Он не сомневался, что тянет «пустышку», пытается расколоть орех без ядра. Иначе Николай Леонтьевич не плавностью линий и техникой рисования восхищался бы, а назвал изображённого на рисунке человека.
- Возразить не смею, нарисовано действительно здорово. А известен ли Вам данный господин?
Николай Леонтьевич задумчиво теребил мочку правого уха. Штабс-капитан прикрыл глаза, совершенно отрешённо подумал, что очаровательно-специфический аромат библиотеки совершенно невозможно спутать ни с чем. Запах пожелтевших книжных страниц, тронутых, перелистанных множеством человеческих рук, картона, кожи стареющих переплётов, чернил, типографской краски, деревянных ящиков каталога приятным образом возбуждал ноздри. Даже пыль здесь пахла по особенному. Кто-то назвал бы это запахом древности, кто-то – духом истории, ну а кто-то – ароматом грамотности, знаний, открытий. И время в библиотеке идёт решительно иным образом: оно исчезает совершенно незаметно и неуследимо, вроде бы только что коснулся пальцами титульного листа, а взглянул на циферблат часов – и диву дался, куда делся час-другой-третий? Про минуты уж – молчок, минуты в библиотеке пролетают со скоростью патронной ленты в приёмнике пулемёта «Максим».
- Не знаю, господин штабс-капитан, честное слово, - голос директора «Публички» вернул Северианова к реальности. - Занятный персонаж, весьма занятный. Очень даже может быть, что где-либо встречал его, однако вовсе не исключено, что ошибочку даю. Образ как будто знакомый…
- Возможно это кто-то из чекистов? - сделал безуспешный намёк Северианов. - И не обязательно из начальства. Из рядовых сотрудников, допустим, а то и вовсе обслуживающий персонал. Скажем, председателя ЧК возил, других товарищей? Мелькнул перед глазами, обличье зафиксировалось, портрет отпечатался в памяти, а кто и что - не запомнилось. А через день-другой забылось, обстоятельства стёрлись. Лицо в толпе, среди подобных.
Господин Белово продолжал рассматривать портрет, отставил подальше, потом, наоборот, приблизил к глазам.
- Нет, всё-таки очень талантливо нарисовано! А насчёт персонажа скажу следующее: не знаю. Ни утвердительного ответа дать Вам не могу, ни отрицательного. Вы разочарованы? Прошу великодушно извинить, если вдруг вспомню что-либо – обязательно сообщу!
- Что ж, спасибо и на этом, - Северианов поднялся. – Весьма благодарен, Николай Леонтьевич, что смогли уделить время. Надеюсь на Вас!
Казаки атамана Зубатова ворвались на улицу стремительным галопом, мгновенно спешились, изготовившись к захвату. В действие вступал неумолимый закон: успевай, поворачивайся! Ты уже взял инициативу, она в твоих руках, штурмуй злее! Полукругом охватили дом: двое держали под прицелом чердачное окно, пятеро рассредоточились перед фасадом, контролируя стволами карабинов оконные проёмы и дверь, - прикрывали. Остальные бросились вовнутрь.
- Сдавайся, собака красная! Выходи, покалякаем чуток. Погутарим.
В ответ – безмятежная тишь. Вопреки опасениям Тимофеева, сверху не ударил плотный пулемётный огонь, даже револьверных выстрелов не последовало. Вообще, дом выглядел совершенно пустым, словно никого внутри не было. Впрочем, так и оказалось: досмотровая группа, стремительным вихрем вломившаяся в пустые комнаты, обнаружила следы недавнего присутствия, но никого живого. Словно подпольщики сумели вылететь дымом, ускользнуть через печную трубу. Рысью промчавшись по дому и зафиксировав отсутствие искомых товарищей, принялись за более тщательный осмотр. На чердаке пыльно и пусто, сплошная паутина, пока лазали – изрядно изгваздались. На печи никого нет, на полатях, естественно, тоже. Отодвинули заслонку, пошуровали кочергой: трусливый большевик запросто мог внутрь втиснуться, можно представить, там его не найдут. Спрятаться, собственно говоря, негде: убогое жилище исключало наличие множества тайников и, вообще, выглядело нежилым, долгое время пустующим. В одёжном шкафу висела лишь какая-то рвань, в сундуке Троянов также отсутствовал. Урядник Елпидифор Волошко стволом карабина сдвинул грязную холстину, служащую половиком, и сразу обнаружилась крышка подпола. Говорить ничего не надо было: все поняли друг друга мгновенно. Присели на колено, ощетинившись стволами. Волошко резко откинул крышку - и пальцы напряглись на спусковых крючках.
