Казалось, Николай Леонтьевич Белово готов захлопать в ладоши.
- Браво, молодой человек! Вы совершенно точно подметили мою мысль. К сожалению, призывом Павла Афанасьевича Фамусова в полной мере собирались воспользоваться большевики. И это несмотря на то, что данный персонаж Грибоедова - реакционер-крепостник, оплот самодержавия, вельможный барин, одним словом, враг победившего пролетариата. Однако этот самый победивший пролетариат рассудил по-иному: мухи отдельно, а котлеты - отдельно. Фамусов враг и реакционер - так в ЧК его, в распыл, а книги - господская утеха, опасное баловство, коим не по пути с мировой революцией. В огонь их, в топку! Барским духом от них пахнет!
Николай Леонтьевич замолчал на короткое мгновение - сделал изрядный глоток чаю и прикончил очередное пирожное.
- У нас ведь как заведено: нужен сейчас – а там не знай нас! Когда революцию зачинали делать - как пролетариат к свержению старого режима призвать? Расклеивать прокламации на стенах да на заборах, либо разбрасывать в толпе? Возможно, разумеется, но в этом присутствует изрядный хаос. Которому нужно и должно придать форму, порядок, систему, сложившуюся норму, если хотите. На заборе воззвание наклеить можно, а брошюру, скажем, уже серьёзно изучать надобно. Рабочий человек либо студент за книгами в читальню ходит. И тогда революционные деятели принялись различными способами доставлять в библиотеки свои брошюры, агитационные листки и прочую «литературу», призывавшую к вооружённой борьбе. Её лишь нужно замаскировать под легальную продукцию. Нейтральное название, невинная обложка, ложное указание на разрешение цензуры – и всё! А внутри – полный букет: и критика существовавшего в России политического устройства, и сообщения о произволе полиции и чиновников, и разжигание вражды между сословиями. А то и чего похуже: пособия по стрельбе, изготовлению бомб, тактике уличных боёв, эпитафии «замученным царизмом товарищам», теоретические обоснования прогрессивности революционных экспроприаций и убийств защитников «царизма, душащего всё передовое». А когда революция победила – спасибо, товарищ, дальше нам с вами не по пути. Мы – сами по себе, вы – как хотите. Был у меня служащий изрядно прогрессивных взглядов. Наше жалование весьма невысокое - вот он и занимался, как выяснилось, нелегальной литературой. При Советах изрядно в гору пошёл, занимал какую-то серьёзную должность.
- И не заступился за Вас? По старой памяти.
- Увы-с! Коротка память человеческая. Знаете, господин штабс-капитан, после смены власти меня поначалу не трогали, и всё шло заведённым порядком. Даже жалование выплатили за три месяца вперёд, чего никогда прежде не бывало. Неприятности начались значительно позже. Новая власть посчитала, что библиотека и музей являются пережитком прошлого и никому не нужной обузой на шее рабочего класса. Победившему пролетариату нужен хлеб, паровозы, металл, нужны заводы и фабрики, а книги - это, как заметил Грибоедовский Скалозуб, - «так, для больших оказий». Министерство народного просвещения Российской империи теперь было подчинено Государственной комиссии по народному просвещению, люди служили те же, что и раньше, только поменялся начальник. Некий товарищ Коробов. Из этих, как бы Вам поточнее охарактеризовать? Который, читая книгу, вдруг восклицает: «Ой! На 23-й странице дырка!» Затем сию страницу переворачивает, смотрит на оборотную сторону и вновь удивляется: «О! И на 24-й тоже». В общем, товарищ Коробов заявил без обиняков: Советской власти пережитки прошлого не нужны! Книги написаны при «проклятом царизме», интересам трудящихся не соответствуют никоим образом, а посему никакой ценности не представляют. Вы можете вообразить подобное? Пушкин, Лермонтов, Достоевский - это хлам, старорежимный мусор, Советской власти совершенно не нужный! Да, так вот, товарищ Коробов утверждал, что если революции потребуется, то новые пролетарские писатели напишут новые книги. Свои, Советские! Которые и будут иметь истинную ценность. В общем,
«Весь мир насилья мы разрушим.
