- значительного расширения и переустройства читального зала библиотеки;
- зачисления в штат лиц обоего пола - до этого времени женщины принимались в библиотеку только на правах вольнотрудящихся;
- уменьшения срока выдачи книг в читальном зале: «не позднее, чем через час по подаче»;
- предоставления библиотекарям квартир «в непосредственной близости от здания книжного собрания, что весьма способствовало обеспечению правильного хода деятельности Новоелизаветинской публичной библиотеки»;
- увеличения оплаты за выполненные переплётные работы;
- получения и последующей раздаче двух золотых и пяти серебряных медалей на Станиславской ленте служителям «за усердную и полезную их деятельность»;
- создания при библиотеке «постоянного кадра нештатных служащих и служителей», а также многого другого. Ещё Николай Леонтьевич:
- приобрёл собрание книг на старославянском языке XV–XVIII вв.;
- разрешил многим жителям города брать книги на дом;
- передал в дар 260 экземпляров дублетных, то есть повторных книг в дар Новоелизаветинскому Народному дому, а также обществу грамотности, обществу содействия народному образованию, обществу народных чтений, призванных способствовать всяческому «смягчению в народе грубых нравов, возвышения в нём нравственного и умственного уровня»;
- разрешил Новоелизаветинскому обществу пособия бедным проведение на территории библиотеки «кружечного сбора пожертвований для оборудования и содержания Детского Дома Трудолюбия для сирот воинов и рабочих».
Но всё это были цветочки, ягодки ожидались впереди. Идеей создания Новоелизаветинского историко-краеведческого музея Николай Леонтьевич Белово бредил издавна, нещадное число раз обивал пороги различных учреждений, и к 1915 году настолько допёк своими идеями власть предержащих, что те, изрядно расщедрившись, выделили настырному радетелю целых 50 рублей и разрешили использовать под музей одну комнату в помещении Новоелизаветинской публичной библиотеки. Оказали покровительство, поспособствовали и облагодетельствовали. Этому событию было посвящено изрядное торжество с праздничными напитками и угощением, на которое собрался Новоелизаветинский бомонд, считавший себя причастным к культурной жизни города. Городской голова Михаил Васильевич Ободзинский выступил с исключительно прочувствованной речью о славных традициях и людях, которым весьма небезразлична история родного края, к коим, в первую очередь, он относит самого себя, затем - попечителя учебного округа князя Ладыженского, полицмейстера Баженова, финансиста Анфилатова, председателя биржевого комитета Кириллова, заведующего пробирной палатой, акцизного, податного и фабричного инспекторов, окружного прокурора, председателей суда, земской и купеческой управы, попечительства о детях, мещанской управы и прочих «неравнодушных господ», среди которых упомянул и господина Белово, правда в самом конце списка и почему-то назвал его Беловым.
С величайшего позволения власть предержащих Белово выделил под музей одну разрешённую комнату, вторую присовокупил втихую, по собственному желанию.
Поначалу в коллекции музея было только около трех десятков случайных экспонатов, в основном монет, но затем дело пошло на лад, и экспозиция стала увеличиваться гигантскими темпами. Чудаков, пардон, энтузиастов в Новоелизаветинске оказалось на удивление немало. Николай Мефодьевич Славинский уступил музею за совершенно смехотворную, меньше символической, сумму несколько рисунков Шишкина, этюд Репина и один холст Айвазовского. Геолог Михаил Борисович Лейский пожертвовал свою этнографическую коллекцию, насчитывавшую около 70 предметов. Скрипач-виртуоз Кирилл Петрович Троепольский «оторвал от сердца» («только из чувства глубочайшей любви к Николаше Белово») и отдал музею на «вечное хранение» автографы русских композиторов: Глинки, Мусорского, Чайковского, Балакирева. Купец Алексей Дмитриевич Карзин, человек весьма культурных взглядов, выделил музею единовременную денежную помощь, а также передал в дар коллекции фарфора, нумизматики и предметов народного творчества. Публицист князь Эдуард Андреевич Томский, преисполненный глубокого уважения к личностным качествам Николая Леонтьевича Белово, подарил коллекцию старинного оружия. Ольга Петровна Лауди весьма настойчиво ходатайствовала о проведении музейных экскурсий для учениц старших классов новоелизаветинских гимназий, а поскольку возражать Ольге Петровне считалось в сильной степени моветоном, то такие экскурсии сделались постоянными и обязательными. А ещё Ольга Петровна публично заявила, что музей «при всех безумных, тяжёлых, порой отчаянно-драматических условиях, при весьма ничтожных средствах и только благодаря энергии и любви Николая Леонтьевича Белово вырос в значительную величину».
