О привычке короля врем от времени лично проверять ночную стражу было известно многим в Вальденбурге. Даже Анастази, никогда не обсуждавшая с Лео свою супружескую жизнь, однажды шутливо пожаловалась, что король после таких обходов возвращается усталым и ложится в постель, даже не погревшись у огня; руки его холодны точно лед и пахнут железом.
Выходит, не так уж дурно он себя чувствует, с тревогой подумал Лео, поспешно вскакивая на ноги и склоняясь перед государем. Точно так же поступил и мальчишка-паж, герцог же лишь наклонился вперед – подняться на ноги у него попросту не было сил.
– А-а, Торнхельм… Как хорошо, что ты появился здесь именно теперь, мой король! А ты знаешь, я тебе кое-что рассказать хочу, дорогой братец, ты только не перебивай, это очень интересно, о-очень…
А ведь сболтнет, подумал Лео. Хоть и герцог, а держать язык за зубами не умеет. Да еще скажет как-нибудь так… пошло, некрасиво, что хоть плачь.
– Я предпочел бы в этот час отдыхать, следуя совету моего лекаря. Однако мне сообщили, что некий человек, по недомыслию или обиде, затеял вредный спор, а, поскольку положение его весьма высокое, мои люди опасаются, что господин не прислушается к их словам, – король оглянулся на своих спутников. Те поспешно склонили головы. – С герцогом я буду говорить позже, а теперь спрашиваю тебя, менестрель – что произошло?
– Речь шла о некоторых правилах проведения турниров, о великий король. Да еще о том неудачном пари на охоте... Оба мы устали и, боюсь, наши слова звучали чересчур резко. Кроме того, ваш брат… весьма огорчен тем, что герцогиня Рюттель, по всей видимости, предпочла ему князя Райнарта, – Лео понизил голос и отвел взгляд, словно сожалея. – Я как раз хотел позвать слуг и приказать отвести благородного герцога в опочивальню, а то, неровен час, он навредит себе. А этот неуклюжий юнец не справится один.
Герцог тем временем осушил кубок, и протянул его то ли пажу, то ли менестрелю, требуя еще вина. Лео едва заметно кивнул мальчишке – не перечь господину!
– Пожалуй, ты прав. Ханс, проводи герцога в его покои, – Торнхельм кивнул капитану лучников, задумчиво глядя при этом не на кузена, а на Лео. Свен, услышав голос брата, вскинул голову:
– Потаскушки они все… О, Торнхельм, брат мой. Ни одной из них нельзя верить!..
Паж тем временем осторожно взял из рук герцога кубок и снова наполнил его.
– Герцог, – негромко, успокаивающе сказал Лео. – Не противьтесь судьбе и не сетуйте на нее. Поверьте, вино и время – лучшие врачеватели для душевных ран…
Свен согласно кивнул, уже не поднимая лица, и, взяв кубок из рук пажа, пригубил, сделал глоток – а затем пролил остатки вина на себя. Попытался встать – и тяжело повалился на скамью.
– Мой герцог, – капитан лучников почтительно, но твердо взял герцога под руки. – Король беспокоится о вас и желает, чтобы вы отдохнули. Не огорчайте нашего господина. Позвольте проводить вас.
– А я не… не желаю, – упрямо произнес Свен, но чувствовалось, что и ярость, и силы его уже оставили. – Кто ты? Н-не знаю тебя…
– Меня зовут Ханс Принге, ваше высочество. Я сопровождал вас в южном походе, возглавлял один из отрядов... Теперь же я капитан лучников здесь, в Вальденбурге.
Свен оттолкнул было его, но оба воина удержали его, подняли и бережно, но твердо, как ребенка, повели к лестнице, бдительно следя за тем, чтобы герцог не запутался в собственных ногах и длинном плаще. Паж плелся за ними, держа в руках серебряный кубок. Полупустой кувшин остался на каменном сиденье.
Торнхельм долго смотрел вслед кузену, а потом, по-прежнему не произнося ни слова, взглянул на менестреля, и Лео стало не по себе.
