Она закрыла лицо руками, объятая раскаянием и печалью, но барон попросил ее не горевать об этом.
Чему не суждено быть, того и не случится. Он прошел Эдессу и Идумею, пески и пальмы, и добрался до границы знаемого мира…
– Видел я край земли и столпы морские, но плохо помню их. Зато помню сырые стены ямы, и крыс размером с собаку, и засохшую кровь на руках. Кровь всюду – на лице, на теле, на земле. Четыре года я провел в яме, почти не видя дневного света. Злоба стала моей пищей, угрозы и проклятия – молитвой. Смог бы об этом спеть хоть один менестрель?..
Анастази только покачала головой.
– Мне кажется, перенести это не в силах человеческих. Однако ты выжил и вернулся. И весь твой огонь – в тебе, перед ним ничто зной пустыни.
…Они были молоды и решительны; их юная любовь не ведала ни запретов, ни препятствий. Они обвенчались тайно, без отеческого благословения, в местечке под названием Эллендорф, и там же провели ночь, довершив свое супружество. А следующим вечером, на дороге в Вигентау, на них напали; юную наследницу рода фон Зюдов вернули в отчий дом, заперли в верхних покоях, и она оплакивала барона Кленце как погибшего.
А затем он вернулся – в день и час, когда ее должны были венчать с другим…
Анастази вздрогнула, поняв, что именно в этот день впервые увидела Лео. На венчание из Тевольта явились многие царедворцы, и среди них менестрель, уже тогда бывший доверенным лицом короля и слывшим большим мастером в своем искусстве…
– Милосердие неба не оставило меня, хотя я совершил немало дурного, – барон Кленце поднес руку ко лбу, потом к груди, отвел в сторону – старинный жест благодарности. – Когда к городу подступила армия герцога Гильома Непсского, мне удалось убить своих охранников и бежать.
Анастази хотелось попросить его замолчать. На каждое его унижение приходилась ее радость, на каждый удар плетью – поцелуй любви. Но она слушала, не перебивая и не торопя, о красных реках, текущих по камням древних улиц, о чудовищных тварях в темных пещерах, о серо-стальных, ярящихся волнах и низко нависших, неотличимых цветом от воды тучах. Море, словно дитя игрушку, швыряло корабль…
Наконец рассказ был окончен. Повисло неловкое, сторожкое молчание. Не решаясь продолжить разговор, Анастази беспомощно крутила в пальцах оконечник длинного пояса.
Внезапно до них донеслось пение рога, скрежет воротных петель. Анастази с облегчением и надеждой обернулась к распахнутым окнам.
– Отец вернулся. Ты, должно быть, хочешь встретиться с ним…
Барон улыбнулся.
– Я буду рад видеть его, но позже. Я ведь приехал к тебе, не к нему.
– Разве не обо всем мы договорились в Вальденбурге?.. Тебе не в чем меня упрекнуть. Я имела право выйти замуж…
– За это не мне тебя судить; это дело священника. А молодой женщине, если она не посвятила себя Богу, полагается иметь супруга. Но я предлагаю тебе вернуться в Вигентау госпожой и хозяйкой, как то и было прежде, – ответил он, не глядя на нее; зачем-то пошевелил кочергой остывшие угли в камине. – Теперь к этому нет никаких препятствий.
– Сие невозможно. Мой теперешний супруг, – Анастази вновь запнулась, избегая называть Торнхельма по имени. – Мой супруг, хвала небу, здравствует и мы не разведены. Кроме того – и это гораздо важней! – ты дал клятву. Сам подписал договор, отказываясь от своего права… С каких пор для тебя это ничего не значит?..
Рихард подошел к ней, опустился на одно колено, и Анастази смогла рассмотреть его шрам – багровую, ветвящуюся, точно изображение реки на карте, неровную полосу плохо зажившей кожи. Он заметил ее взгляд и отстранился, показав другую сторону себя.
– Знаю, я безобразен теперь. Женщины отворачиваются, когда видят мое лицо.
Ей стало жаль его.
