Медленно с каждым движением, с каждой надетой деталью одежды Джейн превращалась из страстной юной любовницы в степенную, слегка незнакомую, чужую даму. Слёзы умиления наворачивались сами собой, Саймон чувствовал: ещё мгновение – и он не сможет отпустить Джейн.
Этого мгновения всегда недоставало. Джейн уходила, открывала дверь, спускалась по лестнице, а он по-прежнему сидел на кровати, чувствуя, как внутри что-то обрывается, как от него ускользает частичка его самого, как он стареет на несколько лет за те минуты, что требовались Джейн, чтобы выйти из дома.
Девушка медленно шла по улице. В лучах солнца, светившего ей в лицо, она казалась лёгким силуэтом, воздушной пушинкой, уходящей мечтой. Обернулась, трогательно взмахнула рукой. Стоя у окна, Саймон помахал в ответ, послал воздушный поцелуй.
- Хороша, шлюха! – подмигнул Джереми Китинг, старший группы наружного наблюдения, салютуя напарникам кружкой пива. – Я б её… - и он выдал полный набор действий, которые хотел бы осуществить с Джейн, подробно расписывая разнообразные способы и возможные позиции. Впрочем, его скудные фантазии оригинальностью не отличались, и сильно уступали, проигрывали тому, что только что проделал с Джейн Саймон. Наблюдаемое великих измышлений не требовало и исключало иное толкование, всё предельно ясно: любовница, получив свою порцию утех, покидает объект страсти. А что ещё можно подумать, глядя как машут друг другу эти голубки: застывшая посреди улицы дама и высунувшийся из окна голый джентльмен.
Задание было предельно ясно: отслеживать все контакты Экклстона. Однако осатаневшие от рутинного безделья, вторую неделю томившиеся и буквально изнывающие от скуки агенты наружного наблюдения должного рвения не проявляли и на появление Джейн отреагировали весьма вяло. Да и что, собственно говоря, интересного может принести наблюдение за «этой шлюхой»? На какой-либо результат, говоря откровенно, рассчитывать явно не приходится, просто в силу необходимости следует доводить всё до конца. Равнодушно пожав плечами, Китинг сделал изрядный глоток пива и лишь после этого, вальяжно утерев усы, кивнул Николасу Хейсу, самому молодому агенту.
- Ник, проводи «эту шлюху».
Покидать уютный паб чрезвычайно не хотелось, но никуда не денешься: служба - есть служба. Тяжело вздохнув про себя, Николас медленно побрёл за девушкой, соблюдая определённую дистанцию. Когда Джейн совершила несколько неумелых проверочных действий, с изрядным дилетантизмом пытаясь обнаружить возможную слежку, агент понимающе усмехнулся: ничего удивительного, девушка вовсе не походила на рядовую шлюху из Сохо, наоборот, выглядела весьма свежо и привлекательно. Вероятно, опасается, что муж вздумает проследить, где изволит находиться его благоверная, злорадно подумал Николас Хейс, расслабленной походкой повесы фланируя позади Джейн.
Девушка ещё раз покрутила головой, затем завернула в кафе и присела за столик, где уже находился седоватый джентльмен среднего возраста и обличия совершенно невзрачного, глазу зацепиться не за что. Вероятно, они были знакомы: перекинулись парочкой фраз, джентльмен улыбнулся, по отечески потрепал её по плечу. Джейн заказала традиционный чай с густыми топлёными сливками, имбирные пирожные, мармелад. Николас зашел следом, присел в дальнем углу, со скучающим видом разглядывая накрахмаленные салфетки. Смотреть на Джейн и её собеседника избегал, «держал» их боковым зрением. Девушка пила чай, как истинная леди: гордая осанка, элегантный наклон головы, чашку с узким дном и расширяющимся верхом держала, прижав мизинец. Пригубливая, смотрела в чашку, а не поверх неё. Типичный Five o’clock Tea, традиционная беседа за чаем. Джейн что-то говорила, джентльмен рассеянно слушал. Хейс уже начинал сомневаться в полезности наблюдения: всё выглядело мирно, идиллистически-безмятежно и дружелюбно. Заподозрить какую-либо фальшь, притворство совершенно невозможно. Николас тоже попросил чаю и сэндвич, с рассеянной скукой размышляя о том, что трапеза девушки и мужчины также похожа на конспиративную встречу двух агентов разведки, как похожи друг на друга чашка чая, что он держит сейчас в руке и оставленная в пабе недопитая кружка тёмного портера.
