– Сволочь, чтоб у тебя все перья выпали, – сонно пробормотала Анна, услышав надрывный крик петуха.
Тот с наслаждением оттягивался и самозабвенно надсаживал глотку, явно давая понять всей окрестности, что он проснулся и в ближайшие полчаса затыкаться не собирается.
Анна немного полежала в постели, разглядывая в утренней полутьме пятно от протечки на побеленном потолке избы и размышляя, не хочется ли ей сегодня супа из петуха. Затем она нашарила босыми ногами тапки, подошла к кадушке с водой и, зачерпнув черпаком холодную воду, долго и жадно пила, гася сухость в горле и отсрочивая неприятную бытовую суету. Потом с опаской подошла к кровати дочери. Девочка разметалась по диагонали на большом пружинном матрасе, раскидав в стороны непокорную рыжую шевелюру, обняв стальным зажимом за шею несчастного Пантелеймона. Матерчатые глаза тряпичного кота молили о пощаде и даровании шанса сдохнуть.
Мать нежно поправила сползшую с кровати ногу Глафиры, привычно уклоняясь от пущенной в её сторону пуховой подушки: любимая дочь в бессознательности сна – непредсказуемая опасность для окружающих. Ещё раз любовно посмотрев, как ненаглядное чадо выводит своей «нослой» немузыкальные рулады, могущие конкурировать с криками горлодёра за окном, Анна надела высокие сапоги, взяла ведро да полотенце и вышла в сени.
Во дворе был слышан гомон скотины, разбуженной воплями истеричной птицы. Анна подоила коров и выпроводила их со двора аккурат в собираемое пастухом на главной дороге стадо, задала корма свиньям, овцам, посетила курятник, подавляя в себе желание огреть гордого собой потрёпанного петуха ведром по голове.
Впереди был ещё один бесконечный, полный хлопот и растрачиваемых нервов день.
Солнце уже поднялось и медленно целеустремлённо собиралось добраться-таки до зенита, когда Глафира разлепила сонные веки. На детской мордашке изобразилась недовольная гримаска. Ещё повалявшись какое-то время для порядку, Глаша прислушалась к своему внутреннему «я», которое всё настойчивее требовало только одного: еды. После попрыгав немного для аппетита на пружинном матрасе, Глафира занялась исследованием того, что сегодня с утра послал Бог. «Бог» в лице матери послал сегодня замечательные ячменные лепёшки, два яйца, душистые пирожки с разной начинкой и здоровенный чугунок вкусно пахнущей каши. Всё это было сложено на большом деревянном столе посреди горницы и заботливо накрыто цветастым полотенцем, чтобы не остыло.
Для шестилетнего ребёнка Глафира была вполне самостоятельной – она могла уже сама заплетать себе косички. Плотненькая, крепенькая с круглой любознательной мордашкой и с торчащими во все стороны непокорными огненными волосами, девочка никогда не унывала, и почти всегда знала, чего хочет. Мать только озабоченно вздыхала каждый раз, когда чересчур деятельная дочь реализовывала одну свою идею за другой. Результатом одной такой было размытое пятно протечки на потолке – Глафира играла на чердаке в ветеринара. Затащенный туда поросёнок Проська от ужаса напускал небывалое количество луж и был спасён примчавшейся на истошные крики Анной.
Позавтракав, Глаша оставила после себя наполовину вычищенный чугунок, скорлупки от двух яиц, две чудом спасшиеся лепёшки и заметно обедневшее блюдо с пирожками.
Натянув ботиночки и накинув красный плащик, подаренный бабушкой, не чаявшей во внучке души, правда, только исключительно на большом расстоянии, Глафира вышла на крыльцо и с интересом окинула взором окрестности.
