- Лоб высокий, низкий?
- Так он, почитай, всё время в фуражке был, откуда ж знать…
- Такая фуражка?
- Ну да, наверное. Фуражка – он а и есть фуражка, головной убор. Фуражка – в рубль, и та набекрень.
- Уши оттопырены, или прижаты к голове?
- Не, ну Вы, почтеннейший, совсем уж лопухи изобразили. Поменьше будут, поскромнее.
- Такие?
- Ну вроде… А может, ещё меньше… И это… Высоко их нарисовали, ниже надо-с.
- Так?
- Может быть… А может и нет. Говорю ж, фуражка на ём была…
- Глазки похожи?
- Не, у него зенки интересной формы.
- Это как?
- Ну, интересные, выразительные, с поволокой. Знаете, как говорится, глаз мал, да далеко видит.
Иван Андреевич легким движением подтёр изображение, сделал несколько штрихов.
- О! – восхитился Вардашкин. – Точь в точь! Прям евойные зенки.
- Брови?
- И брови похожи.
- Нос? Кривой, косой, с горбинкой? Высокий, средний, низкий, узкий, широкий?
- Нос большой, длинный. Как говорится, для двоих рос, а одному достался. Чем не молодец, коли нос с огурец!
- Так, что ли?
- Ну, вроде бы так, может, конечно, и побольше.
- Однако, почтенный, Вы уж совсем флюгер обрисовать пытаетесь.
- Флюгер, не флюгер, только тот нос сто лет рос…
- Рот?
- Тут уж, как говорится, губа – не дура. Широкие, значит, губы, пухленькие, как у барышни. Такими целоваться хорошо.
- Уголки губ вверх, вниз, или горизонтально?
- Не припоминаю…
- Так? – лёгкий карандашный штрих. – Или так?
- Второй вариант больше подходит.
- Значит, уголки вниз?
- Выходит так.
- Теперь похож?
- Не, не похож. Всё, как будто, правильно, но не ён.
Иван Андреевич усмехнулся, сделал несколько штрихов, подтёр изображение, вновь заработал карандашом.
- Во! – с непритворным восхищением воскликнул господин Вардашкин. – Теперя ён! Вылитый, как Бог свят! Один в один - он! Сика в сику, как говорится! Ну, Вы, господин живописец, настоящий мастер!
- Похож? – спросил Северианов.
- Да какое там похож! Вылитый! Лучше, чем на карточке фотографической! Самая суть схвачена! Может, настоечки за успех?
- Спасибо, Никифор Иванович, я на службе, воздержусь, пожалуй, а вы с господином художником, если есть желание, имеете полное право. Заслужили!
Что-то такое сумел изобразить Иван Андреевич на совершенно рядовом, по мнению Северианова, глазу зацепиться не за что, портрете, какую-то изюминку, потому что фигуранта по рисунку вполне уверенно опознали все без исключения соседи погибшего ювелира.
- Чекист это, который Осипа Давидовича обычно увозил, а потом обратно возвращал! - едва взглянув на творчество господина Лаврухина, в один голос утверждали и Степан Христофорович Тихомиров, и мадам Великолукская, и Марфа Андреевна Поленова, и сёстры Лебедевы, и нищий дворянин Федосов, и разорившийся купец Феофанов, и приказчик Оглобин, и даже известный скандалист Фома Александрович Попов.
- По каким признакам опознали? – задавал всем один и тот же вопрос Северианов, на что получал неизменно одинаковый ответ:
- А чёрт его знает, по каким признакам! Только он это, и всё тут! Как есть он.
Обедать Северианов повёл Лаврухина в трактир «Тобольск»
- Заказывайте всё, что душа пожелает, Иван Андреевич, не копеечничайте. Заслужили, слов нет! Как Вам только удаётся так удачно схватывать натуру портретируемого? Вы знаете, всю жизнь уважал профессионалов! А как иначе?! Если человек исполняет своё дело на совесть, лучше многих других - это достойно!