Потом Джейн простилась, поднялась и вышла из кафе, неспешной походкой двинулась вдоль улицы, а джентльмен вновь раскрыл газету и углубился в чтение. Николас должен был немедленно устремиться вслед за девушкой, но, нарушая полученные указания, остался на месте. Что-то удержало его. Что? Возможно, в мистере Хейсе проснулся охотничий азарт, смутное беспокойство, дразнящее предчувствие тайны, непонятное подозрение. Девяти из десяти человек это чувство совершенно неведомо, а возможно, и девяноста девяти из ста. Как бы то ни было, Николас продолжил наблюдение за сотрапезником девушки. Джентльмен неспешно дочитал газету, также неспешно расплатился, поднялся и, тяжело опираясь на трость, проследовал к выходу. Титаническим усилием воли Николас заставил себя не броситься тут же за ним, а лениво допил чай, бросил на стол монету и только после этого выбрался из кафе.
Джентльмен уже остановил экипаж, Николас занервничал, заметался, однако ему повезло, ибо очередной кэб появился почти тотчас же. Приказав вознице следовать за объектом наблюдения, Хейс успокоился и даже почувствовал себя этаким удалым героем, в одиночку преследующим опасного противника.
Однако преследование было весьма недолгим. Доехав до железнодорожного вокзала, джентльмен не спеша выбрался наружу, после чего едва ли не на глазах Хейса растворился среди спешащей людской толчеи, словно его и не существовало вовсе. То ли проявил недюжинную сноровку и смекалку, то ли Николас замечтался и проворонил объект наблюдения. Николас Хейс пытался отыскать джентльмена, бестолково суетился, метался, бросался во все стороны, изрядно нервничая, однако совершенно безрезультатно. Объект непозволительно бессовестным образом провёл Хейса.
Кто был этот неизвестный джентльмен, с какой целью он встречался с Джейн? Заметил ли «хвост», обнаружил ли скрытое наблюдение? Сознательно ли ушел от назойливого пригляда, или весьма капризная леди Фортуна просто показала Николасу Хейсу язык, и неизвестного джентльмена он упустил случайно, исключительно по собственному ротозейству?
Сэр Найджел Пол Хатингс считал ниже своего достоинства отчитывать подчинённых, тратить силы на замечания либо брань, метать громы и молнии. Он лишь смерил Николаса Хейса истинно британским ледяным взглядом и брезгливо отвернулся. Николас готов был провалиться сквозь землю от скандальной неловкости и конфуза, а сэр Хатингс с исключительным равнодушием прошествовал мимо Хейса, отпер дверцу сейфа и достал из металлических недр толстую папку. Словно карты в классическом пасьянсе на стол поочерёдно легли несколько десятков фотографических карточек. Найджел Хатингс кивнул проштрафившемуся агенту:
- Взгляните, нет ли среди этих джентльменов того хитреца, что так ловко провёл вас?
По спине Николаса Хейса предательски текли струйки пота, колени изрядно подрагивали, он рысью подскакал к столу, впился взглядом в карточки. Сэр Хатингс, внешне оставаясь совершенно невозмутимым, про себя улыбнулся: несмотря на допущенный промах, мальчишка агент ему пришёлся по нраву. Не зная условий игры, не владея ситуацией в целом, интуитивно вычленил главного фигуранта, не побоялся бросить второстепенный объект слежки и переключиться на более важный. А вот сэр Найджел Хатингс был посвящен в детали, потому хорошо представлял, где следует искать. Потому и выложил перед агентом именно эти фотографические карточки.
