Как школьников в начале сентября по вновь открывшемуся Дворцу пионеров, через все кружки, спортивные и актовые залы, нас провели змейкой по пахнущим керосином, бензином и, непонятно почему, свежими огурцами, ремучасткам. Показали полуразобранный турбовинтовой двигатель АИ-20, установленный на оранжевой тележке. Потом завели в какое-то помещение, судя по наличию знамени и гипсового бюста Ильича, исполняющее роль Красного уголка, который также называли Ленинской комнатой.
– Здесь у нас проводятся планёрки…
Я заглянул, понял, что ни сидячих, ни стоячих мест не осталось, и вернулся в коридор, стены которого были увешаны плакатами со схемами топливной системы, электропитания и сечениями силовых установок с компрессорами и камерами сгорания. Не поместившихся набралось человек восемь, выражаясь по-военному – отделение. Мы уставились в плакаты. Такое случалась, когда в поликлинике приходилось ждать своей очереди и, «от делать нечего» разглядывать строение уха-горла-носа в разрезе.
В какой-то момент с вызывающим вибрацию кишечника скрежетом растворилась широкая металлическая створка по соседству. Из комнаты вышел и подпёр спиной дверь чернявый усатый мужик в синем комбинезоне и зелёной пилотке с кокардой. Он был поразительно похож на нашего Арутьяна. Создалось впечатление, будто Григорчик вышел погулять и вернулся повзрослевшим лет на десять-пятнадцать. Сходство было удивительное – та же коренастая фигура с заниженной талией, те же кудри под пилоткой, те же сросшиеся брови и те же чёрные глаза слегка навыкате с большими ресницами. У него было такое же смуглое лицо с щетиной, растущей прямо от нижних век, как у Арутьяна. Единственное отличие – виски были потрачены сединой. Одним словом – старший брат!
Из комнаты неспешно выкатилась, проехала мимо Арутьяновского брательника и повернула в противоположную от нас сторону коридора электрокара с платформой, полностью заставленной в один уровень знакомой нам по лабораторным занятиям аппаратурой – радиостанциями, приводными комплексами, магнитными самописцами, радиокомпасами. Среди прочего выделялся оранжевый шарик термобронеконтейнера речевого регистратора МС-61, именуемый в просторечии «чёрным ящиком». Управлял карой худой и высокий, как Дон Кихот, полностью седой дяденька неопределённого вораста в фуражке-мицце с высокой, гипертрофированной в диаметре тульей. Была тогда такая мода у служивых. Сейчас, когда пожил и попригляделся, я вам скажу точнее – ему было сорок. Плюс-минус. Кара с радиотехником Ламанческим, то освещаясь напротив оконных проёмов, то превращаясь в чёрный силуэт на тёмных участках, удалялась в сторону незакрытых торцевых ворот, а пройдя их растворилась в яркости солнечного дня. Эта мицца создавала в условиях меняющейся подсветки полную иллюзию, что радиостанции и прочую лампово-транзисторную авионику увёз на электрическом Росинанте именно Дон Кихот в широкополой шляпе. Копья ему только не хватало…
А мне не хватало фотоаппарата!
Лекция, которую мне пришлось задвинуть, закончилась. Из Красно-планёрского уголка вывалилась практикантская масса и равномерно распределилась по коридору в ожидании команды.
Братья Арутьяны встретились глазами и почти одновременно произнесли какое-то армянское междометие, выражающее, как я понял, крайнюю степень удивления и радость одновременно. Они пожали руки и обнялись по-мужски – одной левой, не разнимая пожатия правых.
– Барев, сирелиз! Вортехиц эс? (Привет, дорогой! Откуда ты?)
– Барев дзез! Сумгаит иц. (Здравствуй! Из Сумгаита.)
– О, цови мот. Бахтавор!..(О, возле моря. Везучий!)...