Внизу было темно и тихо. Либо никого, либо Троянов затаился так, что и дышать перестал. Вахмистр Терехов посветил фонариком: пусто. Проще всего было зашвырнуть вниз гранату, однако решили по-другому: Волошко отложил неудобный в тесном пространстве погреба карабин, взвёл курок нагана и, держа револьвер в правой руке, а фонарик в левой, начал осторожно спускаться вниз, готовый мгновенно открыть огонь. Ничего не происходило, никаких злонамеренных действий. Никто не стрелял из темноты, не пытался ухватить казака за сапог. Так что возникал весьма нехороший вопрос: а был ли Троянов сотоварищи вообще? Волошко медленно двинулся вдоль деревянных стеллажей, на которых когда-то, по всей вероятности, хранились соленья-варенья или яблоки, обогнул деревянную бочку, груду пустых ящиков. Пусто!
Что-то было не так, неправильно, несоответствующе фальшиво. Уличный зной, духота сюда не проникали, в погребе ощущалась весьма заметная прохладца, пахло прелью, сыростью. И в то же время Волошко почувствовал лёгкий сквозняк, колыхание воздуха пощекотало лицо. В самом конце стену погреба занавешивала грязная мешковина, урядник вдруг взопрел и едва не выпалил в самый её центр. Совладав с секундным порывом, предусмотрительно отступил в сторону, стволом револьвера резко отдёрнул импровизированную занавеску вбок, посветил фонариком. Есть! Световой луч вырвал из тьмы уходящий вглубь тоннель. Вернее, тоннелем это назвать можно было с изрядной долей преувеличения: лаз, нора, отчаянно узкая и низкая, протиснуться может лишь один человек, да и то, скрючившись в три погибели. А в глубине, в световом пятне фонаря издевательски торчал самодельный плакат-транспарант. Воткнутая в землю палка с прибитой доской, на которой углём выведено кривыми, пьяными буквами: «Даёшь мировую революцию!». Словно в насмешку.
Поручик Лебедев, бывший командир Троянова, великое множество раз твердил подчинённым прописные, с его точки зрения, истины. Которые не абстрактным мыслителем придуманы, а «написаны кровью». «Всегда уважайте своего врага, считайте равным себе, а то и превосходящим вас умением и опытом. До тех пор, пока не убедитесь, что противник ваш мёртв».
И тут бы уряднику задуматься: как ни спешил скрыться Троянов, однако сей поганой надписью доску испохабил и в землю воткнул. На что потратил весьма драгоценные в его пиковом положении секунды. Зачем? Из бахвальства? Из самонадеянной глупости? Чтобы разозлить преследователей? В его положении требовалось изрядно спешить, никоим образом не отвлекаясь на разные глупости.
А он опасностью пренебрёг, транспарантик соорудил и в землю воткнул.
Волошко умел лихо рубить шашкой, виртуозно владел пикой, мог на полном скаку выстрелом из винтовки поразить убегающего неприятеля. В рукопашном бою смело выходил один против трёх. Комиссары всегда боялись лихих казачков, серьёзного противления не оказывали, уж с дрянным-то чекистом, Волошко был уверен, расправится одной левой.