Гомонящий за секунду до этого двор, накрыла тишина. А ещё через три секунды гомон грянул с новой силой, но уже по-другому. Утки, гуси и прочая птица, топча друг друга, ломанулись обратно в птичник. Огромный индюк, ковырявшийся в навозной куче в поисках самых изысканных червяков, застрял в кустах и, потеряв надежду освободиться, замер там, распушив хвост, и прикинувшись частью растительности. Будка с собакой опустела за миг до того, как туда спряталась жирная свинья Лопузюха вместе со всем своим выводком. Козёл Дуремар попытался было, просясь, всунуть туда бороду, жалобно проблеяв, но был беззастенчиво выпихнут взашей. После чего, в отчаянии взбежал по стене, лёг, пригнув голову, и притаился на крыше сарайки. Три разноцветные кошки, на время забыв свои разногласия с мышами, попросили тех потесниться, дружно спустившись к ним в подвал, и теперь все вместе выглядывали оттуда с вытаращенными от ужаса круглыми глазами.
Разочарованно оглядев пустующий двор, Глафира со скучающим видом поплелась на улицу, волоча в пыли следом за резинку большую разлапистую рогатку – в поле без рогатки – день насмарку…
Анна стирала простыни, стоя в реке босыми ногами, высоко заткнув по бокам за пояс подол своей длиннополой юбки. Она мрачно поглядывала на небольшой водоворот, который кружился неподалёку от неё чуть выше по течению. И то, что в нём плавало и вращалось, Анне определённо не нравилось. Она с опаской посмотрела на только что отстиранную половину простыни и с сожалением на ту половину, которую ещё не постигла та же участь.
Внезапно, взгляд её отвлекло непонятное движение на холме. Подняв руку козырьком к глазам, с тяжёлым предчувствием женщина напряжённо всматривалась вверх против солнца: прямо вниз с холма с протяжным громким мычанием в панике сбегали коровы. Сначала одна, две, три… И вот уже целое стадо ополоумевших, не разбирающих дороги животных, прыгающих через неровности и кусты, неслось под гору по направлению к реке. Непутёвый пастух, мечась среди них, страдальчески заламывая руки и хватая себя за вихры, матерился и сыпал проклятья куда-то туда, дальше за вершину холма. Последние бурёнки, из поспешной рысцы переходя в истеричный галоп, скачками прыснули с горы, раздаваясь в стороны и давая дорогу появившейся на холме фигуре.
Анна горестно выдохнула, не обращая внимания, как первая партия коров, уже перебираясь на противоположный берег, втаптывает в илистое дно уплывшие разом вниз по течению простыни. Женщина по-прежнему смотрела вверх, и последняя надежда покинула её: на холме, восторженно маша матери только что применённой рогаткой, замерла счастливая Глафира. И вот последняя уже радостно прыгает вниз по кочкам в развевающемся испачканном плащике, красным пятном выделяясь на фоне зелёного травяного покрова холма.
– Господи, зачем ты допускаешь Дьявола в Паству твою и в стадо моё! – взывал пастух, обращая молитву к небу. Но то ли небо в этот момент было закрыто на обеденный перерыв для всех работников умственного труда, то ли на этот день профсоюз пастухов не выплатил все членские взносы в небесную канцелярию, или у Всевышнего были хлопоты в другом его стаде, при котором он должен был присутствовать лично, но «красный Дьявол» беспрепятственно проскакал мимо и бросился в объятия матери, выбежавшей к нему навстречу, обнять свою дочь…
– Глофа! Где же ты так извозякалась?! – строгим голосом воскликнула Анна.
– Мама! Побежали, догоним их! – крикнула Глафира, обнимая мать и поспешно показывая пальцем той за спину, туда, где в густых зарослях ивняка скрылась последняя тёлка, дезертировавшая на тот берег.
– Зачем? – затребовала Анна, пытаясь заглянуть в лицо хмурящей бровки дочери.
– …Её надо облить святой водой и покрестить, – бормотал пастух, тряся перед собой пальцем в сторону женщины с дочерью, но ни к кому конкретному при этом не обращаясь. – Ребёнок не может быть таким! Покрестить!.. Или лучше высечь хворостиной… А лучше вызвать экзорциста и отдать Антихриста в собачий приют!
– Не надо никого догонять, солнце моё, – нежно проворковал мать, игриво потеревшись своим носом о вздорный носик дочки. – Видишь? И дядя недоволен. Почему дядя недоволен?