- Этот, сэр! – подрагивающий указательный палец Хейса совершенно уверенно вонзился в четвёртую карточку в третьем ряду.
- Вы уверены?
- Уверен, сэр. Только здесь он с усами.
- Хорошо, можете быть свободны.
Сэр Найджел Хатингс с иезуитским лицом и невозмутимым спокойствием каменного идола дождался, когда за Хейсом закроется дверь, и только тогда позволил себе улыбнуться. Потом проявил совершенно несвойственную ему эмоцию: довольно потёр руки и, сцепив пальцы, сладко потянулся. Всё разложилось по полочкам. Пасьянс сошёлся. Ситуация развивалась именно так, как он предполагал. Что ж, теперь вполне можно было быть уверенным, что Саймон Экклстон у него в кармане. Потому что весьма уязвим: слишком многое может потерять, вздумай артачиться. Семья, положение в обществе, весьма обеспеченная жизнь, престижная служба, карьерный рост - Экклстон, разумеется, не способен отказаться от всего этого. Такими вещами не бросаются. А ещё неизвестный джентльмен на самом деле был хорошо известен сэру Найджелу Полу Хатингсу.
Что человеку более потребно: кружка пива или интересная, познавательная книга? Вопрос не праздный и вовсе не риторический. Так уж вышло: Новоелизаветинская публичная библиотека, или «Публичка» в городе была изрядно знаменита, однако вовсе не у читающей публики. Прямо напротив библиотеки, менее чем в 50 саженях, располагалось питейное заведение Шмакова, и выражение «встретиться у «Публички»» означало рандеву вовсе не для того, чтобы прочитать книгу. До введения «сухого закона» в 1914 году, питейное заведение славилось на весь Новоелизаветинск самым вкусным и свежим пивом в городе, да пожалуй, и во всей губернии: «Чёрным» - «Товарищества пиво- и медоваренного завода Семёна Ярыжникова». Сваренное на манер кваса, весьма сладкое и ароматное при низком градусе, поскольку при изготавливании пиву не давали полностью выбродить, оно пользовалось огромной популярностью и отведать знаменитого «Чёрного» у Шмакова, восхититься его приятным и мягким вкусом приезжали знатоки из соседних городов. «И в «Чёрном» пиве есть светлая сторона», - гласили плакаты на стенах заведения, а в «Новоелизаветинском вестнике», к примеру, появилось смелое и весьма примечательное высказывание, афоризм, рассуждение какого-то заправского остряка: «Даже бутылка отличного вина не заменит кружки хорошего пива! «В победе вы заслуживаете шампанского, в поражении вы нуждаетесь в нём», - сказал однажды Наполеон Бонапарт, император Франции. Однако позволим себе не согласиться, ибо вино – напиток нужды, употребляемый лишь за неимением пива». Знатоки шутили: «Самое лучшее пиво – первые пять жадных глотков, потом всё становится обыкновенно-повседневным, непраздничным, лишённым поэтичности». «Чёрное» разливалось в коричневые грушевидной формы бутылки ёмкостью 1/20 ведра, на поверхности гордо красовался отлитый двуглавый орёл - герб Российской Империи, год изготовления и надпись «Товарищество пивоварен. завода С. Ярыжников и К. Новоелизаветинск». К пиву подавались всяческие раки: варёные с укропом и солью, тушёные и жареные, слабосолёные и, наоборот, пересоленные, большие и маленькие. А также селёдка, про которую уверяли: во рту тает, сплошной рыбий жир. А ещё питейное заведение Шмакова славилось тем, что за всё время существования в нём ни разу(!) не разбавили пиво водой – случай небывалый и даже немного фантастический. Иван Алексевич Шмаков лично следил за тем, чтобы в его заведении не дай Бог не появилось «левой заразы»: фальсифицированного пива, приобретённого на каком-либо пивном складе по низкой цене - 60 копеек за ведро - и разлитого в немытые бутылки завода Ярыжникова, да так, что на вид от настоящего ни в жизнь не отличишь.