К самолётам нас вели пешим порядком. Не строем, просто гурьбой. Прошли мимо трёх серых винтовых, но ещё в те времена не винтажных, Ан-12-тых. На киле каждого горела красная звезда в белом окаймлении. У среднего не хватало одного двигателя. Видимо того, который препарировался сейчас в ТЭЧи. За пустым четвёртым капониром свернули налево. Прямо перед нами на шести стоянках – три справа, три слева и на десятке стоянок, уходивших далее под углом в сорок пять градусов до самого горизонта стояли реактивные Ил-76-тые. Какие красавцы! Из-за верхнего расположения крыла и его «горбатого» сочленения с фюзеляжем они походили на приготовившихся схватить добычу орлов. Раскраска у всех Илов была гражданская – голубая полоса вдоль борта и красный флаг Советского Союза на Т-образном киле.
Нас подвели к третьему, вокруг него наблюдалась движуха. Были открыты аппарели в хвостовой части и дверь по левому борту. Рядом стояло две электрокары, а у второго двигателя под открытыми люками на двух высоких стремянках, воткнув головы в чрево мотогондолы возились «слоны» – техники по планеру и двигателю. Заметив нас, они отвлеклись и развернулись спинами «к лесу». Наш экскурсовод поздоровался:
– Принимайте помощников!
– Ого! И куда нам столько?
– Вот два месяца назад бы их. А то я неделю огород один пахал.
– А вы, ребята, на кого учитесь? – спросил техник лет тридцати пяти, стоявший на стремянке под поднятой створкой обтекателя.
– На радистов.
– А мотористов нет?
– Нет, все радисты.
– Андреич, это твои! – крикнул он в сторону открытой двери по левому борту.
Андреевичем оказался Дон Кихот. Он сидел на коротковолновой радиостанции и распутывал контровку – тонкую проволоку, которую используют при пломбировании разъёмов и амортизированных точек крепления и разъёмов электрических кабелей.
– Ребятишки, – обратился он к нам, откладывая моток и вставая во весь свой каланчёвый рост, – я вам вот чего скажу. У нас работа ответственная, что-то поручить вам я не могу. За каждый шаг, за любой чих я должен расписываться. А каждая подпись – это километр к Магадану. Куда мне вас такой кучей девать? Наворочаете по неопытности, а отвечать мне. Это же авиация, не кирпичный завод! Вы лучше заканчивайте учёбу, распределяйтесь в войска, и тогда одного или двоих я потяну. Пройдёте инструктажи, подучитесь, получите допуски, выдадут вам клеймённый инструмент. А пока я бы вам посоветовал отдохнуть на полную катушку. У нас тут юг, курорт! Вон там, видите дома? – Кихот Андреевич показал на город. – Там у нас район Нюровка. На четвёртой от околицы улице каждый вечер, кроме понедельника и вторника, танцы под открытым небом. Знаете, какие у нас девчата хорошие! Огонь! Берёшь её в руки, а она вибрирует, как стиральная машина. Вот сходите лучше на танцы, с девчонками попрактикуйтесь. А гайки ещё успеете покрутить. До оскомины, до мозолей накрутитесь…
– А нас в увольнение не пускают! – пожаловался тонкий голосок из двенадцатой.
– Ну, если это для вас проблема, то каши не сварите.
– Вы нам в самоволку предлагаете?
– Ничего я вам не предлагаю! Думайте сами, – Андреевич махнул рукой и сделал шаг в грузовую кабину. Потом вернулся. – Только, если надумаете на танцы, по одному не ходите. Лучше втроём. А вчетвером – вообще надёжно. У вас же зубы не молочные? Вооот! А эти уже жалко, правда?
Мы шутку поняли. По толпе прокатился смешок.
– И ещё, ребята, вот сейчас внимание! – знаток местных Дульсиней поднял руку, согнутую в локте, как ученик, желающий получить халявную пятёрку, дождался тишины, и, отделяя паузами слова, маяковской стопой произнёс. – Не покупайте… у нюровских бабушек… самогонку!.. Они её гонят… из птичьего помёта! Лучше в магазине самое ординарное вино возьмите. Вон «Золотая осень» – девяносто копеек, не виноградное, но вкус приличный.