– Если тебе угодно меня наказать за то, что я вел себя недостаточно почтительно, о великий король, я со смирением и покорностью…
– Нет, наказывать тебя – за это – я не буду, хоть, быть может, и следовало бы, – Торнхельм слегка пожал плечами, и тут же поднес руку к груди. Удо обеспокоенно дернулся к нему, желая помочь, но король остановил его. – Так объясни мне, менестрель, что же мой брат все-таки плел тут?
Лео помедлил мгновение, чтобы не вызвать новых подозрений излишней суетливостью, а потом заговорил, стараясь выглядеть уверенным и спокойным.
– Позволю себе заметить, что речь шла о другом, о великий король. Должно быть, она произвела на вас превратное впечатление потому, что вы не слышали разговор с самого начала. Его высочество изволил пошутить, я в ответ рассказал ему давнюю историю о некоей прекрасной и знатной даме из далеких земель… Признаю, я выбрал не слишком удачную тему для шуток, и от этого начался наш спор. Боюсь, он имел в виду, как тот поэт, что и самым достойным женщинам не следует верить. О, прискорбное заблуждение!..
– Однако мой кузен никогда не был сплетником и пустозвоном.
– Потому ему и не могла понравиться та скабрезная история, о великий король.
– Что же там?
Торнхельм резко отвернулся, направился к лестнице. Лео поспешил за королем, рассказывая на ходу:
– Один молодой рыцарь, сын благородного отца, воспылал страстью к некой даме, которую увидел направляющейся на городскую площадь, чтобы смотреть представление. Поначалу судьба благоволила влюбленному. Госпожа была опытна в любовных делах, и оценила смелость юноши, а пуще того – его красоту…
Менестрель умолк, глядя в широкую спину Торнхельма; приходилось повышать голос, чтобы быть уверенным, что король слышит его.
– Продолжай.
– В пылу любовного чувства юноша осмелился даже преследовать ее, но эта тактика не возымела успеха. Более того, причиняла хлопоты, ибо у дамы был супруг, довольно ревнивый, а у него – слуги, весьма проворные и рьяные.
Король Торнхельм кивнул, будто соглашаясь. Удо шел рядом с менестрелем, молчаливый и сосредоточенный.
– Юноша томился и чах, и красота его начала блекнуть... Властительница же была вовсе не против вознаградить храбреца и одарить его не только сокровищами, однако сделать это представлялось затруднительным, – продолжал Лео, ободренный тем, что король внимательно слушает. – И тогда один человек, видя скорби влюбленного, дал ему совет…
– Пристойный?
– Скорее мудрый, мой король, – Лео замедлил шаг, стараясь держаться чуть позади, как это предписывалось правилами. – Этот человек был меняла, и давал советы, сообразные его ремеслу… Итак, юноша узнает, что его возлюбленная нынче одна в своем дворце, является в покои, где все дышит сладострастием и варварской роскошью, и на коленях просит прощения за то, что длительное время не давал ей покоя. Смиренно молит лишь о том, чтобы в знак прощения и расположения госпожа подарила ему пояс и рубашку – ту, что она носит под платьем, чтобы в часы одиночества предаваться мечтаниям, воображая, будто его возлюбленная теперь рядом с ним…
Торнхельм с усмешкой покачал головой, кашлянул в кулак.
– Говори же скорее, Лео, в чем там соль. Ибо порой и созерцать наготу, и даже мечтать о ней значит предаваться греху сладострастия…
– История близка к завершению, о великий король. Поначалу дама была оскорблена – просьба оказалась весьма нескромной, да и беспорядок в одежде непременно заметил бы супруг. Как согласиться на этакий позор?.. И, помыслив, решила дать юнцу то, чего он так страстно жаждет…
– Тем более, что и сама этого желала.
– Именно, о великий король. Ведь таковы земные законы – и в тех краях для женщины лучше уж отдаться мужчине, уступая грубой силе, чем предстать перед ним обнаженной.
