В воскресенье магазины строительных и хозяйственных товаров не работали. Выяснится вдруг, что кисть нужна или, например, растворитель для краски – всё, отдыхай, жди понедельника. Всё срочное, что планировал купить в субботу, успелось до обеда. Болт принял душ и надушился. Душ и надушился! Надел свежевыглаженные брюки, ослепительно-голубую сорочку и начищенные чёрные туфли. Подмигнув своему, похорошевшему в сравнении с утренним, отражению в зеркале, отправился искать двадцать второй дом по улице Металлургов.
Пошёл пешком. По дороге купил кремовый торт и бутылку болгарского коньяка «Плиска». А вот цветы пришлось поискать. Попадались только гвоздики, а хотелось роз, желательно нейтрально белых.
Нужный дом был быстро найден, он оказался родными братом Тихонова, но на два подъезда длиннее. Оставалось только пройти вдоль него по двору. Новые туфли слегка жали. Болт присел на скамейку возле урны у первого от дороги подъезда и пальцем помассировал мысок.
«Совсем не сосёт под ложечкой, и сердце не замирает, – думал он, – разве можно с таким настроем идти на свидание с девушкой! Может вернуться? Коньяк в любом случае не пропадёт, торт съестся... Но уже куплены цветы!»
Болт посмотрел на урну, сваренную в виде пингвина с открытым клювом и окрашенную для убедительности в чёрный и белый цвета. – «Выкинуть их, и все дела!»
В этот момент открылось кухонное окно в квартире на первом этаже.
– Здравствуй, Тихон! Почему не заходишь? С мыслями собираешься?
– Вроде того, – ухмыльнулся Болт. – Здравствуй! Шнурок вот развязался. Так ты здесь живёшь?
– Да, вот прямо здесь и живу.
– А я думал, что нумерация оттуда, и это последний подъезд.
– Нет, это первый. Последний там, где мусорка.
– Странно. А у меня там первый.
С порога Болта облаял пёс средних размеров неведомой породы. Чёрный, в меру кудлатый зверь с белой манишкой и в носочках самозабвенно лаял на гостя, задирая пасть к потолку. При этом он активно вилял хвостом.
– Не бойся, он не цапнет, территорию охраняет. Фу, Тоша, фу!
– Я не боюсь, просто трезво опасаюсь.
– Есть хочешь? Пельмени сварить?
– Да я, вроде, не голодный. А вот попить бы не отказался.
Болт достал из сумки коньяк и поднял его над головой, держа за горлышко. Тошка, молча проверявший свежесть носков Тихона, отскочил и снова забрехал.
– Аккуратнее, собака ещё к тебе не привыкла! Не нужно руками махать.
– Да я не…
– Ты поднял руку, он подумал – ты замахнулся.
– Защитник!
– Конечно!
Выпили три раза по трети рюмки-маломерки. Торт решили пока не трогать, оставили к чаю, закусывали шоколадом.
– Ну, так что, стричься надумал?
– Да. Надо быть опрятным, мне на работу устраиваться.
– Опрятным нужно быть всегда.
– Это да, – согласился Болт.
Он оглядывал обстановку на кухне, пока Антонина рассказывала, какие варианты стрижек с ним могут произойти в ближайшие минуты. Кухня была без излишеств. Никаких рушников, скалок и декоративных досок с нарисованными Кижами. Для его роз нашлась правильная, стильная, вся такая каплевидная ваза. Шкафы над разделочным столом по дизайну не фабричные, явно ручной работы. И всюду чисто. Оказывается, это заметно, когда на двери холодильника, вокруг ручек выдвижных ящиков и на клавише выключателя нет сальных следов. Болта удивила эта идеальная, даже запредельная чистота. Она почему-то не складывалась в его голове с полученными накануне впечатлениями.