07. 2023.
https://vk.com/photo31364817_457262105
В Днепре после прыжков
Парадную форму так и не изъяли. Видимо бунт впечатлил или собственные косяки давили на совесть. Провисела она весь месяц в палатках. В последнюю неделю стали отпускать в город легально. Нужно ведь как-то отсюда выбираться, билеты покупать, которых нет. Уже не требовалось прятаться, комбинировать синие брюки от парадки с футболками, избегать открытых, просматриваемых участков – просто говоришь старшине, что идёшь за билетами, надеваешь парадку, фуражку и чешешь по знакомой тропинке на Нюровку. А через неё – в центр. Наступила лафа, теперь можно было целый день в городе торчать. Хотя делать там нечего, городок маленький, особо не разгуляешься. Но лучше на людей поглазеть, на качелях-лодочках в парке покататься, в пельменную зайти, чем в лагере скучать. Незыблемым осталось требование присутствовать на утренних и вечерних поверках. Если решали проверить наличие в течение дня, то кроме обычных «в наряде» или «на абрикосах» из строя за отсутствующих стали отвечать – «в увольнении». Поначалу был ещё вариант «на больничном», это если взводному старшине предъявишь убедительные мозоли от сапогов, но к исходу второй недели проблема сошла на нет – научились.
Конечно же, были злоупотребления. Далеко ходить не будем, я сам, когда уже понял, что удобного для меня рейса нет, ещё пару раз ходил в город «билеты покупать».
На центральной улице Белоясеня находилось Трансагентство. В нём, среди прочих, одна касса Аэрофлота. Тогда других авиакомпаний в стране не было. Слово «Аэрофлот» означало «гражданская авиация». Полный синоним. Касса была, а билетов нужных в ней купить удавалось не всегда. Далеко не всегда. Вообще не удавалось! Это конец географии, проходящих рейсов нет, дальше на юг – только море, а за морем по-нашему не разговаривают и рубли к оплате не принимают. Многим из нас приходилось выстраивать многоплечевой маршрут: через Краснодар лететь в Ярославль или через Москву в Саратов. Мне так и не удалось взять ни прямой, ни кривой билет до дома. Поэтому я, в итоге, сначала двенадцать часов подпрыгивал на батуте последнего ряда межобластного «ЛАЗа», который ещё и норовил, в виду заднего расположения двигателя, отравить выхлопными газами. А когда в восьмом часу вечера полуживой я вырвался из этого газенвагена и добрался на экспрессе до Редисполя, оказалось, что ближайший подходящий рейс только послезавтра в четырнадцать тридцать! Большой удачей стала возможность переночевать в дешёвой, но вполне приемлемой ведомственной гостинице с душем на этаже. В соседнем номере басил мужской голос, и стюардесса хихикала до трёх ночи, как защекоченная. Почему именно стюардесса, а не горничная или, к примеру, дежурная по этажу? Отвечу. Поздним вечером, когда я выходил из номера перекусить и поглазеть на самолёты, две молоденькие – мои ровесницы, стройные барышни в авиационной форме заселялись в соседний номер. Лётчиков-женщин в СССР не было, тем более таких молодых.
Однако, это было позже… А пока мы день через день, а то и ежедневно штурмовали эту несчастную кассу. Нужно ещё уточнить, что город, над которым постоянно кружили самолёты, собственного гражданского аэропорта не имел. Билеты продавались с вылетом из трёх соседних областных центров, до ближайшего из которых нужно было ехать полтора часа на автобусе. Но это семечки, проблемой не считалось.
Только двоих курсантов не коснулась проблема добычи билетов. За Пироговым приехал отец на козле «ГАЗ-69». А Юрка Довгоручко вообще был местным. С середины июля он приходил в лагерь только ночевать. Пирогов старший привёз корзину пахучего сала «с изюмом» и домашнюю печёночную колбасу. Валерку он забрал на два дня раньше. Отвальная получилась шикарная. С обеда затарились хлебом, Лежняй сбегал за винишком. На ужин наша палатка не ходила. Валерка пошёл ночевать в «ГАЗик», а батя его остался у нас в палатке. Вырубился, а разбудить его нам не удалось. Спал на кровати сына. Храпел, как трактор на пахоте.
