Как ни кичился Иван Михайлович, не выставлял напоказ свою значимость, однако в Новоелизаветинске были люди значительно богаче и могущественней его. И вовсе не у всех большевики национализировали предприятия и произвели обыски. Тот же Кондратий Ефремович Благолепов, построивший для своих рабочих столовую, двухклассную школу с 5-летним сроком обучения для их детей, проведший в бараки электрическое освещение и с завидной регулярностью выдававший получку каждую субботу, можно сказать, остался при своих: не дошли до него руки у Советской власти. Точно таким же образом обстояли дела и у Ерофея Кузьмича Головатина. Господин Микулин пострадал одним из первых, хотя, по правде говоря, не таким уж и лакомым куском являлся он для представителей победившего пролетариата. Что это, случайность? Может быть, личные счёты? Месть? Или большевики руководствовались правилом: кто больше и сильнее эксплуатировал трудящихся, кровопийца, шкуродёр, живоглот - того первого под раздачу? Спрашивать бесполезно: господин Микулин себя явно не считал угнетателем, наоборот, богатырём мнил, целую теорию вывел о собственном праве на богатство. Кто более прыткий, загребущий, бессовестный - тот и на коне. Тот прав - у кого больше прав...
А возможно, кому-то было весьма выгодно полное разорение Ивана Михайловича Микулина? Устранение конкурента руками Новоелизаветинских чекистов?
- Опишите людей, производивших у Вас обыск и конфискацию, будьте любезны.
- Я уже говорил.
- Пожалуйста, подробнее.
- Подробнее? Подождите, сейчас постараюсь упомнить.
Когда к нему явились конфисковывать имущество, господин Микулин встал в позу и свысока заявил представителям Советской власти тем по-барски пренебрежительным тоном, каким привык разговаривать с чернью в присные славные времена: «Вы кто такие? А полномочия у вас есть? От этого, как его, от Совдепа? Так сходите, возьмите необходимые документы, составьте комиссию из трёх человек и потом уж разговаривать будем». Оробевшие представители растерянно похлопали глазами и поспешили испариться под хохот и победное улюлюканье Ивана Михайловича. Только веселился почтенный новоелизаветинец весьма недолго и совершенно напрасно: представители вернулись. Только теперь уже вместе с чекистами, а также всеми надлежащими бумагами и полномочиями. И отнюдь не с добрыми намерениями, а, напротив, готовые примерно наказать кровососа-эксплуататора и явного контрика.
- Особенно Санька усердствовал, так и пыхал злобой, мерзавец!
- Санька?
- Так точно! Официантишка бывший из моей ресторации.
Северианов почувствовал: вот она, госпожа Удача!
- Как фамилия Санькина?
- Да что Вы, господин штабс-капитан, неужели Вы думаете, что я запомню фамилию какого-то официантишки?
- Официантишки, возможно, нет, а вот представителя Новоелизаветинской ЧК, думаю, очень даже запомнили, или я ошибаюсь?
Господин Микулин задумался. Признался нехотя.
- Я был изрядно рассержен, господин штабс-капитан. Не запоминал. Мимо ушей пропустил. Что-то такое, простое, русское. Э-э-э...
Северианов ждал. «Почтенный житель города» скривился, лоб избороздили богатырские морщины, борозды и складочки, выдающие интенсивный умственный процесс. Господин Микулин с рьяным усердием рылся в памяти.
- Нет, не вспомню. Давно дело было.
- И фамилия обидчика в голове не отложилась? - тон Северианова, казалось, не изменился, однако почтенному новоелизаветинцу вдруг сделалось весьма неуютно, словно отличнику гимназисту, получившему «неуд».
- Грешен, господин штабс-капитан, весьма грешен. Память совсем дырявая стала.
Однако контрразведчик проявил настойчивость:
- Ордынский, Житин, Башилин, Оленецкий, Троянов, Костромин?
- Костромин! - лоб Ивана Михайловича блаженно разгладился, «почтенный житель города» даже позволил себе радостную лакейскую улыбку.
- Уверены?
- Да, да, господин штабс-капитан, теперь совершенно уверен!
- Ну допустим. Как Вы можете охарактеризовать Костромина?
Правый угол губ господина Микулина брезгливо поднялся вверх, сморщив щёку.
- Штафирка, нерадивый официантишка. Прослужил, кажется, недолго, пришлось вышвырнуть: изрядно ленив и нерасторопен оказался, совершенно мух не ловил.