Он и думать позабыл, что Троянов вовсе даже не из коммунистов-теоретиков, интеллигентов-марксистов, умеющих красивые речи о равенстве-братстве с трибун произносить; не из рабочих-крестьян – «гегемона социалистической революции», а бывший армейский разведчик; что на германском фронте «дрянной чекист» пробыл куда дольше урядника, что разыскивают его несколько месяцев совершенно безуспешно…
Когда капитан Марин предлагал Петру Петровичу Никольскому поручить захват Троянова лучшим из казаков атамана Зубатова, он имел в виду именно лучших. То есть, самых опытных, подготовленных, обстрелянных и надёжных. Но, к великому сожалению, лучшие дрались на фронте, на передовой, те же, что оставались в Новоелизаветинске, были, говоря откровенно, не самой высшей пробы. Нет, вовсе не ротозеи, бездельники или трусы, ни в коей мере! Нормальные станичники, лихие рубаки и отменные стрелки, храбрецы и отчаянные сорвиголовы. Но до сей поры активного участия в боевых действиях против регулярной армии не принимавшие и выполнявшие, скорее, полицейские функции. Воевать приходилось с продотрядовцами, комбедами, подразделениями Красной гвардии и прочей вооружённой Совдеповской шушерой. Разумеется, жестоко и самым решительным образом подавлять всяческие большевистские поползновения. Захват чекиста большой сложности не представлял ни под каким видом, они изрядно поднаторели в подобных акциях. Обычно, завидев окружающих строение казаков, комиссар, пачкая со страху исподнее, выбирался через окошко и принимался спешно драпать, словно забыв весьма известную фразу: «пуля догонит». Не догонит, считал он, яростно улепётывая, оставалось лишь точно навести винтовочный ствол на дергающуюся в прицеле спину, плавно потянуть спусковой крючок - и пожалуйте бриться. Либо, пришпорив коня, лихо догнать убегающего и с оттягом рубануть сверху шашкой, развалить, что называется, от плеча до самой задницы. Иногда комиссар начинал в отчаянии, а потому неприцельно, палить из нагана сквозь окно, непонятно на что рассчитывая, пока метко пущенная пуля не ставила точку в его бесполезном противлении. Ну а если сдавался, надеясь сохранить свою никчёмную жизнь - его торжественно вешали в назидание местному населению, дабы впредь неповадно было.
Урядник изрядно разгневался и храбро шагнул в подземный ход, с ненавистью созерцая трояновский плакат, готовясь походя сокрушить его одним ударом… Сапог зацепил тонкую рыболовную леску, натянутую поперёк тоннеля в нескольких вершках от земли. Одним концом леска крепилась к вбитому в грунт деревянному колышку, другим - к вставленной в пустую консервную банку из-под тушеной говядины гранату Миллса с выдернутой из отверстий предохранительного рычага чекой.
На полях германской войны господствовали артиллерия и пулемёты. Поднявшиеся в атаку цепи, как в трясине, отчаянным образом увязали в рядах колючей проволоки, надёжно прикрывающей окопы. Покуда бойцы прогрызались сквозь заграждения «колючки», орудийный и пулемётный огонь укладывал их, словно свежую траву во время сенокоса. Пехотный батальон уничтожался за считанные минуты. Кавалерии в позиционной войне вообще не было места, а минирование проволочных заграждений перед своим передним краем представлялось делом совершенно бесполезным и бессмысленным, и от него с лёгкой душой отказались.
Другое дело, когда разведгруппа поручика Лебедева возвращалась «с той стороны» к своим. Случалось, за ними увязывалась погоня, и весьма часто преследующие германцы буквально наступали на пятки, «висели на загривке», готовые настигнуть, схватить, уничтожить. Оторваться от преследования, сбросить хвост, казалось делом весьма затруднительным, бесконечно сложным, а то и вовсе невозможным, однако только на первый взгляд. Потому что, заминировав за собой пути отхода, разведчики сразу освобождались от назойливого дыхания в затылок и лишь недолго слышали сзади злобную ругань по-немецки, постепенно удаляющуюся и затихающую: германская армия весьма слабо располагала средствами обнаружения мин, а также специалистами по разминированию. Напоровшись на «растяжку», либо наступив на умело заложенный фугас, немцы мгновенно приостанавливали преследование Лебедевских разведчиков, дожидаясь сапёров, либо пытались найти другой путь, в конце концов, теряли темп и всяческий интерес к преследованию. А уж мины Лебедев умел мастерски изготавливать из любого подручного материала и устанавливать совершенно незаметно для сапёрных подразделений противника.