В «Публичке» же безраздельно царствовал историк и краевед Николай Леонтьевич Белово, мужчина весьма приятной наружности, хоть и невысокого роста, на лице которого героическая суворовская бородка и дерзкий волевой подбородок, который грех прятать под растительностью, изрядно контрастировали с по-женски чувственными брусничными губами и трогательно-милыми длинными ресницами. В Новоелизаветинске он слыл изрядным фрондёром и нигилистом. Слава эта закрепилась за директором публичной библиотеки после одного казуса, в коем он, по сути, совершенно не был виновен. Во время визита господина губернатора в Новоелизаветинскую публичную библиотеку, кто-то из свиты пошутил скабрезно, шепнув Его Превосходительству на ушко, что, дескать, профессия Николая Леонтьевича представляет собой слово, начинающееся на «б», и заканчивающееся на «ь». На недоумённо-озадаченный взгляд губернатора весьма цинично пояснил: библиотекарь, а вовсе не то, что все подразумевают. Его Превосходительство господин губернатор изволил разразиться весёлым хохотом, вернее сказать, заржал совершенно по-фельдфебельски, с излишней крепостью и дружелюбием долго-долго тряс руку Николаю Леотьевичу, и в довершение всего намекнул: занятие ваше весьма почтенное и для мужского населения Новоелизаветинска чрезвычайно нужное, при этом улыбаясь слишком недвусмысленно. Николай Леонтьевич ничего не понял, но слухами земля полнится, и с той самой поры закрепилась за господином Белово изрядная слава вольнодумца и оппозиционера. А при слове «библиотекарь» многие почтенные господа тщательно прятали в усы весьма сальную сардоническую ухмылочку.
В отличие от своей прародительницы, знаменитой Императорской публичной библиотеки в Петрограде, расположившейся в четырёх самостоятельных зданиях, зрительно воспринимаемых как единое строение, Новоелизаветинская «Публичка» ютилась в крошечном и непритязательном доме, на вид неказистом, но внутри весьма уютном и по-домашнему приятном. Рассчитанный на полторы сотни человек читальный зал имел пятнадцать столов, и за каждым одновременно могло разместиться по десять читателей. Широкий проход делил зал на две равные половины. В бельведере, или по-простому, вышке, чердаке, тереме - небольшой надстройке, возведённой посредине дома со светлыми окнами на все четыре стороны располагался кабинет директора, откуда тот, словно полководец, мог созерцать окрестности. Всякий читатель, какого бы звания или чина он не был, при наличии желания имел свободный вход в библиотеку, и мог воспользоваться запасами книгохранилища совершенно безвозмездно, только не унося книги домой. Сюда заходили люди совершенно различные по общественному положению и происхождению: купцы, учёные, мещане, учащиеся, чиновники, военные, представители духовенства.
Прежний директор «Публички», изрядный пьяница и ловелас Афанансий Афанасьевич Кобелько, фамилию свою оправдывал полностью, ибо был весьма знаменит чрезмерно неотступным вниманием к прекрасному полу, а также не страдал излишней разборчивостью в процессе достижения цели. Его недвусмысленное поведение, неблагопристойное внимание и чрезмерно настойчивые ухаживания в отношении вольнотрудящихся дам весьма скоро перешли границы всяческих приличий, после чего господин Кобелько был с позором вышвырнут, как гласила официальная формулировка: «за разные насилия», - и дело взял в свои руки Николай Леонтьевич Белово.
Николай Леонтьевич являл собой замечательный экземпляр весьма образованного и всесторонне развитого человека, однако главным было вовсе не это. Обычно про подобных людей говорят: шебутной, неугомонный, уёму не знает, штопор в заднице. Несмотря на довольно зрелый, если не сказать почтенный, возраст, Николай Леонтьевич вовсе не растратил юношеского задора и увлечённости. Жил в нём этакий непоседливый юнец, мало довольствующийся достигнутым и постоянно являющий миру новые планы и прожекты, по дерзости и размаху мало уступающие наполеоновским. Так, к примеру, Николай Леонтьевич Белово добился:
Этого мгновения всегда недоставало. Джейн уходила, открывала дверь, спускалась по лестнице, а он по-прежнему сидел на кровати, чувствуя, как внутри что-то обрывается, как от него ускользает частичка его самого, как он стареет на несколько лет за те минуты, что требовались Джейн, чтобы выйти из дома.