- И всё?
- А что ещё? Я его почти и не знал. Вы поймите: где обитаю я, и где трепыхается он, между нами - пропасть. Такой копошащейся массы - прорва, многих не то что в лицо, фамилии-то не знаешь. Работники. Муравьи, отребье, чернь, сброд. Быдло, одним словом! У меня их раньше-то знаете сколько пыхтело...
- Допустим, работника своего Вы действительно не помните. Но в роли чекиста запомнить должны были!
- Склизкий, отвратительный тип. От горшка - два вершка, маленький, чернявый с противным горбатым носом. Говорит быстро-быстро, словно швейная машина стрекочет.
- Взгляните, - Северианов выложил на стол фотографическую карточку Житина, найденную в тайнике у Авдотьи Терентьевны и рисовальный портрет неизвестного, выполненный художником Лаврухиным. - Может быть, узнаете кого?
Господин Микулин поначалу взглянул с интересом, взял в руки, повертел, щуря глаза, но тут же равнодушно отбросил.
- Нет, господин штабс-капитан, не узнаю никого.
А вот это было странно. Весьма странно. Допустим, субъекта, нарисованного Лаврухиным, господин Микулин никогда не видел, но председателя Новоелизаветинской чрезвычайной комиссии Житина?..
Ювелир Ливкин говорил, что господина Микулина взяли одним из первых сразу после установления большевистских порядков, когда ЧК руководил Ордынский, а не Житин. Обыск производил Костромин, драгоценности конфисковывал он же... А бриллиант оказался в тайнике Житина. Который ещё власти, полномочий главного городского чекиста не имел. Интересно...
- А председателя Новоелизаветинской ЧК Житина Вы видели когда-нибудь? Знали его?
- Слышать - слышал, господин штабс-капитан, а лично лицезреть не довелось.
- Понятно, - кивнул Северианов. Взял в руки рисовальный портрет, уточнил:
- Вы уверены, что это не Костромин?
Господин Микулин даже обиделся.
- Никоим образом, совершенно не похож, даже отдалённо. Тут - мужчина солидный изображён, а Костромин - мелочь, шавка.
Золото обладает одной интересной особенностью: оно совершенно незаметно и с лёгкостью прилипает к рукам. Мировая революция, равенство всех трудящихся – это, разумеется, превосходно, однако когда в руки сама собой попадает некая изящная вещица, вроде перстня господина Микулина, весьма трудно удержаться от того, чтобы не положить его в собственный карман. Грабь награбленное, экспроприируй экспроприаторов, так кажется говорят большевики…
Кто такой Костромин, что о нём известно? Да в сущности, ничего. Кроме того, что конфискованное им ювелирное изделие оказалось у Житина. Каким образом? Перстень не внесли в протокол обыска? В опись изъятого? Присвоили понравившуюся драгоценную вещицу? Любопытно, весьма любопытно. Северианов скривился, словно надкусил кислое незрелое яблоко. Житин, Башилин, Оленецкий, Костромин... Аферисты в кожанках, чекисты-коммунисты! Из тех, что запросто скоммуниздят всё, что плохо лежит. Чёрт возьми, неудивительно, что из всей этой шайки-братии разыскивают только Троянова, а остальные интересуют контрразведку постольку-поскольку, в зависимости от обстоятельств.
- Иван Михайлович, как Вы думаете, почему Вами ЧК занялось в первую очередь? Ни Анфилатовым, Батинцевым, Толстихиным, либо Окорочковым, а именно Вами? Были какие-либо причины? Вы кому-то перешли дорогу? Или...
Господин Микулин изобразил на лице сильную зубную боль, штабс-капитану даже показалось, что из глаз почтенного новоелизаветинца немедленно выкатится изрядная слеза.
- Я думаю, Костромин-гадюка счёты сводил. Обиделся, что вышвырнули его за нерадивость.
- Может быть... Однако, я полагаю, не одного Костромина уволили, и не только Вы, нет? Другим тоже несладко приходилось.
- То другим, господин штабс-капитан, а тут обида личная товарища Костромина, кровная. Своя-то рубашка ближе к телу.