На танцы мы ходили. Ну, невозможно целый месяц проваляться в палатке! Как в той песне – усидишь ли дома в девятнадцать лет? А нам, как раз, всем по девятнадцать. Основное неудобство – вечерняя поверка. Она рассекала танцы практически пополам! Случалось, что женщина, неспешно несущая авоську с продуктами в авиагородок, встречала на подходе к нему ровно тех троих парней в синих брюках, которые обогнали её ещё на окраине Нюровки. Какая интересная жизнь у ребят – видимо думала себе она – туда бегом, назад бегом, наверное, нормы ГТО сдают.
Танцплощадка влекла всех по-разному. Одни ходили туда по зову гормона, и сходу норовили познакомиться и уединиться. Другие хотели выпить и оттянуться до пота. Я принадлежал, скорее, к третьим, мне – скуку развеять и глаза пристроить.
Это был обычный южный летний кинотеатр под открытым небом. В глубине «ракушки» экран – оштукатуренная крашеная извёсткой кирпичная стена. Боковые стены тоже были кирпичными, их побелили без штукатурки. Прислонишься – останется меловое пятно на спине. Поверх кирпичной, высотой в татарина на коне, с контрфорсами через каждые три метра по внешней стороне, стены шёл синий дощатый штакетник. Местами его повредили в ураганы ветви вязов, растущих по периметру за забором. На деревьях и в разрывах штакетника сидели мелкие пацаны. У них был свой интерес и свои функции на этом празднике. Я их просёк, благо на собственной шкуре прочувствовать не довелось, бог миловал. Кинооператорская будка давно не использовалась, на ступенях синей деревянной лестницы вперемешку с нанесённой ветром пылью скопилась жухлая кашка - похожие на конфетти семена вязов, ну, или карагачей, если кому так понятнее.
Музыка лилась, а порой сыпалась из шести колонок, стоящих на сцене. Ведущий располагался в правом углу за двумя столами, от которых к открытой двери гримёрки и к колонкам шло множество проводов. По киноэкрану бегали разноцветные зайцы, в паузах уступающие его одному из своих собратьев – жёлтому. На столах стояли микрофон, графин со стаканом, лампа, усилитель и магнитофоны – два плёночных и один кассетный.
Половина примыкающих к сцене зрительских рядов, представляющих собой обычные лавки с небольшими спинками, была сложена под навесом сцены в противоположной от диск-жокея стороне. На ближних к танцплощадке средних рядах сидела уставшая от энергичных телодвижений или невостребованная молодёжь. На последнем – наряд милиции – два сержанта с рацией.
– Дорогие друзья! – сказали колонки и засвистели.
– Сапожник!
– Фильму давай!
– Дорогие друзья, – повторили колонки, – я рад вам сообщить, что сегодня у нашей гостьи из Тюмени, у Све… Да у СветлА-а-аны из славного города Тюмени сегодня день рождения! Поздравим Свету, друзья!
– О-о-о-о!
– А-а-а-а!
Публика орала свистела, хлопала в ладоши секунд пять или семь, затем стихла до разговоров в стайках.
– Включай музыку, Дима! Харэ трещать!
– А-а-а-а!
– Дорогие друзья! Света – это вот эта блондинка в зелёном спортивном костюмчике. Помаши рукой, Света, чтобы тебя все увидели… Вот, это именинница, друзья… Не расслышал… Ещё громче, пожалуйста! А, ну да, конечно! Света сегодня не в спортивном костюме. На Свете бадлон… Да, фисташковый бадлон. И?... Салатные диггеры… Нет? А как?.. И салатовые джоггеры сегодня на Свете! Друзья, нижнюю часть своей прекрасной фигуры Светлана доверила сегодня каким-то джоггерам. Я бы, на месте парней, приревновал!