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем, тот станет всем!», - патетически пробаритонировал Николай Леонтьевич, весьма энергично потряхивая суворовской бородкой. - Толстой, Чехов, Некрасов, Ломоносов - это «мир насилья», каково! Я, разумеется, понимаю, раз у товарища Коробова имеется кожаная куртка - зачем ему книги, но...
- И что было дальше?
- Дальше? А дальше представители победившей революции собрались библиотеку жечь да громить. И меня, соответственно, со свету сживать. Собралась изрядная толпа, целый митинг организовался: «Долой пережитки проклятого прошлого!»
- Однако не разгромили?
- Бог миловал - мир не без добрых людей. Иван Николаевич помог. Спас, можно сказать: меня от гибели, а библиотеку от разорения.
- Иван Николаевич? - прищурился Северианов. Он уже предчувствовал, а вернее, знал ответ.
- Да, Троянов. На месте не зашибли, кто-то крикнул: «В чека его надобно, контру!» - схватили и, что называется, за шкирку, как кутёнка нашкодившего, отволокли. Только, по всей видимости, не дожил я свой век до конца, и последний час не пробил - на моё счастье к Троянову попал.
- И?
- Иван Николаевич человек весьма жёсткий, даже можно сказать, жестокий, этакий тиран, выдал моим хулителям на орехи. По первое число. Всё повернулось чудесным образом с головы на ноги. Библиотеку ведь по-всякому понимать можно, под каким углом смотреть. Можно как пережиток прошлого, наследие проклятого царизма. А возможно как народное достояние, собственность Советской республики, на которое несознательный элемент, понимаете ли, покушается. А я её, революционную собственность, значит, защитить пытаюсь. Те уже и не рады вовсе, что меня в ЧК доставили, а Троянов послал к библиотеке своих инквизиторов - те споро порядок навели и книгосжигателей разогнали. Едва до стрельбы не дошло. Троянов - человек весьма прагматичный: ученье - свет, книги несут ученье. А раз книги, а соответственно, и библиотека теперь Советской власти принадлежат, то те, кто на них покушаются - враги. Вот такая простая диалектика.
- И больше Вас не трогали?
- Разумеется. Троянов мне собственноручно охранную грамоту начертать изволил. Вот так-с. Кстати, если Вам любопытственно, могу показать сей образчик чекистского творчества, я его сохранил. Скажу больше: со временем он, безусловно, займёт должное место в экспозиции музея. Наряду с другими бумагами, в изрядной степени характеризующими эпоху.
- Извольте, было бы весьма интересно взглянуть на упомянутый документец.
Николай Леонтьевич с проворной ретивостью засеменил к резному бюро, выдвинул ящичек, покопался в содержимом, поколдовал и извлек из пропитанных пылью глубин сложенный вчетверо лист бумаги.
- Прошу, господин штабс-капитан.
Документ был весьма любопытен. В левом верхнем углу, как и положено, оттиснут штамп Новоелизаветинской Чрезвычайной комиссии, далее отпечатанный на пишущей машинке текст:
«Охранное свидетельство.
Дано сие от Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем гражданину Н.Л. Белово в том, что помещение Новоелизаветинской публичной библиотеки является собственностью Власти рабочих и крестьян, уплотнению, реквизиции и конфискации имущества не подлежит. Всем военным и гражданским учреждениям и лицам вменяется в обязанность оказывать гражданину Н.Л. Белово всемерное содействие при исполнении им служебных обязанностей, а также всестороннюю помощь в охране народного достояния и всяческую поддержку в его сохранности.
Товарищ председателя Новоелизаветинской ЧК Троянов И.Н.»