Северианов улыбнулся. Cui prodest - ищи того, кому выгодно. Что получает Костромин от ареста и конфискации предприятий Микулина? Чувство выполненного долга, глубокого внутреннего удовлетворения? Возможно, украденный перстенёк? А Советская власть - национализированный фарфоровый заводик, ресторан и несколько магазинов? В результате - заводик в совершеннейшем упадке, ресторан превращён в пролетарскую столовую, опустился до уровня дешёвого кабака. Кто выиграл, Костромин, Башилин, Советская власть? Безусловно, сровняв бывшего хозяина с землёй, чекист Костромин, вероятно, испытал весьма сладкое чувство свершившейся мести и восторжествовавшей справедливости, но... Cui prodest? Кому выгодно?
Северианов представил себе Афоню Петрова, бойца-якута, распутывающего следы диверсионной группы противника в траве по каким-то только ему одному понятным признакам. Для того чтобы избавиться от конкурента, вовсе не обязательно прибегать к услугам профессионального бойца, подобного Афоне или капитану Малинину, вполне достаточно воспользоваться каким-либо обиженным дурачком. Костроминым, например. Шепнуть этак ненавязчиво вскользь: «А помнишь, Саша, как тебя Микулин-то обидел? Вышвырнул на улицу, оставил без средств к существованию, да ещё и понасмехался. Сам-то он до сих пор жирует, кровушку народную посасывает... Неужто спустишь с рук, оставишь всё как есть?» И - пожалуйста: горящий справедливым гневом чекист Костромин бросается вершить справедливость... А справедливость у каждого своя. Одним аршином не отмеришь. Штабс-капитан в упор посмотрел на «почтенного жителя города» так, что тот съёжился, скукожился и даже стал казаться ниже собственного роста. Фарфоровый заводик? Ресторан?
Таким же образом Лука Семёнович Окорочков устроил разорение ресторанного дела господина Толстихина. Только он использовал бандитов Прокофия Диомидовича Дроздова, а кто-то - чекистов. Смысл? Советская власть отрицает частную собственность, предприятие конкурента рано или поздно всё равно будет национализировано. Вот именно, рано или поздно... Ивана Михайловича Микулина - рано, а его конкурента - поздно... А кто у нас конкурент? Кто выиграл от разорения «почтенного новоелизаветинца»? Кто его главный противник по ресторанному делу? Северианов вспомнил недавний визит к Прокофию Ивановичу Лазареву. Трактирщик, затеявший борьбу с Советской властью, изрядно прогорел, Иван Михайлович Микулин - тоже, а кто в выигрыше? Кто дружен с большевиками и при них изрядно преуспел? Кто расширил своё предприятие и превратил трактир в ресторан, а чекистов кормил бесплатными обедами? Петр Сидорович Чеводаев, с новой властью не конфликтовавший, напротив, всячески её представителям угождавший, прислуживающий и даже лакействующий. И могущий между делом напомнить сотруднику Новоелизаветинской ЧК Костромину от кого тот пострадал... Красиво, ничего не скажешь! Пожалуй, стоит заглянуть в заведение Петра Сидоровича. Пообедать...
Если бы некий абстрактный путешественник, искатель всяческих приключений, странствователь-исследователь вздумал для расширения кругозора совершить скромный, но весьма познавательный вояж по Новоелизаветинску, то выйдя с Царицынского вокзала и миновав базарный гвалт извозчиков, стремящихся едва ли не в рукопашной отхватить клиента пожирнее да посолидней, он попадал на булыжную мостовую Губернаторской улицы, плавно поднимающуюся вверх, в самый центр города, к Елизаветинской площади. Впрочем, тяготящийся парадным лоском и помпезностью внешних фасадов и не жалеющий глянцевого блеска собственных ботинок путешественник волен избрать иной путь: пройти немного вперёд вдоль железнодорожных путей, миновать по широкой, изрядно натоптанной тропе узкую лесополосу и очутиться на пыльной набережной реки Вори. Воздух здесь всегда влажный, сырой, пахнет осокой, рыбой, бледно-зеленоватой ряской и прибрежными травами. В этом месте путешественник рискует оказаться в положении витязя на распутье: справа его хищно поджидает армейский патруль, а слева расположилась «Дубравушка», миниатюрный готический замок, она же - заведение со столичными претензиями, экзотическая смесь шикарного ресторана с грошовой рюмочной.
В Российской Империи всегда питали изрядную слабость к чревоугодничеству, то есть любили отобедать, откушать, а то и просто пожрать. На любой вкус, потому что предпочтения и толщина кошелька у всех разные. Один гороховым киселём давится, другой лакомится разваренной щековиной, а третьему подавай осетрины с хреном, тушёного в сметане рябчика с брусничным вареньем, жареного поросёнка с хрумтящей корочкой, и гурьевскую кашу с грецкими орехами.