– Признайся, Лео, ты все это выдумал только что?.. – спросил Торнхельм, вдруг остановившись. От ближайшего окна тянуло ночной прохладой. Удо быстро прикрыл ставню, с поклоном подал королю плащ.
– От тебя ничего не утаишь, о великий король, – Лео слегка развел руками. – С этой госпожой ничего подобного не происходило, хоть она и не была женщиной смиренного поведения. Она, если, конечно, не лгут ее почтенные соседи, усердные служанки и добрые подруги, раздевалась без стеснения и перед любовниками, и перед мужем.
Торнхельм усмехнулся, поправил плащ на плечах, махнул Удо рукой – не отставай. Менестрель и паж поспешили за ним. Чем ближе становились королевские покои, тем чаще попадались укрепленные на стене факелы – ни дать ни взять путеводные маяки в тепло и уют опочивальни, где государя уже заждалась супруга.
Они прошли мимо двух стражников, низко склонившихся перед государем, остановились у знакомой двери, расписанной синими, зелеными и красными цветами. Дверь была приоткрыта, полоса света падала на каменный пол, едва заметно пахло вином и медом. Удо ежился в своей тонкой алой тунике, то и дело поводил худыми плечами – с нижнего этажа задувал холодный сквозняк.
– Ты знаешь имя женщины, о которой рассказывал, менестрель?
– Нет, о великий король, – Лео с улыбкой развел руками. – Знаю лишь, что супруг ее был человеком весьма знатным. Да и так ли это важно, если…
– Как знать, как знать. Всякое случается, Лео. Я тоже знаю одну историю – о менестреле, слишком бесстрашно плясавшем на острие кинжала…
Лео никак не мог понять, куда он клонит.
– Я позволил себе шутить на тему, неприятную человеку благородному и гордому, о великий король. Теперь же сожалею, что своими неуместными словами не только не помог благородному герцогу Лините, но и умножил его печаль. К тому же герцог понял меня превратно, – Лео тяжело вздохнул. – Но более всего я сожалею, что распущенный мальчишка-паж слушал благородного герцога, разинув рот, точно стряпуха из захудалого поместья, выбравшаяся в город на ярмарку.
– Я всегда говорил, что у тебя ума побольше, чем у иных баронских сынков, и если бы не твоя порода… Так вот, ту женщину звали Адельвейд, и была она не женой восточного царька, о распутстве коих повсюду известно, а супругой тевольтского государя. А ты, менестрель, позабыл – или же не знаешь, как закончила свои дни славная королева…
Оказывается, вальденбургский король умел говорить вкрадчиво, как ромейский царедворец, ради выгоды и власти готовый обмануть даже своего господина.
Лео на мгновение поднял глаза к потолку. Петля на шее ощутимо затягивалась.
– Ее казнили, о великий король. Колесовали… если память еще верна мне.
– Именно так! – Торнхельм широко улыбнулся. – Ибо король устал терпеть ее распутство и слушать ропот вассалов, недовольных нравами в семействе сюзерена.
– Понимаю, – медленно произнес Лео. – Супруга государя должна быть избавлена от злоумного слова, даже от тени недостойных подозрений. Я пытался сказать твоему кузену…
– Любовнику же ее, менее удачливому, чем остальные, выпустил кишки королевский палач. Да сделал это так мастерски, что несчастный юнец еще долго был в сознании и видел, как на добычу слетается воронье.
За приоткрытой дверью показалась тень, промелькнул чей-то силуэт. Лео не успел разглядеть ни осанки, ни цвета одежд, но пожелал, неистово и безрассудно, как желают только влюбленные, чтобы это была королева.
– Что ж, государь, ее супруг был в своем праве… Кто посмеет осуждать его?
Торнхельм слушал, опустив взгляд; ночь все еще была сильна, свет факела постепенно тускнел, и на лицо короля, подчеркивая грубость черт, ложились зловещие, резкие тени.
***
– Торнхельм, возлюбленный мой, ты еще слишком слаб. Неужели твое присутствие было действительно столь необходимо? И ты опять не следуешь указаниям лекаря… Разве теперь война и нам грозит нападение?