Вечер наедине прошёл образцово-показательно. В своё время удачно вошёл и оставшийся коньяк под пельмени, и тортик под чаёк. Пахли и улыбались розочки, и благоухала хозяйка. После стрижки, воспользовавшись технологическим перерывом, необходимым для закрепления акцентирующего пигмента, Тоня приняла душ. Из ванной она вернулась в облаке травяных запахов и в одном прозрачном пеньюаре.
– Ну, вот, славно! Минут через пять можно будет помыть голову и нанести кондиционер, – запустив пальцы обеих рук в слегка оскудевшую Тихонову шевелюру, она села ему на колени и слегка поёрзала, пробуждая мужское начало...
Сейчас было бы уместно описать бурный секс, разбросанное по полу нижнее бельё, сломанный диван и разбитую в порыве страсти фамильную фарфоровую статуэтку. Возможно, всё так и было. А может и не так. Во всяком случае, собака не лаяла и соседи снизу по батареям не стучали – первый этаж имеет свои преимущества.
Лето пришло и пролетело очень быстро.
Тихон, дождавшись результатов медкомиссии, легко, буквально одним днём, устроился на работу – решил пока попреподавать немецкий в пединституте. В тот же день для солидности купил себе очки с минимальными диоптриями. Без них, ему казалось, был похож на десятиклассника.
На кафедре пообещали, но не успели выдать учебные планы. Ректор, выполняя спущенную из горкома директиву, сразу отправил его на все три смены в пионерлагерь, где катастрофически не хватало мужчин. Стало понятно, почему на собеседовании задавались вопросы о наличии малолетних детей, престарелых родителей и домашних животных.
В лагере Болт пользовался авторитетом у детей и спросом у женщин. Начитан, воспитан, языкам обучен. Сольфеджио в своё время на пятёрку сдано. Всегда при себе обойма анекдотов, как газыри у горца – на любую компанию и под любую конкретную ситуацию. Фигурой, не обделён – спасибо родителям за гены и спортшколе за мускулатуру. Университет и армия держали в тонусе, простая здоровая пища – опять же плюс к здоровью. Фастфуда и трансгенных жиров в Советском Союзе и в странах Содружества не знали и не культивировали. Мнение общественности – красавчик. Это однажды подтвердилось диспутом женской половины первого отряда. Девчонки во время тихого часа не учли открытых окон и не придали значения тому, что за плотным кустарником акации на поросшем чистотелом и одуванчиками газоне могли загорать вожатые. Это также подтверждал рейтинг кружка обучению игре на шестиструнной гитаре, который вёл Болт. С этим мнением согласилась даже слегка подвыпившая, представьте – такое было возможно, директриса, пригласившая его в разгар второго сезона в день своего рождения на белый танец. Не станем вспоминать здесь её имя, дабы не запятнать репутацию ныне здравствующей и занимающей весьма высокий пост в администрации города, даме. Но тогда, сквозь пары шампанского и под пиццикато ногтями по плечу, ему прямо в ухо так и было сказано: «Тихон, Вы красавчик! Вы не представляете себе, какой Вы красавчик!»
Болт в тот вечер у себя в комнате задвинул шторы и наедине покрутился перед зеркалом, примеряя этот комплимент.
В отличие от детей, для присматривающих за ними, режим лагеря не подразумевал много досуга, правда во время тихого часа и после отбоя удавалось поиграть на гитаре. Но очень тихо, не намного громче комариного писка! Среди вожатых, между прочим, была и будущая жена Тихона. Комнаты их были через стенку и репертуар того сезона она, как позже выяснилось, оценила. В то лето они не обратили друг на друга внимания, практически не общались – Тихону хватало молоденьких вожатых, заходивших послушать его песни, а Марина принимала ухаживания историка своей школы, так и не дождавшегося впоследствии её сначала в Сан-Сет-Хайфе, а затем в Сан-Райс-Майами.