– Я хотела ему помочь, – грустно пробормотала Глафира, стараясь не смотреть на пастуха.
– Как ты хотела помочь? – усмехнулась Анна.
– Его никто не слушался – коровы разбрелись. Он щёлкал по земле кнутом, но к нему совсем никто не стал подходить. Тогда я немного… п-п-помогла им слушаться дядю…
– Как? – с замиранием переспросила мать.
– Рогатой!.. И камешками, – опять покраснела Глофа. – Но пару раз попала в дядю.
Тут только Анна заметила большой красный отёк на лице «дяди», оттеняющий часть левой скулы пастуха.
– Как нехорошо, – целуя дочку в носик, проворковала Анна. – А если бы дядя заплакал?
– То мы бы ему сказали: «Не плачь! Ты же мужчина!».
Пастух, который между тем напряжённо вслушивался в разговоры матери с дочерью, взвыл и, сплюнув в реку, побрёл по воде собирать своё эмигрировавшее в соседнюю область стадо.
Анна, оглядевшись в поисках простыней, в сердцах махнула рукой, взяла дочь за руку и повела в село.
– Анна! Опять твой террористический отряд перерубил все мои огурцы палками! – прокричала тётка Наталка, опираясь на свой забор – сердитая и вредная соседка из дома через улицу.
– Это была сабля, – честно призналась Глафира.
– Да хоть оглобля! – надрывалась тётка Наталка. – А моя Нюрка?! Ты на мою Нюрку посмотри, Ань! Она боится из конуры нос высунуть. Сидит там, забившись в дальний угол, и я даже за цепь не могу её оттуда вытащить. Твоя дрессировщица кормила псину моими свеженарубленными той же саблей огурцами. У собаки на лицо… на морду стресс и полное огурцовое отторжение со всеми вытекающими.
– У неё был грустный и голодный вид. Я думала – она болеет. А огурцы – вкусные и полезные, – совсем тихо пробормотала Глашка.
– Я даже понять не могу, как эта твоя Айболит в юбке, Ань, смогла в мою Нюрку столько огурей запихать? Моя привередина иногда даже колбасу отказывается у меня брать… А мне-то, Ань, что теперь делать? У меня урожая опять нет. Надо на стол накрывать, салат делать, а собирать нечего. Придётся у тебя брать.
– Бери, конечно, – покорно согласилась Анна и вздохнула.
Тётка Наталка, только этого и ждавшая, подхватила уже приготовленные вёдра и перебежкой припустила через пыльную дорогу во двор Анны, к тёмному сараю. Привычным жестом распахнула дверь, нагибаясь над разложенными на полу овощами.
– Ой, Ань. Я у тебя ещё помидоров прихвачу, а то у меня совсем не вышли, – сказала соседка, выходя со двора и проходя мимо ожидающей возле открытой калитки Анны с дочерью. В вёдрах соседки, до краёв наполненных самыми крупными огурцами, сверху красовались большие сочные помидоры, ярким пятном притягивая взгляд.
Дождавшись у калитки соседку и даже не взглянув в её сторону, пропуская ту мимо себя, Анна огляделась в поисках дочери. Оказывается, Глафире посчастливилось раздобыть выскочившего на улицу козлёнка из соседнего дома. Счастливая девочка уже сгребла горемыку в охапку и пыталась надеть тому на шею через голову широкую воронку для ссыпания картофеля. В итоге, козлёнок стал походить на какого-то графа.
– Что ты делаешь, Глофа? – спросила Анна, поспешно отбирая жертву у своего агнца, и тем самым спасая агнца пасхального.
– Играю. Я – Алёнушка, а он – мой непослушный братец Иванушка. Он меня не слушался, козёл, напился из копытца и сразу же «окозлел» на всю голову.
– А воронка?
– Это я надела ему на голову, чтобы он больше не смел пить из копытца, – гордая своим изобретением, пояснила Глафира.
– Он с этим воротником вообще не сможет пить. Ниоткуда.
Глофа задумалась.
– Вот если бы я одела её ему раньше, то Иванушка не превратился бы в козлёночка. …И был бы у меня брааатик.