Более полувека назад помещица Мария Людвиговна Лунина затеяла строить в этом месте дачу. Получилась совершенно волшебного вида избушка, сочетавшая в себе принципы городского строительства с фольклорными и сказочными мотивами, черты средневекового готического замка и боярских хором, асимметричность и разновысотность, непропорционально большую крышу и весьма искусную стилизацию цветами, резными карнизами и витиеватыми оградками, так что от здания неуловимо веяло чем-то загадочным и даже слегка таинственным. Немудрено, что увидев подобное чудо, Василий Васильевич Горнин буквально влюбился в него.
К тому времени избушка, романтически именовавшаяся среди местных как «Дача Луниной», давно лишилась прежних хозяев, и сейчас здесь располагался отвратительно-жалкий трактир для извозчиков. На грязном тёмно-коричневом с ржавым оттенком фасаде горделиво красовалась не менее грязная жирно-сальная вывеска: «Дубравушка». Во дворе у яслей фыркали, меланхолично жевали овёс лошади, а внутри заведения было казарменно мрачно и уныло, клубился зловонный аромат лошадиного пота, старого прелого навоза, немытых тел, гнилой одежды, табака, мерзкой сивухи и кислой капусты. При входе посетителей встречал буфетчик, держа в каждой руке по бутылке водки, наливая одновременно две рюмки. Закусывали тут же, не снимая верхнего платья, и так же, не раздеваясь, спали.
Немудрено, что увидев подобную мерзость, Василий Васильевич Горнин, совершенно очарованный великолепными архитектурными формами «Дачи Луниной», немедленно загорелся идеей, решив во что бы то ни стало облагородить его, преобразить мерзкий извозчичий трактир и вернуть черты былого благородства.
Сказано-сделано! Близко познакомившись с супругой городского головы Михаила Васильевича Ободзинского Елизаветой Вениаминовной и заручившись всяческой поддержкой властей предержащих, Василий Васильевич буквально за гроши выкупил трактир и приступил к исполнению задуманного.
Прозанимавшись всю предыдущую жизнь рестораторством в столице, к перестройке здания господин Горнин подошёл весьма обстоятельно и с немалой столичной любовью и терпением. Словно из милой дурнушки ослепительно-роскошную принцессу создавал, подобно скульптору ваял из грубого камня утончённую грацию.
Первым делом вышвырнул прочь провонявшие кислыми щами, горохом, пережаренной рыбой, самоварной гарью и конским навозом трактирные внутренности, обновил и перестроил залы, прямую лестницу в кабинеты второго этажа заменил винтовой с коваными перилами, поставил сцену для музыкантов с роялем.
А возможно, кому-то было весьма выгодно полное разорение Ивана Михайловича Микулина? Устранение конкурента руками Новоелизаветинских чекистов?
- Опишите людей, производивших у Вас обыск и конфискацию, будьте любезны.
- Я уже говорил.
- Пожалуйста, подробнее.
- Подробнее? Подождите, сейчас постараюсь упомнить.
Когда к нему явились конфисковывать имущество, господин Микулин встал в позу и свысока заявил представителям Советской власти тем по-барски пренебрежительным тоном, каким привык разговаривать с чернью в присные славные времена: «Вы кто такие? А полномочия у вас есть? От этого, как его, от Совдепа? Так сходите, возьмите необходимые документы, составьте комиссию из трёх человек и потом уж разговаривать будем». Оробевшие представители растерянно похлопали глазами и поспешили испариться под хохот и победное улюлюканье Ивана Михайловича. Только веселился почтенный новоелизаветинец весьма недолго и совершенно напрасно: представители вернулись. Только теперь уже вместе с чекистами, а также всеми надлежащими бумагами и полномочиями. И отнюдь не с добрыми намерениями, а, напротив, готовые примерно наказать кровососа-эксплуататора и явного контрика.
- Особенно Санька усердствовал, так и пыхал злобой, мерзавец!
- Санька?
- Так точно! Официантишка бывший из моей ресторации.
Северианов почувствовал: вот она, госпожа Удача!
- Как фамилия Санькина?
- Да что Вы, господин штабс-капитан, неужели Вы думаете, что я запомню фамилию какого-то официантишки?