В сентябре, по возвращении из пионерского бдения, Болт сходу приступил к лингвистическому майнд-мэйкингу студентов и сразу осознал в какую агрессивную среду попал. Кипящий уксус! Студентки, составляющие подавляющее большинство в учебных группах будущих учителей, строили ему глазки, интересовались семейным положением, биографией и пристрастиями, писали на доске всякие сальности. Однажды второкурсница Люда Цветкова спросила, как будет по-немецки «Я хочу быть Вашей!» Каково? Оторва молодая!
В другой группе, того же второго курса Лера Саморезова, не позволявшая до того себе каких-то непристойностей или эротических намёков, вдруг встала и попросила Тихона взять её в жёны – прямо так и сказала: «Тихон Вячеславович, женитесь на мне, пожалуйста, я буду Вам хорошей женой, не пожалеете!» Все засмеялись, Тихон опешил, тоже хотел свести к шутке, но Саморезова расплакалась и выбежала в коридор, не закрыв дверь. Эхо транслировало в притихшую аудиторию всхлипывания и стук каблучков по лестнице. Примитивный пружинный доводчик характерным хлопком обозначил закрывшуюся за Лерой альмаматерную дверь. Болт прокашлялся и вернул указательным пальцем тёмно-коричневую роговую оправу очков на место, оставив при этом на ней белое меловое пятно. Группа разразилась советами. Одни порывались догнать Леру, другие считали, что это должен сделать сам Тихон. Некоторые называли Леру дурой и истеричкой, другие были на стороне истерички и как на дурака смотрели на преподавателя. Кто-то из немногочисленных парней проявил своим ироничным замечанием техническую подкованность:
– А чё, прикольно – была Саморезова, стала бы Болтинова! Но теперь ей, похоже, придётся искать Шурупова.
– Шарапова реально найти, Шуруповых не встречал пока.
К такому шквалу внимания Болт готов не был. На парах он стал краснеть, заикался, забывал материал, сбивался с мысли. Девушки выводили его из равновесия. Он, было, даже собрался писать заявление об увольнении. «Пойду к Серёге на завод! – Говорил он себе. – Простым рабочим в бригаду!»
Но один случай разрядил обстановку и значительно понизил женский прессинг. Первокурсница Света однажды на паре, в самый разгар учебного процесса ни с того ни с сего во всеуслышание передала ему привет от Антонины. Тихон, писа?вший в этот момент мелом на доске модальные глаголы, повернулся к аудитории.
– От какой такой Антонины? – громко спросила низким голосом с последнего ряда крупная Анна Шурадейкина.
– От моей сестры, – ответила на изумление Тихона Света, и, повернувшись к Шурадейкиной, добавила, – она дома сидит. Ногу сломала.
– Это она правильно сделала, что сама сломала, нам теперь не надо пачкаться! – уже потише, но достаточно разборчиво схохмила Шурадейкина.
– Так что ей передать? – Света смотрела на преподавателя.
– Передайте, что я завтра зайду. Пирог пусть не печёт, я принесу свой, – нашёлся Тихон.
Болт давно заметил, что у Светы знакомая фамилия – девичья Тони, но счёл это совпадением, мало ли в городе Егоровых.
После четвёртой пары, последней сегодня, Тихон шёл с занятий по институтскому двору.
– Тихон Вячеславович! – догнала его у ворот Света.
– Да, Светлана.
– Вы не обиделись на меня?
– За что? За привет? Нет. Хотя, конечно, можно было бы сделать это в более приватной обстановке.
– А я специально при всех!
– Специально? Зачем?
– Да! Вы ведь не знаете, что о Вас говорят.
– И что плохого обо мне говорят?
– Просто девочки… Ну, обсуждают. Сплетничают, одним словом. Мне стало обидно... За Вас.
– Вы, Светочка, знаете что, Вы не обращайте на них внимания, договорились? Не реагируйте и всё. Вот как я.
– Ага! Не обращайте! Вот девчонки, как раз и говорят, что Вы на них внимания не обращаете! Говорят, значит, Вы – больной.
