— И зачем это? — с недоумением спрашивает Эдмонд, наблюдая за действиями девочки. Та уже убрала книги, бумаги переложила на его стол, и теперь, пыхтя, двигает кресло ближе к его постели.
— Я подожду, пока вы поедите, — закончив со своим нелегким делом, Лазетт повернулась к мужчине. — Я два дня оставляла еду у вас под дверью, но вы так ничего и не брали. Наверняка ослабли. Если нужно, я могу помочь вам, — прямо сказала девочка.
Эдмонд нахмурился. Он не настолько плохо себя чувствует, чтобы Лазетт кормила его с ложечки! Однако максимум, что он смог, это приподняться на локтях. Тело все еще отказывалось повиноваться своему хозяину, и это на глазах у девочки! Позорище-то какое.
Лазетт молча поправляет ему подушку, пока он не лег обратно. Теперь он хотя бы сможет поесть. Если попадет ложкой куда надо. Девочка ставит ему на колени поднос и собирается сесть в кресло, но Эдмонд останавливает её.
— Не могла бы ты помочь мне с этим, — быстро произносит мужчина и кивает на поднос. Как бы стыдно не было, желудок требовал еды, а комната перед глазами не перестала крутиться, хоть и замедлила вращение.
Лазетт согласно кивает и без лишних слов, за это Эдмонд был невероятно благодарен, выполняет просьбу. Ложка за ложкой, вприкуску с хлебом, тарелка опустела достаточно быстро. Лазетт вновь поправила подушку, чтобы мужчина мог удобно лечь.
«Давно обо мне так никто не заботился, — пронеслось в голове Эдмонда, пока девочка убирала поднос обратно на тумбу и смахивала крошки с одеяла. — Так недолго и привыкнуть». Ему все еще было неловко за то, что девочка увидела его в таком беспомощном состоянии, ведь это он должен о ней заботиться. А получается все в точности, да наоборот.
А Лазетт это, похоже, даже нравилось. Раньше вся её забота принадлежала пьянице отцу и старушке соседке. А сейчас все было слегка по-другому, ярче, что ли. Или даже приятнее. Девочка не могла подобрать нужного слова.
Слабость постепенно уходила из тела, по крайней мере, так было по ощущениям, или Эдмонд очень хотел в это верить. Разумеется, мгновенно ни один организм не оправится, но это было лучше, чем костерить себя сейчас.
— Думаю, сейчас вам лучше будет поспать, — произнесла девочка, сцепив руки за спиной и приподнимаясь и опускаясь с носочков на пятки. Эдмонду казалось, что девочка хочет нечто спросить, но не решается.
— Подожди. Там на столе должна быть баночка с таблетками. Не могла бы ты подать мне её?
Лазетт взяла свечу и прошла к столу. Бумаги, бумаги, книги, какие-то непонятные штуки, еще бумаги… Всё накидано друг на друга, сложно рассмотреть всё. Однако ничего похожего на банку здесь не было.
— Она точно там есть, — будто прочел её мысли мужчина. — Быть может, где-то под бумагами лежит.
«Ну что за неряха!» — Лазетт мысленно обругала мужчину.
Складывая бумаги аккуратными стопками, она постепенно освобождала стол. Прочесть что-либо было невозможно из-за малого количества света. Свечка, что девочка взяла с собой, растаяла уже больше, чем наполовину. Да и не было у нее желания читать то, что здесь было написано. Слишком много слов. Однако чисто из любопытства Лазетт посмотрела на один из исписанных листов, удивляясь, какой красивый и ровный подчерк у Эдмонда, если эти бумаги были написаны им самим.
Баночка действительно нашлась, как и заметил он, под бумагами. Только вот, чтобы до нее добраться, Лазетт пришлось привести в божеский вид практически весь стол.
Эдмонд вежливо поблагодарил девочку за всё и проглотил одну таблетку. При слабом свете свечи та казалась черной, как уголь. Эдмонд забыл предупредить Лазетт, что лекарство подействует на него практически моментально. Девочка спрашивала, не нужно ли ему еще что-нибудь, искренне переживала за его внезапную болезнь, а Эдмонд уже провалился в спасительную темноту. После пробуждения ему должно стать намного легче.
Глава 18. Сон о прошлом
Спасительная темнота слишком быстро исчезла. Истончилась, превратилась в туман и растаяла. Глаза болели, будто он долго вглядывался в эту самую темень. Долго, упорно, желая рассмотреть очертания старой избушки. Настолько старой, что, казалось, дунь на неё — тут же разлетится, будто соломенный домик.
Избушка в глубине старого зловещего леса — опасного для не внимательных путников. Старый лес лениво шелестел своими листьями, перешептываясь, обсуждали и заклинали. Полностью поглощая своим шелестом все окружающие звуки. Ни птичьих голосов, ни животных звуков не было слышно.
Изба притягивала взгляд. Темные печальные глазницы окон казались такими же мрачными, как и все вокруг. Старая пошарпанная дверь идеально вписывалась в окружающую атмосферу. Даже чёрный кот, так не любимый обычными людьми, присутствовал.
Прям-таки наглядное, живое воплощение любой сказки о старой ведьме. Такая ведьма обязана красть детей, насылать проклятия на жителей окрестных деревень и, разумеется, повелевать всякой нечистью. Куда же без этого. У любого другого по спине пробежали мурашки от одних только мыслей об этом. А вот он едва сдерживал улыбку.
Такие сказки придумали для глупых детей, чтобы их в лесу какая-нибудь чертовщина не скушала, если они захотят прогуляться в одиночестве. Теперь настало время встретиться со «старой ведьмой».