Анастази поднялась со скамьи, ласково улыбнулась и приглашающе протянула руки навстречу супругу, но он лишь окинул ее мрачным, отрешенным взглядом. Кажется, ее приветливость вызывала в нем отвращение.
Королева смутилась и встревожилась. Не пытаясь более заговорить, следила, как он мечется из угла в угол раненым зверем, и в глазах его такая злоба и ненависть, каких она не видела уже давно.
Альма по совету лекаря делала для короля травяной отвар – из каминного зала слышался плеск, с каким вода бьется о дно глиняной мисы; потом в камине затрещал огонь, с жадностью набрасываясь на сухое полено.
– Что все-таки с тобой, мой возлюбленный супруг? – наконец не выдержала напряженного молчания королева. – Чем герцог умудрился так прогневить тебя?
Торнхельм вдруг шагнул к ней, схватил за плечи.
– Дерзость или глупость дают тебе силы спрашивать об этом?
– О, так дело во мне?.. – вовремя спохватившись, что сейчас не время проявлять строптивость, Анастази продолжила примирительным тоном. – Какое отношение имеет ко мне ссора герцога с кем бы то ни было?
– Ты, точно ларец без замка, готова раскрыться всякому, кто берет тебя в руки, и я устал на это смотреть! Когда ты была юна, это можно было простить, счесть милым и забавным, но теперь… Твое поведение двусмысленно и смущает умы. Ты позволяешь себе вольности в беседах с Лео Вагнером… И, я знаю, обрадовалась возвращению Рихарда Кленце! Наверное, тебе приятны воспоминания о дивном браке, который вы заключили вопреки воле родственников и не дожидаясь отеческого благословения!
– Отчего ты так груб со мной, мой повелитель? Зачем оскорбляешь недостойными предположениями?.. Какой смысл вспоминать о том, что давно стало прошлым и вернуться не может?
Торнхельм заставил ее подняться, притянул к себе. Держал, вглядываясь в глаза, и не смевшая опустить голову Анастази видела в его взгляде ревность, недоверие и мучительные сомнения. Он был опасен, как раненый зверь, жаждущий отомстить охотнику, пусть и ценой собственной жизни. Большинству лесных тварей присуща жажда бегства, но медведь или вепрь предпочитают сражаться до последнего, и лишь очень опытный охотник рискнет вступить с ними в единоборство.
Она дрожала от страха, но, чем дольше смотрела в лицо супруга – плотно сжатые губы, широкая, медвежья переносица, морщины в уголках глаз, – тем яснее понимала, что, будь ему что-нибудь доподлинно известно, они разговаривали бы не в опочивальне, а в сырых подвалах Красной башни, и там ее быстро заставили бы признаться. Но им движет чутье да предположения, смутные, словно тени в предрассветном лесном сумраке. А ее, что и говорить, отнюдь не безупречное прошлое – словно масло в огонь. Любой клеветник при желании сплетет небылицу на основании слухов, нелепых догадок, невпопад брошенных слов…
Анастази поморщилась от боли – слишком уж крепко он сжал ее руки, – и сказала негромко, не желая привлекать внимания служанки:
– Прошу, не оскорбляй меня подозрениями, Торнхельм! Если тебе что-то нашептали, скажи в открытую, но не мучай злобой и ревностью…
– Я не прислушиваюсь к наветам, тебе ли не знать! Если бы я обращал внимание на все, что говорили о тебе тогда… Кристоф Хаккен, вернувшись с Востока, ведь предлагал тебе замужество? Отчего ты не вышла за него?.. А Вольф, едва получив корону, разве не забрасывал роскошными подарками – эти побрякушки, серебряные кубки, аравийские лошади?..
– Да будет тебе известно, что я отправляла его дары обратно! Лео Вагнер может подтвердить это, ибо сам их мне привозил. В замке Вигентау ты не найдешь ни одной вещи, присланной из Тевольта! И потом, Вольф был тогда моим сюзереном – не так-то разумно мне, при моих делах, было ссориться с королем, ты не находишь?