– Да? Так и говорят?
– Некоторые в этом уверены. А мне это не нравится!
Пять секунд помолчали. Болту было неприятно всё это слушать, в груди почувствовался холодок, передёрнуло плечи. Проглотив комок в горле, он догадался сменить тему:
– Значит, Тоня – это ваша сестра?
– Да, двоюродная. Наши отцы – родные братья.
Потом Светочка стала рассказывать о своём брате, о любимой кошке, которая скоро станет мамой, о маме и папе, которые даже поссорились, когда она выбирала институт. Между прочим, Света очень нравится сыну одного очень большого в городе человека. Они уже два раза ездили к нему на дачу. Там такие продукты были, которых в магазине не бывает.
Болт вдруг сообразил, что за разговором, прошёл уже больше половины пути до дома и, получается, студентка его провожает. По инерции односложно отвечая на вопросы этой простодушной девушки, Тихон просчитывал варианты сворачивания затянувшегося разговора. И самое главное – его терзали сомнения – он пока не решил, что ему более противно – слушать сплетни о себе или сознавать, что они не на пустом месте образовались, что его демонстративно безразличное отношение к женщинам вызывает неприятие и раздражение у общественности. Тот факт, что Тихон не женат был общеизвестен. В глазах окружающих, состоящих на данном этапе его жизни предпочтительно из молоденьких половозрелых, готовых к любви во всех её проявлениях, особей женского пола, жадно поглощающих не только подаваемый с кафедры учебный материал, но и сам портал, через который перекачивается этот материал, в глазах всех студенток, да и некоторых преподавателей, Болт Вячеславович смотрелся тюфяком. Это следовало признать. И с этим требовалось что-то делать! Ну, никто ведь не знал, только этого не хватало, что уже два месяца по вторникам, а иногда и по четвергам, он встречался с Инной. По вторникам у Тихона была одна первая пара, после неё весь день свободен. Четверг – бонусом, как карта ляжет, но в любом случае, после четырнадцати в расписании у него окно до следующего дня. Только внезапное заседание кафедры могло спутать планы на вечер.
Инна не была свободна. Её муж слыл отличным сварщиком, а по совместительству – убеждённым алкоголиком. Пил он много, каждый день, иногда прямо с утра. Раз в год уходил в запои, но при этом в семье и с окружающими был всегда сдержан, в бутылку не лез, просто выпадал из обоймы в трудовом коллективе и исчезал из поля адекватного общения дома. На работе его держали за уникальную виртуозность в профессии и за покладистость, закрывали глаза на пьянки. В семье на этой почве образовался некий вакуум, который, как известно из физики, природа не любит.
Инне тридцать четыре, при этом она оказалась самой возрастной среди персонала пионерлагеря. Заштатную охрану и водителей с экспедиторами в расчёт не берём. Даже директриса – её бывшая сокурсница и подруга по жизни, была на семь месяцев младше. Инна отвечала за хозяйственную часть. А по хозяйству всегда требовалось что-то сгрузить, привинтить или переместить – требовалась мужская сила. Так они и познакомились. На чай Тихона приглашали многие, но опыт в этом вопросе был решающим фактором. Когда после третьей смены на заказном автобусе возвращались в город, Инна попросила Болта помочь донести до дома тяжёлую сумку. В сумке, как потом выяснилось, находился добрый отрез бязи и две, завёрнутые в кумач, трёхлитровые стеклянные банки с зелёной масляной краской. В качестве оплаты этой услуги Болту был предложен стол с закусками, удачно придвинутый к дивану. В какой-то момент на столе материализовалась бутылка креплёного красного кубанского. «Блин, опять вино!» – громко, почти вслух подумал Болт. Его реакцию, невольно отразившуюся мимическим рисунком на лице, уловила хозяйка:
– Или покрепче?
