Dreamboat

Вы мне – хорошо, я вам – стократ воздам». Более того, слова у Ерофея Кузьмича никогда не расходились с делом. Он платил весьма высокую зарплату. Он выстроил за свой счёт бараки для жилья, он обустроил роскошную столовую, где кормил заводских совершенно бесплатными обедами. Он отгрохал двухэтажную каменную больницу, где лечиться можно было также бесплатно и даже учредил начальную школу для детей рабочих. Только трудитесь, господа пролетарии, а уж я вас в обиду не дам. «Даёшь стране металл!» Этот лозунг являл собой сущность Головатинского железоделательного завода, гордо висел на его воротах, и, что самое примечательное, после установления Советской власти большевики полностью этот лозунг одобрили и даже сделали своим собственным. Более того, предприятия Ерофея Кузьмича Головатина Советами не были национализированы, и после революции он продолжал оставаться на своём заводе полноправным хозяином. Умер Ерофей Кузьмич совершенно неожиданно, скончался апоплексическим ударом весной 1918 года, и хотя злые языки утверждали, что его «убрали большевики», в это мало кто верил. Похоронная процессия растянулась на полгорода, и самым удивительным, или, напротив, неудивительным, было то, что среди партикулярных платьев служащих, серых курток рабочих и солдатских шинелей встречалось множество комиссарских кожанок. И это вовсе не вызывало какого-либо недоумения или даже оцепенения, никто не восклицал: «глазам не могу поверить». Над могилой прощальное слово сказали и прежний гласный городской думы Заславский, и бывший рабочий Головатинского завода, ныне член Губкома РКП(б) Морковин, причём по содержанию речи их не сильно различались.
        Советскую власть Иван Михайлович Микулин всерьёз не воспринял: на Руси всегда бунтуют, только долго ли длятся эти бунты? Вернутся доблестные защитники и разгонят всю эту голоштанную диктатуру пролетариата в один момент, словно сор выметут. Только совершенно напрасно он так думал: вчерашние холопы, а нынешние комиссары припомнили всё сполна. В Новоелизаветинской ЧК, «руководствуясь революционным сознанием и совестью», с Иваном Михайловичем обошлись круто, так что господину Микулину в полной мере пришлось «лететь, кряхтеть и радоваться...»
        Для того чтобы превратить человека из «весьма почтеннейших и состоятельных жителей Новоелизаветинска», чванливого господина с брезгливым взглядом и сытым, вельможно колышущимся брюшком в трясущуюся развалину, боящуюся тележного скрипа, как оказывается, требуется совершенно немного. Сущие пустяки. Отобрать магазины, национализировать фарфоровый завод, из ресторана «Тривия» сотворить пролетарскую столовую, переселить из собственного роскошного особняка в подвал, выгрести во время обысков всё мало-мальски ценное и некоторое время подержать в камере Новоелизаветинской ЧК. И пожалуйте результат: столп общества, богатейший господин Микулин являл собой в нынешний момент совершеннейшее ничтожество.
        Роскошный особняк господина Микулина, двухэтажный каменный дворец, утопавший в великолепии и надменно-показной роскоши, не сильно церемонясь, заняли анархисты. На втором этаже в бывшем кабинете владельца заседал штаб, внизу расположились бойцы отряда «Чёрная смерть». После падения в Новоелизаветинске Советской власти дом возвращать не торопились: он весьма приглянулся интендантской службе генерала Воскобойникова. Всяческое уважение и почтение разлетелись мыльным пузырём. От господина Микулина отвернулись бывшие друзья, до того клявшиеся в вечном братстве и товарищеских отношениях. Его умудрились ограбить собственные приказчики. Его бросили на произвол судьбы, и падение большевистского режима не помогло Ивану Михайловичу восстановить былую мощь. Трепыхайся как хочешь, помогать и поддерживать никто не станет.