Внизу листа от руки приписано уверенным размашистым почерком: «Любое посягательство будет рассматриваться как попытка контрреволюционной деятельности и преследоваться по Революционным законам».
- Как Вам? - зарделся от удовольствия Белово. - Не правда ли замечательно, я бы даже сказал, виртуозно. Коротко, понятно, зло! Попробуй, сунься...
- Не могу согласиться с Вами, Николай Леонтьевич. Те, кто попробуют, как Вы изволили выразиться, сунуться, могут просто не уметь читать. Не разуметь грамоте. Тогда как поступить? Троянов же не поставил возле входа в здание публичной библиотеки часового с винтовкой. Или поставил?
Белово сожалеюще вздохнул.
- Вижу, Вы человек в городе новый, господин штабс-капитан, при Советах здесь не жили.
- Увы, - кивнул Северианов. - Каюсь, грешен. Не довелось. Я в Новоелизаветинске недавно.
- Вот именно. Потому не знаете. Скажу откровенно, город наш - всего лишь исполинских размеров деревня, все друг друга знают, все про всех слышали. Одно упоминание фамилии Троянова защищало сие здание значительно надёжнее, нежели часовой с винтовкой.
Северианов отхлебнул чаю, задумался, внимательно рассматривая весьма довольного собой директора «Публички». Николай Леонтьевич гарцевал перед штабс-капитаном совершенно по-гусарски, радуясь, что нашёл в его лице почтительного и благодарного слушателя, что может совершенно спокойно рассказывать ему о сокровенном, хвастаться успехами на ниве просвещения и образования, упуская из виду один малозаметный, но между тем весьма значительный факт. Которым Северианов вполне мог из упоительной эйфории перевести Белово в полнейшее расстройство и огорчительное потрясение, если таковое желание у штабс-капитана появится. Потому что музейным экспонатом охранное свидетельство станет, как изволил заметить Белово, лет через сто, а покуда - это действующий мандат ЧК, исторической и познавательных функций не несущий, зато, руководствуясь этим документом, Николаю Леонтьевичу по-прежнему обязаны оказывать всяческую поддержку все военные и гражданские органы Советской власти. То есть при наличии подобного документа Белово, не сильно кривя душой, можно обвинить в сотрудничестве с ЧК и сделать одним из руководителей городского большевистского подполья. И хотя власть Советов в Новоелизаветинске свергнута - документ своей силы не утратил. Говоря иными словами, руководствуясь им, директор «Публички» вполне может отдать приказ любому из подпольщиков совершить какое-либо преступление, направленное против законной власти. И подпольщик, по сути, не имеет права отказать.
За меньшее деяние отправляли в контрразведку для пристрастного и подробнейшего допроса, а некоторых расстреливали на месте.
Более того, окажись на месте Северианова офицер самопровозглашенной «дикой» контрразведки «отряда особого назначения» ротмистра Баранцева, исполненный ненависти к красным вершитель судеб «казачьей контрразведывательно-охранной части» атамана Зубатова, либо представитель «военно-регистрационного бюро» штаба генерала Воскобойникова, участь Николая Леонтьевича Белово была бы весьма незавидной и, прямо говоря, дрянной.
Правильно используя факт наличия чекистской охранной грамоты, можно было запугать Белово до трепетного ужаса, до икоты и тогда «колоть» его, как гнилой орех. Вертеть, трепать, выворачивать наизнанку, выпытывая даже то, что Николай Леонтьевич и сам запамятовал. Однако Северианову был весьма симпатичен эксцентричный директор «Публички», да и, положа руку на сердце, штабс-капитан изрядно сомневался, что большевики-подпольщики прибегнут к помощи Белово. А если подобное и произойдёт, скажем, где-то в помещении музея скрывается Троянов, то Николай Леонтьевич просто не сможет вести себя с такой непринуждённой лёгкостью и беззаботностью перед офицером контрразведки.