Между тем Николай Леонтьевич Белово тащил в музей всё, на что падал взгляд, и что все прочие считали обыкновенным мусором, недостойным носить высокое звание музейного экспоната: спичечные коробки, марки, бутылочные этикетки, чернильницы, форменные гимнастёрки, офицерские фуражки, вицмундиры, женские кокошники и кухонную утварь. По его мнению, собирание музейных предметов должно было обладать максимально полным характером, чтобы избавить внуков и правнуков от потребной необходимости разыскивать то, что должно было быть сохранено, и что, к сожалению, исчезло, затерялось, и иногда, к величайшему стыду и несчастью, безвозвратно. За музеем неотступно приглядывали сотрудники библиотеки: старшая сестра Белово - Лидия Леонтьевна и дочь - девица Ольга, изрядная красавица, особый шарм которой придавали изящные очки в тонкой металлической оправе. Когда Лидия Леонтьевна, считавшая младшего брата человеком, мягко говоря, слегка легкомысленным («голова соломой набита!») и даже иногда в сердцах называвшая его «барахольщиком», «хламовщиком» и «ветошником», начинала укорять, пеняя, что он превращает музей в хлев, Николай Леонтьевич совершенно резонно на его взгляд отвечал следующее. «Мы, музейные работники, - высокопарно произносил младший брат, помахивая пухлым указательным пальцем в нескольких дюймах от носа старшей сестры (это был его излюбленный жест при любом разговоре), - не можем принимать на хранение лишь выдающиеся достопримечательности, не можем присваивать себе право судьи, жреца Фемиды, пророка, ясновидца и привилегию знания истины. Не можем по собственному желанию и произволу одним давать бессмертие, а других лишать его». Потому сейчас он с изрядно торжествующим видом «а ля чёрт меня побери» положил перед Севериановым коричнево-жёлтую купюру с эмблемой Российской республики, номиналом, а также пояснительной надписью.
- Что Вы видите перед собой, господин штабс-капитан?
Могло показаться, будто Николай Леонтьевич демонстрирует уникальное сокровище: глаза искрились хитроватым лукавством, ноздри хищно раздувались, сам же Белово напоминал начищенный до ослепительного сияния самовар.
- Керенка, - пожал плечами Северианов. В вопросе чувствовался немалый подвох, и штабс-капитан решил подыграть Николаю Леонтьевичу, словно они развлекались поддавками, обратными русскими шашками. - Двадцать рублей. Бумага, ничего не стоит.
- Все думают именно так! - пухлый указательный палец с победоносным ликованием качнулся перед лицом штабс-капитана вперёд-назад. - Людям весьма свойственно видеть частности и не замечать за ними общего. Человек лицезрит берёзовый лист и не различает леса. Обратите внимание на эту картину, господин штабс-капитан, - он указал на висящий над столом багряно-красный пейзаж в массивной золотой раме. - Кто-то видит дерево, а кто-то завораживающе яркую осень. А кое-кто идёт ещё дальше: необыкновенную красоту природы, лирическое настроение художника и его любовь к родным местам.
- Любопытно.
- Безусловно! Для Вас этот клочок бумаги - некое подобие денежного знака, презрительно называемого «керенкой», а на самом деле - это отражение эпохи, символ времени, в котором нам с Вами приходится существовать. Через сотню лет этот ничем не обеспеченный денежный знак станет музейным экспонатом, и по нему потомки будут изучать нашу сегодняшнюю действительность, нашу жизнь, потрясения, постигшие Российскую империю. Вы о подобном не задумывались?
- Да как-то не удосужился, Николай Леонтьевич.
- И совершенно напрасно, господин штабс-капитан. «Керенки», «совзнаки», «колокольчики», - сейчас это бесполезный бумажный мусор, покупательской способности практически лишённый, все предпочитают для финансовых расчётов старый добрый царский рубль, а когда-нибудь в далёком будущем грань между ними сотрётся, исчезнет разница. Они будут мирно сосуществовать, уживаться в музейной витрине и именоваться: экспонат номер один, экспонат номер два, три, четыре и так далее. Я думаю о будущем, господин штабс-капитан, сегодняшнее скоротечно, стремительно, что Вы или я оставим после себя, какую память?