Устройства и приспособления для охоты придуманы весьма давно, задолго до изобретения огнестрельного оружия, и многие остались без изменений на протяжении сотен лет: кулёмы, петли, пасти, силки, самоловы, капканы. В довершение всего, охотники успешно используют самострелы: автономные устройства, не требующие непосредственного присутствия человека и стреляющие в нужный момент без его участия. Достаточно выследить зверя по его тропам, по следам на влажной земле или снегу, затем поперёк тропы натягивается веревка, присоединённая к спусковому крючку ружья, закреплённого на дереве – и пожалуйста, можете отдыхать, самострел сработает без вашего участия. Поручик Лебедев не изобретал велосипеда, изготавливая нечто похожее.
Делать растяжку из гранаты-«бутылки» Рдултовского образца 1914 года, РГ-14 – долго, муторно, при этом гарантии положительного результата весьма ничтожны. Система приведения гранаты в боевое положение сложна и весьма прихотлива, подготовка требует более десятка операций. Взрыватель срабатывает при откидывании в сторону рычага на рукоятке - возни слишком много, а итог непредсказуем. Мало подходит для этих целей и немецкая «колотушка» Stielhandgranate 16 с тёрочным взрывателем: при нерезком рывке за шнур по продольной оси гранаты он не срабатывает. Тёрка изрядно чувствительна к сырости, неизбежной в окопной войне и грязи фронта, а смесевое взрывчатое вещество весьма нестойко и подвержено слёживаемости. Также из-за плохой герметичности корпуса заряд отсыревает, что приводит к внушительному ослаблению действие боеприпаса, а то и вовсе - отказу.
В общем, для растяжки потребен гранатный взрыватель, стопорящийся чекой с кольцом, к которому можно привязать шнур, веревочку, шпагат, леску. У немцев, французов такого просто не было.
Зато он присутствовал на британской гранате Миллса, которой и пользовался поручик Лебедев при изготовлении мин натяжного действия.
Выдернуть предохранительную чеку из отверстий рычага не сведя вместе усики чрезвычайно сложно даже рукой, а уж если попытаться выполнить эту процедуру зубами, то их вполне можно лишиться. Сделано это во избежание случайного выпадения или вытаскивания чеки. Даже после выпрямления усиков шплинт все равно вытаскивается с большим трудом. Потому поручик Лебедев применял более изящный способ. Он брал пустую ёмкость, размерами таковыми, чтобы, когда из гранаты, находящейся в данной ёмкости, будет выдернута предохранительная чека, стенки емкости не позволяли сработать взрывателю. Обычно поручик использовал пустые консервные банки, глиняные кружки, стаканы. Он прочно крепил ёмкость к дереву, ветке или другому подобному стопору. Затем конец растяжки привязывал к гранате так, чтобы это не препятствовало срабатыванию взрывателя, и вставлял гранату в ёмкость. После чего Лебедев натягивал верёвочку на пути противника на высоте щиколотки с небольшой слабиной и второй конец растяжки привязывал к колышку, стволу дерева, кусту. Маскировал устройство и осторожно выдёргивал предохранительную чеку из взрывателя гранаты. Теперь, когда преследователь цеплял верёвочку ногой, граната выпадала из пустой банки, освобождая предохранительный рычаг, который под действием боевой пружины проворачивался вокруг своей оси и отпускал ударник с бойком, каковой, в свою очередь, накалывал капсюль-воспламенитель, поджигавший огнепроводный шнур. Шнур выгорал за пять секунд, после чего срабатывал капсюль-детонатор, что приводило к взрыву заряда гранаты.