- Что ж, Николай Леонтьевич, возможно, Вы правы. Я пообщался со многими жителями вашего замечательного города и заметил одну весьма занятную картину. Смотрите сами: на первый взгляд, все недовольны Советской властью, все приветствуют возвращение прежних порядков, все весьма пренебрежительно и с большим негодованием отзываются о большевиках... И в то же время все искренне восхищаются одной и той же личностью. Даже самые ярые противники признают его человеком порядочным и достойным неприятелем. Вы, думаю, догадались, о ком я говорю.
- Да уж невелика загадка, Николай Васильевич. Троянов?
- Совершенно верно. Почему так?
Николай Леонтьевич Белово на Северианова посмотрел с явным превосходством и даже некоторым снисходительным удивлением. Как можно не замечать очевидного, ответ ясен, на поверхности лежит.
- В сущности, особого секрета здесь нет, господин штабс-капитан. Мы все ненавидим ядовитую змею и восторгаемся грацией льва. Хотя и та и другой весьма опасны для жизни и здоровья. Гадюка жалит неожиданно, исподтишка, да и сам вид её вызывает отвращение, тогда как лев - царь зверей, нападает открыто, не таясь. Собственно, вот и вся тайна. Все эти большевики подобны гадюке, пытающейся вонзить жало вам в ногу. Находясь при власти – они смелы и храбры. Они демонстрируют свою мощь и величие. А в случае опасности – бегут, словно крысы с тонущего корабля. А Троянов защищает этот самый тонущий корабль, даже если его гибель неминуема. Капитан покидает судно последним, либо не покидает вовсе и идёт ко дну вместе с ним. Потому-то Вы разыскиваете именно Троянова…
- Не его лично. Вернее, не только его, всех руководителей ЧК, что могли остаться в городе.
- Он-то точно остался. Я уверен. Проблема не в Троянове, проблема в человеческом отношении. В благоразумии, в конце концов. Троянов - человек, способный по справедливости разобраться в ваших трудностях, способный, не побоясь, решить вашу проблему. Способный оборонять, заслонять собой, отражать всяческие нападки и стоять на страже… Под его защитой чувствуешь себя этаким броненосцем.
- Вы преподносите Троянова, как какого-то былинного богатыря, красного рыцаря. Весьма хороший человек, правда, чекист и идейный враг, а так - очень даже приличный господин, виноват, товарищ.
- Напрасно иронизируете, Николай Васильевич, ибо зрите в самый корень. Скажите, Вы надеетесь отыскать его?
Северианов усмехнулся.
- Обязательно разыщем, Николай Леонтьевич, если, конечно, Троянов не скроется из города.
- И что?
Северианов пожал плечами.
- Останется кто-то один. Либо он, либо я.
Директор «Публички» вздохнул.
- Скажу откровенно, господин штабс-капитан. Вы мне чрезвычайно симпатичны. Честное слово. Но и Троянов тоже. Всё-таки, он весьма и весьма помог мне. Возможно ли сделать так, чтобы остались оба: и Вы, и он?
Северианов отрицательно помотал головой.
- Увы, Николай Леонтьевич, для этого одному из нас следует перекраситься, сменить цвет. Либо Троянову с красного на белый, либо мне, соответственно, с белого на красный. Возможно ли подобное?
- Троянов цвет не сменит, в этом-то уж будьте уверены.
- Я не сомневаюсь. Однако мы отвлеклись. Оставим в покое товарища Троянова, вернёмся к книгам. Хочу поинтересоваться. Я слышал, будто у Вас имеется уникальное издание сэра Брэдли Дэниелса «Самые знаменитые бриллианты в мире. Истинные истории и тайны. Реальность и легенды» с иллюстрациями Клайва Элорди. Это правда?
- От кого слышали? - с тройной подозрительностью прищурился Николай Леонтьевич. Северианов безучастно подал плечами.
- Точно не упомню. Мне кажется, от кого-то из ювелиров.
- Не от кого-то! - победоносно воздел указующий перст вверх Николай Леонтьевич. - А от Семёна Яковлевича. Ливкина.