Анна покачала головой, выпуская на дорогу парнокопытное, освобождённое от лишней новоприобретённой детали гардероба. Козлёнок доверчиво ткнулся носом в ладошку Глофы и поскакал прочь.
– Всё-таки он стал гораздо лучше после того, как попил из этой лужи, – удовлетворённо пробормотала девочка, которую Анна затем потащила во двор.
Во дворе Анну поразила гнетущая тишина. Двор выглядел вымершим. Она взглянула выше и встретилась глазами со взглядом башки Дуремара, выглядывающей и свисавшей сверху с крыши сарайки. Анна вздрогнула, замотав головой, отгоняя увиденное, потом вздохнула, опять покачала головой, и, строго-настрого запретив Глафире покидать пределы двора, пошла в дом готовить обед, унося с собой на всякий случай рогатку.
Оставшись одна, Глофа скептически оглядела всё вокруг. Опять пустой двор. Опять скучища. Она прислушалась. Казалось, вместе с ней замерло всё. Не слышно похрюкивания свиней. В коровнике было тихо – но это нормально: Пломба «со подругами» ещё не пришла с выгула. Притаился птичник. Даже птицы на деревьях, буквально, замолкли вблизи двора, чувствуя подсознательную необходимость схорониться. Вспомнив про своего друга Демона, Глофа кинулась к конуре, сунула туда голову и разочарованно вылезла назад: в будке никого не было. Наверно, Демон благоразумно отправился в свои дневные путешествия – навестить знакомых в остальных дворах, обменяться новостями, пожаловаться и полаять на судьбу.
Солнце, перевалившее за полдень, припекало нещадно. Красный плащик был скинут на поленницу. Сначала Глафира ползала по двору в поисках муравьёв. Последний раз она заприметила их гнездо неподалёку от распилочных козел. Второе гнездо было около забора рядом с навозной кучей. Полдня вчера Глафира потратила на обучение муравьёв одного муравейника, втолковывая им расположение другого. Был составлен стратегический план-вторжение. Всем особо толстым муравьям была объяснена боевая задача. Всех их поочерёдно носили в расположение вражеского лагеря и показывали для анализирования количество сил вероятного противника. С ними запоминали дороги для наступления, планировали доставку дополнительных сил, обозов, продовольствия, решали в долгом диспуте, куда оттаскивать раненных и прочее. В соответствии с планом была разъяснена необходимость захватить все плацдармы, откуда противник в будущем мог произвести разведывательные и наступательные действия. Была дана установка к вечеру следующего дня, то есть сегодняшнего, захватить муравейник противника, взять в плен вражескую царицу, а остальных врагов в плен не брать и есть на месте. По завершению операции решено было воздвигнуть над поверженным форпостом победное знамя (для этой цели Глофа пожертвовала свой цветастый носок).
В общем, на подготовку потрачена половина вчерашнего дня. Штурм был назначен на сегодня «на после обеда». Но уже сейчас Глафира с огорчением обнаружила, что муравейник полностью покинут, и только последние особи, вереницей несущие куколки, поспешно скрывались в высокой траве.
Такого подлого дезертирства никто не мог себе представить. Глашка ещё раз попинала для верности ботиночком пустующие муравьиные норки и пошла проверить своих друзей – «свинюшек». Вообще заходить в дворовые постройки, в такие как птичник, свинарник, коровник и в прочие, без разрешения и в одиночку Глафире было строго-настрого запрещено. Глофа вдруг озабоченно поморщилась и ощупала через платье попу – свежо воспоминание от хворостины. Но ведь никто не отменял возможность встретить друзей вне их домиков.
Глаша обошла полностью двор, оглядела все лужи и места в тени, где любили валяться Лопузюха со своими коллегами, посетила огород – туда обожал прокрадываться через ограждения Дуремар, слазила с риском для жизни и для попы на поленницу в поисках кошек – ни души. Зато на третьем круге при обследовании двора счастье улыбнулось девочке: петух Заткнись исключительно по недалёкости ума, удивившись большой плотности птичьего населения в птичнике в такой солнечный день, гордо вышел наружу обследовать окрестности.