– Та шо ты гонишь, пассажир! – эта реплика была заглушена, почти потерялась в свисте. И свистели уже не колонки.
– Итак, для Светы сегодня играет прекрасная композиция вокально-инструментального
– Здесь у нас проводятся планёрки…
Я заглянул, понял, что ни сидячих, ни стоячих мест не осталось, и вернулся в коридор, стены которого были увешаны плакатами со схемами топливной системы, электропитания и сечениями силовых установок с компрессорами и камерами сгорания. Не поместившихся набралось человек восемь, выражаясь по-военному – отделение. Мы уставились в плакаты. Такое случалась, когда в поликлинике приходилось ждать своей очереди и, «от делать нечего» разглядывать строение уха-горла-носа в разрезе.
В какой-то момент с вызывающим вибрацию кишечника скрежетом растворилась широкая металлическая створка по соседству. Из комнаты вышел и подпёр спиной дверь чернявый усатый мужик в синем комбинезоне и зелёной пилотке с кокардой. Он был поразительно похож на нашего Арутьяна. Создалось впечатление, будто Григорчик вышел погулять и вернулся повзрослевшим лет на десять-пятнадцать. Сходство было удивительное – та же коренастая фигура с заниженной талией, те же кудри под пилоткой, те же сросшиеся брови и те же чёрные глаза слегка навыкате с большими ресницами. У него было такое же смуглое лицо с щетиной, растущей прямо от нижних век, как у Арутьяна. Единственное отличие – виски были потрачены сединой. Одним словом – старший брат!
Из комнаты неспешно выкатилась, проехала мимо Арутьяновского брательника и повернула в противоположную от нас сторону коридора электрокара с платформой, полностью заставленной в один уровень знакомой нам по лабораторным занятиям аппаратурой – радиостанциями, приводными комплексами, магнитными самописцами, радиокомпасами. Среди прочего выделялся оранжевый шарик термобронеконтейнера речевого регистратора МС-61, именуемый в просторечии «чёрным ящиком». Управлял карой худой и высокий, как Дон Кихот, полностью седой дяденька неопределённого вораста в фуражке-мицце с высокой, гипертрофированной в диаметре тульей. Была тогда такая мода у служивых. Сейчас, когда пожил и попригляделся, я вам скажу точнее – ему было сорок. Плюс-минус. Кара с радиотехником Ламанческим, то освещаясь напротив оконных проёмов, то превращаясь в чёрный силуэт на тёмных участках, удалялась в сторону незакрытых торцевых ворот, а пройдя их растворилась в яркости солнечного дня. Эта мицца создавала в условиях меняющейся подсветки полную иллюзию, что радиостанции и прочую лампово-транзисторную авионику увёз на электрическом Росинанте именно Дон Кихот в широкополой шляпе. Копья ему только не хватало…
А мне не хватало фотоаппарата!
Лекция, которую мне пришлось задвинуть, закончилась. Из Красно-планёрского уголка вывалилась практикантская масса и равномерно распределилась по коридору в ожидании команды.
Братья Арутьяны встретились глазами и почти одновременно произнесли какое-то армянское междометие, выражающее, как я понял, крайнюю степень удивления и радость одновременно. Они пожали руки и обнялись по-мужски – одной левой, не разнимая пожатия правых.
– Барев, сирелиз! Вортехиц эс? (Привет, дорогой! Откуда ты?)
– Барев дзез! Сумгаит иц. (Здравствуй! Из Сумгаита.)
– О, цови мот. Бахтавор!..(О, возле моря. Везучий!)...
К самолётам нас вели пешим порядком. Не строем, просто гурьбой. Прошли мимо трёх серых винтовых, но ещё в те времена не винтажных, Ан-12-тых. На киле каждого горела красная звезда в белом окаймлении. У среднего не хватало одного двигателя. Видимо того, который препарировался сейчас в ТЭЧи. За пустым четвёртым капониром свернули налево. Прямо перед нами на шести стоянках – три справа, три слева и на десятке стоянок, уходивших далее под углом в сорок пять градусов до самого горизонта стояли реактивные Ил-76-тые. Какие красавцы! Из-за верхнего расположения крыла и его «горбатого» сочленения с фюзеляжем они походили на приготовившихся схватить добычу орлов. Раскраска у всех Илов была гражданская – голубая полоса вдоль борта и красный флаг Советского Союза на Т-образном киле.