– Кто еще может похвалиться такой доблестью, кроме тебя, барон Рихард Кленце? Каждый твой шрам – как драгоценный камень в короне… – она склонилась к нему, коснулась щеки. – И поверь, ты не можешь упрекнуть меня в легкомыслии, потому что не было ни единого дня за все эти годы, когда бы я не помнила о тебе. Но разве получится перечеркнуть восемь лет жизни и сказать – вот, и не было ничего?..
– У меня не было и мысли об упреке, Ази. Но я потерял много времени, и намерен вернуть себе то, что мое по праву. Расторжение твоего нынешнего брака – лишь вопрос времени. Он, – Рихард мотнул головой в сторону двери; Анастази поняла, что речь о Лео. – Сделал все за меня. Но что, если твой супруг потребует твоей выдачи, с тем, чтобы наказать как должно… Что тогда сделает Вольф?
Разговор принимал опасный оборот, и следовало тотчас же все прояснить. Анастази взглянула барону в глаза.
– А ты готов дважды нарушить клятву и пойти против воли своего сюзерена?.. Выступить против Вольфа, как когда-то выступил против Густава? Тебе напомнить, чем это закончилось однажды?!
Рихард мягко взял ее руки, поднес к губам.
– Я люблю тебя, Ази, и хочу, чтобы все было как прежде. Вернись ко мне. Я сумею тебя защитить. Верю, что мне не придется выбирать между любовью к тебе и преданностью ему…
– Вы все считаете меня забавой, – проговорила Анастази, оттолкнула его и вскочила. – Даже лучшие из вас таковы. Так мой младший сын играет в мяч на лугу…
– Нет, ты не забава для меня, Ази, – Рихард тоже выпрямился, шагнул к ней. – Ты знаешь, мне противна мысль о принуждении. Я мог бы обратиться к королю и епископам, дабы они разрешили это затруднение, однако, разумеется, не стану этого делать. Но подумай сама. Может, королевой быть и привольней, чем баронессой, но вальденбургский король вряд ли вновь посадит тебя рядом с собой на пиру в Большом зале…
– Это не имеет значения. Я не думаю ни о троне, ни о почестях.
– Так подумай о том, что когда-то любила меня!..
– Именно оттого, что я любила тебя, я не хочу подавать тебе напрасных надежд, – Анастази прижала руки к груди и встала к нему вплотную, заглядывая в его лицо, к разности выражений которого никак не могла привыкнуть. – Пойми, я желаю только тишины и спокойствия. Стены замка крепки, и порой мне кажется, что за ними совсем ничего нет… Да пусть бы и не было – что за дело мне до этого? Весь мой мир теперь этот замок, а большего я не желаю. Чем скорее про меня забудут, тем лучше.
Рихард взял ее руки в свои. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, и Анастази стоило многих сил не отвести взгляда. Ей было совестно, словно она предала его – не тогдашним поспешным замужеством, а теперешним отказом.
Сказать – вот, я твоя, бери меня с моими грехами и ошибками, и дай мне новую жизнь? Увези отсюда, спрячь, помоги смыть с себя болотную тину лжи…
– Я останусь в доме моего отца, – повторила она. – Я не могу знать ничего наперед, но знаю, что ничего хорошего не выйдет, если мы попытаемся теперь… Во имя всего, что было, во имя моей любви к тебе, не неволь меня!
Ей вновь вспомнился Лео, такой, каким она видела его на свадебном пиру – красивый юноша, одетый в черное с серебром. Тонкий, но не хрупкий; сговорчивый, но не мягкосердечный.
Она отступила на шаг, взглянула на бывшего супруга спокойно и упрямо.
– Пойми, барон. В моем сердце нож, и тебе не вынуть его, не убив меня.
…Рихард Кленце уехал из Золотого Рассвета уже затемно. Анастази, сидевшая в одиночестве во внутреннем дворе, среди благоухающих роз и лилий, слышала, как отворилась и вновь затворилась небольшая дверь в одной из створок ворот, а спустя недолгое время заскрипел, поднимаясь, деревянный мост.
Потом ей послышались быстрые, легкие шаги. Она оглянулась.