- Возразить не смею, нарисовано действительно здорово. А известен ли Вам данный господин?
Николай Леонтьевич задумчиво теребил мочку правого уха. Штабс-капитан прикрыл глаза, совершенно отрешённо подумал, что очаровательно-специфический аромат библиотеки совершенно невозможно спутать ни с чем. Запах пожелтевших книжных страниц, тронутых, перелистанных множеством человеческих рук, картона, кожи стареющих переплётов, чернил, типографской краски, деревянных ящиков каталога приятным образом возбуждал ноздри. Даже пыль здесь пахла по особенному. Кто-то назвал бы это запахом древности, кто-то – духом истории, ну а кто-то – ароматом грамотности, знаний, открытий. И время в библиотеке идёт решительно иным образом: оно исчезает совершенно незаметно и неуследимо, вроде бы только что коснулся пальцами титульного листа, а взглянул на циферблат часов – и диву дался, куда делся час-другой-третий? Про минуты уж – молчок, минуты в библиотеке пролетают со скоростью патронной ленты в приёмнике пулемёта «Максим».
- Не знаю, господин штабс-капитан, честное слово, - голос директора «Публички» вернул Северианова к реальности. - Занятный персонаж, весьма занятный. Очень даже может быть, что где-либо встречал его, однако вовсе не исключено, что ошибочку даю. Образ как будто знакомый…
- Возможно это кто-то из чекистов? - сделал безуспешный намёк Северианов. - И не обязательно из начальства. Из рядовых сотрудников, допустим, а то и вовсе обслуживающий персонал. Скажем, председателя ЧК возил, других товарищей? Мелькнул перед глазами, обличье зафиксировалось, портрет отпечатался в памяти, а кто и что - не запомнилось. А через день-другой забылось, обстоятельства стёрлись. Лицо в толпе, среди подобных.
Господин Белово продолжал рассматривать портрет, отставил подальше, потом, наоборот, приблизил к глазам.
- Нет, всё-таки очень талантливо нарисовано! А насчёт персонажа скажу следующее: не знаю. Ни утвердительного ответа дать Вам не могу, ни отрицательного. Вы разочарованы? Прошу великодушно извинить, если вдруг вспомню что-либо – обязательно сообщу!
- Что ж, спасибо и на этом, - Северианов поднялся. – Весьма благодарен, Николай Леонтьевич, что смогли уделить время. Надеюсь на Вас!
Глава 45
Казаки атамана Зубатова ворвались на улицу стремительным галопом, мгновенно спешились, изготовившись к захвату. В действие вступал неумолимый закон: успевай, поворачивайся! Ты уже взял инициативу, она в твоих руках, штурмуй злее! Полукругом охватили дом: двое держали под прицелом чердачное окно, пятеро рассредоточились перед фасадом, контролируя стволами карабинов оконные проёмы и дверь, - прикрывали. Остальные бросились вовнутрь.
- Сдавайся, собака красная! Выходи, покалякаем чуток. Погутарим.
В ответ – безмятежная тишь. Вопреки опасениям Тимофеева, сверху не ударил плотный пулемётный огонь, даже револьверных выстрелов не последовало. Вообще, дом выглядел совершенно пустым, словно никого внутри не было. Впрочем, так и оказалось: досмотровая группа, стремительным вихрем вломившаяся в пустые комнаты, обнаружила следы недавнего присутствия, но никого живого. Словно подпольщики сумели вылететь дымом, ускользнуть через печную трубу. Рысью промчавшись по дому и зафиксировав отсутствие искомых товарищей, принялись за более тщательный осмотр. На чердаке пыльно и пусто, сплошная паутина, пока лазали – изрядно изгваздались. На печи никого нет, на полатях, естественно, тоже. Отодвинули заслонку, пошуровали кочергой: трусливый большевик запросто мог внутрь втиснуться, можно представить, там его не найдут. Спрятаться, собственно говоря, негде: убогое жилище исключало наличие множества тайников и, вообще, выглядело нежилым, долгое время пустующим. В одёжном шкафу висела лишь какая-то рвань, в сундуке Троянов также отсутствовал. Урядник Елпидифор Волошко стволом карабина сдвинул грязную холстину, служащую половиком, и сразу обнаружилась крышка подпола. Говорить ничего не надо было: все поняли друг друга мгновенно. Присели на колено, ощетинившись стволами. Волошко резко откинул крышку - и пальцы напряглись на спусковых крючках.