Нас подвели к третьему, вокруг него наблюдалась движуха. Были открыты аппарели в хвостовой части и дверь по левому борту. Рядом стояло две электрокары, а у второго двигателя под открытыми люками на двух высоких стремянках, воткнув головы в чрево мотогондолы возились «слоны» – техники по планеру и двигателю. Заметив нас, они отвлеклись и развернулись спинами «к лесу». Наш экскурсовод поздоровался:
– Принимайте помощников!
– Ого! И куда нам столько?
– Вот два месяца назад бы их. А то я неделю огород один пахал.
– А вы, ребята, на кого учитесь? – спросил техник лет тридцати пяти, стоявший на стремянке под поднятой створкой обтекателя.
– На радистов.
– А мотористов нет?
– Нет, все радисты.
– Андреич, это твои! – крикнул он в сторону открытой двери по левому борту.
Андреевичем оказался Дон Кихот. Он сидел на коротковолновой радиостанции и распутывал контровку – тонкую проволоку, которую используют при пломбировании разъёмов и амортизированных точек крепления и разъёмов электрических кабелей.
– Ребятишки, – обратился он к нам, откладывая моток и вставая во весь свой каланчёвый рост, – я вам вот чего скажу. У нас работа ответственная, что-то поручить вам я не могу. За каждый шаг, за любой чих я должен расписываться. А каждая подпись – это километр к Магадану. Куда мне вас такой кучей девать? Наворочаете по неопытности, а отвечать мне. Это же авиация, не кирпичный завод! Вы лучше заканчивайте учёбу, распределяйтесь в войска, и тогда одного или двоих я потяну. Пройдёте инструктажи, подучитесь, получите допуски, выдадут вам клеймённый инструмент. А пока я бы вам посоветовал отдохнуть на полную катушку. У нас тут юг, курорт! Вон там, видите дома? – Кихот Андреевич показал на город. – Там у нас район Нюровка. На четвёртой от околицы улице каждый вечер, кроме понедельника и вторника, танцы под открытым небом. Знаете, какие у нас девчата хорошие! Огонь! Берёшь её в руки, а она вибрирует, как стиральная машина. Вот сходите лучше на танцы, с девчонками попрактикуйтесь. А гайки ещё успеете покрутить. До оскомины, до мозолей накрутитесь…
– А нас в увольнение не пускают! – пожаловался тонкий голосок из двенадцатой.
– Ну, если это для вас проблема, то каши не сварите.
– Вы нам в самоволку предлагаете?
– Ничего я вам не предлагаю! Думайте сами, – Андреевич махнул рукой и сделал шаг в грузовую кабину. Потом вернулся. – Только, если надумаете на танцы, по одному не ходите. Лучше втроём. А вчетвером – вообще надёжно. У вас же зубы не молочные? Вооот! А эти уже жалко, правда?
Мы шутку поняли. По толпе прокатился смешок.
– И ещё, ребята, вот сейчас внимание! – знаток местных Дульсиней поднял руку, согнутую в локте, как ученик, желающий получить халявную пятёрку, дождался тишины, и, отделяя паузами слова, маяковской стопой произнёс. – Не покупайте… у нюровских бабушек… самогонку!.. Они её гонят… из птичьего помёта! Лучше в магазине самое ординарное вино возьмите. Вон «Золотая осень» – девяносто копеек, не виноградное, но вкус приличный.
07. 2023.