Николай Леонтьевич щедрой рукой разлил чай по стаканам, придвинул колотый сахар, горку пирожных на широкой тарелке, вазочку с вареньем. Этакий живчик, он вертелся вокруг Северианова юрким волчком, приседал на стул, тут же вскакивал, принимался рыскать возле стола, затем снова падал на сиденье. Сделав огромный глоток, схватил-сцапал соблазнительно-аппетитное пирожное, откусил сразу половину и, мгновенно прожевав, с заговорщической таинственностью подмигнул.
- Обожаю сласти, Николай Васильевич! Приходится много и весьма напряжённо работать умственно, сладкое просто необходимо для подпитки мозговых клеточек. Иначе быстро устаю, да и кураж, азарт, задор пропадают, настроение портится. Как ни крути-верти, а без сладкого наш мозг ленив, подобен амёбе, лежащему на печи Емеле, бездельному лодырю - коту Ваське, облопавшемуся сметаны. Употребляйте в пищу больше сладкого, господин штабс-капитан, и всегда, во всякое время будете полны энергии, решительности, настойчивого темперамента.
Северианов улыбнулся. С самого начала весьма шустрый, энергичный директор «Публички» полностью захватил инициативу, тараторил с частотой раскалённого пулемётного ствола, практически не давая штабс-капитану вставить более одного слова.
- Деньги, афиши, папиросные коробки, почтовые марки, спичечные этикетки, пуговицы, да много чего ещё, всего я перечислить просто не в состоянии, со временем перестанут быть материальными вещами и сделаются отражениями эпохи, иллюстрациями, картинками из нашей теперешней жизни. Ваш армейский ремень, например, господин штабс-капитан, с годами утратит свою функциональную сущность и будет лишь элементом формы офицера пехоты Российской империи, выставленный на всеобщее обозрение в витрине, скажем, исторического музея города Новоелизаветинска лет через сто. Ваш револьвер займёт подобное же место, и юный экскурсовод с въедливой дотошностью примется объяснять пытливым посетителям, почему армейский штабс-капитан был вооружён именно наганом, а не револьвером другой системы, и что, собственно, такое представляет из себя револьвер. Чем он отличается от пистолета. Почему именно наган принят на вооружение в армии Российской империи.
- Звучит страшновато, - поёжился Северианов, словно ему вдруг сделалось нестерпимо холодно. - Следуя Вашим словам, все мы - лишь временный источник информации, экземпляр, предмет для изучения потомками.
- Неприятно, согласен! - закивал, затряс суворовской бородкой Николай Леонтьевич. - Однако так оно и есть. Логично предположить, что некий временной отрезок накладывает свои приметы на тот или иной предмет обихода, а с развитием социального общества происходит видоизменение этого предмета, - он отставил в сторону стакан, очертил указательным пальцем в воздухе окружность, но, похоже, мысль потерял, складки на лбу напряглись, губы шевелились беззвучно. - Э-э-э...
- Все вещи превратятся в музейные экспонаты, - Северианов сказал это совершенно серьёзно, с философской обречённостью, но Белово, похоже, обиделся.
- Напрасно иронизируете, молодой человек. Ирония и наука - вещи несовместимые, маловеры всегда тормозили развитие прогресса, засовывали палки в колёса мировой истории.
- В мыслях не держал! - Северианов улыбнулся вполне искренне, даже руку к груди прижал в знак честной открытости и непритворной чистосердечности. Ему очень нравился весьма эксцентричный директор публичной библиотеки. - Если, к моему стыду, я сказал что-то неуместное в данном контексте - искренне прошу меня извинить. Дурное окопное влияние, не держите зла на солдафона. Хватившего, так сказать, через край, некстати и в неподходящий момент.