– Знаю, ты скажешь, что ни в чем не виновата, что даже не появлялась при дворе. Все это правда. Но я больше тебе не верю!
Выходит, не так уж дурно он себя чувствует, с тревогой подумал Лео, поспешно вскакивая на ноги и склоняясь перед государем. Точно так же поступил и мальчишка-паж, герцог же лишь наклонился вперед – подняться на ноги у него попросту не было сил.
– А-а, Торнхельм… Как хорошо, что ты появился здесь именно теперь, мой король! А ты знаешь, я тебе кое-что рассказать хочу, дорогой братец, ты только не перебивай, это очень интересно, о-очень…
А ведь сболтнет, подумал Лео. Хоть и герцог, а держать язык за зубами не умеет. Да еще скажет как-нибудь так… пошло, некрасиво, что хоть плачь.
– Я предпочел бы в этот час отдыхать, следуя совету моего лекаря. Однако мне сообщили, что некий человек, по недомыслию или обиде, затеял вредный спор, а, поскольку положение его весьма высокое, мои люди опасаются, что господин не прислушается к их словам, – король оглянулся на своих спутников. Те поспешно склонили головы. – С герцогом я буду говорить позже, а теперь спрашиваю тебя, менестрель – что произошло?
– Речь шла о некоторых правилах проведения турниров, о великий король. Да еще о том неудачном пари на охоте... Оба мы устали и, боюсь, наши слова звучали чересчур резко. Кроме того, ваш брат… весьма огорчен тем, что герцогиня Рюттель, по всей видимости, предпочла ему князя Райнарта, – Лео понизил голос и отвел взгляд, словно сожалея. – Я как раз хотел позвать слуг и приказать отвести благородного герцога в опочивальню, а то, неровен час, он навредит себе. А этот неуклюжий юнец не справится один.
Герцог тем временем осушил кубок, и протянул его то ли пажу, то ли менестрелю, требуя еще вина. Лео едва заметно кивнул мальчишке – не перечь господину!
– Пожалуй, ты прав. Ханс, проводи герцога в его покои, – Торнхельм кивнул капитану лучников, задумчиво глядя при этом не на кузена, а на Лео. Свен, услышав голос брата, вскинул голову:
– Потаскушки они все… О, Торнхельм, брат мой. Ни одной из них нельзя верить!..
Паж тем временем осторожно взял из рук герцога кубок и снова наполнил его.
– Герцог, – негромко, успокаивающе сказал Лео. – Не противьтесь судьбе и не сетуйте на нее. Поверьте, вино и время – лучшие врачеватели для душевных ран…
Свен согласно кивнул, уже не поднимая лица, и, взяв кубок из рук пажа, пригубил, сделал глоток – а затем пролил остатки вина на себя. Попытался встать – и тяжело повалился на скамью.
– Мой герцог, – капитан лучников почтительно, но твердо взял герцога под руки. – Король беспокоится о вас и желает, чтобы вы отдохнули. Не огорчайте нашего господина. Позвольте проводить вас.
– А я не… не желаю, – упрямо произнес Свен, но чувствовалось, что и ярость, и силы его уже оставили. – Кто ты? Н-не знаю тебя…
– Меня зовут Ханс Принге, ваше высочество. Я сопровождал вас в южном походе, возглавлял один из отрядов... Теперь же я капитан лучников здесь, в Вальденбурге.
Свен оттолкнул было его, но оба воина удержали его, подняли и бережно, но твердо, как ребенка, повели к лестнице, бдительно следя за тем, чтобы герцог не запутался в собственных ногах и длинном плаще. Паж плелся за ними, держа в руках серебряный кубок. Полупустой кувшин остался на каменном сиденье.
Торнхельм долго смотрел вслед кузену, а потом, по-прежнему не произнося ни слова, взглянул на менестреля, и Лео стало не по себе.