Девушка медленно шла по улице. В лучах солнца, светившего ей в лицо, она казалась лёгким силуэтом, воздушной пушинкой, уходящей мечтой. Обернулась, трогательно взмахнула рукой. Стоя у окна, Саймон помахал в ответ, послал воздушный поцелуй.
- Хороша, шлюха! – подмигнул Джереми Китинг, старший группы наружного наблюдения, салютуя напарникам кружкой пива. – Я б её… - и он выдал полный набор действий, которые хотел бы осуществить с Джейн, подробно расписывая разнообразные способы и возможные позиции. Впрочем, его скудные фантазии оригинальностью не отличались, и сильно уступали, проигрывали тому, что только что проделал с Джейн Саймон. Наблюдаемое великих измышлений не требовало и исключало иное толкование, всё предельно ясно: любовница, получив свою порцию утех, покидает объект страсти. А что ещё можно подумать, глядя как машут друг другу эти голубки: застывшая посреди улицы дама и высунувшийся из окна голый джентльмен.
Задание было предельно ясно: отслеживать все контакты Экклстона. Однако осатаневшие от рутинного безделья, вторую неделю томившиеся и буквально изнывающие от скуки агенты наружного наблюдения должного рвения не проявляли и на появление Джейн отреагировали весьма вяло. Да и что, собственно говоря, интересного может принести наблюдение за «этой шлюхой»? На какой-либо результат, говоря откровенно, рассчитывать явно не приходится, просто в силу необходимости следует доводить всё до конца. Равнодушно пожав плечами, Китинг сделал изрядный глоток пива и лишь после этого, вальяжно утерев усы, кивнул Николасу Хейсу, самому молодому агенту.
- Ник, проводи «эту шлюху».
Покидать уютный паб чрезвычайно не хотелось, но никуда не денешься: служба - есть служба. Тяжело вздохнув про себя, Николас медленно побрёл за девушкой, соблюдая определённую дистанцию. Когда Джейн совершила несколько неумелых проверочных действий, с изрядным дилетантизмом пытаясь обнаружить возможную слежку, агент понимающе усмехнулся: ничего удивительного, девушка вовсе не походила на рядовую шлюху из Сохо, наоборот, выглядела весьма свежо и привлекательно. Вероятно, опасается, что муж вздумает проследить, где изволит находиться его благоверная, злорадно подумал Николас Хейс, расслабленной походкой повесы фланируя позади Джейн.
Девушка ещё раз покрутила головой, затем завернула в кафе и присела за столик, где уже находился седоватый джентльмен среднего возраста и обличия совершенно невзрачного, глазу зацепиться не за что. Вероятно, они были знакомы: перекинулись парочкой фраз, джентльмен улыбнулся, по отечески потрепал её по плечу. Джейн заказала традиционный чай с густыми топлёными сливками, имбирные пирожные, мармелад. Николас зашел следом, присел в дальнем углу, со скучающим видом разглядывая накрахмаленные салфетки. Смотреть на Джейн и её собеседника избегал, «держал» их боковым зрением. Девушка пила чай, как истинная леди: гордая осанка, элегантный наклон головы, чашку с узким дном и расширяющимся верхом держала, прижав мизинец. Пригубливая, смотрела в чашку, а не поверх неё. Типичный Five o’clock Tea, традиционная беседа за чаем. Джейн что-то говорила, джентльмен рассеянно слушал. Хейс уже начинал сомневаться в полезности наблюдения: всё выглядело мирно, идиллистически-безмятежно и дружелюбно. Заподозрить какую-либо фальшь, притворство совершенно невозможно. Николас тоже попросил чаю и сэндвич, с рассеянной скукой размышляя о том, что трапеза девушки и мужчины также похожа на конспиративную встречу двух агентов разведки, как похожи друг на друга чашка чая, что он держит сейчас в руке и оставленная в пабе недопитая кружка тёмного портера.