- Браво, молодой человек! Вы совершенно точно подметили мою мысль. К сожалению, призывом Павла Афанасьевича Фамусова в полной мере собирались воспользоваться большевики. И это несмотря на то, что данный персонаж Грибоедова - реакционер-крепостник, оплот самодержавия, вельможный барин, одним словом, враг победившего пролетариата. Однако этот самый победивший пролетариат рассудил по-иному: мухи отдельно, а котлеты - отдельно. Фамусов враг и реакционер - так в ЧК его, в распыл, а книги - господская утеха, опасное баловство, коим не по пути с мировой революцией. В огонь их, в топку! Барским духом от них пахнет!
Николай Леонтьевич замолчал на короткое мгновение - сделал изрядный глоток чаю и прикончил очередное пирожное.
- У нас ведь как заведено: нужен сейчас – а там не знай нас! Когда революцию зачинали делать - как пролетариат к свержению старого режима призвать? Расклеивать прокламации на стенах да на заборах, либо разбрасывать в толпе? Возможно, разумеется, но в этом присутствует изрядный хаос. Которому нужно и должно придать форму, порядок, систему, сложившуюся норму, если хотите. На заборе воззвание наклеить можно, а брошюру, скажем, уже серьёзно изучать надобно. Рабочий человек либо студент за книгами в читальню ходит. И тогда революционные деятели принялись различными способами доставлять в библиотеки свои брошюры, агитационные листки и прочую «литературу», призывавшую к вооружённой борьбе. Её лишь нужно замаскировать под легальную продукцию. Нейтральное название, невинная обложка, ложное указание на разрешение цензуры – и всё! А внутри – полный букет: и критика существовавшего в России политического устройства, и сообщения о произволе полиции и чиновников, и разжигание вражды между сословиями. А то и чего похуже: пособия по стрельбе, изготовлению бомб, тактике уличных боёв, эпитафии «замученным царизмом товарищам», теоретические обоснования прогрессивности революционных экспроприаций и убийств защитников «царизма, душащего всё передовое». А когда революция победила – спасибо, товарищ, дальше нам с вами не по пути. Мы – сами по себе, вы – как хотите. Был у меня служащий изрядно прогрессивных взглядов. Наше жалование весьма невысокое - вот он и занимался, как выяснилось, нелегальной литературой. При Советах изрядно в гору пошёл, занимал какую-то серьёзную должность.
- И не заступился за Вас? По старой памяти.
- Увы-с! Коротка память человеческая. Знаете, господин штабс-капитан, после смены власти меня поначалу не трогали, и всё шло заведённым порядком. Даже жалование выплатили за три месяца вперёд, чего никогда прежде не бывало. Неприятности начались значительно позже. Новая власть посчитала, что библиотека и музей являются пережитком прошлого и никому не нужной обузой на шее рабочего класса. Победившему пролетариату нужен хлеб, паровозы, металл, нужны заводы и фабрики, а книги - это, как заметил Грибоедовский Скалозуб, - «так, для больших оказий». Министерство народного просвещения Российской империи теперь было подчинено Государственной комиссии по народному просвещению, люди служили те же, что и раньше, только поменялся начальник. Некий товарищ Коробов. Из этих, как бы Вам поточнее охарактеризовать? Который, читая книгу, вдруг восклицает: «Ой! На 23-й странице дырка!» Затем сию страницу переворачивает, смотрит на оборотную сторону и вновь удивляется: «О! И на 24-й тоже». В общем, товарищ Коробов заявил без обиняков: Советской власти пережитки прошлого не нужны! Книги написаны при «проклятом царизме», интересам трудящихся не соответствуют никоим образом, а посему никакой ценности не представляют. Вы можете вообразить подобное? Пушкин, Лермонтов, Достоевский - это хлам, старорежимный мусор, Советской власти совершенно не нужный! Да, так вот, товарищ Коробов утверждал, что если революции потребуется, то новые пролетарские писатели напишут новые книги. Свои, Советские! Которые и будут иметь истинную ценность. В общем,
«Весь мир насилья мы разрушим.
