Мне запомнилась эпическая картина, когда внезапный ливень досрочно прекратил наши абрикосовые лазания с вёдрами по стремянкам. Ничего лучшего, чем забраться в вонючий, дырявый, как тот дуршлаг, сарай, в котором лежали мешки с гербицидами и пестицидами, мы тогда не придумали. Ядовитая бордовая жижа, вытекающая из подмоченных мешков пропитала наши сапоги и потом ещё долго мы чихали в своих палатках, как надышавшиеся дихлофосом мухи. Возможно к этому случаю восходит история болезни будущих астматиков и аллергиков нашей роты. Хотя, думаю, что недельные лабораторные работы в салоне Ту-154-го с бортовым номером 85131, списанного по причине разлившейся на его борту грелки со ртутью, нанесли более значимый урон.
Когда дождь закончился, мы выбрались из сарая и обнаружили, что находимся на острове. Во все стороны, насколько видел глаз, нас окружали мангровые фруктовые деревья, создававшие совместно с собственными отражениями невероятную по красоте сюрреалистическую картину. Две реки – Бурая и Белая – имевшие истоки в недрах нашего убежища с потраченной молью крышей, текли к этой красоте. Одна на юг, другая – на северо-восток. При впадении в океан они образовывали огромные однотонные пятна, и все травинки с былинками, попавшие в дельты этих рек утратили свой природный зелёный окрас.
Нас не бросили. Водитель высокого трёхосного «Урала» – солдат-срочник с двумя лычками на голубых погонах, исполнив миссию деда Мазая, долго петлял по затопленным садам, находя дорогу только по увеличенному в сравнении с другими местами разрыву между кронами. Ехали мы довольно резво. Волны, расходящиеся по сторонам, шуршали пенистыми гребнями и оставляли позади затейливый дифракционный узор с узлами в местах, где из воды торчали стволы. Я стоял в кузове возле кабины, смотрел вперёд и вспоминал, как семь лет назад в Анапе катался на катере. Рисковал, конечно, как теперь понимаю. Окажись на дороге средняя по размерам поперечная промоина, не повезло бы и сидящим. А не пожелавшим, как я, замочить на сырой лавке гузно – втройне! Но обошлось.
Второй «Урал» стоял на континентальной плите, когда мы подрулили к «бригаде». Его пассажиры уже отобедали и высыпал подышать на берег. Из колхозной кухни вкусно пахло борщом. Мы зашли в столовую, поздоровались и стали рассаживаться на покрытые в этот раз чёрно-красно-зелёным рядном скамейки. В нос шибануло сочетанием запаха тёплого хлеба с чесночным оберегом, и сам чеснок лежал вперемешку с горками собственной шелухи на столах.
Продолжая тему погодных сюрпризов, вспомнил бы ещё один случай.
Июль – это макушка лета. В ясные дни на солнце было очень жарко. А в палатках – душно. Чтобы хоть слегка проветривалось, многие отвязывали тесёмки тента корпусных восьмиместных палаток от нижнего пояса и подвязывали их к верхнему, на который опирались стропила шатра. Эта небольшая хитрость позволяла скоротать время в более комфортных условиях. Многие, особенно те, кто ночью ходил в город за приключениями, отсыпались по палаткам, не подозревая, что в это время разница атмосферных давлений прогреваемой земной поверхности и более теплоёмких, но инерционных водных просторов ближайшего моря организовала перемещение воздушных масс. Проще говоря – подул ветерок. Он был лёгким, не поднимал пыль, не воровал газеты с помоек, не опрокидывал порожние вёдра. Спать в тени на таком ветерке – это санаторная процедура под романтичным названием «воздушная ванна».