В трактире всё так же опьяняюще-сочно пахло молодыми берёзовыми листьями, ядрёным хлебным квасом, так же будоражил ноздри аромат свежеиспечённого ржаного каравая. Лишь граммофон позволил себе сменить репертуар, и теперь в зале курским соловьём разливалось золотое меццо-сопрано любимицы Двора Его Императорского Величества Надежды Плевицкой:
С ярмарки ехал ухарь-купец,
Ухарь-купец удалой молодец.
Вздумал купец лошадей напоить,
Вздумал деревню гульбой удивить.
Вышел на улицу весел и пьян
В красной рубашке красив и румян.
Старых и малых он поит вином,
Пей, пропивай, поживём, наживём.
Иван Андреевич расположился за столом с истинно купеческим степенством. Рюмку водки он не выпил, а выкушал чинно, с величественным достоинством и обстоятельностью, принялся за раскалённый суп. Зачерпнул полную ложку, поднёс к губам, подул на огнедышащую поверхность, попробовал, довольно крякнул и отправил в рот. На лбу мгновенно проступили мелкие бисеринки пота, лицо раскраснелось. Иван Андреевич метал ложку за ложкой, довольно щурился, фыркал, отдувался. Выпил ещё рюмочку, блаженно закатил масленые глазки к потолку.
- Наслаждайтесь, - кивнул Северианов. - Я оставлю Вас на несколько минут.
Прокофий Иванович Лазарев рассматривал рисунок с неподдельным интересом.
- Заглянул к Вам снова, Прокофий Иванович, - сказал Северианов. - Показать это любопытнейшее творение, фотографический рисунок, заодно пообедать. Совместить, так сказать, приятное с полезным. А ещё точнее, одно полезное с другим полезным. Не приходилось ли Вам видеть этого персонажа?
Господин Лазарев задумчиво пожевал губами. Повертел рисунок в руках, наклонил голову набок, внимательно вглядываясь в многообразие карандашных штрихов.
- Определённо я его где-то встречал, лицо знакомое. Хотя и смутно. Не то чтобы я знал этого человека, однако видел совершенно точно, только вот где?
- Может быть, это кто-то из чекистов? - подсказал Северианов. - Припомните.
Прокофий Иванович отставил рисунок подальше от глаз, прищурился. Слегка откинул голову назад, что придало ему впечатление некой надменности. Между нависшими бровями чётко обозначились вертикальные складки. Так продолжалось около минуты, потом вдруг господин Лазарев с оглушительным шлепком хлопнул ладонью по лбу.
- Точно! А я-то гадаю, где я его мог лицезреть. Это ж чекист, который Житина возил. Честно скажу, видел его всего несколько раз мельком, потому сразу не сообразил.
- Уверены?
- Совершенно уверен, Николай Васильевич. Весьма похож, весьма.
Северианов согласно кивнул.
- Благодарю Вас, Прокофий Иванович! Вы очень мне помогли!
Северианов улыбнулся весьма радушно, хотя фраза была стандартной, изрядно казённой и ровно ничего не значащей, однако господин Лазарев воспринял её буквально и зарделся польщённой улыбкой.
- Что Вы, господин штабс-капитан, какие пустяки, право! Как Ваши розыски продвигаются, успешно?
- Потихоньку, Прокофий Иванович, кое-какие результаты есть, но пока не очень впечатляющие. То есть, самих чекистов пока не нашли: ни Житина, ни Троянова, ни этого товарища с рисунка. Но, как Вы сами изволили выразиться при прошлой нашей встрече, торопись медленно. Найдём, никуда не денутся.
- Ну что ж! - Прокофий Иванович Лазарев с чувством потряс севериановскую руку. - Весьма рад, что оказался Вам полезным. Как говорится, всегда рады оказать содействие и всяческую помощь. Кстати, сегодня расстегаи отменно удались, я сейчас распоряжусь подать. К супчику. С пылу с жару! Пальчики оближите-с!