Тот с наслаждением оттягивался и самозабвенно надсаживал глотку, явно давая понять всей окрестности, что он проснулся и в ближайшие полчаса затыкаться не собирается.
Анна немного полежала в постели, разглядывая в утренней полутьме пятно от протечки на побеленном потолке избы и размышляя, не хочется ли ей сегодня супа из петуха. Затем она нашарила босыми ногами тапки, подошла к кадушке с водой и, зачерпнув черпаком холодную воду, долго и жадно пила, гася сухость в горле и отсрочивая неприятную бытовую суету. Потом с опаской подошла к кровати дочери. Девочка разметалась по диагонали на большом пружинном матрасе, раскидав в стороны непокорную рыжую шевелюру, обняв стальным зажимом за шею несчастного Пантелеймона. Матерчатые глаза тряпичного кота молили о пощаде и даровании шанса сдохнуть.
Мать нежно поправила сползшую с кровати ногу Глафиры, привычно уклоняясь от пущенной в её сторону пуховой подушки: любимая дочь в бессознательности сна – непредсказуемая опасность для окружающих. Ещё раз любовно посмотрев, как ненаглядное чадо выводит своей «нослой» немузыкальные рулады, могущие конкурировать с криками горлодёра за окном, Анна надела высокие сапоги, взяла ведро да полотенце и вышла в сени.
Во дворе был слышан гомон скотины, разбуженной воплями истеричной птицы. Анна подоила коров и выпроводила их со двора аккурат в собираемое пастухом на главной дороге стадо, задала корма свиньям, овцам, посетила курятник, подавляя в себе желание огреть гордого собой потрёпанного петуха ведром по голове.
Впереди был ещё один бесконечный, полный хлопот и растрачиваемых нервов день.
Солнце уже поднялось и медленно целеустремлённо собиралось добраться-таки до зенита, когда Глафира разлепила сонные веки. На детской мордашке изобразилась недовольная гримаска. Ещё повалявшись какое-то время для порядку, Глаша прислушалась к своему внутреннему «я», которое всё настойчивее требовало только одного: еды. После попрыгав немного для аппетита на пружинном матрасе, Глафира занялась исследованием того, что сегодня с утра послал Бог. «Бог» в лице матери послал сегодня замечательные ячменные лепёшки, два яйца, душистые пирожки с разной начинкой и здоровенный чугунок вкусно пахнущей каши. Всё это было сложено на большом деревянном столе посреди горницы и заботливо накрыто цветастым полотенцем, чтобы не остыло.
Для шестилетнего ребёнка Глафира была вполне самостоятельной – она могла уже сама заплетать себе косички. Плотненькая, крепенькая с круглой любознательной мордашкой и с торчащими во все стороны непокорными огненными волосами, девочка никогда не унывала, и почти всегда знала, чего хочет. Мать только озабоченно вздыхала каждый раз, когда чересчур деятельная дочь реализовывала одну свою идею за другой. Результатом одной такой было размытое пятно протечки на потолке – Глафира играла на чердаке в ветеринара. Затащенный туда поросёнок Проська от ужаса напускал небывалое количество луж и был спасён примчавшейся на истошные крики Анной.
Позавтракав, Глаша оставила после себя наполовину вычищенный чугунок, скорлупки от двух яиц, две чудом спасшиеся лепёшки и заметно обедневшее блюдо с пирожками.
Натянув ботиночки и накинув красный плащик, подаренный бабушкой, не чаявшей во внучке души, правда, только исключительно на большом расстоянии, Глафира вышла на крыльцо и с интересом окинула взором окрестности.