– Если тебе угодно меня наказать за то, что я вел себя недостаточно почтительно, о великий король, я со смирением и покорностью…
– Нет, наказывать тебя – за это – я не буду, хоть, быть может, и следовало бы, – Торнхельм слегка пожал плечами, и тут же поднес руку к груди. Удо обеспокоенно дернулся к нему, желая помочь, но король остановил его. – Так объясни мне, менестрель, что же мой брат все-таки плел тут?
Лео помедлил мгновение, чтобы не вызвать новых подозрений излишней суетливостью, а потом заговорил, стараясь выглядеть уверенным и спокойным.
– Позволю себе заметить, что речь шла о другом, о великий король. Должно быть, она произвела на вас превратное впечатление потому, что вы не слышали разговор с самого начала. Его высочество изволил пошутить, я в ответ рассказал ему давнюю историю о некоей прекрасной и знатной даме из далеких земель… Признаю, я выбрал не слишком удачную тему для шуток, и от этого начался наш спор. Боюсь, он имел в виду, как тот поэт, что и самым достойным женщинам не следует верить. О, прискорбное заблуждение!..
– Однако мой кузен никогда не был сплетником и пустозвоном.
– Потому ему и не могла понравиться та скабрезная история, о великий король.
– Что же там?
Торнхельм резко отвернулся, направился к лестнице. Лео поспешил за королем, рассказывая на ходу:
– Один молодой рыцарь, сын благородного отца, воспылал страстью к некой даме, которую увидел направляющейся на городскую площадь, чтобы смотреть представление. Поначалу судьба благоволила влюбленному. Госпожа была опытна в любовных делах, и оценила смелость юноши, а пуще того – его красоту…
Менестрель умолк, глядя в широкую спину Торнхельма; приходилось повышать голос, чтобы быть уверенным, что король слышит его.
– Продолжай.
– В пылу любовного чувства юноша осмелился даже преследовать ее, но эта тактика не возымела успеха. Более того, причиняла хлопоты, ибо у дамы был супруг, довольно ревнивый, а у него – слуги, весьма проворные и рьяные.
Король Торнхельм кивнул, будто соглашаясь. Удо шел рядом с менестрелем, молчаливый и сосредоточенный.
– Юноша томился и чах, и красота его начала блекнуть... Властительница же была вовсе не против вознаградить храбреца и одарить его не только сокровищами, однако сделать это представлялось затруднительным, – продолжал Лео, ободренный тем, что король внимательно слушает. – И тогда один человек, видя скорби влюбленного, дал ему совет…
– Пристойный?
– Скорее мудрый, мой король, – Лео замедлил шаг, стараясь держаться чуть позади, как это предписывалось правилами. – Этот человек был меняла, и давал советы, сообразные его ремеслу… Итак, юноша узнает, что его возлюбленная нынче одна в своем дворце, является в покои, где все дышит сладострастием и варварской роскошью, и на коленях просит прощения за то, что длительное время не давал ей покоя. Смиренно молит лишь о том, чтобы в знак прощения и расположения госпожа подарила ему пояс и рубашку – ту, что она носит под платьем, чтобы в часы одиночества предаваться мечтаниям, воображая, будто его возлюбленная теперь рядом с ним…
Торнхельм с усмешкой покачал головой, кашлянул в кулак.
– Говори же скорее, Лео, в чем там соль. Ибо порой и созерцать наготу, и даже мечтать о ней значит предаваться греху сладострастия…
– История близка к завершению, о великий король. Поначалу дама была оскорблена – просьба оказалась весьма нескромной, да и беспорядок в одежде непременно заметил бы супруг. Как согласиться на этакий позор?.. И, помыслив, решила дать юнцу то, чего он так страстно жаждет…
– Тем более, что и сама этого желала.
– Именно, о великий король. Ведь таковы земные законы – и в тех краях для женщины лучше уж отдаться мужчине, уступая грубой силе, чем предстать перед ним обнаженной.
– Признайся, Лео, ты все это выдумал только что?.. – спросил Торнхельм, вдруг остановившись. От ближайшего окна тянуло ночной прохладой. Удо быстро прикрыл ставню, с поклоном подал королю плащ.