За разговором выяснилось, что сын её тоже был в лагере, но позавчера приезжал муж и забрал его в деревню. Папку всё-таки уволили, но без статьи, по собственному. И это – хороший повод
в оставшуюся от лета неделю поразмышлять о бренности нашего бытия, о неверно трактуемых в нарушение основных прав
Пошёл пешком. По дороге купил кремовый торт и бутылку болгарского коньяка «Плиска». А вот цветы пришлось поискать. Попадались только гвоздики, а хотелось роз, желательно нейтрально белых.
Нужный дом был быстро найден, он оказался родными братом Тихонова, но на два подъезда длиннее. Оставалось только пройти вдоль него по двору. Новые туфли слегка жали. Болт присел на скамейку возле урны у первого от дороги подъезда и пальцем помассировал мысок.
«Совсем не сосёт под ложечкой, и сердце не замирает, – думал он, – разве можно с таким настроем идти на свидание с девушкой! Может вернуться? Коньяк в любом случае не пропадёт, торт съестся... Но уже куплены цветы!»
Болт посмотрел на урну, сваренную в виде пингвина с открытым клювом и окрашенную для убедительности в чёрный и белый цвета. – «Выкинуть их, и все дела!»
В этот момент открылось кухонное окно в квартире на первом этаже.
– Здравствуй, Тихон! Почему не заходишь? С мыслями собираешься?
– Вроде того, – ухмыльнулся Болт. – Здравствуй! Шнурок вот развязался. Так ты здесь живёшь?
– Да, вот прямо здесь и живу.
– А я думал, что нумерация оттуда, и это последний подъезд.
– Нет, это первый. Последний там, где мусорка.
– Странно. А у меня там первый.
С порога Болта облаял пёс средних размеров неведомой породы. Чёрный, в меру кудлатый зверь с белой манишкой и в носочках самозабвенно лаял на гостя, задирая пасть к потолку. При этом он активно вилял хвостом.
– Не бойся, он не цапнет, территорию охраняет. Фу, Тоша, фу!
– Я не боюсь, просто трезво опасаюсь.
– Есть хочешь? Пельмени сварить?
– Да я, вроде, не голодный. А вот попить бы не отказался.
Болт достал из сумки коньяк и поднял его над головой, держа за горлышко. Тошка, молча проверявший свежесть носков Тихона, отскочил и снова забрехал.
– Аккуратнее, собака ещё к тебе не привыкла! Не нужно руками махать.
– Да я не…
– Ты поднял руку, он подумал – ты замахнулся.
– Защитник!
– Конечно!
Выпили три раза по трети рюмки-маломерки. Торт решили пока не трогать, оставили к чаю, закусывали шоколадом.
– Ну, так что, стричься надумал?
– Да. Надо быть опрятным, мне на работу устраиваться.
– Опрятным нужно быть всегда.
– Это да, – согласился Болт.
Он оглядывал обстановку на кухне, пока Антонина рассказывала, какие варианты стрижек с ним могут произойти в ближайшие минуты. Кухня была без излишеств. Никаких рушников, скалок и декоративных досок с нарисованными Кижами. Для его роз нашлась правильная, стильная, вся такая каплевидная ваза. Шкафы над разделочным столом по дизайну не фабричные, явно ручной работы. И всюду чисто. Оказывается, это заметно, когда на двери холодильника, вокруг ручек выдвижных ящиков и на клавише выключателя нет сальных следов. Болта удивила эта идеальная, даже запредельная чистота. Она почему-то не складывалась в его голове с полученными накануне впечатлениями.
Вечер наедине прошёл образцово-показательно. В своё время удачно вошёл и оставшийся коньяк под пельмени, и тортик под чаёк. Пахли и улыбались розочки, и благоухала хозяйка. После стрижки, воспользовавшись технологическим перерывом, необходимым для закрепления акцентирующего пигмента, Тоня приняла душ. Из ванной она вернулась в облаке травяных запахов и в одном прозрачном пеньюаре.