Потом Джейн простилась, поднялась и вышла из кафе, неспешной походкой двинулась вдоль улицы, а джентльмен вновь раскрыл газету и углубился в чтение. Николас должен был немедленно устремиться вслед за девушкой, но, нарушая полученные указания, остался на месте. Что-то удержало его. Что? Возможно, в мистере Хейсе проснулся охотничий азарт, смутное беспокойство, дразнящее предчувствие тайны, непонятное подозрение. Девяти из десяти человек это чувство совершенно неведомо, а возможно, и девяноста девяти из ста. Как бы то ни было, Николас продолжил наблюдение за сотрапезником девушки. Джентльмен неспешно дочитал газету, также неспешно расплатился, поднялся и, тяжело опираясь на трость, проследовал к выходу. Титаническим усилием воли Николас заставил себя не броситься тут же за ним, а лениво допил чай, бросил на стол монету и только после этого выбрался из кафе.
Джентльмен уже остановил экипаж, Николас занервничал, заметался, однако ему повезло, ибо очередной кэб появился почти тотчас же. Приказав вознице следовать за объектом наблюдения, Хейс успокоился и даже почувствовал себя этаким удалым героем, в одиночку преследующим опасного противника.
Однако преследование было весьма недолгим. Доехав до железнодорожного вокзала, джентльмен не спеша выбрался наружу, после чего едва ли не на глазах Хейса растворился среди спешащей людской толчеи, словно его и не существовало вовсе. То ли проявил недюжинную сноровку и смекалку, то ли Николас замечтался и проворонил объект наблюдения. Николас Хейс пытался отыскать джентльмена, бестолково суетился, метался, бросался во все стороны, изрядно нервничая, однако совершенно безрезультатно. Объект непозволительно бессовестным образом провёл Хейса.
Кто был этот неизвестный джентльмен, с какой целью он встречался с Джейн? Заметил ли «хвост», обнаружил ли скрытое наблюдение? Сознательно ли ушел от назойливого пригляда, или весьма капризная леди Фортуна просто показала Николасу Хейсу язык, и неизвестного джентльмена он упустил случайно, исключительно по собственному ротозейству?
Сэр Найджел Пол Хатингс считал ниже своего достоинства отчитывать подчинённых, тратить силы на замечания либо брань, метать громы и молнии. Он лишь смерил Николаса Хейса истинно британским ледяным взглядом и брезгливо отвернулся. Николас готов был провалиться сквозь землю от скандальной неловкости и конфуза, а сэр Хатингс с исключительным равнодушием прошествовал мимо Хейса, отпер дверцу сейфа и достал из металлических недр толстую папку. Словно карты в классическом пасьянсе на стол поочерёдно легли несколько десятков фотографических карточек. Найджел Хатингс кивнул проштрафившемуся агенту:
- Взгляните, нет ли среди этих джентльменов того хитреца, что так ловко провёл вас?
По спине Николаса Хейса предательски текли струйки пота, колени изрядно подрагивали, он рысью подскакал к столу, впился взглядом в карточки. Сэр Хатингс, внешне оставаясь совершенно невозмутимым, про себя улыбнулся: несмотря на допущенный промах, мальчишка агент ему пришёлся по нраву. Не зная условий игры, не владея ситуацией в целом, интуитивно вычленил главного фигуранта, не побоялся бросить второстепенный объект слежки и переключиться на более важный. А вот сэр Найджел Хатингс был посвящен в детали, потому хорошо представлял, где следует искать. Потому и выложил перед агентом именно эти фотографические карточки.
- Этот, сэр! – подрагивающий указательный палец Хейса совершенно уверенно вонзился в четвёртую карточку в третьем ряду.