«Как же сильно я люблю тебя!» - думал Саймон Экклстон, приподнявшись на локте и жадно рассматривая спящую Джейн, касаясь огненно-рыжих локонов, игриво раскинувшихся на подушке, проводя указательным пальцем по тёплому плечу. Он чувствовал огромный прилив нежности и, в то же время, стыда, словно совершал нечто недозволенное, всеми осуждаемое. Любовь – самое великое чувство. Кто умеет любить, и кто нашёл свою любовь, нашёл свою вторую половинку, тот поистине счастливый человек. Мы выбираем друг друга не случайно. Мы встречаем только тех, кто уже есть в нашем подсознании.
Они были знакомы два года, которые показались Саймону одним днём, время проведённое с Джейн летело стремительной птицей, каждая встреча волновала, будто в первый раз. Каждая близость манила волшебной новизной, словно двадцатишестилетний Саймон Эккслтон впервые готовился познать женщину, оттого неимоверно страстной, волнующей и загадочной. Джейн не требовала обязательств, пустых обещаний, любовных клятв. Казалось, во всяком случае, Саймон надеялся, хотел быть в этом уверенным, порой считал, что знает наверняка: ей просто хорошо с ним.
Саймон продолжал с любовной жадностью рассматривать Джейн. Женщина дышала ровно, сладко шевелила губами во сне, и чувство безграничной нежности переполняло Саймона, наливало его силой, безудержной страстью, трепетным пылом. Он готов был всю жизнь носить её на руках, сдувать пылинки с туфелек, ну и все остальные глупости, что приходят в голову влюблённому мужчине. Плохо другое: Саймон Экклстон был женат и развестись не мог ни в коем разе. В браке любовью не пахло нисколько, это было взаимовыгодное соглашение, уйдя от жены, Саймон терял всё. Положение в обществе, обеспеченную жизнь, перспективную службу. Оставался гол, как сокол, без всяческих надежд на будущее. С милой, разумеется, рай и в шалаше, all you need is love (всё, что тебе нужно - любовь), но это лишь красивые слова, суровые жизненные реалии указывали, что сэр Экклстон слишком привык к спокойному, благоустроенному состоянию, чтобы бросить всё и начинать заново, с чистого листа. По-видимому, это понимала и Джейн, так как ничего не требовала от Саймона, никаких обязательств, только любви!
Саймон Экклстон был мужчина весьма красивый, высокий, стройный, со спортивной фигурой, мускулистым торсом, приятными чертам лица. Открытый благородный лоб, широкие скулы, большие глаза, суровые брови вразлёт, изящно-отточенные линии подбородка и шикарная улыбка. Сладкий герой-любовник. В жизни он вытянул счастливый билет, здраво рассудив, что «Beggars can't be choosers » (нищим выбирать не приходится), и, заложив свою красоту, взяв в жены младшую дочь сэра Джона Уинстона Квинси, леди Энн Квинси, даму на восемь лет старше Саймона, некрасивую и до невозможности глупую. Если следовать поговорке: «The bride is interesting until she becomes a wife» (Жена интересна лишь до той поры, пока она невеста), то леди Квинси как женщина не волновала Саймона в равной мере, как до женитьбы, так и после. В принципе, нельзя сказать, что в браке Экклстон был несчастлив: за пять лет он сделал головокружительную карьеру, забыв, что такое нужда, завёл множество крайне полезных знакомств и, вполне можно сказать, как сыр в масле катался. Согласитесь, весьма неплохая плата за отсутствие любовного пыла. Так думал Саймон до того момента, как встретил Джейн.
«There's no such thing as a free lunch» (Не бывает бесплатных обедов). Оставшись с Джейн наедине и начиная в самом буквальном смысле дрожать от нахлынувшего вожделения, Саймон вдруг понимал, как многого он лишился в жизни, променяв безудержную, захватывающую все его мысли и чувства страстную любовь на сытое и спокойное существование. Редких встреч с Джейн Экклстону было мало, хотелось ощущать её возле себя постоянно, в любое мгновение иметь возможность сжать в объятиях, приласкать, дать волю сердечному обожанию, романтической увлечённости, темпераментному исступлению.