– От тебя ничего не утаишь, о великий король, – Лео слегка развел руками. – С этой госпожой ничего подобного не происходило, хоть она и не была женщиной смиренного поведения. Она, если, конечно, не лгут ее почтенные соседи, усердные служанки и добрые подруги, раздевалась без стеснения и перед любовниками, и перед мужем.
Торнхельм усмехнулся, поправил плащ на плечах, махнул Удо рукой – не отставай. Менестрель и паж поспешили за ним. Чем ближе становились королевские покои, тем чаще попадались укрепленные на стене факелы – ни дать ни взять путеводные маяки в тепло и уют опочивальни, где государя уже заждалась супруга.
Они прошли мимо двух стражников, низко склонившихся перед государем, остановились у знакомой двери, расписанной синими, зелеными и красными цветами. Дверь была приоткрыта, полоса света падала на каменный пол, едва заметно пахло вином и медом. Удо ежился в своей тонкой алой тунике, то и дело поводил худыми плечами – с нижнего этажа задувал холодный сквозняк.
– Ты знаешь имя женщины, о которой рассказывал, менестрель?
– Нет, о великий король, – Лео с улыбкой развел руками. – Знаю лишь, что супруг ее был человеком весьма знатным. Да и так ли это важно, если…
– Как знать, как знать. Всякое случается, Лео. Я тоже знаю одну историю – о менестреле, слишком бесстрашно плясавшем на острие кинжала…
Лео никак не мог понять, куда он клонит.
– Я позволил себе шутить на тему, неприятную человеку благородному и гордому, о великий король. Теперь же сожалею, что своими неуместными словами не только не помог благородному герцогу Лините, но и умножил его печаль. К тому же герцог понял меня превратно, – Лео тяжело вздохнул. – Но более всего я сожалею, что распущенный мальчишка-паж слушал благородного герцога, разинув рот, точно стряпуха из захудалого поместья, выбравшаяся в город на ярмарку.
– Я всегда говорил, что у тебя ума побольше, чем у иных баронских сынков, и если бы не твоя порода… Так вот, ту женщину звали Адельвейд, и была она не женой восточного царька, о распутстве коих повсюду известно, а супругой тевольтского государя. А ты, менестрель, позабыл – или же не знаешь, как закончила свои дни славная королева…
Оказывается, вальденбургский король умел говорить вкрадчиво, как ромейский царедворец, ради выгоды и власти готовый обмануть даже своего господина.
Лео на мгновение поднял глаза к потолку. Петля на шее ощутимо затягивалась.
– Ее казнили, о великий король. Колесовали… если память еще верна мне.
– Именно так! – Торнхельм широко улыбнулся. – Ибо король устал терпеть ее распутство и слушать ропот вассалов, недовольных нравами в семействе сюзерена.
– Понимаю, – медленно произнес Лео. – Супруга государя должна быть избавлена от злоумного слова, даже от тени недостойных подозрений. Я пытался сказать твоему кузену…
– Любовнику же ее, менее удачливому, чем остальные, выпустил кишки королевский палач. Да сделал это так мастерски, что несчастный юнец еще долго был в сознании и видел, как на добычу слетается воронье.
За приоткрытой дверью показалась тень, промелькнул чей-то силуэт. Лео не успел разглядеть ни осанки, ни цвета одежд, но пожелал, неистово и безрассудно, как желают только влюбленные, чтобы это была королева.
– Что ж, государь, ее супруг был в своем праве… Кто посмеет осуждать его?
Торнхельм слушал, опустив взгляд; ночь все еще была сильна, свет факела постепенно тускнел, и на лицо короля, подчеркивая грубость черт, ложились зловещие, резкие тени.
ГЛАВА 19
***
– Торнхельм, возлюбленный мой, ты еще слишком слаб. Неужели твое присутствие было действительно столь необходимо? И ты опять не следуешь указаниям лекаря… Разве теперь война и нам грозит нападение?
Анастази поднялась со скамьи, ласково улыбнулась и приглашающе протянула руки навстречу супругу, но он лишь окинул ее мрачным, отрешенным взглядом. Кажется, ее приветливость вызывала в нем отвращение.
