. Уловила среди всепоглощающей злости и жгучего недовольства собой рассеянное удивление — словно солнечные блики на темной поверхности воды, которые ничего не способны изменить. И улыбнулась — что ж, значит, им обоим снова пора в воду. Она не позволит собственному мужу тонуть в этой бездонной пучине в одиночестве. И для этого ей совсем не нужна менталистика.
Рена прижалась лбом к его лбу, закрыла глаза, вспомнила огромную волну в день их свадьбы. Ни ей, ни Астору не было страшно тогда. Так почему должно быть сейчас? Страх — это слабость одного. Но они ведь теперь вместе. Она коснулась его губ. Впервые сама, а не в ответ. Замерла, привыкая к странным, новым, но таким удивительным ощущениям. Астор тоже замер, будто прислушиваясь к чему-то. И это тоже показалось правильным — они ведь оба чему-то учились, верно?
Она целовала его сначала мягко, неуверенно, даже, пожалуй, чересчур бережно — им обоим нужно было время. Ей — чтобы принять одну важную истину: она вправе делать то, что делает. Она хочет не только быть желанной для мужа, но и желать его. Не ждать неделями, когда он наконец вспомнит о ее существовании, а выбирать время встречи самой. Не оставлять его наедине с какими-то безумными застарелыми страхами, а взять за руку и вместе шагнуть в воду. Он старше, сильнее, опытнее, но кто сказал, что это хоть что-нибудь меняет? Ее жизнь больше не принадлежит только ей, а его – ему и королевству. Его жене тоже полагается часть. Или хоть какой-нибудь… кусочек. Желательно побольше размером. На крошки она не согласна.
Рена тихо фыркнула, и почувствовала, как сжимаются на ее плечах руки Астора, тут же спускаясь ниже — на спину, будто он услышал ее или, точнее, почувствовал. Поцелуи становились увереннее, настойчивее. И теперь Астор отвечал. Темное и разъедающее все еще маячило совсем рядом, но оно больше не было главным, сейчас оно не имело над ними власти.
— Астор, — Рена вынырнула из очередного поцелуя, теперь уже неприкрыто жадного, пропитанного желанием. Кое-как подобрала юбку и перекинула ногу через его бедра. Стоять вот так, на коленях, над собственным возбужденным мужем, было одновременно тревожно и невероятно хорошо. От предвкушения перехватывало дыхание. — Хочу так. Покажи мне, как правильно.
Он сжал ее талию, немного потянул вниз, отпустил, направляя себя рукой. Рена опускалась так невыносимо медленно, как могла. Закусила губу, когда давление стало слишком сильным. Она не хотела торопиться. Хотела растянуть эти секунды как можно дольше, потому что не отрывала взгляда от Астора, и то, что видела, нравилось ей не меньше всего, что сейчас происходило между ними. Злость корчилась, съеживалась и отступала, а из-под нее, как из-под многолетней патины, проступало что-то ослепительное, новое или давно забытое, страстное и такое притягательное, что было невозможно отвести взгляд.
Прода от 02.09.2024, 10:45
***
Астор так и не выпустил ее из рук, как будто ему, как и ей, хотелось быть ближе. Стоило, пожалуй, предложить отправиться домой, но почему-то Рена медлила. Как будто стоит им перешагнуть порог этой комнаты, все снова поменяется, и от хрупкого, связавшего их здесь понимания не останется ничего. Она осознавала — это глупо, но что плохого в том, чтобы хоть немного растянуть время? В конце концов, и сам Астор никуда пока не спешил. Значит, все так, как и должно быть.
Наверное, и еще одна причина заставляла медлить: казалось, их разговор не закончен. До сих пор не сказано что-то очень важное. Но теперь это должно быть не ее решение. Если Астор захочет что-нибудь объяснить, это будет только его инициатива.
— Так ты пообещаешь или нет? — спросила она, устраиваясь головой у него на плече, и улыбнулась. — Клянусь, если в следующий раз ты просто зайдешь попрощаться, я не стану кричать, топать ногами, бить посуду, падать в обморок, или что там еще ужасное может сотворить разгневанная жена.
— После того, что мы с тобой сейчас устроили, — он прервался на долгий, вдумчивый поцелуй, — я не уверен в себе. В том, что сам не затяну прощание… слишком. С твоей всесторонней помощью, — усмехнулся и поцеловал снова. И сказал уже серьезно, насколько можно вообще быть серьезным, когда откровенное желание, радость, нежность и целый клубок менее ярких, но таких же приятных чувств можно, кажется, ощутить даже без дара: — Я понял свою ошибку. Не буду клясться, что писем вместо прощания больше не будет: всякое может случиться. Но таких писем — не будет, обещаю. — И усмехнулся снова: — Никакого Муренбайна.