Внизу было темно и тихо. Либо никого, либо Троянов затаился так, что и дышать перестал. Вахмистр Терехов посветил фонариком: пусто. Проще всего было зашвырнуть вниз гранату, однако решили по-другому: Волошко отложил неудобный в тесном пространстве погреба карабин, взвёл курок нагана и, держа револьвер в правой руке, а фонарик в левой, начал осторожно спускаться вниз, готовый мгновенно открыть огонь. Ничего не происходило, никаких злонамеренных действий. Никто не стрелял из темноты, не пытался ухватить казака за сапог. Так что возникал весьма нехороший вопрос: а был ли Троянов сотоварищи вообще? Волошко медленно двинулся вдоль деревянных стеллажей, на которых когда-то, по всей вероятности, хранились соленья-варенья или яблоки, обогнул деревянную бочку, груду пустых ящиков. Пусто!
Что-то было не так, неправильно, несоответствующе фальшиво. Уличный зной, духота сюда не проникали, в погребе ощущалась весьма заметная прохладца, пахло прелью, сыростью. И в то же время Волошко почувствовал лёгкий сквозняк, колыхание воздуха пощекотало лицо. В самом конце стену погреба занавешивала грязная мешковина, урядник вдруг взопрел и едва не выпалил в самый её центр. Совладав с секундным порывом, предусмотрительно отступил в сторону, стволом револьвера резко отдёрнул импровизированную занавеску вбок, посветил фонариком. Есть! Световой луч вырвал из тьмы уходящий вглубь тоннель. Вернее, тоннелем это назвать можно было с изрядной долей преувеличения: лаз, нора, отчаянно узкая и низкая, протиснуться может лишь один человек, да и то, скрючившись в три погибели. А в глубине, в световом пятне фонаря издевательски торчал самодельный плакат-транспарант. Воткнутая в землю палка с прибитой доской, на которой углём выведено кривыми, пьяными буквами: «Даёшь мировую революцию!». Словно в насмешку.
Поручик Лебедев, бывший командир Троянова, великое множество раз твердил подчинённым прописные, с его точки зрения, истины. Которые не абстрактным мыслителем придуманы, а «написаны кровью». «Всегда уважайте своего врага, считайте равным себе, а то и превосходящим вас умением и опытом. До тех пор, пока не убедитесь, что противник ваш мёртв».
И тут бы уряднику задуматься: как ни спешил скрыться Троянов, однако сей поганой надписью доску испохабил и в землю воткнул. На что потратил весьма драгоценные в его пиковом положении секунды. Зачем? Из бахвальства? Из самонадеянной глупости? Чтобы разозлить преследователей? В его положении требовалось изрядно спешить, никоим образом не отвлекаясь на разные глупости.
А он опасностью пренебрёг, транспарантик соорудил и в землю воткнул.
Волошко умел лихо рубить шашкой, виртуозно владел пикой, мог на полном скаку выстрелом из винтовки поразить убегающего неприятеля. В рукопашном бою смело выходил один против трёх. Комиссары всегда боялись лихих казачков, серьёзного противления не оказывали, уж с дрянным-то чекистом, Волошко был уверен, расправится одной левой.