Я лежал на животе, подмяв под себя подушку. С упоением следил за разворачивающимися на хуторе близ Диканьки событиями и прозевал момент, когда улетела наша палатка. Стало светлее, и неведомая сила перевернула страницу. Оторвавшись от книги, я поднял голову и прямо перед собой вместо брезентовой стенки увидел Петра Николаева, невозмутимо отрабатывающего на бетонном пасынке телеграфного столба приёмы национальной чувашской борьбы Курешу. Обернувшись, оценил случившееся. Порыв ветра, проникнув под палатку через организованные нами продухи, поднял её и перенёс на расстояние равное диагонали. Мой передний правый угол, в котором сходились две горизонтальные трубы и одна вертикальная, пролевитировав над матрасами, приземлился в месте левого заднего – прямо на подушку Лежняева в десяти сантиметрах от его лба. Сколько весит восьмиместная палатка с металлическим каркасом? Думаю, что не очень много. Мы её легко переносили вчетвером. Немного, но достаточно. Однако, пролети она на десять-пятнадцать сантиметров меньше, последствия для Лежняя могли бы стать плачевными. Но снова обошлось! Он проснулся, офигел, и потом раз пять за вечер рассказывал под собственный хохот эту историю приехавшим с абрикосов.
– Желающие поехать на сбор фруктов, выйти из строя! Рота, напра-во!
В этот раз я решил остаться в лагере. Увлёкся «Вечерами…» носатого классика, зацепило. Он такой затейник, этот Николай Васильевич, постоянно норовит какую-нибудь хохму сморозить! Вот у кого нужно учиться юмору. Да! А у Чехова – краткости! А у Толстого чему учиться? Построением сложноподчинённых предложений на целую страницу? Французскому? Жизни у него учиться нужно! Он дядька опытный, босиком, как Ганди, ходил, перепробовал, по слухам, великое множество девок.
Всё надоедает, даже хорошая погода может утомить. И море уже не влечёт. Да ещё было бы море, а то большая грязная лужа. И абрикосов уже не хочется. И вкусные обеды в бригадной столовой приелись. Нет, желудок справляется, но и в солдатской столовой кормят вполне себе вкусно и сытно, далеко не так, как в училищной. Сегодня, пожалуй, отдохну. Позагораю. Опять же, Лежняев подбивает вечером на танцы сходить. Их слышно отсюда танцы эти. Вчера, обратил внимание – ещё не вечер, до сумерек больше часа, а за полем, за оврагом, над полосой утопающего в зелени частного сектора северной окраины города уже бу?хают низы колонок. Даже слова угадываются: «В краю магнолий плещет море. Сидят мальчиш-ки на заборе…»
Постелив синее с белыми полосами казённое одеяло на полянку спорыша, скрутив по бокам в жгут чёрные армейские семейные трусы я улёгся ногами к солнцу. Несколько раз в этом сезоне уже загорал, поэтому сгореть не боялся. Теплышко обняло моё тело, как пуховое одеяло и сон стал показывать невероятные сюжеты. Вот моя одноклассница в хэбэшке с курсантскими погонами и в мини-юбке сидит рядом со мной на сампо, а Булавкин – высокий, щеголеватый препод по измерительным приборам, чертами лица и залысинами напоминавший Леонида Борткевича из «Песняров» конца семидесятых, вызывает её к доске. Я, почему-то возмущаюсь тем, что он её терзает на самостоятельной подготовке, где в принципе не должно быть преподавателей, где мы обычно читаем методички, разгадываем кроссворды в газете «Небесный транспорт» или пишем письма домой. Меня удивляет именно это, а тот факт, что девчонка учится со мной в одном взводе в сугубо мужском училище меня совсем не удивляет! Сон, как сновидение – противоречивая материя, в нём прямой и логичный путь не обязательно будет самым коротким.
Первый раз разбудил кузнечик. Он свалился мне на грудь. Потом, прыгнув, врезался в подбородок. Перевернувшись на живот, я снова отключился. Зойки уже не было. Но Булавкин теперь принялся за меня. Я не мог отгадать слово «шпангоут» в кроссворде, и за это он обещал поставить мне двойку. Я смотрел на его остроносые лакированные туфли и понимал, что в увольнение на этих выходных не пойду. Если была двойка на неделе – не пускали.