Дверь внезапно открывается и на пороге появляется девушка с корзиной яблок в руках. Красивые, наливные, они почему-то притягивают взгляд. Однако приходится посмотреть и на ту, что держит корзину. Что-то идет не так в этой страшной сказке, когда в его голове мелькает мысль: «Как хороша!» при взгляде на «ведьму».
Она удивлена, напугана и растеряна. Редко к ней жалуют гости, настолько, что она уже забыла, как следует себя вести в таких ситуациях.
Большие шоколадные глаза внимательно осматривают неожиданного гостя. Высматривая что-нибудь подозрительное в одежде, мимике или жестах. Но гость не шевелится. Он стоит на месте, рассматривает девушку и молчит.
Неожиданно девушка улыбается, отдаёт ему корзину яблок и целует в щеку. От того места, где коснулись её губы, будто исходит приятное тепло. Мягкое и согревающее. Ветер ласково треплет её волосы, будто заигрывает с девушкой, только сам мужчина не чувствует ни единого дуновения.
Внезапно корзина яблок растворяется в его руках, и на её месте появляется нож. Тонкий, со странным блестящим лезвием, направленным в сторону девушки. Он так привычно ложится в руке, что совершенно не вызывает дискомфорта. Он привык держать в руках нож?
Девушка продолжает улыбаться, глядя прямо в глаза, яркой и чистой улыбкой. Как не умела ни одна другая. Как не получится ни у одной другой.
Она приближается к нему. Её лицо уже в паре сантиметров от него, но она не останавливается. Неужели не замечает нож? Или делает это специально?
Рука чувствует лёгкую преграду лишь на секунду, а сердце, похоже, пропустило несколько ударов.
Эти шоколадные глаза и по-детски светлая, невинная улыбка гипнотизируют. Ровно до тех пор, пока он не чувствует лёгкое ласковое прикосновение её губ к своим. Такое невинное и пьянящее, что хочется прижаться сильнее, ощутить полнее, насладиться как следует. Неожиданное тепло, ласкающее руку, не сразу привлекает внимание. Оно мешает сосредоточиться, приходится опустить взгляд, чтобы узнать, в чем дело.
А после отшатнуться в ужасе. Потому как рукоять ножа теперь липкая и торчит из живота девушки. Быстрый полный неверия взгляд на свою руку, лишь чтобы убедиться — не сон. Рука действительно окрашена чужой теплой кровью, все еще липкая.
Это приводит в ужас. Из горла вырывается крик, вскоре сменившийся шепотом отрицания. Ведь девушка перед ним живая. Она продолжает улыбаться, смотреть в глаза и тянуть к нему свои руки, чтобы обнять. Это уже выглядит не завлекающе, а страшно до отвращения или отвратительно до страха.
Попытка вытащить нож оказывается тщетной. Дрожащие руки проходят сквозь рукоять в самый последний момент. Это разбивает последнюю надежду на «долго и счастливо». Девушка оседает на землю, потому что чужие руки проходят сквозь неё. Смотрит с таким укором, будто ты совершил самое большое предательство в мире.
Вскоре все вокруг начинает истончаться и таять в воздухе. И домик в жутком лесу, и девушка перед ним. Однако на руках все ещё чувствуется тёплая липкость чужой крови.
Пространство вокруг меняется. Под ногами хрустят старые пожухлые листья, маленькие сухие веточки. Даже кровь пропадает с рук, хотя неприятные ощущения остаются. Девушка тоже исчезает. Однако перед глазами всё та же избушка, только теперь постаревшая. Она и до этого выглядела так, будто ей не меньше двухсот лет, а теперь вообще грозилась обвалиться в любой момент.
Плесень поела всё, что могла. Многое покрылось мхом, поросло травой и грязью. На столе когда-то была оставлена посуда, теперь уже непригодная для использования. Казалось, что всё лишилось здесь своей жизни. Искра погасла.
Стало слишком неуютно находиться здесь. Дрожь пробежала по телу. На душе стало тяжело, будто все случившееся — его вина. Это было правдой лишь отчасти.
Перед глазами снова появилось лицо девушки. Она смотрела на него, но в её шоколадных глазах была тоска. В душе всё скреблось. Раны не было, так же как не было и ножа. Она всего лишь стояла и смотрела, так проникновенно и прямо в душу, что хотелось покаяться во всём, даже в несуществующих грехах. Этот взгляд был последним, обращенным к нему когда-то.
Неожиданно перед глазами появляется темный туман. Точно такой же, какой был в начале этого странного сна. Он сгущался, становился непроглядным и, казалось, в нем становилось тяжело даже дышать. Туман продолжал сгущаться, будто плотной веревкой обвивался вокруг шеи. Руки сами собой тянулись убрать его, но лишь царапали воздух.
Страх с силой сжимал внутренности, пока легкие горели от нехватки воздуха. Холодный пот стекал по спине. Где же его путь к спасению?
— …онд!
Где-то вдали слышится крик. Треск. Кто-то кричит снова. Вроде как, зовут его.
— Эдмонд!
Знакомый голос. Еще совсем хрупкий и по-детски звонкий. Туман внезапно отступает, тая прямо на глазах. Яркий свет лампы обжигает глаза, причиняет жуткую боль. Но все, что мужчина видит перед собой, это перепуганное лицо Лазетт. Она продолжает трясти Эдмонда, пока не понимает, что он очнулся. Кажется, девочка снова плачет.
Почему он уже второй раз становится причиной её слез?