        Фарфоровый заводик вернули, однако предприятие оказалось разграбленным до последнего гвоздика, к тому же здание сильно пострадало во время уличных боёв и требовало изрядного ремонта. Иван Михайлович переселился из подвала в заводские апартаменты, в свой бывший кабинет, по существу отвратительный, но, как бы то ни было, получше и почище подвала, где, не смотря на дневную жару и зной, всегда сыро и весьма прохладно. Затхлый дух, спёртая гнилая атмосфера, передвигающиеся с вальяжной ленью тараканы - всё это мало способствовало жизнерадостному мироощущению и оптимизму. Бр-р-р, вспомнить жутко! - истерично передёргивал плечами бывший почтеннейший промышленник и торговец. Серые, с осыпавшейся штукатуркой стены. Жалобно скрипящие половые доски. Паутина трещин. Грубая солдатская кровать, колченогий стол и такие же стулья.
        Сейчас господин Микулин напоминал поеденную изрядно оголодавшей молью шубу. Осунувшееся лицо, грандиозные мешки под глубоко ввалившимися глазами - щёлочками, дрожащие руки, неуверенные движения. Брюшко исчезло совершенно, господин Микулин сделался фигурой подобным струне, и некогда шикарный французский костюм болтался на нём словно на огородном пугале. О былом великолепии напоминали разве что щедро развешенные по стенам фотографические карточки: были когда-то и мы рысаками. Господин Микулин с сиятельной улыбкой снисходительно пожимает руку городскому голове Михаилу Васильевичу Ободзинскому. Господин Микулин с видом никак не меньше властелина вселенной, в роскошном фраке с юной женой-красавицей. Они же в ложе Новоелизаветинского драматического театра. Господин Микулин среди влиятельнейших и почтенных жителей города. Иван Михайлович на охоте, гордо поставив левый сапог на голову поверженного кабана и мужественно сжав пальцами правой руки приклад немецкого «Зауэра», являет себя фотографу. С точки зрения Северианова, развешанные по стенам карточки оборачивались глупым мазохистским издевательством над самим собой, словно вопия со стен: смотрите, любуйтесь, каким я был, и каким я стал. Живая иллюстрация к словам коммунистического Интернационала, только совершенно наоборот: кто был всем - тот станет никем. Жалкое, выброшенное за борт жизни существо, обглоданный рыбий скелет, сморщенный яблочный огрызок.
        Господин Микулин рассматривал посетителей с весьма растерянным видом, явно не понимая цели их визита. Уже давно Иван Михайлович не ожидал от различных посещений решительно ничего хорошего. И неважно, были ли это сотрудники Новоелизаветинской ЧК или контрразведчики армии генерала Васильева: итог всё равно обещал быть в полной мере одинаковым. Чекисты выгребали ценности на нужды «мировой революции», эти потребуют на интересы армии для скорейшей победы над большевиками. Сами посудите, что ещё могут желать от него господа офицеры? Потому он совершенно не воспринял всерьёз слова Петра Петровича Никольского.
        - Что-с? - переспросил Иван Михайлович, потому что господин подполковник нёс совершеннейшую околесицу.
       - Мы пришли к Вам, уважаемый Иван Михайлович, с целью восстановления попранной справедливости. Хотя бы малой её толики.
        - Не понял-с, - в голосе господина Микулина верноподданнических ноток было слишком много, он рассеянно крутил шеей, переводя весьма глупый взгляд с Никольского на Северианова и обратно. - Что Вы имеете в виду, господа?
        Пётр Петрович с неспешной торжественностью выложил на стол небольшую коробочку, раскрыл, показал Микулину.
        - Знакома ли Вам сия вещица, уважаемый Иван Михайлович?
        Один из бывших «состоятельнейших людей города» нерешительно протянул руку, вопросительно глядя на подполковника. Пётр Петрович поощрительно кивнул.
        - Смелее, Иван Михайлович!
        Микулин взял перстень осторожно, двумя пальцами, подслеповато щурясь, поднёс к глазам, повернул.
        - Так что же?
        - Совершенно верно, господа! Этот перстень мне хорошо знаком: когда-то я подарил сию драгоценность своей супруге, это случилось сразу после венчания, весьма давно.