Второй раз я проснулся от холода. Оказалось, тень водонапорной башни заслонила солнце. Да и ветерок разобрался. Переместил одеяло и снова лёг пузом к солнцу.
Нужно ещё сказать, что с самого завтрака над нашим лагерем заходили на посадку Ил-76-е. Это был день полётов. Каждые семь или десять минут шёл борт. Наверное, обучали молодых взлетать и садиться. Мы так привыкли к шуму авиационных двигателей, что даже ночные полёты не мешали спать.
Не знаю, сколько я ещё загорал с третьей попытки, но в очередной раз проснулся от тяжёлой капли в лоб. Спросонья не сообразил, что это было. А могло быть по-разному. Могла, например, чайка опорожнить бомбовый отсек. Могла ворона. Но обошлось. Следующая полновесная капля попала в плечо. Самое интересное, что солнце светило! Однако, с запада, со стороны головы серьёзно забиндюжилось. Я встал и огляделся. Половина неба, под которым находился город и аэродром покрывала одна большая серая туча. В зените клубились её выбеленные до слепоты рыхлые сугробы, уходящие вверх к голубому фону. По-прежнему светило солнце, тень от башни преломлялась на решётке масляного радиатора понижающего трансформатора, но капли, которые стали садить всё чаще и уже разукрасили в тёмный горошек линялый брезент палаток, не оставляли надежды. Пришлось отходить в укрытие.
Тем временем все загаруны повскакивали и стали сверкать светлыми участками бёдер, оголившимися посредством скручивания трусов до размера стрингов. Дождь ещё не стал ливнем, но поторапливал. Исчезла за его серой завесой полоса городской околицы. Каких-то семь секунд, и выбравшие дальние делянки бежали к палаткам, укрывшись одеялами.
На пороге своего убежища я оглянулся на оперившийся Ил, заходивший на полосу ниже обычного – туча прижимала его к земле, пилотам приходилось идти ниже глиссады, чтобы не терять визуальных возможностей. Какой же он большой, страшный и громкий, когда рядом! Видны заклёпки и ржавые подтёки. Угадывались даже надписи на технологических лючках. Не читались, угадывались! Их было видно, а что там написано, мы знали. И вся эта махина разворачивалась в проекциях от почти фронтальной до трёхчетвертных – передней и задней через боковую. Какие вам Альтиум-дизайнеры и Автокады покажут такое! Какой Фул-Айч-Ди сможет повторить эту картинку! Я запах почувствовал! Похожий источал бабулин керогаз.
Я сделал шаг в палатку. В полутьме плохо различались парадки, сохнувшие на импровизированных плечиках, собранных из досок от яблочных ящиков и алюминиевой проволоки. Была вероятность напороться лбом на эту проволоку. Вдруг включился яркий свет и в то же мгновение оглушил выстрел из пушки.
Это молния! И совсем рядом, гром ударил без задержки. Я выглянул из палатки. Вроде все живы, бегут. Не высохшая до дна с нашего приезда лужа вокруг водонапорной башни, закипела! Вода в ней плещется, пузырится и парит. Запахло озоном. И сразу начался ливень. Брызги, выбиваемые каплями, ветер заносил внутрь палаток. Небесная вода быстро проверила их добротность. В дыры стала хлестать вода. Протечки снова намочили некоторые парадки. Пострадали и матрасы с бельём. В экстренном порядке перетаскивались в сухие места поддоны, заменявшие кровати…
– Слушай, может лучше до завтра отложить?
– Ты, чё! Самое время – после дождя все по домам сидят. И патруль туда не попрётся.
– Ну, блин, чего мы грязь месить будем!
– Какая грязь! Тропинка сухая я проверял. Там песок.
– А овраг?
– В овраге вода не стоит, течёт дальше, и кирпичи лежат.
– Ладно, давай.
– Короче, после проверки сразу переодеваемся и на турник.