Королева смутилась и встревожилась. Не пытаясь более заговорить, следила, как он мечется из угла в угол раненым зверем, и в глазах его такая злоба и ненависть, каких она не видела уже давно.
Альма по совету лекаря делала для короля травяной отвар – из каминного зала слышался плеск, с каким вода бьется о дно глиняной мисы; потом в камине затрещал огонь, с жадностью набрасываясь на сухое полено.
– Что все-таки с тобой, мой возлюбленный супруг? – наконец не выдержала напряженного молчания королева. – Чем герцог умудрился так прогневить тебя?
Торнхельм вдруг шагнул к ней, схватил за плечи.
– Дерзость или глупость дают тебе силы спрашивать об этом?
– О, так дело во мне?.. – вовремя спохватившись, что сейчас не время проявлять строптивость, Анастази продолжила примирительным тоном. – Какое отношение имеет ко мне ссора герцога с кем бы то ни было?
– Ты, точно ларец без замка, готова раскрыться всякому, кто берет тебя в руки, и я устал на это смотреть! Когда ты была юна, это можно было простить, счесть милым и забавным, но теперь… Твое поведение двусмысленно и смущает умы. Ты позволяешь себе вольности в беседах с Лео Вагнером… И, я знаю, обрадовалась возвращению Рихарда Кленце! Наверное, тебе приятны воспоминания о дивном браке, который вы заключили вопреки воле родственников и не дожидаясь отеческого благословения!
– Отчего ты так груб со мной, мой повелитель? Зачем оскорбляешь недостойными предположениями?.. Какой смысл вспоминать о том, что давно стало прошлым и вернуться не может?
Торнхельм заставил ее подняться, притянул к себе. Держал, вглядываясь в глаза, и не смевшая опустить голову Анастази видела в его взгляде ревность, недоверие и мучительные сомнения. Он был опасен, как раненый зверь, жаждущий отомстить охотнику, пусть и ценой собственной жизни. Большинству лесных тварей присуща жажда бегства, но медведь или вепрь предпочитают сражаться до последнего, и лишь очень опытный охотник рискнет вступить с ними в единоборство.
Она дрожала от страха, но, чем дольше смотрела в лицо супруга – плотно сжатые губы, широкая, медвежья переносица, морщины в уголках глаз, – тем яснее понимала, что, будь ему что-нибудь доподлинно известно, они разговаривали бы не в опочивальне, а в сырых подвалах Красной башни, и там ее быстро заставили бы признаться. Но им движет чутье да предположения, смутные, словно тени в предрассветном лесном сумраке. А ее, что и говорить, отнюдь не безупречное прошлое – словно масло в огонь. Любой клеветник при желании сплетет небылицу на основании слухов, нелепых догадок, невпопад брошенных слов…
Анастази поморщилась от боли – слишком уж крепко он сжал ее руки, – и сказала негромко, не желая привлекать внимания служанки:
– Прошу, не оскорбляй меня подозрениями, Торнхельм! Если тебе что-то нашептали, скажи в открытую, но не мучай злобой и ревностью…
– Я не прислушиваюсь к наветам, тебе ли не знать! Если бы я обращал внимание на все, что говорили о тебе тогда… Кристоф Хаккен, вернувшись с Востока, ведь предлагал тебе замужество? Отчего ты не вышла за него?.. А Вольф, едва получив корону, разве не забрасывал роскошными подарками – эти побрякушки, серебряные кубки, аравийские лошади?..
– Да будет тебе известно, что я отправляла его дары обратно! Лео Вагнер может подтвердить это, ибо сам их мне привозил. В замке Вигентау ты не найдешь ни одной вещи, присланной из Тевольта! И потом, Вольф был тогда моим сюзереном – не так-то разумно мне, при моих делах, было ссориться с королем, ты не находишь?
– Знаю, ты скажешь, что ни в чем не виновата, что даже не появлялась при дворе. Все это правда. Но я больше тебе не верю!