- Официантишки, возможно, нет, а вот представителя Новоелизаветинской ЧК, думаю, очень даже запомнили, или я ошибаюсь?
Господин Микулин задумался. Признался нехотя.
- Я был изрядно рассержен, господин штабс-капитан. Не запоминал. Мимо ушей пропустил. Что-то такое, простое, русское. Э-э-э...
Северианов ждал. «Почтенный житель города» скривился, лоб избороздили богатырские морщины, борозды и складочки, выдающие интенсивный умственный процесс. Господин Микулин с рьяным усердием рылся в памяти.
- Нет, не вспомню. Давно дело было.
- И фамилия обидчика в голове не отложилась? - тон Северианова, казалось, не изменился, однако почтенному новоелизаветинцу вдруг сделалось весьма неуютно, словно отличнику гимназисту, получившему «неуд».
- Грешен, господин штабс-капитан, весьма грешен. Память совсем дырявая стала.
Однако контрразведчик проявил настойчивость:
- Ордынский, Житин, Башилин, Оленецкий, Троянов, Костромин?
- Костромин! - лоб Ивана Михайловича блаженно разгладился, «почтенный житель города» даже позволил себе радостную лакейскую улыбку.
- Уверены?
- Да, да, господин штабс-капитан, теперь совершенно уверен!
- Ну допустим. Как Вы можете охарактеризовать Костромина?
Правый угол губ господина Микулина брезгливо поднялся вверх, сморщив щёку.
- Штафирка, нерадивый официантишка. Прослужил, кажется, недолго, пришлось вышвырнуть: изрядно ленив и нерасторопен оказался, совершенно мух не ловил.
- И всё?
- А что ещё? Я его почти и не знал. Вы поймите: где обитаю я, и где трепыхается он, между нами - пропасть. Такой копошащейся массы - прорва, многих не то что в лицо, фамилии-то не знаешь. Работники. Муравьи, отребье, чернь, сброд. Быдло, одним словом! У меня их раньше-то знаете сколько пыхтело...
- Допустим, работника своего Вы действительно не помните. Но в роли чекиста запомнить должны были!
- Склизкий, отвратительный тип. От горшка - два вершка, маленький, чернявый с противным горбатым носом. Говорит быстро-быстро, словно швейная машина стрекочет.
- Взгляните, - Северианов выложил на стол фотографическую карточку Житина, найденную в тайнике у Авдотьи Терентьевны и рисовальный портрет неизвестного, выполненный художником Лаврухиным. - Может быть, узнаете кого?
Господин Микулин поначалу взглянул с интересом, взял в руки, повертел, щуря глаза, но тут же равнодушно отбросил.
- Нет, господин штабс-капитан, не узнаю никого.
А вот это было странно. Весьма странно. Допустим, субъекта, нарисованного Лаврухиным, господин Микулин никогда не видел, но председателя Новоелизаветинской чрезвычайной комиссии Житина?..
Ювелир Ливкин говорил, что господина Микулина взяли одним из первых сразу после установления большевистских порядков, когда ЧК руководил Ордынский, а не Житин. Обыск производил Костромин, драгоценности конфисковывал он же... А бриллиант оказался в тайнике Житина. Который ещё власти, полномочий главного городского чекиста не имел. Интересно...
- А председателя Новоелизаветинской ЧК Житина Вы видели когда-нибудь? Знали его?
- Слышать - слышал, господин штабс-капитан, а лично лицезреть не довелось.
- Понятно, - кивнул Северианов. Взял в руки рисовальный портрет, уточнил:
- Вы уверены, что это не Костромин?
Господин Микулин даже обиделся.
- Никоим образом, совершенно не похож, даже отдалённо. Тут - мужчина солидный изображён, а Костромин - мелочь, шавка.
Золото обладает одной интересной особенностью: оно совершенно незаметно и с лёгкостью прилипает к рукам. Мировая революция, равенство всех трудящихся – это, разумеется, превосходно, однако когда в руки сама собой попадает некая изящная вещица, вроде перстня господина Микулина, весьма трудно удержаться от того, чтобы не положить его в собственный карман. Грабь награбленное, экспроприируй экспроприаторов, так кажется говорят большевики…
Кто такой Костромин, что о нём известно? Да в сущности, ничего. Кроме того, что конфискованное им ювелирное изделие оказалось у Житина. Каким образом? Перстень не внесли в протокол обыска? В опись изъятого? Присвоили понравившуюся драгоценную вещицу? Любопытно, весьма любопытно. Северианов скривился, словно надкусил кислое незрелое яблоко. Житин, Башилин, Оленецкий, Костромин... Аферисты в кожанках, чекисты-коммунисты! Из тех, что запросто скоммуниздят всё, что плохо лежит. Чёрт возьми, неудивительно, что из всей этой шайки-братии разыскивают только Троянова, а остальные интересуют контрразведку постольку-поскольку, в зависимости от обстоятельств.