— Слава всем богам! — искренне обрадовалась она. — Я, конечно, уважаю гера Муренбайна и его талмуд, но лучше буду делать это на расстоянии. Как можно более далеком.
Астор бережно отвел упавшую на лицо прядь волос. Пальцы скользнули по щеке, по уголку губ.
— Рена… — выдохнул он. И снова где-то в самой глубине, почти заглушенный всем теплым и радостным, почудился тот самый страх. — Рена, — повторил он. — Нет ничего правильного и даже приличного в том, чтобы вспоминать прежнюю возлюбленную, когда она давно в прошлом и когда тебе так хорошо с новой. Но этот страх… Раз уж ты чувствуешь… даже лучше меня самого…
Он подбирал слова, медленно, через силу, даже почудилось, что снова был бы рад прикрыться этикетом и хорошими манерами и свести все к паре пустых и банальных фраз. Но, и это не могло не радовать, ее супруг оказался достаточно умен, чтобы понять: в просьбе о письме вовсе не само письмо было главным. И достаточно смел, чтобы попытаться объяснить, не прикрываясь больше советами Муренбайна. Рена выпрямилась, взяла его за руку и переплела пальцы. Она знала: есть чувства, которые очень сложно, а порой и вовсе невозможно облечь в слова. Особенно для того, кто не привык делиться ими ни с кем.
— Когда-то я уже потерял не просто голову. Потерял себя. Любовь к Ульрике затянула меня как в черный омут, и… ничем хорошим это не кончилось. Сама знаешь. Ты… совсем на нее не похожа. Но мои чувства… они — похожи. Когда я это понял, я… “испугался” — не отражает и половины, пожалуй. Снова потерять себя… мне хватило одного раза! — за страхом проступил отголосок той самой ярости.
Прода от 05.09.2024, 09:48
— Ты боишься не потерять. — Эрдбирен задумчиво покачала головой. Что-то во всем этом было не так. То ли Астор чего-то не понимал, то ли не мог разглядеть за слишком сильными эмоциями. — Мне кажется, ты боишься другого. Получить то, что получил в прошлый раз. Тебя пугают не чувства сами по себе, не процесс, — она невесело усмехнулась. Слово напоминало об опытах и экспериментах. И самое печальное, что оно как нельзя лучше подходило к их ситуации. У нее слишком мало опыта в таких отношениях. А его опыт… Его опыт скорее испортит любой эксперимент, чем улучшит. — А результат. Но ты ведь и сам знаешь, что так, как раньше, больше не будет. Я не Ульрика. А ты не тот Астор. И я не утащу тебя на Запретную гору, чтобы запереть там навечно.
— Ничто не повторяется дважды, — горько усмехнулся он. — В конце концов, ты уже моя жена. Но сильные чувства… настолько сильные, что затмевают разум… никогда не знаешь, к каким новым проблемам они приведут.
— Но ведь и отсутствие чувств может привести к тому же. Мы, кажется, уже столкнулись с этим в лице гера Муренбайна. И лично мне такие проблемы категорически не нравятся. Мы собирались быть откровенными друг с другом. Так скажи мне откровенно. Если оба пути ведут к неизведанным проблемам, которые могут перерасти во что угодно, какой путь ты предпочтешь?
Он снова провел пальцами по ее щеке, обвел контур лица. Покачал головой, повторил:
— Ты уже моя жена. Нет, я не хочу от тебя отказываться. От твоей любви, твоих чувств, — уточнил, прежде чем это сделала она. — А это значит, что и я не должен скрывать свои чувства, так? Хотя не уверен, что смогу… достаточно быстро перестроиться. Но ты, — в его взгляде мелькнуло жаркое и… жадное? — Вы ведь поможете в этом своему супругу, моя драгоценная герцогиня Гросс? У тебя отлично получается вытаскивать из меня то, что я, возможно, предпочел бы не показывать так явно. Пожалуй, мне это даже нравится. Твои методы… — и, не договорив, он снова ее поцеловал, пылко и требовательно.
— Обещаю помогать своему драгоценному супругу днем и ночью, не покладая рук и не смыкая глаз, — торжественно сказала Рена, когда они все-таки оторвались друг от друга. — Только если мой драгоценный супруг будет хоть изредка поглядывать в календарь и не забудет о моем существовании. — И добавила, вздохнув: — Мне не понравилось так долго не знать о тебе ничего. Ни где ты, ни что с тобой. Это… неприятно.
— Но ведь ты могла со мной связаться. — Искренне удивился Астор. — Я же написал про артефакт связи. Честно говоря, одной из причин моей… внезапной для меня самого вспышки ревности стала именно мысль, что ты за все время даже не связалась со мной, зато “блистаешь” на балу… без меня.