Он и думать позабыл, что Троянов вовсе даже не из коммунистов-теоретиков, интеллигентов-марксистов, умеющих красивые речи о равенстве-братстве с трибун произносить; не из рабочих-крестьян – «гегемона социалистической революции», а бывший армейский разведчик; что на германском фронте «дрянной чекист» пробыл куда дольше урядника, что разыскивают его несколько месяцев совершенно безуспешно…
Когда капитан Марин предлагал Петру Петровичу Никольскому поручить захват Троянова лучшим из казаков атамана Зубатова, он имел в виду именно лучших. То есть, самых опытных, подготовленных, обстрелянных и надёжных. Но, к великому сожалению, лучшие дрались на фронте, на передовой, те же, что оставались в Новоелизаветинске, были, говоря откровенно, не самой высшей пробы. Нет, вовсе не ротозеи, бездельники или трусы, ни в коей мере! Нормальные станичники, лихие рубаки и отменные стрелки, храбрецы и отчаянные сорвиголовы. Но до сей поры активного участия в боевых действиях против регулярной армии не принимавшие и выполнявшие, скорее, полицейские функции. Воевать приходилось с продотрядовцами, комбедами, подразделениями Красной гвардии и прочей вооружённой Совдеповской шушерой. Разумеется, жестоко и самым решительным образом подавлять всяческие большевистские поползновения. Захват чекиста большой сложности не представлял ни под каким видом, они изрядно поднаторели в подобных акциях. Обычно, завидев окружающих строение казаков, комиссар, пачкая со страху исподнее, выбирался через окошко и принимался спешно драпать, словно забыв весьма известную фразу: «пуля догонит». Не догонит, считал он, яростно улепётывая, оставалось лишь точно навести винтовочный ствол на дергающуюся в прицеле спину, плавно потянуть спусковой крючок - и пожалуйте бриться. Либо, пришпорив коня, лихо догнать убегающего и с оттягом рубануть сверху шашкой, развалить, что называется, от плеча до самой задницы. Иногда комиссар начинал в отчаянии, а потому неприцельно, палить из нагана сквозь окно, непонятно на что рассчитывая, пока метко пущенная пуля не ставила точку в его бесполезном противлении. Ну а если сдавался, надеясь сохранить свою никчёмную жизнь - его торжественно вешали в назидание местному населению, дабы впредь неповадно было.
Урядник изрядно разгневался и храбро шагнул в подземный ход, с ненавистью созерцая трояновский плакат, готовясь походя сокрушить его одним ударом… Сапог зацепил тонкую рыболовную леску, натянутую поперёк тоннеля в нескольких вершках от земли. Одним концом леска крепилась к вбитому в грунт деревянному колышку, другим - к вставленной в пустую консервную банку из-под тушеной говядины гранату Миллса с выдернутой из отверстий предохранительного рычага чекой.
На полях германской войны господствовали артиллерия и пулемёты. Поднявшиеся в атаку цепи, как в трясине, отчаянным образом увязали в рядах колючей проволоки, надёжно прикрывающей окопы. Покуда бойцы прогрызались сквозь заграждения «колючки», орудийный и пулемётный огонь укладывал их, словно свежую траву во время сенокоса. Пехотный батальон уничтожался за считанные минуты. Кавалерии в позиционной войне вообще не было места, а минирование проволочных заграждений перед своим передним краем представлялось делом совершенно бесполезным и бессмысленным, и от него с лёгкой душой отказались.
Другое дело, когда разведгруппа поручика Лебедева возвращалась «с той стороны» к своим. Случалось, за ними увязывалась погоня, и весьма часто преследующие германцы буквально наступали на пятки, «висели на загривке», готовые настигнуть, схватить, уничтожить. Оторваться от преследования, сбросить хвост, казалось делом весьма затруднительным, бесконечно сложным, а то и вовсе невозможным, однако только на первый взгляд. Потому что, заминировав за собой пути отхода, разведчики сразу освобождались от назойливого дыхания в затылок и лишь недолго слышали сзади злобную ругань по-немецки, постепенно удаляющуюся и затихающую: германская армия весьма слабо располагала средствами обнаружения мин, а также специалистами по разминированию. Напоровшись на «растяжку», либо наступив на умело заложенный фугас, немцы мгновенно приостанавливали преследование Лебедевских разведчиков, дожидаясь сапёров, либо пытались найти другой путь, в конце концов, теряли темп и всяческий интерес к преследованию. А уж мины Лебедев умел мастерски изготавливать из любого подручного материала и устанавливать совершенно незаметно для сапёрных подразделений противника.