– А если дождь пойдёт?
– А если понос нападёт? Боишься – так и скажи: не-хо-чу! Я и сам могу сходить.
– Хочу я!
– Тогда не ломайся, как песочное печенье в заднем кармане! На небо посмотри! Видишь? Не будет больше дождя, ушла туча.
06. 2023.
https://vk.com/photo31364817_457262128
На стрельбище
https://vk.com/photo31364817_457262116
Ан-12 и Ил-76
https://vk.com/photo31364817_457262115
Аэродром Белоясеня
Стрелковый тир соорудили просто – экскаватор на глубину вылета ковша извлёк суглинок и разбросал его по краям. Получился бруствер. Бросал чуть назад, поэтому на финише образовался избыток грунта. Его потом бульдозер сгрёб в торец, сформировав отбойную стену. С другого торца организовали пологий съезд – экскаваторщик не сразу во всю дурь заглублялся, постепенно понижал горизонт, а бульдозерист спланировал.
Стреляли недолго, больше ждали очереди. Хорошо, хоть нас поделили – два взвода на аэродром отвезли, а другие два – в тир. На следующий день поменялись.
Как я стрелял, помню плохо. С автомата лёжа, из пистолета – стоя. Давил на курок, принимал отдачу. А результат считался положительным, если все пули летели в направлении мишени. Оценок не ставили. Порой слышали характерный свист отрекошетивших вращающихся пуль. Один раз кусок свинца свалился на брезент на огневом рубеже, на котором лежали автоматы. Горячий был, собака! Насквозь не прожёг, но подпалину оставил.
Стрельбы проходили в два этапа. Сначала одиночными и короткой очередью из «Калаша», потом по пять выстрелов из «Макарыча». Ожидающие в перерывах за красными флажками ловили кузнечиков.
Позже, когда служил, стрелять из пистолета приходилось каждый год. Однажды в феврале позвонили домой – завтра, в среду, нормативы сдаём, как хочешь, мол, можешь не идти, но тогда придётся в управление ехать и там стрелять по их графику, может со второго или третьего раза только удастся.
Стрельбище находилось в пойме реки Нeдуги в полукилометре от моего дома. По осени я на нём, бывало, шампиньоны собирал. Но была зима, я грипповал и сидел на больничном. Шёл третий день. Самый кризис: тридцать восемь, суставы ломит, голова раскалывается и от кашля изнурительного уже рёбра болят. Сплю сутками, потею зверски. Жена два раза на день постель меняет.
Смекнув, что отстреляться на месте дешевле встанет и быстрее получится, чем потoм в губернию ездить, весь вечер я усиленно пил тёплые малиновые морсы, а утром, втолкнув в себя варёное яйцо, съел лошадиную дозу жаропонижающего.
На стрельбище отнеслись с пониманием – как пришёл, сразу дали ствол: «Твоя мишень вторая слева, пристрелян по центру». Мишень я различал плохо, как под водой или в тумане. Результатов ждать не стал, сразу ушёл. Кое-как поднялся на горку, вспотел, будто мешок цемента тащил. Доковылял до койки, разделся и вырубился.
В понедельник закрыл больничный. Во вторник вышел на работу. На заводе меня встретили аплодисментами – чемпион пришёл! Выяснилось, что я показал лучший результат и об этом объявили на построении. Сказали, была одна десятка и одна восьмёрка, третий результат никто не запомнил, но по сумме – чемпион!