Он никогда не задумывался, что девушка нашла в нём. Он красив, молод, богат, имеет весьма недурную должность в английской секретной службе, хоть покуда и не слишком высокую, однако с изрядными перспективами. Этого вполне достаточно, чтобы бескорыстно и с всепоглощающей страстностью отдаться ему. Любовь - на то и любовь, чтобы вспыхнуть внезапно, захватить полностью, заставить наслаждаться каждой минутой пребывания с любимым. Ничего иного и быть не может. Планы на будущее убивают любовь, цени мгновенье, срывай каждую минуту счастья! Саймон почувствовал, что теряет голову от страсти, наливаясь безудержной мужской силой. Нежно погладил спящую Джейн, рука плавно скользнула вниз, задержалась на маленькой, удобно лежащей в ладони груди. Склонился, ласково, но настойчиво целуя Джейн - она не проснулась, но мягкие губы сами ответили на поцелуй, а юное тело затрепетало в руках Экклстона. «Как же сильно я люблю тебя!» - вновь подумал Саймон.
Ему нравилось, как она, стыдливо отводя взгляд, наклоняет голову. Потом её ресницы поднимаются, Джейн с бессовестной призывностью смотрит ему в глаза снизу вверх; и от этого взгляда его пронзает такая любовная нежность, такая безудержная страсть, что сердце готово выскочить из груди, словно подстреленный всадник из седла на полном скаку. Улыбка нежна и многообещающа, тело мягкое и податливое, ладонь накрывает ладонь, пальцы переплетаются, Джейн часто и томно дышит, их губы словно вступают в поединок, в рукопашную схватку, в которой не бывает побеждённых, только победители. И лёгкая улыбка и нежные касательные движения пальцев, постепенно делающиеся всё более настойчивыми и жадно-торопливыми.
- Какой ты нетерпеливый! – прошептала Джейн ему на ухо.
Игривые кошачьи движения. Закинутая назад голова девушки, раскрытый в немом крике рот.
И её дразнящий, сводящий с ума язычок. Жадные ласки. Направляющая ладонь на его талии, непроизвольно вырвавшийся крик, горячие пальцы левой руки, порывисто взлохматившие его идеальную причёску. Чувство полной власти, полной победы, и в то же время полнейшей подчинённости. Бешенная кавалерийская скачка, хриплое дыхание. Судорожно выгнутое дугой тело. Cтавшее на минуту некрасивым, и оттого еще более любимым лицо Джейн. Требовательный и торжествующий стон. И завершающее: «I love you baby!».
И наконец, как заключительный аккорд - лёгкие касания губ, расслабленные объятия. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, Саймон смотрел в её глаза цвета пасмурного неба, и Джейн нежно гладила его плечи. В такие минуты Саймон был весьма словоохотлив, на него нападало страстное желание выговориться. Рассказывать он мог долго, как выяснилось, сэр Экклстон ни с кем не мог поговорить по душам. Джейн же являлась замечательной слушательницей, способной влюблённо и с сердечным интересом внимать рассказам милого. И не просто тактично изображала почтительное участие, предупредительную чуткость, но и проявляла истинную заинтересованность. О семейной жизни Саймон откровенничать с девушкой не решался, считал подлым и постыдным, потому больше рассказывал о службе в секретном отделе британской разведки, о скором победоносном завершении войны, о планах на послевоенное обустройство. Любил поговорить о литературе, политике, истории. Джейн было интересно решительно всё без исключения. Она умела поддерживать разговор, иногда задавала вопросы, словно желая знать всё о своём любимом, о своём желанном, милом сердцу. Исключительный случай: редкая женщина способна так замечательно понимать своего мужчину, считал Экклстон. Это вершина интимности, пиковое чувство, символизирующее максимум доверия и ценностного отношения к своему партнеру. Рассказывая Джейн о новой системе шифрования донесений, Саймон испытывал эмоциональное состояние безопасности, любви, заботы и поддержки, буквально захлёбывался счастьем.
Саймон любил смотреть, как Джейн одевается. Странно, но это действо вызывало в нём безудержный прилив нежности, ощущение таинственного очарования и чувство полного интимного доверия, какое только может существовать между мужчиной и женщиной, гораздо более тонкое и прозрачно хрупкое, близкое, сокровенно – искреннее, чем когда она раздевалась.