Гомонящий за секунду до этого двор, накрыла тишина. А ещё через три секунды гомон грянул с новой силой, но уже по-другому. Утки, гуси и прочая птица, топча друг друга, ломанулись обратно в птичник. Огромный индюк, ковырявшийся в навозной куче в поисках самых изысканных червяков, застрял в кустах и, потеряв надежду освободиться, замер там, распушив хвост, и прикинувшись частью растительности. Будка с собакой опустела за миг до того, как туда спряталась жирная свинья Лопузюха вместе со всем своим выводком. Козёл Дуремар попытался было, просясь, всунуть туда бороду, жалобно проблеяв, но был беззастенчиво выпихнут взашей. После чего, в отчаянии взбежал по стене, лёг, пригнув голову, и притаился на крыше сарайки. Три разноцветные кошки, на время забыв свои разногласия с мышами, попросили тех потесниться, дружно спустившись к ним в подвал, и теперь все вместе выглядывали оттуда с вытаращенными от ужаса круглыми глазами.
Разочарованно оглядев пустующий двор, Глафира со скучающим видом поплелась на улицу, волоча в пыли следом за резинку большую разлапистую рогатку – в поле без рогатки – день насмарку…
Анна стирала простыни, стоя в реке босыми ногами, высоко заткнув по бокам за пояс подол своей длиннополой юбки. Она мрачно поглядывала на небольшой водоворот, который кружился неподалёку от неё чуть выше по течению. И то, что в нём плавало и вращалось, Анне определённо не нравилось. Она с опаской посмотрела на только что отстиранную половину простыни и с сожалением на ту половину, которую ещё не постигла та же участь.
Внезапно, взгляд её отвлекло непонятное движение на холме. Подняв руку козырьком к глазам, с тяжёлым предчувствием женщина напряжённо всматривалась вверх против солнца: прямо вниз с холма с протяжным громким мычанием в панике сбегали коровы. Сначала одна, две, три… И вот уже целое стадо ополоумевших, не разбирающих дороги животных, прыгающих через неровности и кусты, неслось под гору по направлению к реке. Непутёвый пастух, мечась среди них, страдальчески заламывая руки и хватая себя за вихры, матерился и сыпал проклятья куда-то туда, дальше за вершину холма. Последние бурёнки, из поспешной рысцы переходя в истеричный галоп, скачками прыснули с горы, раздаваясь в стороны и давая дорогу появившейся на холме фигуре.
Анна горестно выдохнула, не обращая внимания, как первая партия коров, уже перебираясь на противоположный берег, втаптывает в илистое дно уплывшие разом вниз по течению простыни. Женщина по-прежнему смотрела вверх, и последняя надежда покинула её: на холме, восторженно маша матери только что применённой рогаткой, замерла счастливая Глафира. И вот последняя уже радостно прыгает вниз по кочкам в развевающемся испачканном плащике, красным пятном выделяясь на фоне зелёного травяного покрова холма.
– Господи, зачем ты допускаешь Дьявола в Паству твою и в стадо моё! – взывал пастух, обращая молитву к небу. Но то ли небо в этот момент было закрыто на обеденный перерыв для всех работников умственного труда, то ли на этот день профсоюз пастухов не выплатил все членские взносы в небесную канцелярию, или у Всевышнего были хлопоты в другом его стаде, при котором он должен был присутствовать лично, но «красный Дьявол» беспрепятственно проскакал мимо и бросился в объятия матери, выбежавшей к нему навстречу, обнять свою дочь…
– Глофа! Где же ты так извозякалась?! – строгим голосом воскликнула Анна.
– Мама! Побежали, догоним их! – крикнула Глафира, обнимая мать и поспешно показывая пальцем той за спину, туда, где в густых зарослях ивняка скрылась последняя тёлка, дезертировавшая на тот берег.
– Зачем? – затребовала Анна, пытаясь заглянуть в лицо хмурящей бровки дочери.
– …Её надо облить святой водой и покрестить, – бормотал пастух, тряся перед собой пальцем в сторону женщины с дочерью, но ни к кому конкретному при этом не обращаясь. – Ребёнок не может быть таким! Покрестить!.. Или лучше высечь хворостиной… А лучше вызвать экзорциста и отдать Антихриста в собачий приют!
– Не надо никого догонять, солнце моё, – нежно проворковал мать, игриво потеревшись своим носом о вздорный носик дочки. – Видишь? И дядя недоволен. Почему дядя недоволен?
– Я хотела ему помочь, – грустно пробормотала Глафира, стараясь не смотреть на пастуха.