На следующий после стрельб день для прохождения практики два из четырёх взводов привезли на аэродром. КДП – командно-диспетчерский пункт, ощетинившийся антеннами, похожий на витринистый магазин «Мелодия» зачем-то поставленный на стопку из четырёх хрущёвских панельных квартир, проехали без остановки. Обогнув брошенный прямо на нашем пути Ан-26-той, используемый начальством в качестве такси по стране, оба «Урала» остановились у длинного, обставленного разнокалиберными стремянками на колёсиках, одноэтажного строения с решётками на окнах. Это была ТЭЧ. Будущим техниками попасть на практику именно сюда было сверхлогично. Спрыгнув с грузовиков, мы построились в небольшом дворике. Слева от входа висела синяя табличка, на ней жёлтыми буквами было написано: «Технико-эксплуатационная часть такого-то номера гвардейского имени Фамилии военно-транспортного авиационного полка»
Когда дождь закончился, мы выбрались из сарая и обнаружили, что находимся на острове. Во все стороны, насколько видел глаз, нас окружали мангровые фруктовые деревья, создававшие совместно с собственными отражениями невероятную по красоте сюрреалистическую картину. Две реки – Бурая и Белая – имевшие истоки в недрах нашего убежища с потраченной молью крышей, текли к этой красоте. Одна на юг, другая – на северо-восток. При впадении в океан они образовывали огромные однотонные пятна, и все травинки с былинками, попавшие в дельты этих рек утратили свой природный зелёный окрас.
Нас не бросили. Водитель высокого трёхосного «Урала» – солдат-срочник с двумя лычками на голубых погонах, исполнив миссию деда Мазая, долго петлял по затопленным садам, находя дорогу только по увеличенному в сравнении с другими местами разрыву между кронами. Ехали мы довольно резво. Волны, расходящиеся по сторонам, шуршали пенистыми гребнями и оставляли позади затейливый дифракционный узор с узлами в местах, где из воды торчали стволы. Я стоял в кузове возле кабины, смотрел вперёд и вспоминал, как семь лет назад в Анапе катался на катере. Рисковал, конечно, как теперь понимаю. Окажись на дороге средняя по размерам поперечная промоина, не повезло бы и сидящим. А не пожелавшим, как я, замочить на сырой лавке гузно – втройне! Но обошлось.
Второй «Урал» стоял на континентальной плите, когда мы подрулили к «бригаде». Его пассажиры уже отобедали и высыпал подышать на берег. Из колхозной кухни вкусно пахло борщом. Мы зашли в столовую, поздоровались и стали рассаживаться на покрытые в этот раз чёрно-красно-зелёным рядном скамейки. В нос шибануло сочетанием запаха тёплого хлеба с чесночным оберегом, и сам чеснок лежал вперемешку с горками собственной шелухи на столах.
Продолжая тему погодных сюрпризов, вспомнил бы ещё один случай.
Июль – это макушка лета. В ясные дни на солнце было очень жарко. А в палатках – душно. Чтобы хоть слегка проветривалось, многие отвязывали тесёмки тента корпусных восьмиместных палаток от нижнего пояса и подвязывали их к верхнему, на который опирались стропила шатра. Эта небольшая хитрость позволяла скоротать время в более комфортных условиях. Многие, особенно те, кто ночью ходил в город за приключениями, отсыпались по палаткам, не подозревая, что в это время разница атмосферных давлений прогреваемой земной поверхности и более теплоёмких, но инерционных водных просторов ближайшего моря организовала перемещение воздушных масс. Проще говоря – подул ветерок. Он был лёгким, не поднимал пыль, не воровал газеты с помоек, не опрокидывал порожние вёдра. Спать в тени на таком ветерке – это санаторная процедура под романтичным названием «воздушная ванна».
Я лежал на животе, подмяв под себя подушку. С упоением следил за разворачивающимися на хуторе близ Диканьки событиями и прозевал момент, когда улетела наша палатка. Стало светлее, и неведомая сила перевернула страницу. Оторвавшись от книги, я поднял голову и прямо перед собой вместо брезентовой стенки увидел Петра Николаева, невозмутимо отрабатывающего на бетонном пасынке телеграфного столба приёмы национальной чувашской борьбы Курешу. Обернувшись, оценил случившееся. Порыв ветра, проникнув под палатку через организованные нами продухи, поднял её и перенёс на расстояние равное диагонали. Мой передний правый угол, в котором сходились две горизонтальные трубы и одна вертикальная, пролевитировав над матрасами, приземлился в месте левого заднего – прямо на подушку Лежняева в десяти сантиметрах от его лба. Сколько весит восьмиместная палатка с металлическим каркасом? Думаю, что не очень много. Мы её легко переносили вчетвером. Немного, но достаточно. Однако, пролети она на десять-пятнадцать сантиметров меньше, последствия для Лежняя могли бы стать плачевными. Но снова обошлось! Он проснулся, офигел, и потом раз пять за вечер рассказывал под собственный хохот эту историю приехавшим с абрикосов.