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем, тот станет всем!», - патетически пробаритонировал Николай Леонтьевич, весьма энергично потряхивая суворовской бородкой. - Толстой, Чехов, Некрасов, Ломоносов - это «мир насилья», каково! Я, разумеется, понимаю, раз у товарища Коробова имеется кожаная куртка - зачем ему книги, но...
- И что было дальше?
- Дальше? А дальше представители победившей революции собрались библиотеку жечь да громить. И меня, соответственно, со свету сживать. Собралась изрядная толпа, целый митинг организовался: «Долой пережитки проклятого прошлого!»
- Однако не разгромили?
- Бог миловал - мир не без добрых людей. Иван Николаевич помог. Спас, можно сказать: меня от гибели, а библиотеку от разорения.
- Иван Николаевич? - прищурился Северианов. Он уже предчувствовал, а вернее, знал ответ.
- Да, Троянов. На месте не зашибли, кто-то крикнул: «В чека его надобно, контру!» - схватили и, что называется, за шкирку, как кутёнка нашкодившего, отволокли. Только, по всей видимости, не дожил я свой век до конца, и последний час не пробил - на моё счастье к Троянову попал.
- И?
- Иван Николаевич человек весьма жёсткий, даже можно сказать, жестокий, этакий тиран, выдал моим хулителям на орехи. По первое число. Всё повернулось чудесным образом с головы на ноги. Библиотеку ведь по-всякому понимать можно, под каким углом смотреть. Можно как пережиток прошлого, наследие проклятого царизма. А возможно как народное достояние, собственность Советской республики, на которое несознательный элемент, понимаете ли, покушается. А я её, революционную собственность, значит, защитить пытаюсь. Те уже и не рады вовсе, что меня в ЧК доставили, а Троянов послал к библиотеке своих инквизиторов - те споро порядок навели и книгосжигателей разогнали. Едва до стрельбы не дошло. Троянов - человек весьма прагматичный: ученье - свет, книги несут ученье. А раз книги, а соответственно, и библиотека теперь Советской власти принадлежат, то те, кто на них покушаются - враги. Вот такая простая диалектика.
- И больше Вас не трогали?
- Разумеется. Троянов мне собственноручно охранную грамоту начертать изволил. Вот так-с. Кстати, если Вам любопытственно, могу показать сей образчик чекистского творчества, я его сохранил. Скажу больше: со временем он, безусловно, займёт должное место в экспозиции музея. Наряду с другими бумагами, в изрядной степени характеризующими эпоху.
- Извольте, было бы весьма интересно взглянуть на упомянутый документец.
Николай Леонтьевич с проворной ретивостью засеменил к резному бюро, выдвинул ящичек, покопался в содержимом, поколдовал и извлек из пропитанных пылью глубин сложенный вчетверо лист бумаги.
- Прошу, господин штабс-капитан.
Документ был весьма любопытен. В левом верхнем углу, как и положено, оттиснут штамп Новоелизаветинской Чрезвычайной комиссии, далее отпечатанный на пишущей машинке текст:
«Охранное свидетельство.
Дано сие от Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем гражданину Н.Л. Белово в том, что помещение Новоелизаветинской публичной библиотеки является собственностью Власти рабочих и крестьян, уплотнению, реквизиции и конфискации имущества не подлежит. Всем военным и гражданским учреждениям и лицам вменяется в обязанность оказывать гражданину Н.Л. Белово всемерное содействие при исполнении им служебных обязанностей, а также всестороннюю помощь в охране народного достояния и всяческую поддержку в его сохранности.
Товарищ председателя Новоелизаветинской ЧК Троянов И.Н.»
Внизу листа от руки приписано уверенным размашистым почерком: «Любое посягательство будет рассматриваться как попытка контрреволюционной деятельности и преследоваться по Революционным законам».