- Иван Михайлович, как Вы думаете, почему Вами ЧК занялось в первую очередь? Ни Анфилатовым, Батинцевым, Толстихиным, либо Окорочковым, а именно Вами? Были какие-либо причины? Вы кому-то перешли дорогу? Или...
Господин Микулин изобразил на лице сильную зубную боль, штабс-капитану даже показалось, что из глаз почтенного новоелизаветинца немедленно выкатится изрядная слеза.
- Я думаю, Костромин-гадюка счёты сводил. Обиделся, что вышвырнули его за нерадивость.
- Может быть... Однако, я полагаю, не одного Костромина уволили, и не только Вы, нет? Другим тоже несладко приходилось.
- То другим, господин штабс-капитан, а тут обида личная товарища Костромина, кровная. Своя-то рубашка ближе к телу.
Северианов улыбнулся. Cui prodest - ищи того, кому выгодно. Что получает Костромин от ареста и конфискации предприятий Микулина? Чувство выполненного долга, глубокого внутреннего удовлетворения? Возможно, украденный перстенёк? А Советская власть - национализированный фарфоровый заводик, ресторан и несколько магазинов? В результате - заводик в совершеннейшем упадке, ресторан превращён в пролетарскую столовую, опустился до уровня дешёвого кабака. Кто выиграл, Костромин, Башилин, Советская власть? Безусловно, сровняв бывшего хозяина с землёй, чекист Костромин, вероятно, испытал весьма сладкое чувство свершившейся мести и восторжествовавшей справедливости, но... Cui prodest? Кому выгодно?
Северианов представил себе Афоню Петрова, бойца-якута, распутывающего следы диверсионной группы противника в траве по каким-то только ему одному понятным признакам. Для того чтобы избавиться от конкурента, вовсе не обязательно прибегать к услугам профессионального бойца, подобного Афоне или капитану Малинину, вполне достаточно воспользоваться каким-либо обиженным дурачком. Костроминым, например. Шепнуть этак ненавязчиво вскользь: «А помнишь, Саша, как тебя Микулин-то обидел? Вышвырнул на улицу, оставил без средств к существованию, да ещё и понасмехался. Сам-то он до сих пор жирует, кровушку народную посасывает... Неужто спустишь с рук, оставишь всё как есть?» И - пожалуйста: горящий справедливым гневом чекист Костромин бросается вершить справедливость... А справедливость у каждого своя. Одним аршином не отмеришь. Штабс-капитан в упор посмотрел на «почтенного жителя города» так, что тот съёжился, скукожился и даже стал казаться ниже собственного роста. Фарфоровый заводик? Ресторан?
Таким же образом Лука Семёнович Окорочков устроил разорение ресторанного дела господина Толстихина. Только он использовал бандитов Прокофия Диомидовича Дроздова, а кто-то - чекистов. Смысл? Советская власть отрицает частную собственность, предприятие конкурента рано или поздно всё равно будет национализировано. Вот именно, рано или поздно... Ивана Михайловича Микулина - рано, а его конкурента - поздно... А кто у нас конкурент? Кто выиграл от разорения «почтенного новоелизаветинца»? Кто его главный противник по ресторанному делу? Северианов вспомнил недавний визит к Прокофию Ивановичу Лазареву. Трактирщик, затеявший борьбу с Советской властью, изрядно прогорел, Иван Михайлович Микулин - тоже, а кто в выигрыше? Кто дружен с большевиками и при них изрядно преуспел? Кто расширил своё предприятие и превратил трактир в ресторан, а чекистов кормил бесплатными обедами? Петр Сидорович Чеводаев, с новой властью не конфликтовавший, напротив, всячески её представителям угождавший, прислуживающий и даже лакействующий. И могущий между делом напомнить сотруднику Новоелизаветинской ЧК Костромину от кого тот пострадал... Красиво, ничего не скажешь! Пожалуй, стоит заглянуть в заведение Петра Сидоровича. Пообедать...