– Желающие поехать на сбор фруктов, выйти из строя! Рота, напра-во!
В этот раз я решил остаться в лагере. Увлёкся «Вечерами…» носатого классика, зацепило. Он такой затейник, этот Николай Васильевич, постоянно норовит какую-нибудь хохму сморозить! Вот у кого нужно учиться юмору. Да! А у Чехова – краткости! А у Толстого чему учиться? Построением сложноподчинённых предложений на целую страницу? Французскому? Жизни у него учиться нужно! Он дядька опытный, босиком, как Ганди, ходил, перепробовал, по слухам, великое множество девок.
Всё надоедает, даже хорошая погода может утомить. И море уже не влечёт. Да ещё было бы море, а то большая грязная лужа. И абрикосов уже не хочется. И вкусные обеды в бригадной столовой приелись. Нет, желудок справляется, но и в солдатской столовой кормят вполне себе вкусно и сытно, далеко не так, как в училищной. Сегодня, пожалуй, отдохну. Позагораю. Опять же, Лежняев подбивает вечером на танцы сходить. Их слышно отсюда танцы эти. Вчера, обратил внимание – ещё не вечер, до сумерек больше часа, а за полем, за оврагом, над полосой утопающего в зелени частного сектора северной окраины города уже бу?хают низы колонок. Даже слова угадываются: «В краю магнолий плещет море. Сидят мальчиш-ки на заборе…»
Постелив синее с белыми полосами казённое одеяло на полянку спорыша, скрутив по бокам в жгут чёрные армейские семейные трусы я улёгся ногами к солнцу. Несколько раз в этом сезоне уже загорал, поэтому сгореть не боялся. Теплышко обняло моё тело, как пуховое одеяло и сон стал показывать невероятные сюжеты. Вот моя одноклассница в хэбэшке с курсантскими погонами и в мини-юбке сидит рядом со мной на сампо, а Булавкин – высокий, щеголеватый препод по измерительным приборам, чертами лица и залысинами напоминавший Леонида Борткевича из «Песняров» конца семидесятых, вызывает её к доске. Я, почему-то возмущаюсь тем, что он её терзает на самостоятельной подготовке, где в принципе не должно быть преподавателей, где мы обычно читаем методички, разгадываем кроссворды в газете «Небесный транспорт» или пишем письма домой. Меня удивляет именно это, а тот факт, что девчонка учится со мной в одном взводе в сугубо мужском училище меня совсем не удивляет! Сон, как сновидение – противоречивая материя, в нём прямой и логичный путь не обязательно будет самым коротким.
Первый раз разбудил кузнечик. Он свалился мне на грудь. Потом, прыгнув, врезался в подбородок. Перевернувшись на живот, я снова отключился. Зойки уже не было. Но Булавкин теперь принялся за меня. Я не мог отгадать слово «шпангоут» в кроссворде, и за это он обещал поставить мне двойку. Я смотрел на его остроносые лакированные туфли и понимал, что в увольнение на этих выходных не пойду. Если была двойка на неделе – не пускали.
Второй раз я проснулся от холода. Оказалось, тень водонапорной башни заслонила солнце. Да и ветерок разобрался. Переместил одеяло и снова лёг пузом к солнцу.
Нужно ещё сказать, что с самого завтрака над нашим лагерем заходили на посадку Ил-76-е. Это был день полётов. Каждые семь или десять минут шёл борт. Наверное, обучали молодых взлетать и садиться. Мы так привыкли к шуму авиационных двигателей, что даже ночные полёты не мешали спать.