Настроение Николая Леонтьевича менялось на противоположное со скоростью несущейся в атаку кавалерийской лавы. Складки на лбу немедленно разгладились, лицо приятно порозовело, брусничного цвета губы обнажили ряд белоснежно-жемчужных зубов, Белово вскочил, резво обежал стул, ухватившись обеими руками за спинку, так что недовольная мебель раздосадованно-возражающе заскрипела, продолжил журчать словесным водопадом:
- Вы задумывались, молодой человек, о сущности некоторых вещей? Вы даже представить себе не можете, насколько это любопытно и интересно, просто, так сказать, дух захватывает. К примеру, позволим себе взять, - он сделал паузу, глаза метнулись по кабинету, опустились вниз. - Ну, допустим, обыкновенный веник. Удивлены? И совершенно напрасно. Задумайтесь только: веником можно, как мы все привыкли, подмести пол. А также веник применяется для чистки одежды, для спрыска белья или цветов. А ещё веник в виде чучела Зимы сжигают на Масленицу. И, разумеется, с веником ходят париться в баню. Весьма распространено представление, что в венике прячется домовой, и в то же время веник выступает оберегом и предметом гаданий. Существует поверье, что веник ни в коем случае нельзя поднимать выше плоскости стола. Также на веник сводят порчу. И много, много чего ещё. Любопытно, нет?
Северианов искренне восхитился.
- Честное слово, Николай Леонтьевич, я весьма впечатлён Вашей эрудицией! Вы можете рассказывать подобные любопытные вещи про всякий предмет?
- Навскидку? Нет, что Вы, далеко не про всякий. Но для этого существуют книги, молодой человек, в них сосредоточена великая мудрость, гениальный опыт человечества. Мы привыкли, что книга - это источник знаний, на самом деле, в них заключены множественные добродетели: сострадание, достоверность, человеколюбие. Черпая знания в книге, люди возвышаются над собой, поднимаются на вершину жизни, постигают гениальный опыт всего человечества, не побоюсь этого слова. Над книгами бессильна старость, и они всегда будут нашими ровесниками, несмотря на возраст. Печально известный Сергей Сергеевич Скалозуб, персонаж великолепнейшей комедии Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума», пытался сотворить с книгами непотребство, - Белово прикрыл глаза и с пафосным отвращением продекламировал:
«Я вас обрадую: всеобщая молва,
Что есть проект насчет лицеев, школ, гимназий;
Там будут лишь учить по-нашему: раз, два;
А книги сохранят так: для больших оказий»...
- В таком случае, если мне не изменяет память, то Фамусов пошёл ещё дальше Скалозуба и предложил более радикальный способ:
«Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы, да сжечь».
- зачисления в штат лиц обоего пола - до этого времени женщины принимались в библиотеку только на правах вольнотрудящихся;
- уменьшения срока выдачи книг в читальном зале: «не позднее, чем через час по подаче»;
- предоставления библиотекарям квартир «в непосредственной близости от здания книжного собрания, что весьма способствовало обеспечению правильного хода деятельности Новоелизаветинской публичной библиотеки»;
- увеличения оплаты за выполненные переплётные работы;
- получения и последующей раздаче двух золотых и пяти серебряных медалей на Станиславской ленте служителям «за усердную и полезную их деятельность»;
- создания при библиотеке «постоянного кадра нештатных служащих и служителей», а также многого другого. Ещё Николай Леонтьевич:
- приобрёл собрание книг на старославянском языке XV–XVIII вв.;
- разрешил многим жителям города брать книги на дом;
- передал в дар 260 экземпляров дублетных, то есть повторных книг в дар Новоелизаветинскому Народному дому, а также обществу грамотности, обществу содействия народному образованию, обществу народных чтений, призванных способствовать всяческому «смягчению в народе грубых нравов, возвышения в нём нравственного и умственного уровня»;
- разрешил Новоелизаветинскому обществу пособия бедным проведение на территории библиотеки «кружечного сбора пожертвований для оборудования и содержания Детского Дома Трудолюбия для сирот воинов и рабочих».
Но всё это были цветочки, ягодки ожидались впереди. Идеей создания Новоелизаветинского историко-краеведческого музея Николай Леонтьевич Белово бредил издавна, нещадное число раз обивал пороги различных учреждений, и к 1915 году настолько допёк своими идеями власть предержащих, что те, изрядно расщедрившись, выделили настырному радетелю целых 50 рублей и разрешили использовать под музей одну комнату в помещении Новоелизаветинской публичной библиотеки. Оказали покровительство, поспособствовали и облагодетельствовали. Этому событию было посвящено изрядное торжество с праздничными напитками и угощением, на которое собрался Новоелизаветинский бомонд, считавший себя причастным к культурной жизни города. Городской голова Михаил Васильевич Ободзинский выступил с исключительно прочувствованной речью о славных традициях и людях, которым весьма небезразлична история родного края, к коим, в первую очередь, он относит самого себя, затем - попечителя учебного округа князя Ладыженского, полицмейстера Баженова, финансиста Анфилатова, председателя биржевого комитета Кириллова, заведующего пробирной палатой, акцизного, податного и фабричного инспекторов, окружного прокурора, председателей суда, земской и купеческой управы, попечительства о детях, мещанской управы и прочих «неравнодушных господ», среди которых упомянул и господина Белово, правда в самом конце списка и почему-то назвал его Беловым.