- Так он, почитай, всё время в фуражке был, откуда ж знать…
- Такая фуражка?
- Ну да, наверное. Фуражка – он а и есть фуражка, головной убор. Фуражка – в рубль, и та набекрень.
- Уши оттопырены, или прижаты к голове?
- Не, ну Вы, почтеннейший, совсем уж лопухи изобразили. Поменьше будут, поскромнее.
- Такие?
- Ну вроде… А может, ещё меньше… И это… Высоко их нарисовали, ниже надо-с.
- Так?
- Может быть… А может и нет. Говорю ж, фуражка на ём была…
- Глазки похожи?
- Не, у него зенки интересной формы.
- Это как?
- Ну, интересные, выразительные, с поволокой. Знаете, как говорится, глаз мал, да далеко видит.
Иван Андреевич легким движением подтёр изображение, сделал несколько штрихов.
- О! – восхитился Вардашкин. – Точь в точь! Прям евойные зенки.
- Брови?
- И брови похожи.
- Нос? Кривой, косой, с горбинкой? Высокий, средний, низкий, узкий, широкий?
- Нос большой, длинный. Как говорится, для двоих рос, а одному достался. Чем не молодец, коли нос с огурец!
- Так, что ли?
- Ну, вроде бы так, может, конечно, и побольше.
- Однако, почтенный, Вы уж совсем флюгер обрисовать пытаетесь.
- Флюгер, не флюгер, только тот нос сто лет рос…
- Рот?
- Тут уж, как говорится, губа – не дура. Широкие, значит, губы, пухленькие, как у барышни. Такими целоваться хорошо.
- Уголки губ вверх, вниз, или горизонтально?
- Не припоминаю…
- Так? – лёгкий карандашный штрих. – Или так?
- Второй вариант больше подходит.
- Значит, уголки вниз?
- Выходит так.
- Теперь похож?
- Не, не похож. Всё, как будто, правильно, но не ён.
Иван Андреевич усмехнулся, сделал несколько штрихов, подтёр изображение, вновь заработал карандашом.
- Во! – с непритворным восхищением воскликнул господин Вардашкин. – Теперя ён! Вылитый, как Бог свят! Один в один - он! Сика в сику, как говорится! Ну, Вы, господин живописец, настоящий мастер!
- Похож? – спросил Северианов.
- Да какое там похож! Вылитый! Лучше, чем на карточке фотографической! Самая суть схвачена! Может, настоечки за успех?
- Спасибо, Никифор Иванович, я на службе, воздержусь, пожалуй, а вы с господином художником, если есть желание, имеете полное право. Заслужили!
Что-то такое сумел изобразить Иван Андреевич на совершенно рядовом, по мнению Северианова, глазу зацепиться не за что, портрете, какую-то изюминку, потому что фигуранта по рисунку вполне уверенно опознали все без исключения соседи погибшего ювелира.
- Чекист это, который Осипа Давидовича обычно увозил, а потом обратно возвращал! - едва взглянув на творчество господина Лаврухина, в один голос утверждали и Степан Христофорович Тихомиров, и мадам Великолукская, и Марфа Андреевна Поленова, и сёстры Лебедевы, и нищий дворянин Федосов, и разорившийся купец Феофанов, и приказчик Оглобин, и даже известный скандалист Фома Александрович Попов.
- По каким признакам опознали? – задавал всем один и тот же вопрос Северианов, на что получал неизменно одинаковый ответ:
- А чёрт его знает, по каким признакам! Только он это, и всё тут! Как есть он.
Обедать Северианов повёл Лаврухина в трактир «Тобольск»
- Заказывайте всё, что душа пожелает, Иван Андреевич, не копеечничайте. Заслужили, слов нет! Как Вам только удаётся так удачно схватывать натуру портретируемого? Вы знаете, всю жизнь уважал профессионалов! А как иначе?! Если человек исполняет своё дело на совесть, лучше многих других - это достойно!