– Моя госпожа, – нежно сказал Лео, склоняясь перед ней. В руке его был светильник; огонек едва теплился, и от этого мгла казалась еще непроглядней. – Прошу, войдем внутрь…
– Что тебя тревожит, Лео? Я же вижу, что при каждом шорохе ты хватаешься за кинжал…
Он улыбнулся, а сам быстро взглянул по сторонам, как будто ожидал нападения.
– То лишь привычка, оставшаяся со времен моей глупой молодости. Прости, моя королева, если обеспокоил тебя. Поверь, тебе ничто не угрожает.
– Это владения моего отца. Если здесь мы в опасности, то где тогда искать укрытия? Разве что за стенами монастырей?
С этими словами она подала ему руку. Помогая подняться, Лео с усмешкой покачал головой.
– Монастырь – не место для тебя, прекрасная госпожа…
– Знаешь, я, когда ехала сюда, словно пыталась вернуться в свою юность. Стать снова такой же беззаботной, как тогда, до замужества… Первого замужества. Не знать всего этого…
– Тебе удалось?
– Нет, Лео. Но и хорошо, что я теперь твердо знаю это. Негоже вальденбургской королеве обманывать себя… Никто не остается прежним. Время разъедает нас, как ржавчина – железо.
***
Шел месяц сенокосов, с теплыми ночами и росами, грозами и зноем. Вальденбург, окруженный лесами, был точно цветок миндаля среди темных, свежих листьев. И даже коротким, всегда внезапным проливным дождям было не под силу прогнать тепло – дорожки в замковом клуатре успевали высохнуть раньше, чем ветер прогонял прочь полегчавшие тучи.
Король Вольф намеревался в ближайшее время вернуться в Тевольт. Уже было решено, что юный Эрих Кленце присоединится к нему в этом путешествии, дабы безопасно добраться до владений своего отца. Вместе с ними готовился оставить королевский замок и шут Пауль. Узнав об этом, Евгения спросила только, легко ли ему расставаться с сыном.
– Госпожа, взгляни на него, – Пауль указал на Удо, парировавшего удары деревянного меча, которым орудовал юный Оттокар; во взгляде шута, устремленном на сына, читалась гордость. – Мой сын возмужал и более не нуждается в опеке…
Евгении Рюттель оставалось лишь вновь и вновь дивиться тому, как устроен мир. Порой шут свободнее герцогини, а у мужчин всегда есть преимущество перед женщиной…
Сидя в замковом саду, укрытом от ветров и палящего солнца, она склонилась над вышиванием, желая себе отрады в этом занятии. Вилетта перебирала содержимое шкатулки с нитками, наперстками и прочими мелочами, необходимыми для шитья. Эвальд, оруженосец князя, сидел подле нее на ступенях лесенки, и, судя по его виду, раздумывал, с какими словами обратиться к этой молодой женщине, черноглазой, смешливой, с ловкими и быстрыми движениями. Сам же князь Райнарт прогуливался вдоль галереи клуатра, разглядывал резьбу на тонких, изящных колоннах.
Евгения стряхнула прохладную каплю, упавшую на руку с листьев лаврового дерева, поправила туго натянутую на раму синюю ткань. Вспомнила, как зимой вышивала рубашки для Свена, и так же не ладилась работа – то стежки ложились неровно, то рвалась нить и приходилось начинать все заново…
Покачав головой, герцогиня подозвала служанку.
– Забери! Докончу после…
О несчастье, случившемся с герцогом Лините, Евгения сожалела более всего. За герцогом ухаживала законная супруга – и никто не мог бы упрекнуть ее в лености; однако и она не могла сделать больше того, что в силах человеческих. Герцог большую часть времени был без сознания, а когда приходил в себя, молчал, обводя собравшихся вокруг постели людей светлым, по-детски бессмысленным взглядом.
Встречаясь с Оддиль Лините в капелле или Большом зале во время трапезы, Евгения держалась отстраненно и спокойно, но всюду чувствовала ее взгляд, в котором ненависть и зависть мешались с торжеством. Ухаживая за беспомощным супругом, который не мог даже высказать, что ему требуется, герцогиня Лините поднималась на недосягаемую, сверкающую высоту; Евгения же так и оставалась разлучницей, любовницей, грешной, как Ева, недостойной даже свидания…
Оддиль Лините, несомненно, желала удаления Евгении Рюттель из Вальденбурга. Граф Ольфинг, брат герцогини и дядя юного Тасси Лините, умело растравлял ее душу сплетнями и оговорами; грозился даже пойти к королю и у него потребовать соблюдения приличий.