        - И какова дальнейшая судьба перстня?
        Господин Микулин вздохнул тяжело и вполне искренне.
        - Та же, что и всего остального. Во время обыска его забрали товарищи чекисты, так сказать, на нужды победившего пролетариата. Который желает хлеба, а чтобы оный хлебушек купить, разумеется, нужны средства. Как заявил один из руководителей обыска, мои «побрякушки» пойдут на благое дело. Экспроприация экспроприаторов, так, кажется, он выразился. Грабь награбленное, осуществляй поголовную конфискацию частной собственности, приобретённой за счет эксплуатации трудящихся. Я просил его оставить перстень, он дорог мне как память о женитьбе, память о днях минувшей молодости, память о любви... Но чекист лишь расхохотался и сказал, что память - вещь не материальная, и ностальгировать я совершенно спокойным образом смогу и без этого перстня, - господин Микулин вздохнул. - Возможно, с его точки зрения, он был совершенно прав. У меня тогда конфисковали совершенно всё, подчистую выгребли, словно метлой прошлись.
        Пётр Петрович великодушно закинул голову назад и посмотрел на Ивана Михайловича сверху вниз взглядом довольного победителя.
        - Возможно, это прозвучит весьма патетически, Иван Михайлович, но мы, контрразведка, призваны бороться со всякого вида большевистским произволом. По мере сил, так сказать. И возможностей. Защищать почтенных граждан от всякой красной заразы! - подполковник смотрелся этаким исполином, памятником торжествующей Фемиды и, вероятно, весьма нравился самому себе в данный момент. - Всему в этом мире приходит конец, и беззаконию тоже. Большевиков мы изгнали из города, теперь исправляем все их гнусности, выкорчёвываем, так сказать, скверну. Это так, к слову. Теперь ближе к делу: извольте великодушно принять обратно Вашу драгоценность. Изъятую у Вас в своё время совершенно незаконным образом.
        - То есть как? - опешил господин Микулин. - В каком смысле?
        - Да в самом что ни на есть прямом, многоуважаемый Иван Михайлович, в самом прямом. Чекисты забрали, мы - возвращаем. По-моему, именно так и должно быть, Вы не находите?
        - То есть Вы хотите сказать, что сейчас я совершенно свободно смогу забрать сей предмет? - продолжал не верить Микулин.
        - А для чего, в таком случае, мы пришли к Вам? - сделал непонимающее лицо Пётр Петрович. - Вернуть отобранное: в этом и состоит одна из задач контрразведки, нет? Или Вы полагали: что с возу упало - то пропало?
        Иван Михайлович Микулин старательно закивал головой.
        - Честно говоря, я именно так и полагал, господа! Что случилось - того не миновать! Поначалу я пытался протестовать, сопротивлялся, однако, в конце концов, смирился. Плетью обуха не перешибёшь.
        - И не надо! - сказал Пётр Петрович. - Зачем же плетью обух? Во всём должна присутствовать гармония и порядок. Потому берите Вашу вещь и скажите спасибо господину штабс-капитану: это целиком его заслуга в отыскании сего великолепия.
        - Господа! - Иван Михайлович Микулин задыхался полуобморочно-счастливо. - Господа, что ж это получается? Выходит, прежний порядок, порушенный большевиками, начинает восстанавливаться. Медленно, но верно?
        - Совершеннейшая правда!
        - То есть, скоро я смогу получить обратно всё отобранное красными? А как скоро?
        Северианов припомнил характеристику Ивана Михайловича, данную ювелиром Ливкиным: «господин Микулин человек не просто прижимистый, а форменный скряга». «Весьма почтеннейший и состоятельный житель города Новоелизаветинска» наливался важностью на глазах, смотрел на офицеров весьма вожделеющим взглядом.
        - Насчёт того, как скоро, сказать определённо не могу, но можете не сомневаться, все получат сполна! – сурово сообщил Пётр Петрович, и не совсем понятно было, что подполковник имеет в виду, потому фраза получилась весьма двусмысленной и даже немного угрожающей. - Пока что возвращаем то, что смогли отыскать.