В трактире всё так же опьяняюще-сочно пахло молодыми берёзовыми листьями, ядрёным хлебным квасом, так же будоражил ноздри аромат свежеиспечённого ржаного каравая. Лишь граммофон позволил себе сменить репертуар, и теперь в зале курским соловьём разливалось золотое меццо-сопрано любимицы Двора Его Императорского Величества Надежды Плевицкой:
С ярмарки ехал ухарь-купец,
Ухарь-купец удалой молодец.
Вздумал купец лошадей напоить,
Вздумал деревню гульбой удивить.
Вышел на улицу весел и пьян
В красной рубашке красив и румян.
Старых и малых он поит вином,
Пей, пропивай, поживём, наживём.
Иван Андреевич расположился за столом с истинно купеческим степенством. Рюмку водки он не выпил, а выкушал чинно, с величественным достоинством и обстоятельностью, принялся за раскалённый суп. Зачерпнул полную ложку, поднёс к губам, подул на огнедышащую поверхность, попробовал, довольно крякнул и отправил в рот. На лбу мгновенно проступили мелкие бисеринки пота, лицо раскраснелось. Иван Андреевич метал ложку за ложкой, довольно щурился, фыркал, отдувался. Выпил ещё рюмочку, блаженно закатил масленые глазки к потолку.
- Наслаждайтесь, - кивнул Северианов. - Я оставлю Вас на несколько минут.
Прокофий Иванович Лазарев рассматривал рисунок с неподдельным интересом.
- Заглянул к Вам снова, Прокофий Иванович, - сказал Северианов. - Показать это любопытнейшее творение, фотографический рисунок, заодно пообедать. Совместить, так сказать, приятное с полезным. А ещё точнее, одно полезное с другим полезным. Не приходилось ли Вам видеть этого персонажа?
Господин Лазарев задумчиво пожевал губами. Повертел рисунок в руках, наклонил голову набок, внимательно вглядываясь в многообразие карандашных штрихов.
- Определённо я его где-то встречал, лицо знакомое. Хотя и смутно. Не то чтобы я знал этого человека, однако видел совершенно точно, только вот где?
- Может быть, это кто-то из чекистов? - подсказал Северианов. - Припомните.
Прокофий Иванович отставил рисунок подальше от глаз, прищурился. Слегка откинул голову назад, что придало ему впечатление некой надменности. Между нависшими бровями чётко обозначились вертикальные складки. Так продолжалось около минуты, потом вдруг господин Лазарев с оглушительным шлепком хлопнул ладонью по лбу.
- Точно! А я-то гадаю, где я его мог лицезреть. Это ж чекист, который Житина возил. Честно скажу, видел его всего несколько раз мельком, потому сразу не сообразил.
- Уверены?
- Совершенно уверен, Николай Васильевич. Весьма похож, весьма.
Северианов согласно кивнул.
- Благодарю Вас, Прокофий Иванович! Вы очень мне помогли!
Северианов улыбнулся весьма радушно, хотя фраза была стандартной, изрядно казённой и ровно ничего не значащей, однако господин Лазарев воспринял её буквально и зарделся польщённой улыбкой.
- Что Вы, господин штабс-капитан, какие пустяки, право! Как Ваши розыски продвигаются, успешно?
- Потихоньку, Прокофий Иванович, кое-какие результаты есть, но пока не очень впечатляющие. То есть, самих чекистов пока не нашли: ни Житина, ни Троянова, ни этого товарища с рисунка. Но, как Вы сами изволили выразиться при прошлой нашей встрече, торопись медленно. Найдём, никуда не денутся.
- Ну что ж! - Прокофий Иванович Лазарев с чувством потряс севериановскую руку. - Весьма рад, что оказался Вам полезным. Как говорится, всегда рады оказать содействие и всяческую помощь. Кстати, сегодня расстегаи отменно удались, я сейчас распоряжусь подать. К супчику. С пылу с жару! Пальчики оближите-с!