– Ну, вот, славно! Минут через пять можно будет помыть голову и нанести кондиционер, – запустив пальцы обеих рук в слегка оскудевшую Тихонову шевелюру, она села ему на колени и слегка поёрзала, пробуждая мужское начало...
Сейчас было бы уместно описать бурный секс, разбросанное по полу нижнее бельё, сломанный диван и разбитую в порыве страсти фамильную фарфоровую статуэтку. Возможно, всё так и было. А может и не так. Во всяком случае, собака не лаяла и соседи снизу по батареям не стучали – первый этаж имеет свои преимущества.
Глава 14. ШЕЛЬМА
Лето пришло и пролетело очень быстро.
Тихон, дождавшись результатов медкомиссии, легко, буквально одним днём, устроился на работу – решил пока попреподавать немецкий в пединституте. В тот же день для солидности купил себе очки с минимальными диоптриями. Без них, ему казалось, был похож на десятиклассника.
На кафедре пообещали, но не успели выдать учебные планы. Ректор, выполняя спущенную из горкома директиву, сразу отправил его на все три смены в пионерлагерь, где катастрофически не хватало мужчин. Стало понятно, почему на собеседовании задавались вопросы о наличии малолетних детей, престарелых родителей и домашних животных.
В лагере Болт пользовался авторитетом у детей и спросом у женщин. Начитан, воспитан, языкам обучен. Сольфеджио в своё время на пятёрку сдано. Всегда при себе обойма анекдотов, как газыри у горца – на любую компанию и под любую конкретную ситуацию. Фигурой, не обделён – спасибо родителям за гены и спортшколе за мускулатуру. Университет и армия держали в тонусе, простая здоровая пища – опять же плюс к здоровью. Фастфуда и трансгенных жиров в Советском Союзе и в странах Содружества не знали и не культивировали. Мнение общественности – красавчик. Это однажды подтвердилось диспутом женской половины первого отряда. Девчонки во время тихого часа не учли открытых окон и не придали значения тому, что за плотным кустарником акации на поросшем чистотелом и одуванчиками газоне могли загорать вожатые. Это также подтверждал рейтинг кружка обучению игре на шестиструнной гитаре, который вёл Болт. С этим мнением согласилась даже слегка подвыпившая, представьте – такое было возможно, директриса, пригласившая его в разгар второго сезона в день своего рождения на белый танец. Не станем вспоминать здесь её имя, дабы не запятнать репутацию ныне здравствующей и занимающей весьма высокий пост в администрации города, даме. Но тогда, сквозь пары шампанского и под пиццикато ногтями по плечу, ему прямо в ухо так и было сказано: «Тихон, Вы красавчик! Вы не представляете себе, какой Вы красавчик!»
Болт в тот вечер у себя в комнате задвинул шторы и наедине покрутился перед зеркалом, примеряя этот комплимент.
В отличие от детей, для присматривающих за ними, режим лагеря не подразумевал много досуга, правда во время тихого часа и после отбоя удавалось поиграть на гитаре. Но очень тихо, не намного громче комариного писка! Среди вожатых, между прочим, была и будущая жена Тихона. Комнаты их были через стенку и репертуар того сезона она, как позже выяснилось, оценила. В то лето они не обратили друг на друга внимания, практически не общались – Тихону хватало молоденьких вожатых, заходивших послушать его песни, а Марина принимала ухаживания историка своей школы, так и не дождавшегося впоследствии её сначала в Сан-Сет-Хайфе, а затем в Сан-Райс-Майами.
В сентябре, по возвращении из пионерского бдения, Болт сходу приступил к лингвистическому майнд-мэйкингу студентов и сразу осознал в какую агрессивную среду попал. Кипящий уксус! Студентки, составляющие подавляющее большинство в учебных группах будущих учителей, строили ему глазки, интересовались семейным положением, биографией и пристрастиями, писали на доске всякие сальности. Однажды второкурсница Люда Цветкова спросила, как будет по-немецки «Я хочу быть Вашей!» Каково? Оторва молодая!