Глава 11. ПОЗДНЕЕ ЗАЖИГАНИЕ
https://vk.com/photo31364817_457262105
В Днепре после прыжков
Парадную форму так и не изъяли. Видимо бунт впечатлил или собственные косяки давили на совесть. Провисела она весь месяц в палатках. В последнюю неделю стали отпускать в город легально. Нужно ведь как-то отсюда выбираться, билеты покупать, которых нет. Уже не требовалось прятаться, комбинировать синие брюки от парадки с футболками, избегать открытых, просматриваемых участков – просто говоришь старшине, что идёшь за билетами, надеваешь парадку, фуражку и чешешь по знакомой тропинке на Нюровку. А через неё – в центр. Наступила лафа, теперь можно было целый день в городе торчать. Хотя делать там нечего, городок маленький, особо не разгуляешься. Но лучше на людей поглазеть, на качелях-лодочках в парке покататься, в пельменную зайти, чем в лагере скучать. Незыблемым осталось требование присутствовать на утренних и вечерних поверках. Если решали проверить наличие в течение дня, то кроме обычных «в наряде» или «на абрикосах» из строя за отсутствующих стали отвечать – «в увольнении». Поначалу был ещё вариант «на больничном», это если взводному старшине предъявишь убедительные мозоли от сапогов, но к исходу второй недели проблема сошла на нет – научились.
Конечно же, были злоупотребления. Далеко ходить не будем, я сам, когда уже понял, что удобного для меня рейса нет, ещё пару раз ходил в город «билеты покупать».
На центральной улице Белоясеня находилось Трансагентство. В нём, среди прочих, одна касса Аэрофлота. Тогда других авиакомпаний в стране не было. Слово «Аэрофлот» означало «гражданская авиация». Полный синоним. Касса была, а билетов нужных в ней купить удавалось не всегда. Далеко не всегда. Вообще не удавалось! Это конец географии, проходящих рейсов нет, дальше на юг – только море, а за морем по-нашему не разговаривают и рубли к оплате не принимают. Многим из нас приходилось выстраивать многоплечевой маршрут: через Краснодар лететь в Ярославль или через Москву в Саратов. Мне так и не удалось взять ни прямой, ни кривой билет до дома. Поэтому я, в итоге, сначала двенадцать часов подпрыгивал на батуте последнего ряда межобластного «ЛАЗа», который ещё и норовил, в виду заднего расположения двигателя, отравить выхлопными газами. А когда в восьмом часу вечера полуживой я вырвался из этого газенвагена и добрался на экспрессе до Редисполя, оказалось, что ближайший подходящий рейс только послезавтра в четырнадцать тридцать! Большой удачей стала возможность переночевать в дешёвой, но вполне приемлемой ведомственной гостинице с душем на этаже. В соседнем номере басил мужской голос, и стюардесса хихикала до трёх ночи, как защекоченная. Почему именно стюардесса, а не горничная или, к примеру, дежурная по этажу? Отвечу. Поздним вечером, когда я выходил из номера перекусить и поглазеть на самолёты, две молоденькие – мои ровесницы, стройные барышни в авиационной форме заселялись в соседний номер. Лётчиков-женщин в СССР не было, тем более таких молодых.
Однако, это было позже… А пока мы день через день, а то и ежедневно штурмовали эту несчастную кассу. Нужно ещё уточнить, что город, над которым постоянно кружили самолёты, собственного гражданского аэропорта не имел. Билеты продавались с вылетом из трёх соседних областных центров, до ближайшего из которых нужно было ехать полтора часа на автобусе. Но это семечки, проблемой не считалось.
Только двоих курсантов не коснулась проблема добычи билетов. За Пироговым приехал отец на козле «ГАЗ-69». А Юрка Довгоручко вообще был местным. С середины июля он приходил в лагерь только ночевать. Пирогов старший привёз корзину пахучего сала «с изюмом» и домашнюю печёночную колбасу. Валерку он забрал на два дня раньше. Отвальная получилась шикарная. С обеда затарились хлебом, Лежняй сбегал за винишком. На ужин наша палатка не ходила. Валерка пошёл ночевать в «ГАЗик», а батя его остался у нас в палатке. Вырубился, а разбудить его нам не удалось. Спал на кровати сына. Храпел, как трактор на пахоте.