Глава 43
«Как же сильно я люблю тебя!» - думал Саймон Экклстон, приподнявшись на локте и жадно рассматривая спящую Джейн, касаясь огненно-рыжих локонов, игриво раскинувшихся на подушке, проводя указательным пальцем по тёплому плечу. Он чувствовал огромный прилив нежности и, в то же время, стыда, словно совершал нечто недозволенное, всеми осуждаемое. Любовь – самое великое чувство. Кто умеет любить, и кто нашёл свою любовь, нашёл свою вторую половинку, тот поистине счастливый человек. Мы выбираем друг друга не случайно. Мы встречаем только тех, кто уже есть в нашем подсознании.
Они были знакомы два года, которые показались Саймону одним днём, время проведённое с Джейн летело стремительной птицей, каждая встреча волновала, будто в первый раз. Каждая близость манила волшебной новизной, словно двадцатишестилетний Саймон Эккслтон впервые готовился познать женщину, оттого неимоверно страстной, волнующей и загадочной. Джейн не требовала обязательств, пустых обещаний, любовных клятв. Казалось, во всяком случае, Саймон надеялся, хотел быть в этом уверенным, порой считал, что знает наверняка: ей просто хорошо с ним.
Саймон продолжал с любовной жадностью рассматривать Джейн. Женщина дышала ровно, сладко шевелила губами во сне, и чувство безграничной нежности переполняло Саймона, наливало его силой, безудержной страстью, трепетным пылом. Он готов был всю жизнь носить её на руках, сдувать пылинки с туфелек, ну и все остальные глупости, что приходят в голову влюблённому мужчине. Плохо другое: Саймон Экклстон был женат и развестись не мог ни в коем разе. В браке любовью не пахло нисколько, это было взаимовыгодное соглашение, уйдя от жены, Саймон терял всё. Положение в обществе, обеспеченную жизнь, перспективную службу. Оставался гол, как сокол, без всяческих надежд на будущее. С милой, разумеется, рай и в шалаше, all you need is love (всё, что тебе нужно - любовь), но это лишь красивые слова, суровые жизненные реалии указывали, что сэр Экклстон слишком привык к спокойному, благоустроенному состоянию, чтобы бросить всё и начинать заново, с чистого листа. По-видимому, это понимала и Джейн, так как ничего не требовала от Саймона, никаких обязательств, только любви!
Саймон Экклстон был мужчина весьма красивый, высокий, стройный, со спортивной фигурой, мускулистым торсом, приятными чертам лица. Открытый благородный лоб, широкие скулы, большие глаза, суровые брови вразлёт, изящно-отточенные линии подбородка и шикарная улыбка. Сладкий герой-любовник. В жизни он вытянул счастливый билет, здраво рассудив, что «Beggars can't be choosers » (нищим выбирать не приходится), и, заложив свою красоту, взяв в жены младшую дочь сэра Джона Уинстона Квинси, леди Энн Квинси, даму на восемь лет старше Саймона, некрасивую и до невозможности глупую. Если следовать поговорке: «The bride is interesting until she becomes a wife» (Жена интересна лишь до той поры, пока она невеста), то леди Квинси как женщина не волновала Саймона в равной мере, как до женитьбы, так и после. В принципе, нельзя сказать, что в браке Экклстон был несчастлив: за пять лет он сделал головокружительную карьеру, забыв, что такое нужда, завёл множество крайне полезных знакомств и, вполне можно сказать, как сыр в масле катался. Согласитесь, весьма неплохая плата за отсутствие любовного пыла. Так думал Саймон до того момента, как встретил Джейн.
«There's no such thing as a free lunch» (Не бывает бесплатных обедов). Оставшись с Джейн наедине и начиная в самом буквальном смысле дрожать от нахлынувшего вожделения, Саймон вдруг понимал, как многого он лишился в жизни, променяв безудержную, захватывающую все его мысли и чувства страстную любовь на сытое и спокойное существование. Редких встреч с Джейн Экклстону было мало, хотелось ощущать её возле себя постоянно, в любое мгновение иметь возможность сжать в объятиях, приласкать, дать волю сердечному обожанию, романтической увлечённости, темпераментному исступлению.