– Как ты хотела помочь? – усмехнулась Анна.
– Его никто не слушался – коровы разбрелись. Он щёлкал по земле кнутом, но к нему совсем никто не стал подходить. Тогда я немного… п-п-помогла им слушаться дядю…
– Как? – с замиранием переспросила мать.
– Рогатой!.. И камешками, – опять покраснела Глофа. – Но пару раз попала в дядю.
Тут только Анна заметила большой красный отёк на лице «дяди», оттеняющий часть левой скулы пастуха.
– Как нехорошо, – целуя дочку в носик, проворковала Анна. – А если бы дядя заплакал?
– То мы бы ему сказали: «Не плачь! Ты же мужчина!».
Пастух, который между тем напряжённо вслушивался в разговоры матери с дочерью, взвыл и, сплюнув в реку, побрёл по воде собирать своё эмигрировавшее в соседнюю область стадо.
Анна, оглядевшись в поисках простыней, в сердцах махнула рукой, взяла дочь за руку и повела в село.
– Анна! Опять твой террористический отряд перерубил все мои огурцы палками! – прокричала тётка Наталка, опираясь на свой забор – сердитая и вредная соседка из дома через улицу.
– Это была сабля, – честно призналась Глафира.
– Да хоть оглобля! – надрывалась тётка Наталка. – А моя Нюрка?! Ты на мою Нюрку посмотри, Ань! Она боится из конуры нос высунуть. Сидит там, забившись в дальний угол, и я даже за цепь не могу её оттуда вытащить. Твоя дрессировщица кормила псину моими свеженарубленными той же саблей огурцами. У собаки на лицо… на морду стресс и полное огурцовое отторжение со всеми вытекающими.
– У неё был грустный и голодный вид. Я думала – она болеет. А огурцы – вкусные и полезные, – совсем тихо пробормотала Глашка.
– Я даже понять не могу, как эта твоя Айболит в юбке, Ань, смогла в мою Нюрку столько огурей запихать? Моя привередина иногда даже колбасу отказывается у меня брать… А мне-то, Ань, что теперь делать? У меня урожая опять нет. Надо на стол накрывать, салат делать, а собирать нечего. Придётся у тебя брать.
– Бери, конечно, – покорно согласилась Анна и вздохнула.
Тётка Наталка, только этого и ждавшая, подхватила уже приготовленные вёдра и перебежкой припустила через пыльную дорогу во двор Анны, к тёмному сараю. Привычным жестом распахнула дверь, нагибаясь над разложенными на полу овощами.
– Ой, Ань. Я у тебя ещё помидоров прихвачу, а то у меня совсем не вышли, – сказала соседка, выходя со двора и проходя мимо ожидающей возле открытой калитки Анны с дочерью. В вёдрах соседки, до краёв наполненных самыми крупными огурцами, сверху красовались большие сочные помидоры, ярким пятном притягивая взгляд.
Дождавшись у калитки соседку и даже не взглянув в её сторону, пропуская ту мимо себя, Анна огляделась в поисках дочери. Оказывается, Глафире посчастливилось раздобыть выскочившего на улицу козлёнка из соседнего дома. Счастливая девочка уже сгребла горемыку в охапку и пыталась надеть тому на шею через голову широкую воронку для ссыпания картофеля. В итоге, козлёнок стал походить на какого-то графа.
– Что ты делаешь, Глофа? – спросила Анна, поспешно отбирая жертву у своего агнца, и тем самым спасая агнца пасхального.
– Играю. Я – Алёнушка, а он – мой непослушный братец Иванушка. Он меня не слушался, козёл, напился из копытца и сразу же «окозлел» на всю голову.
– А воронка?
– Это я надела ему на голову, чтобы он больше не смел пить из копытца, – гордая своим изобретением, пояснила Глафира.
– Он с этим воротником вообще не сможет пить. Ниоткуда.
Глофа задумалась.
– Вот если бы я одела её ему раньше, то Иванушка не превратился бы в козлёночка. …И был бы у меня брааатик.