- Как Вам? - зарделся от удовольствия Белово. - Не правда ли замечательно, я бы даже сказал, виртуозно. Коротко, понятно, зло! Попробуй, сунься...
- Не могу согласиться с Вами, Николай Леонтьевич. Те, кто попробуют, как Вы изволили выразиться, сунуться, могут просто не уметь читать. Не разуметь грамоте. Тогда как поступить? Троянов же не поставил возле входа в здание публичной библиотеки часового с винтовкой. Или поставил?
Белово сожалеюще вздохнул.
- Вижу, Вы человек в городе новый, господин штабс-капитан, при Советах здесь не жили.
- Увы, - кивнул Северианов. - Каюсь, грешен. Не довелось. Я в Новоелизаветинске недавно.
- Вот именно. Потому не знаете. Скажу откровенно, город наш - всего лишь исполинских размеров деревня, все друг друга знают, все про всех слышали. Одно упоминание фамилии Троянова защищало сие здание значительно надёжнее, нежели часовой с винтовкой.
Северианов отхлебнул чаю, задумался, внимательно рассматривая весьма довольного собой директора «Публички». Николай Леонтьевич гарцевал перед штабс-капитаном совершенно по-гусарски, радуясь, что нашёл в его лице почтительного и благодарного слушателя, что может совершенно спокойно рассказывать ему о сокровенном, хвастаться успехами на ниве просвещения и образования, упуская из виду один малозаметный, но между тем весьма значительный факт. Которым Северианов вполне мог из упоительной эйфории перевести Белово в полнейшее расстройство и огорчительное потрясение, если таковое желание у штабс-капитана появится. Потому что музейным экспонатом охранное свидетельство станет, как изволил заметить Белово, лет через сто, а покуда - это действующий мандат ЧК, исторической и познавательных функций не несущий, зато, руководствуясь этим документом, Николаю Леонтьевичу по-прежнему обязаны оказывать всяческую поддержку все военные и гражданские органы Советской власти. То есть при наличии подобного документа Белово, не сильно кривя душой, можно обвинить в сотрудничестве с ЧК и сделать одним из руководителей городского большевистского подполья. И хотя власть Советов в Новоелизаветинске свергнута - документ своей силы не утратил. Говоря иными словами, руководствуясь им, директор «Публички» вполне может отдать приказ любому из подпольщиков совершить какое-либо преступление, направленное против законной власти. И подпольщик, по сути, не имеет права отказать.
За меньшее деяние отправляли в контрразведку для пристрастного и подробнейшего допроса, а некоторых расстреливали на месте.
Более того, окажись на месте Северианова офицер самопровозглашенной «дикой» контрразведки «отряда особого назначения» ротмистра Баранцева, исполненный ненависти к красным вершитель судеб «казачьей контрразведывательно-охранной части» атамана Зубатова, либо представитель «военно-регистрационного бюро» штаба генерала Воскобойникова, участь Николая Леонтьевича Белово была бы весьма незавидной и, прямо говоря, дрянной.
Правильно используя факт наличия чекистской охранной грамоты, можно было запугать Белово до трепетного ужаса, до икоты и тогда «колоть» его, как гнилой орех. Вертеть, трепать, выворачивать наизнанку, выпытывая даже то, что Николай Леонтьевич и сам запамятовал. Однако Северианову был весьма симпатичен эксцентричный директор «Публички», да и, положа руку на сердце, штабс-капитан изрядно сомневался, что большевики-подпольщики прибегнут к помощи Белово. А если подобное и произойдёт, скажем, где-то в помещении музея скрывается Троянов, то Николай Леонтьевич просто не сможет вести себя с такой непринуждённой лёгкостью и беззаботностью перед офицером контрразведки.