Устройства и приспособления для охоты придуманы весьма давно, задолго до изобретения огнестрельного оружия, и многие остались без изменений на протяжении сотен лет: кулёмы, петли, пасти, силки, самоловы, капканы. В довершение всего, охотники успешно используют самострелы: автономные устройства, не требующие непосредственного присутствия человека и стреляющие в нужный момент без его участия. Достаточно выследить зверя по его тропам, по следам на влажной земле или снегу, затем поперёк тропы натягивается веревка, присоединённая к спусковому крючку ружья, закреплённого на дереве – и пожалуйста, можете отдыхать, самострел сработает без вашего участия. Поручик Лебедев не изобретал велосипеда, изготавливая нечто похожее.
Делать растяжку из гранаты-«бутылки» Рдултовского образца 1914 года, РГ-14 – долго, муторно, при этом гарантии положительного результата весьма ничтожны. Система приведения гранаты в боевое положение сложна и весьма прихотлива, подготовка требует более десятка операций. Взрыватель срабатывает при откидывании в сторону рычага на рукоятке - возни слишком много, а итог непредсказуем. Мало подходит для этих целей и немецкая «колотушка» Stielhandgranate 16 с тёрочным взрывателем: при нерезком рывке за шнур по продольной оси гранаты он не срабатывает. Тёрка изрядно чувствительна к сырости, неизбежной в окопной войне и грязи фронта, а смесевое взрывчатое вещество весьма нестойко и подвержено слёживаемости. Также из-за плохой герметичности корпуса заряд отсыревает, что приводит к внушительному ослаблению действие боеприпаса, а то и вовсе - отказу.
В общем, для растяжки потребен гранатный взрыватель, стопорящийся чекой с кольцом, к которому можно привязать шнур, веревочку, шпагат, леску. У немцев, французов такого просто не было.
Зато он присутствовал на британской гранате Миллса, которой и пользовался поручик Лебедев при изготовлении мин натяжного действия.
Выдернуть предохранительную чеку из отверстий рычага не сведя вместе усики чрезвычайно сложно даже рукой, а уж если попытаться выполнить эту процедуру зубами, то их вполне можно лишиться. Сделано это во избежание случайного выпадения или вытаскивания чеки. Даже после выпрямления усиков шплинт все равно вытаскивается с большим трудом. Потому поручик Лебедев применял более изящный способ. Он брал пустую ёмкость, размерами таковыми, чтобы, когда из гранаты, находящейся в данной ёмкости, будет выдернута предохранительная чека, стенки емкости не позволяли сработать взрывателю. Обычно поручик использовал пустые консервные банки, глиняные кружки, стаканы. Он прочно крепил ёмкость к дереву, ветке или другому подобному стопору. Затем конец растяжки привязывал к гранате так, чтобы это не препятствовало срабатыванию взрывателя, и вставлял гранату в ёмкость. После чего Лебедев натягивал верёвочку на пути противника на высоте щиколотки с небольшой слабиной и второй конец растяжки привязывал к колышку, стволу дерева, кусту. Маскировал устройство и осторожно выдёргивал предохранительную чеку из взрывателя гранаты. Теперь, когда преследователь цеплял верёвочку ногой, граната выпадала из пустой банки, освобождая предохранительный рычаг, который под действием боевой пружины проворачивался вокруг своей оси и отпускал ударник с бойком, каковой, в свою очередь, накалывал капсюль-воспламенитель, поджигавший огнепроводный шнур. Шнур выгорал за пять секунд, после чего срабатывал капсюль-детонатор, что приводило к взрыву заряда гранаты.