Анна покачала головой, выпуская на дорогу парнокопытное, освобождённое от лишней новоприобретённой детали гардероба. Козлёнок доверчиво ткнулся носом в ладошку Глофы и поскакал прочь.
– Всё-таки он стал гораздо лучше после того, как попил из этой лужи, – удовлетворённо пробормотала девочка, которую Анна затем потащила во двор.
Во дворе Анну поразила гнетущая тишина. Двор выглядел вымершим. Она взглянула выше и встретилась глазами со взглядом башки Дуремара, выглядывающей и свисавшей сверху с крыши сарайки. Анна вздрогнула, замотав головой, отгоняя увиденное, потом вздохнула, опять покачала головой, и, строго-настрого запретив Глафире покидать пределы двора, пошла в дом готовить обед, унося с собой на всякий случай рогатку.
Оставшись одна, Глофа скептически оглядела всё вокруг. Опять пустой двор. Опять скучища. Она прислушалась. Казалось, вместе с ней замерло всё. Не слышно похрюкивания свиней. В коровнике было тихо – но это нормально: Пломба «со подругами» ещё не пришла с выгула. Притаился птичник. Даже птицы на деревьях, буквально, замолкли вблизи двора, чувствуя подсознательную необходимость схорониться. Вспомнив про своего друга Демона, Глофа кинулась к конуре, сунула туда голову и разочарованно вылезла назад: в будке никого не было. Наверно, Демон благоразумно отправился в свои дневные путешествия – навестить знакомых в остальных дворах, обменяться новостями, пожаловаться и полаять на судьбу.
Солнце, перевалившее за полдень, припекало нещадно. Красный плащик был скинут на поленницу. Сначала Глафира ползала по двору в поисках муравьёв. Последний раз она заприметила их гнездо неподалёку от распилочных козел. Второе гнездо было около забора рядом с навозной кучей. Полдня вчера Глафира потратила на обучение муравьёв одного муравейника, втолковывая им расположение другого. Был составлен стратегический план-вторжение. Всем особо толстым муравьям была объяснена боевая задача. Всех их поочерёдно носили в расположение вражеского лагеря и показывали для анализирования количество сил вероятного противника. С ними запоминали дороги для наступления, планировали доставку дополнительных сил, обозов, продовольствия, решали в долгом диспуте, куда оттаскивать раненных и прочее. В соответствии с планом была разъяснена необходимость захватить все плацдармы, откуда противник в будущем мог произвести разведывательные и наступательные действия. Была дана установка к вечеру следующего дня, то есть сегодняшнего, захватить муравейник противника, взять в плен вражескую царицу, а остальных врагов в плен не брать и есть на месте. По завершению операции решено было воздвигнуть над поверженным форпостом победное знамя (для этой цели Глофа пожертвовала свой цветастый носок).
В общем, на подготовку потрачена половина вчерашнего дня. Штурм был назначен на сегодня «на после обеда». Но уже сейчас Глафира с огорчением обнаружила, что муравейник полностью покинут, и только последние особи, вереницей несущие куколки, поспешно скрывались в высокой траве.
Такого подлого дезертирства никто не мог себе представить. Глашка ещё раз попинала для верности ботиночком пустующие муравьиные норки и пошла проверить своих друзей – «свинюшек». Вообще заходить в дворовые постройки, в такие как птичник, свинарник, коровник и в прочие, без разрешения и в одиночку Глафире было строго-настрого запрещено. Глофа вдруг озабоченно поморщилась и ощупала через платье попу – свежо воспоминание от хворостины. Но ведь никто не отменял возможность встретить друзей вне их домиков.
Глаша обошла полностью двор, оглядела все лужи и места в тени, где любили валяться Лопузюха со своими коллегами, посетила огород – туда обожал прокрадываться через ограждения Дуремар, слазила с риском для жизни и для попы на поленницу в поисках кошек – ни души. Зато на третьем круге при обследовании двора счастье улыбнулось девочке: петух Заткнись исключительно по недалёкости ума, удивившись большой плотности птичьего населения в птичнике в такой солнечный день, гордо вышел наружу обследовать окрестности.