Не знаю, сколько я ещё загорал с третьей попытки, но в очередной раз проснулся от тяжёлой капли в лоб. Спросонья не сообразил, что это было. А могло быть по-разному. Могла, например, чайка опорожнить бомбовый отсек. Могла ворона. Но обошлось. Следующая полновесная капля попала в плечо. Самое интересное, что солнце светило! Однако, с запада, со стороны головы серьёзно забиндюжилось. Я встал и огляделся. Половина неба, под которым находился город и аэродром покрывала одна большая серая туча. В зените клубились её выбеленные до слепоты рыхлые сугробы, уходящие вверх к голубому фону. По-прежнему светило солнце, тень от башни преломлялась на решётке масляного радиатора понижающего трансформатора, но капли, которые стали садить всё чаще и уже разукрасили в тёмный горошек линялый брезент палаток, не оставляли надежды. Пришлось отходить в укрытие.
Тем временем все загаруны повскакивали и стали сверкать светлыми участками бёдер, оголившимися посредством скручивания трусов до размера стрингов. Дождь ещё не стал ливнем, но поторапливал. Исчезла за его серой завесой полоса городской околицы. Каких-то семь секунд, и выбравшие дальние делянки бежали к палаткам, укрывшись одеялами.
На пороге своего убежища я оглянулся на оперившийся Ил, заходивший на полосу ниже обычного – туча прижимала его к земле, пилотам приходилось идти ниже глиссады, чтобы не терять визуальных возможностей. Какой же он большой, страшный и громкий, когда рядом! Видны заклёпки и ржавые подтёки. Угадывались даже надписи на технологических лючках. Не читались, угадывались! Их было видно, а что там написано, мы знали. И вся эта махина разворачивалась в проекциях от почти фронтальной до трёхчетвертных – передней и задней через боковую. Какие вам Альтиум-дизайнеры и Автокады покажут такое! Какой Фул-Айч-Ди сможет повторить эту картинку! Я запах почувствовал! Похожий источал бабулин керогаз.
Я сделал шаг в палатку. В полутьме плохо различались парадки, сохнувшие на импровизированных плечиках, собранных из досок от яблочных ящиков и алюминиевой проволоки. Была вероятность напороться лбом на эту проволоку. Вдруг включился яркий свет и в то же мгновение оглушил выстрел из пушки.
Это молния! И совсем рядом, гром ударил без задержки. Я выглянул из палатки. Вроде все живы, бегут. Не высохшая до дна с нашего приезда лужа вокруг водонапорной башни, закипела! Вода в ней плещется, пузырится и парит. Запахло озоном. И сразу начался ливень. Брызги, выбиваемые каплями, ветер заносил внутрь палаток. Небесная вода быстро проверила их добротность. В дыры стала хлестать вода. Протечки снова намочили некоторые парадки. Пострадали и матрасы с бельём. В экстренном порядке перетаскивались в сухие места поддоны, заменявшие кровати…
– Слушай, может лучше до завтра отложить?
– Ты, чё! Самое время – после дождя все по домам сидят. И патруль туда не попрётся.
– Ну, блин, чего мы грязь месить будем!
– Какая грязь! Тропинка сухая я проверял. Там песок.
– А овраг?
– В овраге вода не стоит, течёт дальше, и кирпичи лежат.
– Ладно, давай.
– Короче, после проверки сразу переодеваемся и на турник.
– А если дождь пойдёт?
– А если понос нападёт? Боишься – так и скажи: не-хо-чу! Я и сам могу сходить.
– Хочу я!
– Тогда не ломайся, как песочное печенье в заднем кармане! На небо посмотри! Видишь? Не будет больше дождя, ушла туча.
06. 2023.