С величайшего позволения власть предержащих Белово выделил под музей одну разрешённую комнату, вторую присовокупил втихую, по собственному желанию.
Поначалу в коллекции музея было только около трех десятков случайных экспонатов, в основном монет, но затем дело пошло на лад, и экспозиция стала увеличиваться гигантскими темпами. Чудаков, пардон, энтузиастов в Новоелизаветинске оказалось на удивление немало. Николай Мефодьевич Славинский уступил музею за совершенно смехотворную, меньше символической, сумму несколько рисунков Шишкина, этюд Репина и один холст Айвазовского. Геолог Михаил Борисович Лейский пожертвовал свою этнографическую коллекцию, насчитывавшую около 70 предметов. Скрипач-виртуоз Кирилл Петрович Троепольский «оторвал от сердца» («только из чувства глубочайшей любви к Николаше Белово») и отдал музею на «вечное хранение» автографы русских композиторов: Глинки, Мусорского, Чайковского, Балакирева. Купец Алексей Дмитриевич Карзин, человек весьма культурных взглядов, выделил музею единовременную денежную помощь, а также передал в дар коллекции фарфора, нумизматики и предметов народного творчества. Публицист князь Эдуард Андреевич Томский, преисполненный глубокого уважения к личностным качествам Николая Леонтьевича Белово, подарил коллекцию старинного оружия. Ольга Петровна Лауди весьма настойчиво ходатайствовала о проведении музейных экскурсий для учениц старших классов новоелизаветинских гимназий, а поскольку возражать Ольге Петровне считалось в сильной степени моветоном, то такие экскурсии сделались постоянными и обязательными. А ещё Ольга Петровна публично заявила, что музей «при всех безумных, тяжёлых, порой отчаянно-драматических условиях, при весьма ничтожных средствах и только благодаря энергии и любви Николая Леонтьевича Белово вырос в значительную величину».
Между тем Николай Леонтьевич Белово тащил в музей всё, на что падал взгляд, и что все прочие считали обыкновенным мусором, недостойным носить высокое звание музейного экспоната: спичечные коробки, марки, бутылочные этикетки, чернильницы, форменные гимнастёрки, офицерские фуражки, вицмундиры, женские кокошники и кухонную утварь. По его мнению, собирание музейных предметов должно было обладать максимально полным характером, чтобы избавить внуков и правнуков от потребной необходимости разыскивать то, что должно было быть сохранено, и что, к сожалению, исчезло, затерялось, и иногда, к величайшему стыду и несчастью, безвозвратно. За музеем неотступно приглядывали сотрудники библиотеки: старшая сестра Белово - Лидия Леонтьевна и дочь - девица Ольга, изрядная красавица, особый шарм которой придавали изящные очки в тонкой металлической оправе. Когда Лидия Леонтьевна, считавшая младшего брата человеком, мягко говоря, слегка легкомысленным («голова соломой набита!») и даже иногда в сердцах называвшая его «барахольщиком», «хламовщиком» и «ветошником», начинала укорять, пеняя, что он превращает музей в хлев, Николай Леонтьевич совершенно резонно на его взгляд отвечал следующее. «Мы, музейные работники, - высокопарно произносил младший брат, помахивая пухлым указательным пальцем в нескольких дюймах от носа старшей сестры (это был его излюбленный жест при любом разговоре), - не можем принимать на хранение лишь выдающиеся достопримечательности, не можем присваивать себе право судьи, жреца Фемиды, пророка, ясновидца и привилегию знания истины. Не можем по собственному желанию и произволу одним давать бессмертие, а других лишать его». Потому сейчас он с изрядно торжествующим видом «а ля чёрт меня побери» положил перед Севериановым коричнево-жёлтую купюру с эмблемой Российской республики, номиналом, а также пояснительной надписью.