        Торжественно-ликующе вспыхнул магний фотографического аппарата: завтра в «Новоелизаветинском вестнике» появится статейка с иллюстрациями: Пётр Петрович Никольский вручает найденную драгоценность законному владельцу. С соответствующими комментариями, разумеется.
        - Много ли ценностей у Вас конфисковали чекисты? – спросил Северианов. – Я имею в виду ювелирные изделия. Всяческие украшения, золото, бриллианты.
        - Всё, что было. Всё, накопленное за многие годы.
        - Список конфискованного можете сделать? На тот случай, если где-нибудь всплывёт что-либо из Ваших ценностей. Нам весьма необходимо для розыска.
        Глаза господина Микулина жадно расширились, хищный аппетит преобразил пухлое лицо, сменив гримасу подавленной покорности на совершенно волчий оскал. Иван Михайлович вельможно вздёрнул подбородок, так что короткая борода вздыбилась колом, судорожно заходил вверх-вниз заострённый кадык. Униженно-просительный фальцет сменился сановным басом.
        - Список давно готов. Я с нетерпением ожидаю, когда кто-либо сподобится забрать его. Могу принести в сей же момент.
        - Будьте так любезны, - кивнул Северианов, обменявшись с Петром Петровичем многозначительным взглядом. Подполковник Никольский спрятал улыбку, поднялся, грациозно-величественным движение одёрнул китель.
        - Приношу свои извинения, Иван Михайлович, к великому сожалению должен откланяться: дела! Список передайте штабс-капитану, возможно, у него возникнут какие-либо вопросы – ответьте на них. Это, кстати, в Ваших же интересах. Честь имею! – Никольский резко наклонил подбородок вниз, круто развернулся и вышел. Его миссия, как он посчитал, закончена.
        Северианов внимательно прочитал список, кивнул господину Микулину, сложил бумагу вчетверо и убрал в карман кителя. На все сто процентов штабс-капитан не был уверен, но, возможно, несколько предметов из списка он вынул из тайника Житина.
        - Благодарю, Иван Михайлович. Соблаговолите ответить на некоторые вопросы, после чего я также позволю себе откланяться.
        - Спрашивайте, - господин Микулин жадно облизнул пересохшие губы и посмотрел Северианову в глаза долгим изучающе-пытливым взглядом.
        - Я в городе недавно, многого и многих совершенно не знаю. Да говоря по чести, ничего не знаю. Вы же – почтенный новоелизаветинец, старожил, должны ведать всё про всех.
        - Точно так-с, - с довольным высокомерием городового кивнул почтенный новоелизаветинец.
        - Иван Михайлович, почему Вы заказывали драгоценный перстень именно у Ливкина? Есть какие-либо причины? Или просто так, у первого подвернувшегося?
        В прежние времена господин Микулин лишь снисходительно бы улыбнулся и проговорил с вельможной надменностью, если бы вообще удостоил вниманием какую-то мелкую рыбёшку, штабс-капитанишку, однако эти прежние времена давно миновали, потому ответил Иван Михайлович без промедления и с изрядным волнением в голосе.
        - Что Вы, как можно вкладывать капитал в непроверенное дело! Я всегда должен быть уверен, что вложенное обернётся изрядной прибылью, а не будет пущено на ветер. Потому Ливкина и выбрал: личность известная, не абы кто.
        - То есть он лучший, другие не устраивают? Или иная причина?
        Господин Микулин медлил, обдумывая ответ. Несложная гамма эмоций, отразившихся на его лице, были понятны Северианову, штабс-капитан даже слегка смутился, словно бы его уличили в умышленном подсматривании. Он вновь вспомнил характеристику, данную Ливкиным: «Господин Микулин человек не просто прижимистый, а форменный скряга». Хотел одновременно и дорогую красивую вещь получить, и деньги на её изготовлении сэкономить, хоть копеечку сберечь, грошик выгадать.