Глава 51
Если бы некий абстрактный путешественник, искатель всяческих приключений, странствователь-исследователь вздумал для расширения кругозора совершить скромный, но весьма познавательный вояж по Новоелизаветинску, то выйдя с Царицынского вокзала и миновав базарный гвалт извозчиков, стремящихся едва ли не в рукопашной отхватить клиента пожирнее да посолидней, он попадал на булыжную мостовую Губернаторской улицы, плавно поднимающуюся вверх, в самый центр города, к Елизаветинской площади. Впрочем, тяготящийся парадным лоском и помпезностью внешних фасадов и не жалеющий глянцевого блеска собственных ботинок путешественник волен избрать иной путь: пройти немного вперёд вдоль железнодорожных путей, миновать по широкой, изрядно натоптанной тропе узкую лесополосу и очутиться на пыльной набережной реки Вори. Воздух здесь всегда влажный, сырой, пахнет осокой, рыбой, бледно-зеленоватой ряской и прибрежными травами. В этом месте путешественник рискует оказаться в положении витязя на распутье: справа его хищно поджидает армейский патруль, а слева расположилась «Дубравушка», миниатюрный готический замок, она же - заведение со столичными претензиями, экзотическая смесь шикарного ресторана с грошовой рюмочной.
В Российской Империи всегда питали изрядную слабость к чревоугодничеству, то есть любили отобедать, откушать, а то и просто пожрать. На любой вкус, потому что предпочтения и толщина кошелька у всех разные. Один гороховым киселём давится, другой лакомится разваренной щековиной, а третьему подавай осетрины с хреном, тушёного в сметане рябчика с брусничным вареньем, жареного поросёнка с хрумтящей корочкой, и гурьевскую кашу с грецкими орехами.
Более полувека назад помещица Мария Людвиговна Лунина затеяла строить в этом месте дачу. Получилась совершенно волшебного вида избушка, сочетавшая в себе принципы городского строительства с фольклорными и сказочными мотивами, черты средневекового готического замка и боярских хором, асимметричность и разновысотность, непропорционально большую крышу и весьма искусную стилизацию цветами, резными карнизами и витиеватыми оградками, так что от здания неуловимо веяло чем-то загадочным и даже слегка таинственным. Немудрено, что увидев подобное чудо, Василий Васильевич Горнин буквально влюбился в него.
К тому времени избушка, романтически именовавшаяся среди местных как «Дача Луниной», давно лишилась прежних хозяев, и сейчас здесь располагался отвратительно-жалкий трактир для извозчиков. На грязном тёмно-коричневом с ржавым оттенком фасаде горделиво красовалась не менее грязная жирно-сальная вывеска: «Дубравушка». Во дворе у яслей фыркали, меланхолично жевали овёс лошади, а внутри заведения было казарменно мрачно и уныло, клубился зловонный аромат лошадиного пота, старого прелого навоза, немытых тел, гнилой одежды, табака, мерзкой сивухи и кислой капусты. При входе посетителей встречал буфетчик, держа в каждой руке по бутылке водки, наливая одновременно две рюмки. Закусывали тут же, не снимая верхнего платья, и так же, не раздеваясь, спали.
Немудрено, что увидев подобную мерзость, Василий Васильевич Горнин, совершенно очарованный великолепными архитектурными формами «Дачи Луниной», немедленно загорелся идеей, решив во что бы то ни стало облагородить его, преобразить мерзкий извозчичий трактир и вернуть черты былого благородства.
Сказано-сделано! Близко познакомившись с супругой городского головы Михаила Васильевича Ободзинского Елизаветой Вениаминовной и заручившись всяческой поддержкой властей предержащих, Василий Васильевич буквально за гроши выкупил трактир и приступил к исполнению задуманного.
Прозанимавшись всю предыдущую жизнь рестораторством в столице, к перестройке здания господин Горнин подошёл весьма обстоятельно и с немалой столичной любовью и терпением. Словно из милой дурнушки ослепительно-роскошную принцессу создавал, подобно скульптору ваял из грубого камня утончённую грацию.
Первым делом вышвырнул прочь провонявшие кислыми щами, горохом, пережаренной рыбой, самоварной гарью и конским навозом трактирные внутренности, обновил и перестроил залы, прямую лестницу в кабинеты второго этажа заменил винтовой с коваными перилами, поставил сцену для музыкантов с роялем.