- Вы уверены?
- Уверен, сэр. Только здесь он с усами.
- Хорошо, можете быть свободны.
Сэр Найджел Хатингс с иезуитским лицом и невозмутимым спокойствием каменного идола дождался, когда за Хейсом закроется дверь, и только тогда позволил себе улыбнуться. Потом проявил совершенно несвойственную ему эмоцию: довольно потёр руки и, сцепив пальцы, сладко потянулся. Всё разложилось по полочкам. Пасьянс сошёлся. Ситуация развивалась именно так, как он предполагал. Что ж, теперь вполне можно было быть уверенным, что Саймон Экклстон у него в кармане. Потому что весьма уязвим: слишком многое может потерять, вздумай артачиться. Семья, положение в обществе, весьма обеспеченная жизнь, престижная служба, карьерный рост - Экклстон, разумеется, не способен отказаться от всего этого. Такими вещами не бросаются. А ещё неизвестный джентльмен на самом деле был хорошо известен сэру Найджелу Полу Хатингсу.
Глава 44
Что человеку более потребно: кружка пива или интересная, познавательная книга? Вопрос не праздный и вовсе не риторический. Так уж вышло: Новоелизаветинская публичная библиотека, или «Публичка» в городе была изрядно знаменита, однако вовсе не у читающей публики. Прямо напротив библиотеки, менее чем в 50 саженях, располагалось питейное заведение Шмакова, и выражение «встретиться у «Публички»» означало рандеву вовсе не для того, чтобы прочитать книгу. До введения «сухого закона» в 1914 году, питейное заведение славилось на весь Новоелизаветинск самым вкусным и свежим пивом в городе, да пожалуй, и во всей губернии: «Чёрным» - «Товарищества пиво- и медоваренного завода Семёна Ярыжникова». Сваренное на манер кваса, весьма сладкое и ароматное при низком градусе, поскольку при изготавливании пиву не давали полностью выбродить, оно пользовалось огромной популярностью и отведать знаменитого «Чёрного» у Шмакова, восхититься его приятным и мягким вкусом приезжали знатоки из соседних городов. «И в «Чёрном» пиве есть светлая сторона», - гласили плакаты на стенах заведения, а в «Новоелизаветинском вестнике», к примеру, появилось смелое и весьма примечательное высказывание, афоризм, рассуждение какого-то заправского остряка: «Даже бутылка отличного вина не заменит кружки хорошего пива! «В победе вы заслуживаете шампанского, в поражении вы нуждаетесь в нём», - сказал однажды Наполеон Бонапарт, император Франции. Однако позволим себе не согласиться, ибо вино – напиток нужды, употребляемый лишь за неимением пива». Знатоки шутили: «Самое лучшее пиво – первые пять жадных глотков, потом всё становится обыкновенно-повседневным, непраздничным, лишённым поэтичности». «Чёрное» разливалось в коричневые грушевидной формы бутылки ёмкостью 1/20 ведра, на поверхности гордо красовался отлитый двуглавый орёл - герб Российской Империи, год изготовления и надпись «Товарищество пивоварен. завода С. Ярыжников и К. Новоелизаветинск». К пиву подавались всяческие раки: варёные с укропом и солью, тушёные и жареные, слабосолёные и, наоборот, пересоленные, большие и маленькие. А также селёдка, про которую уверяли: во рту тает, сплошной рыбий жир. А ещё питейное заведение Шмакова славилось тем, что за всё время существования в нём ни разу(!) не разбавили пиво водой – случай небывалый и даже немного фантастический. Иван Алексевич Шмаков лично следил за тем, чтобы в его заведении не дай Бог не появилось «левой заразы»: фальсифицированного пива, приобретённого на каком-либо пивном складе по низкой цене - 60 копеек за ведро - и разлитого в немытые бутылки завода Ярыжникова, да так, что на вид от настоящего ни в жизнь не отличишь.