- Что Вы видите перед собой, господин штабс-капитан?
Могло показаться, будто Николай Леонтьевич демонстрирует уникальное сокровище: глаза искрились хитроватым лукавством, ноздри хищно раздувались, сам же Белово напоминал начищенный до ослепительного сияния самовар.
- Керенка, - пожал плечами Северианов. В вопросе чувствовался немалый подвох, и штабс-капитан решил подыграть Николаю Леонтьевичу, словно они развлекались поддавками, обратными русскими шашками. - Двадцать рублей. Бумага, ничего не стоит.
- Все думают именно так! - пухлый указательный палец с победоносным ликованием качнулся перед лицом штабс-капитана вперёд-назад. - Людям весьма свойственно видеть частности и не замечать за ними общего. Человек лицезрит берёзовый лист и не различает леса. Обратите внимание на эту картину, господин штабс-капитан, - он указал на висящий над столом багряно-красный пейзаж в массивной золотой раме. - Кто-то видит дерево, а кто-то завораживающе яркую осень. А кое-кто идёт ещё дальше: необыкновенную красоту природы, лирическое настроение художника и его любовь к родным местам.
- Любопытно.
- Безусловно! Для Вас этот клочок бумаги - некое подобие денежного знака, презрительно называемого «керенкой», а на самом деле - это отражение эпохи, символ времени, в котором нам с Вами приходится существовать. Через сотню лет этот ничем не обеспеченный денежный знак станет музейным экспонатом, и по нему потомки будут изучать нашу сегодняшнюю действительность, нашу жизнь, потрясения, постигшие Российскую империю. Вы о подобном не задумывались?
- Да как-то не удосужился, Николай Леонтьевич.
- И совершенно напрасно, господин штабс-капитан. «Керенки», «совзнаки», «колокольчики», - сейчас это бесполезный бумажный мусор, покупательской способности практически лишённый, все предпочитают для финансовых расчётов старый добрый царский рубль, а когда-нибудь в далёком будущем грань между ними сотрётся, исчезнет разница. Они будут мирно сосуществовать, уживаться в музейной витрине и именоваться: экспонат номер один, экспонат номер два, три, четыре и так далее. Я думаю о будущем, господин штабс-капитан, сегодняшнее скоротечно, стремительно, что Вы или я оставим после себя, какую память?
Николай Леонтьевич щедрой рукой разлил чай по стаканам, придвинул колотый сахар, горку пирожных на широкой тарелке, вазочку с вареньем. Этакий живчик, он вертелся вокруг Северианова юрким волчком, приседал на стул, тут же вскакивал, принимался рыскать возле стола, затем снова падал на сиденье. Сделав огромный глоток, схватил-сцапал соблазнительно-аппетитное пирожное, откусил сразу половину и, мгновенно прожевав, с заговорщической таинственностью подмигнул.
- Обожаю сласти, Николай Васильевич! Приходится много и весьма напряжённо работать умственно, сладкое просто необходимо для подпитки мозговых клеточек. Иначе быстро устаю, да и кураж, азарт, задор пропадают, настроение портится. Как ни крути-верти, а без сладкого наш мозг ленив, подобен амёбе, лежащему на печи Емеле, бездельному лодырю - коту Ваське, облопавшемуся сметаны. Употребляйте в пищу больше сладкого, господин штабс-капитан, и всегда, во всякое время будете полны энергии, решительности, настойчивого темперамента.
Северианов улыбнулся. С самого начала весьма шустрый, энергичный директор «Публички» полностью захватил инициативу, тараторил с частотой раскалённого пулемётного ствола, практически не давая штабс-капитану вставить более одного слова.
- Деньги, афиши, папиросные коробки, почтовые марки, спичечные этикетки, пуговицы, да много чего ещё, всего я перечислить просто не в состоянии, со временем перестанут быть материальными вещами и сделаются отражениями эпохи, иллюстрациями, картинками из нашей теперешней жизни. Ваш армейский ремень, например, господин штабс-капитан, с годами утратит свою функциональную сущность и будет лишь элементом формы офицера пехоты Российской империи, выставленный на всеобщее обозрение в витрине, скажем, исторического музея города Новоелизаветинска лет через сто. Ваш револьвер займёт подобное же место, и юный экскурсовод с въедливой дотошностью примется объяснять пытливым посетителям, почему армейский штабс-капитан был вооружён именно наганом, а не револьвером другой системы, и что, собственно, такое представляет из себя револьвер. Чем он отличается от пистолета. Почему именно наган принят на вооружение в армии Российской империи.