Теперь они не боялись гнева королевы, а королю Торнхельму было недосуг разбирать, что напраслина, а что нет; и, конечно, необходимо было оставить Вальденбург, пока эта неприязнь не переросла во что-то большее.
Еще одна капля упала на рукав Евгении. Герцогиня подняла голову и встретилась взглядом с князем Райнартом. Он, улыбнувшись, отпустил лавровую ветвь, и та с шелестом сбросила с себя остатки воды.
– Герцогиня, скажи мне, что печалит тебя?..
Его серые глаза сейчас казались такими же ярко-зелеными, как цветущее лето там, за стенами замка.
– Я скоро уеду и буду лишен счастья видеть тебя, – продолжал Райнарт. – Но если бы ты видела Эрлинген, герцогиня, то не стала бы укорять меня! Замок выстроен на берегу озера, вода в котором прозрачна, как воздух. Когда в горах зацветают эдельвейсы, юноши дарят их своим невестам, и это считается знаком помолвки… Так ли поступают здесь?
– Насколько я знаю, да – там, где равнина тянется к небу и становится скалами.
Веселость князя мало развлекала ее. Евгения лучше других понимала причины поспешного отъезда Анастази, и твердо решила, что и сама как можно скорее покинет Вальденбург – пребывание здесь становилось двусмысленным и неприличным в отсутствие королевы.
Она уже дала распоряжение Вилетте, чтобы та собрала вещи и была готова отправиться в путь. Рассудила, что, если не получит дозволения от короля вернуться к отцу, то во всяком случае проводит племянника до переправы через Глан, а сама останется в Версенском аббатстве и будет искать способа связаться с отцом или сестрой.
Желая определенности, герцогиня даже осмелилась побеспокоить королеву Маргариту, и в разговоре с ней, вспомнив лукавые советы Лео Вагнера, сдержанно сетовала на неудобство своего положения и выражала пожелание вернуться в отчий дом – если, конечно, король соблаговолит дозволить ей это и убедит своего кузена не преследовать бывшую супругу. Сообщала не правду и не ложь, а их искусное, намеренное смешение. Так красильщик, презрев запреты, сводит вместе два цвета и получает третий, невиданно прекрасный…
Маргарита принимала герцогиню утром, когда Вольф отправился на охоту вместе с Гетцем фон Реелем и Себстианом Фемом. Принимала почти по-семейному, полулежа на вышитых подушках, заботливо подоткнутых ей под спину и руки Ирмалиндой Дешарди. На коленях у королевы копошилась маленькая лохматая собачка, кусала маленькие пальцы хозяйки, унизанные перстнями…
– Герцогиня, ты не слушаешь меня, – с ласковой укоризной сказал Маркус Райнарт, садясь на скамью рядом с ней. – А ведь я рассказываю самую красивую легенду нашего края. И, позволь мне смелость – думается, тебе по сердцу пришлись бы и горы, снег, и луга со множеством цветов и трав… Все это может стать твоим, если ты согласишься…
Евгения прервала его.
– Князь, разве ты не знаешь, что я несвободна, и одно простое желание быть рядом с тобой не избавит меня от человека, имеющего на меня права согласно законам супружества?..
– Мне это известно, – сказал он. – Как и то, что уже четыре года ты безотлучно находишься здесь. Что ж, тогда я начну с начала, Евгения. Полагаю, мне следует поговорить с твоим отцом и добиться у него благословения на брак…
Он сказал это так, словно представлял это самым большим препятствием, хотя на деле это было исполнить легче всего. Евгения подняла руку, будто желая замкнуть ему уста, дабы он не соблазнял ее мнимой легкостью несбыточных мечтаний.