На танцы мы ходили. Ну, невозможно целый месяц проваляться в палатке! Как в той песне – усидишь ли дома в девятнадцать лет? А нам, как раз, всем по девятнадцать. Основное неудобство – вечерняя поверка. Она рассекала танцы практически пополам! Случалось, что женщина, неспешно несущая авоську с продуктами в авиагородок, встречала на подходе к нему ровно тех троих парней в синих брюках, которые обогнали её ещё на окраине Нюровки. Какая интересная жизнь у ребят – видимо думала себе она – туда бегом, назад бегом, наверное, нормы ГТО сдают.
Танцплощадка влекла всех по-разному. Одни ходили туда по зову гормона, и сходу норовили познакомиться и уединиться. Другие хотели выпить и оттянуться до пота. Я принадлежал, скорее, к третьим, мне – скуку развеять и глаза пристроить.
Это был обычный южный летний кинотеатр под открытым небом. В глубине «ракушки» экран – оштукатуренная крашеная извёсткой кирпичная стена. Боковые стены тоже были кирпичными, их побелили без штукатурки. Прислонишься – останется меловое пятно на спине. Поверх кирпичной, высотой в татарина на коне, с контрфорсами через каждые три метра по внешней стороне, стены шёл синий дощатый штакетник. Местами его повредили в ураганы ветви вязов, растущих по периметру за забором. На деревьях и в разрывах штакетника сидели мелкие пацаны. У них был свой интерес и свои функции на этом празднике. Я их просёк, благо на собственной шкуре прочувствовать не довелось, бог миловал. Кинооператорская будка давно не использовалась, на ступенях синей деревянной лестницы вперемешку с нанесённой ветром пылью скопилась жухлая кашка - похожие на конфетти семена вязов, ну, или карагачей, если кому так понятнее.
Музыка лилась, а порой сыпалась из шести колонок, стоящих на сцене. Ведущий располагался в правом углу за двумя столами, от которых к открытой двери гримёрки и к колонкам шло множество проводов. По киноэкрану бегали разноцветные зайцы, в паузах уступающие его одному из своих собратьев – жёлтому. На столах стояли микрофон, графин со стаканом, лампа, усилитель и магнитофоны – два плёночных и один кассетный.
Половина примыкающих к сцене зрительских рядов, представляющих собой обычные лавки с небольшими спинками, была сложена под навесом сцены в противоположной от диск-жокея стороне. На ближних к танцплощадке средних рядах сидела уставшая от энергичных телодвижений или невостребованная молодёжь. На последнем – наряд милиции – два сержанта с рацией.
– Дорогие друзья! – сказали колонки и засвистели.
– Сапожник!
– Фильму давай!
– Дорогие друзья, – повторили колонки, – я рад вам сообщить, что сегодня у нашей гостьи из Тюмени, у Све… Да у СветлА-а-аны из славного города Тюмени сегодня день рождения! Поздравим Свету, друзья!
– О-о-о-о!
– А-а-а-а!
Публика орала свистела, хлопала в ладоши секунд пять или семь, затем стихла до разговоров в стайках.
– Включай музыку, Дима! Харэ трещать!
– А-а-а-а!
– Дорогие друзья! Света – это вот эта блондинка в зелёном спортивном костюмчике. Помаши рукой, Света, чтобы тебя все увидели… Вот, это именинница, друзья… Не расслышал… Ещё громче, пожалуйста! А, ну да, конечно! Света сегодня не в спортивном костюме. На Свете бадлон… Да, фисташковый бадлон. И?... Салатные диггеры… Нет? А как?.. И салатовые джоггеры сегодня на Свете! Друзья, нижнюю часть своей прекрасной фигуры Светлана доверила сегодня каким-то джоггерам. Я бы, на месте парней, приревновал!
– Та шо ты гонишь, пассажир! – эта реплика была заглушена, почти потерялась в свисте. И свистели уже не колонки.
– Итак, для Светы сегодня играет прекрасная композиция вокально-инструментального