В «Публичке» же безраздельно царствовал историк и краевед Николай Леонтьевич Белово, мужчина весьма приятной наружности, хоть и невысокого роста, на лице которого героическая суворовская бородка и дерзкий волевой подбородок, который грех прятать под растительностью, изрядно контрастировали с по-женски чувственными брусничными губами и трогательно-милыми длинными ресницами. В Новоелизаветинске он слыл изрядным фрондёром и нигилистом. Слава эта закрепилась за директором публичной библиотеки после одного казуса, в коем он, по сути, совершенно не был виновен. Во время визита господина губернатора в Новоелизаветинскую публичную библиотеку, кто-то из свиты пошутил скабрезно, шепнув Его Превосходительству на ушко, что, дескать, профессия Николая Леонтьевича представляет собой слово, начинающееся на «б», и заканчивающееся на «ь». На недоумённо-озадаченный взгляд губернатора весьма цинично пояснил: библиотекарь, а вовсе не то, что все подразумевают. Его Превосходительство господин губернатор изволил разразиться весёлым хохотом, вернее сказать, заржал совершенно по-фельдфебельски, с излишней крепостью и дружелюбием долго-долго тряс руку Николаю Леотьевичу, и в довершение всего намекнул: занятие ваше весьма почтенное и для мужского населения Новоелизаветинска чрезвычайно нужное, при этом улыбаясь слишком недвусмысленно. Николай Леонтьевич ничего не понял, но слухами земля полнится, и с той самой поры закрепилась за господином Белово изрядная слава вольнодумца и оппозиционера. А при слове «библиотекарь» многие почтенные господа тщательно прятали в усы весьма сальную сардоническую ухмылочку.
В отличие от своей прародительницы, знаменитой Императорской публичной библиотеки в Петрограде, расположившейся в четырёх самостоятельных зданиях, зрительно воспринимаемых как единое строение, Новоелизаветинская «Публичка» ютилась в крошечном и непритязательном доме, на вид неказистом, но внутри весьма уютном и по-домашнему приятном. Рассчитанный на полторы сотни человек читальный зал имел пятнадцать столов, и за каждым одновременно могло разместиться по десять читателей. Широкий проход делил зал на две равные половины. В бельведере, или по-простому, вышке, чердаке, тереме - небольшой надстройке, возведённой посредине дома со светлыми окнами на все четыре стороны располагался кабинет директора, откуда тот, словно полководец, мог созерцать окрестности. Всякий читатель, какого бы звания или чина он не был, при наличии желания имел свободный вход в библиотеку, и мог воспользоваться запасами книгохранилища совершенно безвозмездно, только не унося книги домой. Сюда заходили люди совершенно различные по общественному положению и происхождению: купцы, учёные, мещане, учащиеся, чиновники, военные, представители духовенства.
Прежний директор «Публички», изрядный пьяница и ловелас Афанансий Афанасьевич Кобелько, фамилию свою оправдывал полностью, ибо был весьма знаменит чрезмерно неотступным вниманием к прекрасному полу, а также не страдал излишней разборчивостью в процессе достижения цели. Его недвусмысленное поведение, неблагопристойное внимание и чрезмерно настойчивые ухаживания в отношении вольнотрудящихся дам весьма скоро перешли границы всяческих приличий, после чего господин Кобелько был с позором вышвырнут, как гласила официальная формулировка: «за разные насилия», - и дело взял в свои руки Николай Леонтьевич Белово.
Николай Леонтьевич являл собой замечательный экземпляр весьма образованного и всесторонне развитого человека, однако главным было вовсе не это. Обычно про подобных людей говорят: шебутной, неугомонный, уёму не знает, штопор в заднице. Несмотря на довольно зрелый, если не сказать почтенный, возраст, Николай Леонтьевич вовсе не растратил юношеского задора и увлечённости. Жил в нём этакий непоседливый юнец, мало довольствующийся достигнутым и постоянно являющий миру новые планы и прожекты, по дерзости и размаху мало уступающие наполеоновским. Так, к примеру, Николай Леонтьевич Белово добился:
