огромные жёлтые таблетки на тарелках из нержавейки? Это же масло! Ура Носову! Ура Советской Армии! Каждому по таблетке, правда что ли? Вот это праздник! Масла так много, что можно три куска хлеба намазать! В детстве пирожные не казались настолько вкусными, как сегодняшний свежий хлеб со сливочной благодатью! Было ещё и яйцо варёное, напророченное «вещим Олегом», по два каждому, и каша, щедро сдобренная жиром. Не завтрак, а пир! И согрелись и наелись и просохли. Сейчас бы на диван, подписку «Техники молодёжи» или «Моделиста-конструктора» полистать. И магнитофон на фоне чтобы играл. «Пинк Флойд» послушать или «Квинов»...
– Выходи строиться!
Выходим. Строимся. Во рту приятный вкус сливочного масла. Вот это армия! Сила!
В училище испокон веку, возможно с первого года его образования, на завтрак тоже давали масло. Я застал его только на первом и втором курсе. Когда перешёл на третий, оно исчезло из рациона. Те же, кто поступил двумя годами позже меня, масла вообще не видели. Наш набор был последним, успевшим на «масленицу», это когда деды салагам – третий курс первому – на сто дней до дембеля отдавали свою пайку масла. Наша масленица не совпадала с языческой и приходилась на конец ноября. Дембель – пятого марта, в день смерти Сталина, минус сто дней.
Масла давали, по экспертной оценке вовлечённых в процесс, по семьдесят пять грамм на стол. Но это по факту, по документам наверняка списывалось вчетверо больше. На мелкой алюминиевой тарелке, похожей на перевёрнутую шляпу «шапокляк», лежал кусок произвольной формы и объёмом максимум в три спичечных коробка. За столом – десять человек. Значит, по семь с половиной граммов каждому. Особо одарённому в геометрии поручалось разметить и нарезать ручкой ложки этот кусок на десять равных частей. И народ отслеживал равномерное распределение лакомства! Не справился - получил отставку в устно-тактильной форме. На следующее утро банкует уже другой. Разметка производилась своей ложкой, поэтому бонусом шло её облизывание… Семь граммов! С половиной! Да хоть десять, но в армии же тридцать!
Любая замкнутая система сильна своими традициями и обязательно маркируется собственной атрибутикой – плащ мушкетёра, стетоскоп терапевта, метла дворника, молоток станционного обходчика. Всегда так было. Лет двести пятьдесят назад, к примеру, заприметил глаз прохожего в толпе чёрный верх султана на кивере, и всё понятно – это улан! Подойди ближе – услышишь бряцание шпор и почувствуешь смесь запахов конского пота и винного перегара. Атрибутика!
В ленинской комнате нашей роты стояло переходящее знамя завоёванное предшественниками. Называлась эта традиция социалистическим соревнованием. Соревновались все и везде, такая была политическая мода. Причём, знамя это «разыгрывалось» не только среди пятнадцати рот нашего училища. За почетное право обладания им сражались на калькуляторах и логарифмических линейках все учебные заведения гражданской авиации, которых в стране тогда было более полутора десятка. И это знамя было у нас! В основном это была заслуга командира нашей роты – хорошего психолога, последовательного поборника дисциплины, и замечательного человека – Ваннадия Ирбисовича Назарова, которого в первом семестре мы застали ещё в звании капитана. Это его знамя! Мы тут вообще ни при чём. Ведь на входе у каждого командира всегда одинаковый среднестатистический материал – сто тридцать разношёрстных выпускников средней школы. Что из них получится на выходе, зависит, конечно, от уровня преподавания, который был на высоте. Но самое главное – от организации процесса, от правильно поставленных и неукоснительно соблюдаемых ориентиров. Мой выпуск, благодаря командиру, не потерял берега и с отменными показателями дошел до государственных экзаменов. Мы разъехались, а знамя осталось на прежнем месте. С него просто пришлось, выражаясь фигурально, стряхнуть пыль.
Отдельно о дисциплине. Возможно со стороны могло показаться, что командир нас загонял, замуштровал. Некоторые злые языки, управляемые неокрепшим умом, называли нашу роту дисбатом. Ерунда всё это! Ничего сверхестественного, выходящего за нормы устава или унижающего достоинство, от нас не требовалось. Ежедневными усилиями командира, его личным примером создавалась здоровая обстановка в отношениях и безукоризненность в быту. Личный состав роты постоянно находился в тонусе, а не дрых на кроватях в ботинках. Не у всех прочих командиров получалось так же, как у нашего, не ослабить на протяжении всего периода обучения требования к порядку в мелочах и в главном. Именно это позволяло нам в полной мере выполнять основную задачу – овладевать профессиональными навыками и при этом оставаться порядочными людьми!
Во, как я ввернул! Получилось несколько пафосно, зато верно.
И время нас рассудило. Не слышал я, а лет прошло уже порядком, чтобы хоть один из моих сорoтников совершил впоследствии какой-либо предосудительный поступок, опозорил себя и нашего воспитателя, кем по сути прежде всего и являлся для нас Назаров. Товарищ наш майор.
Кроме официальных, как то же соцсоревнование – у кого пятёрок больше, были в училище и другие традиции. Например, на сто дней до дембеля было принято брить голову нaлысо. Администрацией эти фокусы, конечно, не приветствовались. Но если год назад, и два года назад, ты видел дедов с белыми, как скорлупа страусиного яйца, черепами, порою с запёкшимися порезами, то куда ж ты денешься! Кстати, третьекурсников у нас дедами называли редко, чаще дембелями. Дембелем становился тот, кто вернулся с последних летних каникул с тремя годичками на рукаве.
А ещё за сто дней до дембеля – окончания училища, по аналогии с армейским вариантом «сто дней до приказа», третий курс отдавал первокурсникам своё маслом – ешьте, мол, щеглы, балдейте и вспоминайте нас добрым словом. Потом приключилась «продовольственная программа», которую проводила в Советском Союзе коммунистическая партия – великая созидательная сила современности, и масло исчезло. Моему набору на третьем курсе нечем было угостить молодых и традиция умерла! А за год до масла исчезла и картошка. Напрочь! Изредка она попадалась в ничтожных количествах в обеденных баландах, имеющих объединительное наименование «первое», и только.
Пока мы были на каникулах после первого курса, произошло форматирование стратегии пищеблока. Рацион изменился, он стал дешевле. Еды хватало, калорийность, видимо, тоже осталась в пределах утверждённых норм, но вкус стал такой, что в рот не вломишь! Следующий раз картошку в столовой мы увидели только полтора года спустя на праздничный обед по случаю окончания училища. Кроме перловых, ячневых и пшённых каш, которые шли гарниром к кускам сала, утопленным в общей массе желеобразного варева, была только капуста. Причём практически каждый день. Глаза бы её не видели, как она надоела!
Суп, состоящий на двадцать девять процентов из капусты и на семьдесят из воды в меню назывался щами. Если в полукубовую кастрюлю бросали три свеклы, щи превращались в борщ. Поджарка на сале в борще тоже присутствовала. Вторым блюдом на обеде зачастую подавали ту же капусту, но уже без воды, в собственном соку. А на третье, как говорил Тарапунька своему русскоязычному партнёру Штепселю, – вода без капусты. Это чисто наша ситуация. Если бы не возможность купить в буфете коржик и сметану, было бы вообще кисло.
Столовая, которая кормила полторы тысячи курсантов не принадлежала училищу. Каким-то непостижимым образом она юридически и хозяйственно подчинялась отделу рабочего снабжения при районной администрации. Поэтому как-либо повлиять на сотрудниц пищеблока, простимулировать их, поощрить или наказать, училищное начальство не могло, да, скорее всего, и не хотело. Ему, начальству, хватало проблем с организацией социальной сферы и учебного процесса. Бани, крыши, канализация, вывоз мусора, текущий ремонт, обмундирование, массовые мероприятия, приуроченные к государственным праздникам или природным катаклизмам, экономическое взаимодействие с заводами-шефами, с подшефными колхозами и многое другое.
А тётушки работали в столовой славно…
Поступившим в училище предписывалось явиться в расположение с двадцать пятого по двадцать восьмое августа. Если я и напутал с цифрами то незначительно. Пусть меня поправят или простят те, кто в теме. Два первых осенних месяца «лысых» держали в карантине – в увольнение не отпускали, в караулы не ставили и к дежурству по столовой не привлекали. Только в наряды по роте ходили. Прежде всего это объяснялось их полным отсутствием в училище. Первого-второго сентября всех первокурсников отвозили в какой-нибудь пионерский лагерь на сбор овощей и чаще всего это были помидоры. «Бугые и кгасные» – говаривал куратор нашего взвода Еревалин, которого сослали в поля вместе с нами. К концу сезона, на излёте периода плодоношения, когда по утрам на ботве уже замечалась изморозь, собирали и зелёные. Для консервирования.
Обратно в училище вернулись в середине октября. А за неделю до очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции – главного политического праздника государства, выдали форму! Брюки, пиджаки, которые в память о прошлом все называли кителями, погоны, шевроны, фуражки, ботинки – всё свежее, новенькое! Урожай-то мы собирали в разношерстных обносках. Помню, что некоторым выдали старые кителя, ещё со стоячим подшиваемым воротом. В них сборщики помидоров походили на массовку съёмок фильма о войне.
В первое увольнение наш взвод водили в театр. Пешком до центра города через всю Оторвановку!
С ноября первокурсники включались в график дежурств по училищу, по столовой, и с периодичностью раз в сорок дней начинали ходить в караул. Когда лысые впрягались, дембеля освобождались от всех дежурств и продолжали ходить только в наряды по своей роте. А с начала госэкзаменов и по роте дневалить приходилось за «дедушек» молодым. Такая вот себе организованная мягкая дедовщина. Но никто не жаловался – в таком графике имелась логика и каждый курсант проходил все эти этапы.
Почему караул выпадал раз в сорок дней? Простая арифметика! К охране училища и к хозяйственным работам привлекались только два из трёх курсов. Второй и третий, а с ноября – первый и второй. На каждом курсе по пять рот. В каждой роте по четыре учебных взвода. Пять рот умножаем на четыре взвода и на два курса, получаем сорок. Поэтому, каждый сороковой день в караул. И каждый сороковой день – дежурство по хозяйству: одни попадают на кухню, другие продолжают учебу в штатном режиме, но если потребуют обстоятельства, то могут привлечь в качестве подсобников на стройку или на погрузку.
Автору однажды посчастливилось в составе дежурного взвода по мере сил помогать припарковывать на учебный аэродром самолёт Туполев-134 приземлившийся у нас на глазах на укатанную пашню и увязший в конце пробега в жирном суглинке. Вытаскивали его трактор Т-150 и два гружёных песком «КАМАЗа», тянувших опоры основных ног шасси. Зрелище! Если дойдёт до публикации, то здесь хорошо бы вставить в качестве иллюстрации фотографию, сделанную в тот день Самариным.
Но вернёмся в столовую, где находилась передовая фронта борьбы за сытую жизнь, обещавшую наступить на следующий день после выполнения продовольственной программы.
В центральных и местных газетах передовицы вещали в те годы о рекордных урожаях, полученных вопреки неблагоприятным погодным условиям. С фотографий смотрели уставшие, порою чумазые, но непременно счастливые лица сельских героев труда, ниже помещался текст, описывающий их немыслимые стахановские выработки по сбору, обмолоту, надоям, приросту и забою. Заводы рапортовали о наращивании объемов и расширении ассортимента выпускаемой сельскохозяйственной техники. Студенческие отряды и профессура научных учреждений десантировались в полях для загона корнеплодов в тару. Вся страна упёрлась пупком в черенок, а харчей становилось всё меньше и меньше!
Однако, некоторые, скажем, несознательные, пессимистически настроенные граждане не рассчитывали на успех программы партии и пытались выполнять основные её постулаты в своей, отдельно взятой, семье. Как это сделать знали работницы училищного пищеблока. Чтоб они были здоровы, если ещё по сю пору живы!
Известно, что для понимания технологического процесса следует проследить за ним несколько циклов, переводя взгляд с одной операции на другую. Полную картину создают фрагменты. Допустим, двухтактный двигатель внутреннего сгорания: впрыск – сжатие – воспламенение – рабочий ход – выхлоп. Или любой жизненный цикл, например, млекопитающего: зачатие – вынашивание – рождение – рост – репродукция – угасание – смерть.
Ровно таким же образом – циклично-фрагментарно постигали мы, вчерашние школьники, механизмы функционирования процессов, обеспечивающих подготовку кадров для гражданской авиации. Ключевой, несомненно, являлась организация питания. Ведь голодное брюхо, как известно, к учению глухо!
Сначала на хозработах ты выгружаешь из рефрижератора массивную освежёванную и обезглавленную бычью тушу и три разделанные свиньи в продсклад. Потом, когда дежуришь по столовой, замечаешь, как чистая, до белизны обглоданная половина скелета этого быка, без единой мясной червоточинки загружается в автоклав на кухне. И, наконец, когда дежуришь на КПП, видишь, как мимо тебя через вертушку вечером проходят тётушки из пищеблока. В каждой руке у них по авоське размером с рюкзак десантного парашюта. – «До свиданья, мальчики!»
А в столовой – баланда со свиной шкурой и вареным салом – кушайте, курсантики, не обляпайтесь!
Тётушки с авоськами! Труженицы! Вот у кого интервью брать нужно было! Мы, воспитанные на гайдаровском тимуровстве, порывались помочь этим сутулящимся от непомерной ноши женщинам:
– Давайте я Вам помогу!
– Спасибо, сынок, они не тяжёлые. Ты иди, занимайся, занимайся.
Знамо дело – не тяжёлые! Мешок цемента становится вдвое легче, если ты прёшь его со стройки домой.
И каждый вечер, включая выходные, вереница тётушек, несла свои авоськи по центральной аллее от столовой, расположенной в центре училища, огибала старый учебный корпус, сооружённый по типовому для начала шестидесятых проекту – со спортзалом на четвёртом этаже, поворачивала к проходной, за забором пересекала улицу Тополёвую и шла в направлении остановки тринадцатого автобуса. Мясо, масло, сахар, все ништяки уезжали в сторону площади Облегчения, в центре которой на массивном, как Гром-камень постаменте, высилась скульптурная композиция в масштабе два к одному – спиной друг к другу стояли пахарь и работница, обороняющиеся от враждебной окружающей действительности подручным шанцевым инструментом – лопатой и рожковым ключом «семьдесят пять на восемьдесят».
С тех пор всякий раз, когда случается наблюдать дорожку мигрирующих муравьёв, я вспоминаю этих тётушек из пищеблока, кормилиц наших. Обглодать тушу быка и пронести мимо нашего рта его самые филейные фрагменты им удавалось быстрее, чем колония муравьёв разбирают до скелета труп голубя. Даже крайне редко случавшийся ливер – туши обычно привозили уже разделанными – уходил за забор. Простите, курсантики, но собак тоже кормить нужно!
Однако, чтобы не заканчивать главу в миноре, следует отметить один позитивный момент. Если ты попал в своё дежурство рабочим по столовой, то в этот вечер и завтра тебя накормят от пуза, причём очень вкусно. Тётушки всё же умели готовить!
– Выходи строиться!
Выходим. Строимся. Во рту приятный вкус сливочного масла. Вот это армия! Сила!
В училище испокон веку, возможно с первого года его образования, на завтрак тоже давали масло. Я застал его только на первом и втором курсе. Когда перешёл на третий, оно исчезло из рациона. Те же, кто поступил двумя годами позже меня, масла вообще не видели. Наш набор был последним, успевшим на «масленицу», это когда деды салагам – третий курс первому – на сто дней до дембеля отдавали свою пайку масла. Наша масленица не совпадала с языческой и приходилась на конец ноября. Дембель – пятого марта, в день смерти Сталина, минус сто дней.
Масла давали, по экспертной оценке вовлечённых в процесс, по семьдесят пять грамм на стол. Но это по факту, по документам наверняка списывалось вчетверо больше. На мелкой алюминиевой тарелке, похожей на перевёрнутую шляпу «шапокляк», лежал кусок произвольной формы и объёмом максимум в три спичечных коробка. За столом – десять человек. Значит, по семь с половиной граммов каждому. Особо одарённому в геометрии поручалось разметить и нарезать ручкой ложки этот кусок на десять равных частей. И народ отслеживал равномерное распределение лакомства! Не справился - получил отставку в устно-тактильной форме. На следующее утро банкует уже другой. Разметка производилась своей ложкой, поэтому бонусом шло её облизывание… Семь граммов! С половиной! Да хоть десять, но в армии же тридцать!
Любая замкнутая система сильна своими традициями и обязательно маркируется собственной атрибутикой – плащ мушкетёра, стетоскоп терапевта, метла дворника, молоток станционного обходчика. Всегда так было. Лет двести пятьдесят назад, к примеру, заприметил глаз прохожего в толпе чёрный верх султана на кивере, и всё понятно – это улан! Подойди ближе – услышишь бряцание шпор и почувствуешь смесь запахов конского пота и винного перегара. Атрибутика!
В ленинской комнате нашей роты стояло переходящее знамя завоёванное предшественниками. Называлась эта традиция социалистическим соревнованием. Соревновались все и везде, такая была политическая мода. Причём, знамя это «разыгрывалось» не только среди пятнадцати рот нашего училища. За почетное право обладания им сражались на калькуляторах и логарифмических линейках все учебные заведения гражданской авиации, которых в стране тогда было более полутора десятка. И это знамя было у нас! В основном это была заслуга командира нашей роты – хорошего психолога, последовательного поборника дисциплины, и замечательного человека – Ваннадия Ирбисовича Назарова, которого в первом семестре мы застали ещё в звании капитана. Это его знамя! Мы тут вообще ни при чём. Ведь на входе у каждого командира всегда одинаковый среднестатистический материал – сто тридцать разношёрстных выпускников средней школы. Что из них получится на выходе, зависит, конечно, от уровня преподавания, который был на высоте. Но самое главное – от организации процесса, от правильно поставленных и неукоснительно соблюдаемых ориентиров. Мой выпуск, благодаря командиру, не потерял берега и с отменными показателями дошел до государственных экзаменов. Мы разъехались, а знамя осталось на прежнем месте. С него просто пришлось, выражаясь фигурально, стряхнуть пыль.
Отдельно о дисциплине. Возможно со стороны могло показаться, что командир нас загонял, замуштровал. Некоторые злые языки, управляемые неокрепшим умом, называли нашу роту дисбатом. Ерунда всё это! Ничего сверхестественного, выходящего за нормы устава или унижающего достоинство, от нас не требовалось. Ежедневными усилиями командира, его личным примером создавалась здоровая обстановка в отношениях и безукоризненность в быту. Личный состав роты постоянно находился в тонусе, а не дрых на кроватях в ботинках. Не у всех прочих командиров получалось так же, как у нашего, не ослабить на протяжении всего периода обучения требования к порядку в мелочах и в главном. Именно это позволяло нам в полной мере выполнять основную задачу – овладевать профессиональными навыками и при этом оставаться порядочными людьми!
Во, как я ввернул! Получилось несколько пафосно, зато верно.
И время нас рассудило. Не слышал я, а лет прошло уже порядком, чтобы хоть один из моих сорoтников совершил впоследствии какой-либо предосудительный поступок, опозорил себя и нашего воспитателя, кем по сути прежде всего и являлся для нас Назаров. Товарищ наш майор.
Кроме официальных, как то же соцсоревнование – у кого пятёрок больше, были в училище и другие традиции. Например, на сто дней до дембеля было принято брить голову нaлысо. Администрацией эти фокусы, конечно, не приветствовались. Но если год назад, и два года назад, ты видел дедов с белыми, как скорлупа страусиного яйца, черепами, порою с запёкшимися порезами, то куда ж ты денешься! Кстати, третьекурсников у нас дедами называли редко, чаще дембелями. Дембелем становился тот, кто вернулся с последних летних каникул с тремя годичками на рукаве.
А ещё за сто дней до дембеля – окончания училища, по аналогии с армейским вариантом «сто дней до приказа», третий курс отдавал первокурсникам своё маслом – ешьте, мол, щеглы, балдейте и вспоминайте нас добрым словом. Потом приключилась «продовольственная программа», которую проводила в Советском Союзе коммунистическая партия – великая созидательная сила современности, и масло исчезло. Моему набору на третьем курсе нечем было угостить молодых и традиция умерла! А за год до масла исчезла и картошка. Напрочь! Изредка она попадалась в ничтожных количествах в обеденных баландах, имеющих объединительное наименование «первое», и только.
Пока мы были на каникулах после первого курса, произошло форматирование стратегии пищеблока. Рацион изменился, он стал дешевле. Еды хватало, калорийность, видимо, тоже осталась в пределах утверждённых норм, но вкус стал такой, что в рот не вломишь! Следующий раз картошку в столовой мы увидели только полтора года спустя на праздничный обед по случаю окончания училища. Кроме перловых, ячневых и пшённых каш, которые шли гарниром к кускам сала, утопленным в общей массе желеобразного варева, была только капуста. Причём практически каждый день. Глаза бы её не видели, как она надоела!
Суп, состоящий на двадцать девять процентов из капусты и на семьдесят из воды в меню назывался щами. Если в полукубовую кастрюлю бросали три свеклы, щи превращались в борщ. Поджарка на сале в борще тоже присутствовала. Вторым блюдом на обеде зачастую подавали ту же капусту, но уже без воды, в собственном соку. А на третье, как говорил Тарапунька своему русскоязычному партнёру Штепселю, – вода без капусты. Это чисто наша ситуация. Если бы не возможность купить в буфете коржик и сметану, было бы вообще кисло.
Столовая, которая кормила полторы тысячи курсантов не принадлежала училищу. Каким-то непостижимым образом она юридически и хозяйственно подчинялась отделу рабочего снабжения при районной администрации. Поэтому как-либо повлиять на сотрудниц пищеблока, простимулировать их, поощрить или наказать, училищное начальство не могло, да, скорее всего, и не хотело. Ему, начальству, хватало проблем с организацией социальной сферы и учебного процесса. Бани, крыши, канализация, вывоз мусора, текущий ремонт, обмундирование, массовые мероприятия, приуроченные к государственным праздникам или природным катаклизмам, экономическое взаимодействие с заводами-шефами, с подшефными колхозами и многое другое.
А тётушки работали в столовой славно…
Поступившим в училище предписывалось явиться в расположение с двадцать пятого по двадцать восьмое августа. Если я и напутал с цифрами то незначительно. Пусть меня поправят или простят те, кто в теме. Два первых осенних месяца «лысых» держали в карантине – в увольнение не отпускали, в караулы не ставили и к дежурству по столовой не привлекали. Только в наряды по роте ходили. Прежде всего это объяснялось их полным отсутствием в училище. Первого-второго сентября всех первокурсников отвозили в какой-нибудь пионерский лагерь на сбор овощей и чаще всего это были помидоры. «Бугые и кгасные» – говаривал куратор нашего взвода Еревалин, которого сослали в поля вместе с нами. К концу сезона, на излёте периода плодоношения, когда по утрам на ботве уже замечалась изморозь, собирали и зелёные. Для консервирования.
Обратно в училище вернулись в середине октября. А за неделю до очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции – главного политического праздника государства, выдали форму! Брюки, пиджаки, которые в память о прошлом все называли кителями, погоны, шевроны, фуражки, ботинки – всё свежее, новенькое! Урожай-то мы собирали в разношерстных обносках. Помню, что некоторым выдали старые кителя, ещё со стоячим подшиваемым воротом. В них сборщики помидоров походили на массовку съёмок фильма о войне.
В первое увольнение наш взвод водили в театр. Пешком до центра города через всю Оторвановку!
С ноября первокурсники включались в график дежурств по училищу, по столовой, и с периодичностью раз в сорок дней начинали ходить в караул. Когда лысые впрягались, дембеля освобождались от всех дежурств и продолжали ходить только в наряды по своей роте. А с начала госэкзаменов и по роте дневалить приходилось за «дедушек» молодым. Такая вот себе организованная мягкая дедовщина. Но никто не жаловался – в таком графике имелась логика и каждый курсант проходил все эти этапы.
Почему караул выпадал раз в сорок дней? Простая арифметика! К охране училища и к хозяйственным работам привлекались только два из трёх курсов. Второй и третий, а с ноября – первый и второй. На каждом курсе по пять рот. В каждой роте по четыре учебных взвода. Пять рот умножаем на четыре взвода и на два курса, получаем сорок. Поэтому, каждый сороковой день в караул. И каждый сороковой день – дежурство по хозяйству: одни попадают на кухню, другие продолжают учебу в штатном режиме, но если потребуют обстоятельства, то могут привлечь в качестве подсобников на стройку или на погрузку.
Автору однажды посчастливилось в составе дежурного взвода по мере сил помогать припарковывать на учебный аэродром самолёт Туполев-134 приземлившийся у нас на глазах на укатанную пашню и увязший в конце пробега в жирном суглинке. Вытаскивали его трактор Т-150 и два гружёных песком «КАМАЗа», тянувших опоры основных ног шасси. Зрелище! Если дойдёт до публикации, то здесь хорошо бы вставить в качестве иллюстрации фотографию, сделанную в тот день Самариным.
Но вернёмся в столовую, где находилась передовая фронта борьбы за сытую жизнь, обещавшую наступить на следующий день после выполнения продовольственной программы.
В центральных и местных газетах передовицы вещали в те годы о рекордных урожаях, полученных вопреки неблагоприятным погодным условиям. С фотографий смотрели уставшие, порою чумазые, но непременно счастливые лица сельских героев труда, ниже помещался текст, описывающий их немыслимые стахановские выработки по сбору, обмолоту, надоям, приросту и забою. Заводы рапортовали о наращивании объемов и расширении ассортимента выпускаемой сельскохозяйственной техники. Студенческие отряды и профессура научных учреждений десантировались в полях для загона корнеплодов в тару. Вся страна упёрлась пупком в черенок, а харчей становилось всё меньше и меньше!
Однако, некоторые, скажем, несознательные, пессимистически настроенные граждане не рассчитывали на успех программы партии и пытались выполнять основные её постулаты в своей, отдельно взятой, семье. Как это сделать знали работницы училищного пищеблока. Чтоб они были здоровы, если ещё по сю пору живы!
Известно, что для понимания технологического процесса следует проследить за ним несколько циклов, переводя взгляд с одной операции на другую. Полную картину создают фрагменты. Допустим, двухтактный двигатель внутреннего сгорания: впрыск – сжатие – воспламенение – рабочий ход – выхлоп. Или любой жизненный цикл, например, млекопитающего: зачатие – вынашивание – рождение – рост – репродукция – угасание – смерть.
Ровно таким же образом – циклично-фрагментарно постигали мы, вчерашние школьники, механизмы функционирования процессов, обеспечивающих подготовку кадров для гражданской авиации. Ключевой, несомненно, являлась организация питания. Ведь голодное брюхо, как известно, к учению глухо!
Сначала на хозработах ты выгружаешь из рефрижератора массивную освежёванную и обезглавленную бычью тушу и три разделанные свиньи в продсклад. Потом, когда дежуришь по столовой, замечаешь, как чистая, до белизны обглоданная половина скелета этого быка, без единой мясной червоточинки загружается в автоклав на кухне. И, наконец, когда дежуришь на КПП, видишь, как мимо тебя через вертушку вечером проходят тётушки из пищеблока. В каждой руке у них по авоське размером с рюкзак десантного парашюта. – «До свиданья, мальчики!»
А в столовой – баланда со свиной шкурой и вареным салом – кушайте, курсантики, не обляпайтесь!
Тётушки с авоськами! Труженицы! Вот у кого интервью брать нужно было! Мы, воспитанные на гайдаровском тимуровстве, порывались помочь этим сутулящимся от непомерной ноши женщинам:
– Давайте я Вам помогу!
– Спасибо, сынок, они не тяжёлые. Ты иди, занимайся, занимайся.
Знамо дело – не тяжёлые! Мешок цемента становится вдвое легче, если ты прёшь его со стройки домой.
И каждый вечер, включая выходные, вереница тётушек, несла свои авоськи по центральной аллее от столовой, расположенной в центре училища, огибала старый учебный корпус, сооружённый по типовому для начала шестидесятых проекту – со спортзалом на четвёртом этаже, поворачивала к проходной, за забором пересекала улицу Тополёвую и шла в направлении остановки тринадцатого автобуса. Мясо, масло, сахар, все ништяки уезжали в сторону площади Облегчения, в центре которой на массивном, как Гром-камень постаменте, высилась скульптурная композиция в масштабе два к одному – спиной друг к другу стояли пахарь и работница, обороняющиеся от враждебной окружающей действительности подручным шанцевым инструментом – лопатой и рожковым ключом «семьдесят пять на восемьдесят».
С тех пор всякий раз, когда случается наблюдать дорожку мигрирующих муравьёв, я вспоминаю этих тётушек из пищеблока, кормилиц наших. Обглодать тушу быка и пронести мимо нашего рта его самые филейные фрагменты им удавалось быстрее, чем колония муравьёв разбирают до скелета труп голубя. Даже крайне редко случавшийся ливер – туши обычно привозили уже разделанными – уходил за забор. Простите, курсантики, но собак тоже кормить нужно!
Однако, чтобы не заканчивать главу в миноре, следует отметить один позитивный момент. Если ты попал в своё дежурство рабочим по столовой, то в этот вечер и завтра тебя накормят от пуза, причём очень вкусно. Тётушки всё же умели готовить!