– Я бы хотела увидеть Золотой Рассвет, и, быть может, даже Эрлинген. Однако по оговоренным обстоятельствам мне лучше не переправляться через Глан… Здесь ничего не зависит от велений моего сердца, князь!
Чему не суждено быть, того и не случится. Он прошел Эдессу и Идумею, пески и пальмы, и добрался до границы знаемого мира…
– Видел я край земли и столпы морские, но плохо помню их. Зато помню сырые стены ямы, и крыс размером с собаку, и засохшую кровь на руках. Кровь всюду – на лице, на теле, на земле. Четыре года я провел в яме, почти не видя дневного света. Злоба стала моей пищей, угрозы и проклятия – молитвой. Смог бы об этом спеть хоть один менестрель?..
Анастази только покачала головой.
– Мне кажется, перенести это не в силах человеческих. Однако ты выжил и вернулся. И весь твой огонь – в тебе, перед ним ничто зной пустыни.
…Они были молоды и решительны; их юная любовь не ведала ни запретов, ни препятствий. Они обвенчались тайно, без отеческого благословения, в местечке под названием Эллендорф, и там же провели ночь, довершив свое супружество. А следующим вечером, на дороге в Вигентау, на них напали; юную наследницу рода фон Зюдов вернули в отчий дом, заперли в верхних покоях, и она оплакивала барона Кленце как погибшего.
А затем он вернулся – в день и час, когда ее должны были венчать с другим…
Анастази вздрогнула, поняв, что именно в этот день впервые увидела Лео. На венчание из Тевольта явились многие царедворцы, и среди них менестрель, уже тогда бывший доверенным лицом короля и слывшим большим мастером в своем искусстве…
– Милосердие неба не оставило меня, хотя я совершил немало дурного, – барон Кленце поднес руку ко лбу, потом к груди, отвел в сторону – старинный жест благодарности. – Когда к городу подступила армия герцога Гильома Непсского, мне удалось убить своих охранников и бежать.
Анастази хотелось попросить его замолчать. На каждое его унижение приходилась ее радость, на каждый удар плетью – поцелуй любви. Но она слушала, не перебивая и не торопя, о красных реках, текущих по камням древних улиц, о чудовищных тварях в темных пещерах, о серо-стальных, ярящихся волнах и низко нависших, неотличимых цветом от воды тучах. Море, словно дитя игрушку, швыряло корабль…
Наконец рассказ был окончен. Повисло неловкое, сторожкое молчание. Не решаясь продолжить разговор, Анастази беспомощно крутила в пальцах оконечник длинного пояса.
Внезапно до них донеслось пение рога, скрежет воротных петель. Анастази с облегчением и надеждой обернулась к распахнутым окнам.
– Отец вернулся. Ты, должно быть, хочешь встретиться с ним…
Барон улыбнулся.
– Я буду рад видеть его, но позже. Я ведь приехал к тебе, не к нему.
– Разве не обо всем мы договорились в Вальденбурге?.. Тебе не в чем меня упрекнуть. Я имела право выйти замуж…
– За это не мне тебя судить; это дело священника. А молодой женщине, если она не посвятила себя Богу, полагается иметь супруга. Но я предлагаю тебе вернуться в Вигентау госпожой и хозяйкой, как то и было прежде, – ответил он, не глядя на нее; зачем-то пошевелил кочергой остывшие угли в камине. – Теперь к этому нет никаких препятствий.
– Сие невозможно. Мой теперешний супруг, – Анастази вновь запнулась, избегая называть Торнхельма по имени. – Мой супруг, хвала небу, здравствует и мы не разведены. Кроме того – и это гораздо важней! – ты дал клятву. Сам подписал договор, отказываясь от своего права… С каких пор для тебя это ничего не значит?..
Рихард подошел к ней, опустился на одно колено, и Анастази смогла рассмотреть его шрам – багровую, ветвящуюся, точно изображение реки на карте, неровную полосу плохо зажившей кожи. Он заметил ее взгляд и отстранился, показав другую сторону себя.
– Знаю, я безобразен теперь. Женщины отворачиваются, когда видят мое лицо.
Ей стало жаль его.