В другой группе, того же второго курса Лера Саморезова, не позволявшая до того себе каких-то непристойностей или эротических намёков, вдруг встала и попросила Тихона взять её в жёны – прямо так и сказала: «Тихон Вячеславович, женитесь на мне, пожалуйста, я буду Вам хорошей женой, не пожалеете!» Все засмеялись, Тихон опешил, тоже хотел свести к шутке, но Саморезова расплакалась и выбежала в коридор, не закрыв дверь. Эхо транслировало в притихшую аудиторию всхлипывания и стук каблучков по лестнице. Примитивный пружинный доводчик характерным хлопком обозначил закрывшуюся за Лерой альмаматерную дверь. Болт прокашлялся и вернул указательным пальцем тёмно-коричневую роговую оправу очков на место, оставив при этом на ней белое меловое пятно. Группа разразилась советами. Одни порывались догнать Леру, другие считали, что это должен сделать сам Тихон. Некоторые называли Леру дурой и истеричкой, другие были на стороне истерички и как на дурака смотрели на преподавателя. Кто-то из немногочисленных парней проявил своим ироничным замечанием техническую подкованность:
– А чё, прикольно – была Саморезова, стала бы Болтинова! Но теперь ей, похоже, придётся искать Шурупова.
– Шарапова реально найти, Шуруповых не встречал пока.
К такому шквалу внимания Болт готов не был. На парах он стал краснеть, заикался, забывал материал, сбивался с мысли. Девушки выводили его из равновесия. Он, было, даже собрался писать заявление об увольнении. «Пойду к Серёге на завод! – Говорил он себе. – Простым рабочим в бригаду!»
Но один случай разрядил обстановку и значительно понизил женский прессинг. Первокурсница Света однажды на паре, в самый разгар учебного процесса ни с того ни с сего во всеуслышание передала ему привет от Антонины. Тихон, писа?вший в этот момент мелом на доске модальные глаголы, повернулся к аудитории.
– От какой такой Антонины? – громко спросила низким голосом с последнего ряда крупная Анна Шурадейкина.
– От моей сестры, – ответила на изумление Тихона Света, и, повернувшись к Шурадейкиной, добавила, – она дома сидит. Ногу сломала.
– Это она правильно сделала, что сама сломала, нам теперь не надо пачкаться! – уже потише, но достаточно разборчиво схохмила Шурадейкина.
– Так что ей передать? – Света смотрела на преподавателя.
– Передайте, что я завтра зайду. Пирог пусть не печёт, я принесу свой, – нашёлся Тихон.
Болт давно заметил, что у Светы знакомая фамилия – девичья Тони, но счёл это совпадением, мало ли в городе Егоровых.
После четвёртой пары, последней сегодня, Тихон шёл с занятий по институтскому двору.
– Тихон Вячеславович! – догнала его у ворот Света.
– Да, Светлана.
– Вы не обиделись на меня?
– За что? За привет? Нет. Хотя, конечно, можно было бы сделать это в более приватной обстановке.
– А я специально при всех!
– Специально? Зачем?
– Да! Вы ведь не знаете, что о Вас говорят.
– И что плохого обо мне говорят?
– Просто девочки… Ну, обсуждают. Сплетничают, одним словом. Мне стало обидно... За Вас.
– Вы, Светочка, знаете что, Вы не обращайте на них внимания, договорились? Не реагируйте и всё. Вот как я.
– Ага! Не обращайте! Вот девчонки, как раз и говорят, что Вы на них внимания не обращаете! Говорят, значит, Вы – больной.
– Да? Так и говорят?
– Некоторые в этом уверены. А мне это не нравится!
Пять секунд помолчали. Болту было неприятно всё это слушать, в груди почувствовался холодок, передёрнуло плечи. Проглотив комок в горле, он догадался сменить тему:
– Значит, Тоня – это ваша сестра?