Глава 10. СТРЕЛКИ-РАДИСТЫ
https://vk.com/photo31364817_457262128
На стрельбище
https://vk.com/photo31364817_457262116
Ан-12 и Ил-76
https://vk.com/photo31364817_457262115
Аэродром Белоясеня
Стрелковый тир соорудили просто – экскаватор на глубину вылета ковша извлёк суглинок и разбросал его по краям. Получился бруствер. Бросал чуть назад, поэтому на финише образовался избыток грунта. Его потом бульдозер сгрёб в торец, сформировав отбойную стену. С другого торца организовали пологий съезд – экскаваторщик не сразу во всю дурь заглублялся, постепенно понижал горизонт, а бульдозерист спланировал.
Стреляли недолго, больше ждали очереди. Хорошо, хоть нас поделили – два взвода на аэродром отвезли, а другие два – в тир. На следующий день поменялись.
Как я стрелял, помню плохо. С автомата лёжа, из пистолета – стоя. Давил на курок, принимал отдачу. А результат считался положительным, если все пули летели в направлении мишени. Оценок не ставили. Порой слышали характерный свист отрекошетивших вращающихся пуль. Один раз кусок свинца свалился на брезент на огневом рубеже, на котором лежали автоматы. Горячий был, собака! Насквозь не прожёг, но подпалину оставил.
Стрельбы проходили в два этапа. Сначала одиночными и короткой очередью из «Калаша», потом по пять выстрелов из «Макарыча». Ожидающие в перерывах за красными флажками ловили кузнечиков.
Позже, когда служил, стрелять из пистолета приходилось каждый год. Однажды в феврале позвонили домой – завтра, в среду, нормативы сдаём, как хочешь, мол, можешь не идти, но тогда придётся в управление ехать и там стрелять по их графику, может со второго или третьего раза только удастся.
Стрельбище находилось в пойме реки Нeдуги в полукилометре от моего дома. По осени я на нём, бывало, шампиньоны собирал. Но была зима, я грипповал и сидел на больничном. Шёл третий день. Самый кризис: тридцать восемь, суставы ломит, голова раскалывается и от кашля изнурительного уже рёбра болят. Сплю сутками, потею зверски. Жена два раза на день постель меняет.
Смекнув, что отстреляться на месте дешевле встанет и быстрее получится, чем потoм в губернию ездить, весь вечер я усиленно пил тёплые малиновые морсы, а утром, втолкнув в себя варёное яйцо, съел лошадиную дозу жаропонижающего.
На стрельбище отнеслись с пониманием – как пришёл, сразу дали ствол: «Твоя мишень вторая слева, пристрелян по центру». Мишень я различал плохо, как под водой или в тумане. Результатов ждать не стал, сразу ушёл. Кое-как поднялся на горку, вспотел, будто мешок цемента тащил. Доковылял до койки, разделся и вырубился.
В понедельник закрыл больничный. Во вторник вышел на работу. На заводе меня встретили аплодисментами – чемпион пришёл! Выяснилось, что я показал лучший результат и об этом объявили на построении. Сказали, была одна десятка и одна восьмёрка, третий результат никто не запомнил, но по сумме – чемпион!
На следующий после стрельб день для прохождения практики два из четырёх взводов привезли на аэродром. КДП – командно-диспетчерский пункт, ощетинившийся антеннами, похожий на витринистый магазин «Мелодия» зачем-то поставленный на стопку из четырёх хрущёвских панельных квартир, проехали без остановки. Обогнув брошенный прямо на нашем пути Ан-26-той, используемый начальством в качестве такси по стране, оба «Урала» остановились у длинного, обставленного разнокалиберными стремянками на колёсиках, одноэтажного строения с решётками на окнах. Это была ТЭЧ. Будущим техниками попасть на практику именно сюда было сверхлогично. Спрыгнув с грузовиков, мы построились в небольшом дворике. Слева от входа висела синяя табличка, на ней жёлтыми буквами было написано: «Технико-эксплуатационная часть такого-то номера гвардейского имени Фамилии военно-транспортного авиационного полка»