– Кто еще может похвалиться такой доблестью, кроме тебя, барон Рихард Кленце? Каждый твой шрам – как драгоценный камень в короне… – она склонилась к нему, коснулась щеки. – И поверь, ты не можешь упрекнуть меня в легкомыслии, потому что не было ни единого дня за все эти годы, когда бы я не помнила о тебе. Но разве получится перечеркнуть восемь лет жизни и сказать – вот, и не было ничего?..
– У меня не было и мысли об упреке, Ази. Но я потерял много времени, и намерен вернуть себе то, что мое по праву. Расторжение твоего нынешнего брака – лишь вопрос времени. Он, – Рихард мотнул головой в сторону двери; Анастази поняла, что речь о Лео. – Сделал все за меня. Но что, если твой супруг потребует твоей выдачи, с тем, чтобы наказать как должно… Что тогда сделает Вольф?
Разговор принимал опасный оборот, и следовало тотчас же все прояснить. Анастази взглянула барону в глаза.
– А ты готов дважды нарушить клятву и пойти против воли своего сюзерена?.. Выступить против Вольфа, как когда-то выступил против Густава? Тебе напомнить, чем это закончилось однажды?!
Рихард мягко взял ее руки, поднес к губам.
– Я люблю тебя, Ази, и хочу, чтобы все было как прежде. Вернись ко мне. Я сумею тебя защитить. Верю, что мне не придется выбирать между любовью к тебе и преданностью ему…
– Вы все считаете меня забавой, – проговорила Анастази, оттолкнула его и вскочила. – Даже лучшие из вас таковы. Так мой младший сын играет в мяч на лугу…
– Нет, ты не забава для меня, Ази, – Рихард тоже выпрямился, шагнул к ней. – Ты знаешь, мне противна мысль о принуждении. Я мог бы обратиться к королю и епископам, дабы они разрешили это затруднение, однако, разумеется, не стану этого делать. Но подумай сама. Может, королевой быть и привольней, чем баронессой, но вальденбургский король вряд ли вновь посадит тебя рядом с собой на пиру в Большом зале…
– Это не имеет значения. Я не думаю ни о троне, ни о почестях.
– Так подумай о том, что когда-то любила меня!..
– Именно оттого, что я любила тебя, я не хочу подавать тебе напрасных надежд, – Анастази прижала руки к груди и встала к нему вплотную, заглядывая в его лицо, к разности выражений которого никак не могла привыкнуть. – Пойми, я желаю только тишины и спокойствия. Стены замка крепки, и порой мне кажется, что за ними совсем ничего нет… Да пусть бы и не было – что за дело мне до этого? Весь мой мир теперь этот замок, а большего я не желаю. Чем скорее про меня забудут, тем лучше.
Рихард взял ее руки в свои. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, и Анастази стоило многих сил не отвести взгляда. Ей было совестно, словно она предала его – не тогдашним поспешным замужеством, а теперешним отказом.
Сказать – вот, я твоя, бери меня с моими грехами и ошибками, и дай мне новую жизнь? Увези отсюда, спрячь, помоги смыть с себя болотную тину лжи…
– Я останусь в доме моего отца, – повторила она. – Я не могу знать ничего наперед, но знаю, что ничего хорошего не выйдет, если мы попытаемся теперь… Во имя всего, что было, во имя моей любви к тебе, не неволь меня!
Ей вновь вспомнился Лео, такой, каким она видела его на свадебном пиру – красивый юноша, одетый в черное с серебром. Тонкий, но не хрупкий; сговорчивый, но не мягкосердечный.
Она отступила на шаг, взглянула на бывшего супруга спокойно и упрямо.
– Пойми, барон. В моем сердце нож, и тебе не вынуть его, не убив меня.
…Рихард Кленце уехал из Золотого Рассвета уже затемно. Анастази, сидевшая в одиночестве во внутреннем дворе, среди благоухающих роз и лилий, слышала, как отворилась и вновь затворилась небольшая дверь в одной из створок ворот, а спустя недолгое время заскрипел, поднимаясь, деревянный мост.
Потом ей послышались быстрые, легкие шаги. Она оглянулась.