– Да, двоюродная. Наши отцы – родные братья.
Потом Светочка стала рассказывать о своём брате, о любимой кошке, которая скоро станет мамой, о маме и папе, которые даже поссорились, когда она выбирала институт. Между прочим, Света очень нравится сыну одного очень большого в городе человека. Они уже два раза ездили к нему на дачу. Там такие продукты были, которых в магазине не бывает.
Болт вдруг сообразил, что за разговором, прошёл уже больше половины пути до дома и, получается, студентка его провожает. По инерции односложно отвечая на вопросы этой простодушной девушки, Тихон просчитывал варианты сворачивания затянувшегося разговора. И самое главное – его терзали сомнения – он пока не решил, что ему более противно – слушать сплетни о себе или сознавать, что они не на пустом месте образовались, что его демонстративно безразличное отношение к женщинам вызывает неприятие и раздражение у общественности. Тот факт, что Тихон не женат был общеизвестен. В глазах окружающих, состоящих на данном этапе его жизни предпочтительно из молоденьких половозрелых, готовых к любви во всех её проявлениях, особей женского пола, жадно поглощающих не только подаваемый с кафедры учебный материал, но и сам портал, через который перекачивается этот материал, в глазах всех студенток, да и некоторых преподавателей, Болт Вячеславович смотрелся тюфяком. Это следовало признать. И с этим требовалось что-то делать! Ну, никто ведь не знал, только этого не хватало, что уже два месяца по вторникам, а иногда и по четвергам, он встречался с Инной. По вторникам у Тихона была одна первая пара, после неё весь день свободен. Четверг – бонусом, как карта ляжет, но в любом случае, после четырнадцати в расписании у него окно до следующего дня. Только внезапное заседание кафедры могло спутать планы на вечер.
Инна не была свободна. Её муж слыл отличным сварщиком, а по совместительству – убеждённым алкоголиком. Пил он много, каждый день, иногда прямо с утра. Раз в год уходил в запои, но при этом в семье и с окружающими был всегда сдержан, в бутылку не лез, просто выпадал из обоймы в трудовом коллективе и исчезал из поля адекватного общения дома. На работе его держали за уникальную виртуозность в профессии и за покладистость, закрывали глаза на пьянки. В семье на этой почве образовался некий вакуум, который, как известно из физики, природа не любит.
Инне тридцать четыре, при этом она оказалась самой возрастной среди персонала пионерлагеря. Заштатную охрану и водителей с экспедиторами в расчёт не берём. Даже директриса – её бывшая сокурсница и подруга по жизни, была на семь месяцев младше. Инна отвечала за хозяйственную часть. А по хозяйству всегда требовалось что-то сгрузить, привинтить или переместить – требовалась мужская сила. Так они и познакомились. На чай Тихона приглашали многие, но опыт в этом вопросе был решающим фактором. Когда после третьей смены на заказном автобусе возвращались в город, Инна попросила Болта помочь донести до дома тяжёлую сумку. В сумке, как потом выяснилось, находился добрый отрез бязи и две, завёрнутые в кумач, трёхлитровые стеклянные банки с зелёной масляной краской. В качестве оплаты этой услуги Болту был предложен стол с закусками, удачно придвинутый к дивану. В какой-то момент на столе материализовалась бутылка креплёного красного кубанского. «Блин, опять вино!» – громко, почти вслух подумал Болт. Его реакцию, невольно отразившуюся мимическим рисунком на лице, уловила хозяйка:
– Или покрепче?
За разговором выяснилось, что сын её тоже был в лагере, но позавчера приезжал муж и забрал его в деревню. Папку всё-таки уволили, но без статьи, по собственному. И это – хороший повод
в оставшуюся от лета неделю поразмышлять о бренности нашего бытия, о неверно трактуемых в нарушение основных прав