- Что ж, Николай Леонтьевич, возможно, Вы правы. Я пообщался со многими жителями вашего замечательного города и заметил одну весьма занятную картину. Смотрите сами: на первый взгляд, все недовольны Советской властью, все приветствуют возвращение прежних порядков, все весьма пренебрежительно и с большим негодованием отзываются о большевиках... И в то же время все искренне восхищаются одной и той же личностью. Даже самые ярые противники признают его человеком порядочным и достойным неприятелем. Вы, думаю, догадались, о ком я говорю.
- Да уж невелика загадка, Николай Васильевич. Троянов?
- Совершенно верно. Почему так?
Николай Леонтьевич Белово на Северианова посмотрел с явным превосходством и даже некоторым снисходительным удивлением. Как можно не замечать очевидного, ответ ясен, на поверхности лежит.
- В сущности, особого секрета здесь нет, господин штабс-капитан. Мы все ненавидим ядовитую змею и восторгаемся грацией льва. Хотя и та и другой весьма опасны для жизни и здоровья. Гадюка жалит неожиданно, исподтишка, да и сам вид её вызывает отвращение, тогда как лев - царь зверей, нападает открыто, не таясь. Собственно, вот и вся тайна. Все эти большевики подобны гадюке, пытающейся вонзить жало вам в ногу. Находясь при власти – они смелы и храбры. Они демонстрируют свою мощь и величие. А в случае опасности – бегут, словно крысы с тонущего корабля. А Троянов защищает этот самый тонущий корабль, даже если его гибель неминуема. Капитан покидает судно последним, либо не покидает вовсе и идёт ко дну вместе с ним. Потому-то Вы разыскиваете именно Троянова…
- Не его лично. Вернее, не только его, всех руководителей ЧК, что могли остаться в городе.
- Он-то точно остался. Я уверен. Проблема не в Троянове, проблема в человеческом отношении. В благоразумии, в конце концов. Троянов - человек, способный по справедливости разобраться в ваших трудностях, способный, не побоясь, решить вашу проблему. Способный оборонять, заслонять собой, отражать всяческие нападки и стоять на страже… Под его защитой чувствуешь себя этаким броненосцем.
- Вы преподносите Троянова, как какого-то былинного богатыря, красного рыцаря. Весьма хороший человек, правда, чекист и идейный враг, а так - очень даже приличный господин, виноват, товарищ.
- Напрасно иронизируете, Николай Васильевич, ибо зрите в самый корень. Скажите, Вы надеетесь отыскать его?
Северианов усмехнулся.
- Обязательно разыщем, Николай Леонтьевич, если, конечно, Троянов не скроется из города.
- И что?
Северианов пожал плечами.
- Останется кто-то один. Либо он, либо я.
Директор «Публички» вздохнул.
- Скажу откровенно, господин штабс-капитан. Вы мне чрезвычайно симпатичны. Честное слово. Но и Троянов тоже. Всё-таки, он весьма и весьма помог мне. Возможно ли сделать так, чтобы остались оба: и Вы, и он?
Северианов отрицательно помотал головой.
- Увы, Николай Леонтьевич, для этого одному из нас следует перекраситься, сменить цвет. Либо Троянову с красного на белый, либо мне, соответственно, с белого на красный. Возможно ли подобное?
- Троянов цвет не сменит, в этом-то уж будьте уверены.
- Я не сомневаюсь. Однако мы отвлеклись. Оставим в покое товарища Троянова, вернёмся к книгам. Хочу поинтересоваться. Я слышал, будто у Вас имеется уникальное издание сэра Брэдли Дэниелса «Самые знаменитые бриллианты в мире. Истинные истории и тайны. Реальность и легенды» с иллюстрациями Клайва Элорди. Это правда?
- От кого слышали? - с тройной подозрительностью прищурился Николай Леонтьевич. Северианов безучастно подал плечами.
- Точно не упомню. Мне кажется, от кого-то из ювелиров.
- Не от кого-то! - победоносно воздел указующий перст вверх Николай Леонтьевич. - А от Семёна Яковлевича. Ливкина.