Он никогда не задумывался, что девушка нашла в нём. Он красив, молод, богат, имеет весьма недурную должность в английской секретной службе, хоть покуда и не слишком высокую, однако с изрядными перспективами. Этого вполне достаточно, чтобы бескорыстно и с всепоглощающей страстностью отдаться ему. Любовь - на то и любовь, чтобы вспыхнуть внезапно, захватить полностью, заставить наслаждаться каждой минутой пребывания с любимым. Ничего иного и быть не может. Планы на будущее убивают любовь, цени мгновенье, срывай каждую минуту счастья! Саймон почувствовал, что теряет голову от страсти, наливаясь безудержной мужской силой. Нежно погладил спящую Джейн, рука плавно скользнула вниз, задержалась на маленькой, удобно лежащей в ладони груди. Склонился, ласково, но настойчиво целуя Джейн - она не проснулась, но мягкие губы сами ответили на поцелуй, а юное тело затрепетало в руках Экклстона. «Как же сильно я люблю тебя!» - вновь подумал Саймон.
Ему нравилось, как она, стыдливо отводя взгляд, наклоняет голову. Потом её ресницы поднимаются, Джейн с бессовестной призывностью смотрит ему в глаза снизу вверх; и от этого взгляда его пронзает такая любовная нежность, такая безудержная страсть, что сердце готово выскочить из груди, словно подстреленный всадник из седла на полном скаку. Улыбка нежна и многообещающа, тело мягкое и податливое, ладонь накрывает ладонь, пальцы переплетаются, Джейн часто и томно дышит, их губы словно вступают в поединок, в рукопашную схватку, в которой не бывает побеждённых, только победители. И лёгкая улыбка и нежные касательные движения пальцев, постепенно делающиеся всё более настойчивыми и жадно-торопливыми.
- Какой ты нетерпеливый! – прошептала Джейн ему на ухо.
Игривые кошачьи движения. Закинутая назад голова девушки, раскрытый в немом крике рот.
И её дразнящий, сводящий с ума язычок. Жадные ласки. Направляющая ладонь на его талии, непроизвольно вырвавшийся крик, горячие пальцы левой руки, порывисто взлохматившие его идеальную причёску. Чувство полной власти, полной победы, и в то же время полнейшей подчинённости. Бешенная кавалерийская скачка, хриплое дыхание. Судорожно выгнутое дугой тело. Cтавшее на минуту некрасивым, и оттого еще более любимым лицо Джейн. Требовательный и торжествующий стон. И завершающее: «I love you baby!».
И наконец, как заключительный аккорд - лёгкие касания губ, расслабленные объятия. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, Саймон смотрел в её глаза цвета пасмурного неба, и Джейн нежно гладила его плечи. В такие минуты Саймон был весьма словоохотлив, на него нападало страстное желание выговориться. Рассказывать он мог долго, как выяснилось, сэр Экклстон ни с кем не мог поговорить по душам. Джейн же являлась замечательной слушательницей, способной влюблённо и с сердечным интересом внимать рассказам милого. И не просто тактично изображала почтительное участие, предупредительную чуткость, но и проявляла истинную заинтересованность. О семейной жизни Саймон откровенничать с девушкой не решался, считал подлым и постыдным, потому больше рассказывал о службе в секретном отделе британской разведки, о скором победоносном завершении войны, о планах на послевоенное обустройство. Любил поговорить о литературе, политике, истории. Джейн было интересно решительно всё без исключения. Она умела поддерживать разговор, иногда задавала вопросы, словно желая знать всё о своём любимом, о своём желанном, милом сердцу. Исключительный случай: редкая женщина способна так замечательно понимать своего мужчину, считал Экклстон. Это вершина интимности, пиковое чувство, символизирующее максимум доверия и ценностного отношения к своему партнеру. Рассказывая Джейн о новой системе шифрования донесений, Саймон испытывал эмоциональное состояние безопасности, любви, заботы и поддержки, буквально захлёбывался счастьем.
Саймон любил смотреть, как Джейн одевается. Странно, но это действо вызывало в нём безудержный прилив нежности, ощущение таинственного очарования и чувство полного интимного доверия, какое только может существовать между мужчиной и женщиной, гораздо более тонкое и прозрачно хрупкое, близкое, сокровенно – искреннее, чем когда она раздевалась.