- Звучит страшновато, - поёжился Северианов, словно ему вдруг сделалось нестерпимо холодно. - Следуя Вашим словам, все мы - лишь временный источник информации, экземпляр, предмет для изучения потомками.
- Неприятно, согласен! - закивал, затряс суворовской бородкой Николай Леонтьевич. - Однако так оно и есть. Логично предположить, что некий временной отрезок накладывает свои приметы на тот или иной предмет обихода, а с развитием социального общества происходит видоизменение этого предмета, - он отставил в сторону стакан, очертил указательным пальцем в воздухе окружность, но, похоже, мысль потерял, складки на лбу напряглись, губы шевелились беззвучно. - Э-э-э...
- Все вещи превратятся в музейные экспонаты, - Северианов сказал это совершенно серьёзно, с философской обречённостью, но Белово, похоже, обиделся.
- Напрасно иронизируете, молодой человек. Ирония и наука - вещи несовместимые, маловеры всегда тормозили развитие прогресса, засовывали палки в колёса мировой истории.
- В мыслях не держал! - Северианов улыбнулся вполне искренне, даже руку к груди прижал в знак честной открытости и непритворной чистосердечности. Ему очень нравился весьма эксцентричный директор публичной библиотеки. - Если, к моему стыду, я сказал что-то неуместное в данном контексте - искренне прошу меня извинить. Дурное окопное влияние, не держите зла на солдафона. Хватившего, так сказать, через край, некстати и в неподходящий момент.
Настроение Николая Леонтьевича менялось на противоположное со скоростью несущейся в атаку кавалерийской лавы. Складки на лбу немедленно разгладились, лицо приятно порозовело, брусничного цвета губы обнажили ряд белоснежно-жемчужных зубов, Белово вскочил, резво обежал стул, ухватившись обеими руками за спинку, так что недовольная мебель раздосадованно-возражающе заскрипела, продолжил журчать словесным водопадом:
- Вы задумывались, молодой человек, о сущности некоторых вещей? Вы даже представить себе не можете, насколько это любопытно и интересно, просто, так сказать, дух захватывает. К примеру, позволим себе взять, - он сделал паузу, глаза метнулись по кабинету, опустились вниз. - Ну, допустим, обыкновенный веник. Удивлены? И совершенно напрасно. Задумайтесь только: веником можно, как мы все привыкли, подмести пол. А также веник применяется для чистки одежды, для спрыска белья или цветов. А ещё веник в виде чучела Зимы сжигают на Масленицу. И, разумеется, с веником ходят париться в баню. Весьма распространено представление, что в венике прячется домовой, и в то же время веник выступает оберегом и предметом гаданий. Существует поверье, что веник ни в коем случае нельзя поднимать выше плоскости стола. Также на веник сводят порчу. И много, много чего ещё. Любопытно, нет?
Северианов искренне восхитился.
- Честное слово, Николай Леонтьевич, я весьма впечатлён Вашей эрудицией! Вы можете рассказывать подобные любопытные вещи про всякий предмет?
- Навскидку? Нет, что Вы, далеко не про всякий. Но для этого существуют книги, молодой человек, в них сосредоточена великая мудрость, гениальный опыт человечества. Мы привыкли, что книга - это источник знаний, на самом деле, в них заключены множественные добродетели: сострадание, достоверность, человеколюбие. Черпая знания в книге, люди возвышаются над собой, поднимаются на вершину жизни, постигают гениальный опыт всего человечества, не побоюсь этого слова. Над книгами бессильна старость, и они всегда будут нашими ровесниками, несмотря на возраст. Печально известный Сергей Сергеевич Скалозуб, персонаж великолепнейшей комедии Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума», пытался сотворить с книгами непотребство, - Белово прикрыл глаза и с пафосным отвращением продекламировал:
«Я вас обрадую: всеобщая молва,
Что есть проект насчет лицеев, школ, гимназий;
Там будут лишь учить по-нашему: раз, два;
А книги сохранят так: для больших оказий»...
- В таком случае, если мне не изменяет память, то Фамусов пошёл ещё дальше Скалозуба и предложил более радикальный способ:
«Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы, да сжечь».