– Моя госпожа, – нежно сказал Лео, склоняясь перед ней. В руке его был светильник; огонек едва теплился, и от этого мгла казалась еще непроглядней. – Прошу, войдем внутрь…
– Что тебя тревожит, Лео? Я же вижу, что при каждом шорохе ты хватаешься за кинжал…
Он улыбнулся, а сам быстро взглянул по сторонам, как будто ожидал нападения.
– То лишь привычка, оставшаяся со времен моей глупой молодости. Прости, моя королева, если обеспокоил тебя. Поверь, тебе ничто не угрожает.
– Это владения моего отца. Если здесь мы в опасности, то где тогда искать укрытия? Разве что за стенами монастырей?
С этими словами она подала ему руку. Помогая подняться, Лео с усмешкой покачал головой.
– Монастырь – не место для тебя, прекрасная госпожа…
– Знаешь, я, когда ехала сюда, словно пыталась вернуться в свою юность. Стать снова такой же беззаботной, как тогда, до замужества… Первого замужества. Не знать всего этого…
– Тебе удалось?
– Нет, Лео. Но и хорошо, что я теперь твердо знаю это. Негоже вальденбургской королеве обманывать себя… Никто не остается прежним. Время разъедает нас, как ржавчина – железо.
ГЛАВА 23
***
Шел месяц сенокосов, с теплыми ночами и росами, грозами и зноем. Вальденбург, окруженный лесами, был точно цветок миндаля среди темных, свежих листьев. И даже коротким, всегда внезапным проливным дождям было не под силу прогнать тепло – дорожки в замковом клуатре успевали высохнуть раньше, чем ветер прогонял прочь полегчавшие тучи.
Король Вольф намеревался в ближайшее время вернуться в Тевольт. Уже было решено, что юный Эрих Кленце присоединится к нему в этом путешествии, дабы безопасно добраться до владений своего отца. Вместе с ними готовился оставить королевский замок и шут Пауль. Узнав об этом, Евгения спросила только, легко ли ему расставаться с сыном.
– Госпожа, взгляни на него, – Пауль указал на Удо, парировавшего удары деревянного меча, которым орудовал юный Оттокар; во взгляде шута, устремленном на сына, читалась гордость. – Мой сын возмужал и более не нуждается в опеке…
Евгении Рюттель оставалось лишь вновь и вновь дивиться тому, как устроен мир. Порой шут свободнее герцогини, а у мужчин всегда есть преимущество перед женщиной…
Сидя в замковом саду, укрытом от ветров и палящего солнца, она склонилась над вышиванием, желая себе отрады в этом занятии. Вилетта перебирала содержимое шкатулки с нитками, наперстками и прочими мелочами, необходимыми для шитья. Эвальд, оруженосец князя, сидел подле нее на ступенях лесенки, и, судя по его виду, раздумывал, с какими словами обратиться к этой молодой женщине, черноглазой, смешливой, с ловкими и быстрыми движениями. Сам же князь Райнарт прогуливался вдоль галереи клуатра, разглядывал резьбу на тонких, изящных колоннах.
Евгения стряхнула прохладную каплю, упавшую на руку с листьев лаврового дерева, поправила туго натянутую на раму синюю ткань. Вспомнила, как зимой вышивала рубашки для Свена, и так же не ладилась работа – то стежки ложились неровно, то рвалась нить и приходилось начинать все заново…
Покачав головой, герцогиня подозвала служанку.
– Забери! Докончу после…
О несчастье, случившемся с герцогом Лините, Евгения сожалела более всего. За герцогом ухаживала законная супруга – и никто не мог бы упрекнуть ее в лености; однако и она не могла сделать больше того, что в силах человеческих. Герцог большую часть времени был без сознания, а когда приходил в себя, молчал, обводя собравшихся вокруг постели людей светлым, по-детски бессмысленным взглядом.
Встречаясь с Оддиль Лините в капелле или Большом зале во время трапезы, Евгения держалась отстраненно и спокойно, но всюду чувствовала ее взгляд, в котором ненависть и зависть мешались с торжеством. Ухаживая за беспомощным супругом, который не мог даже высказать, что ему требуется, герцогиня Лините поднималась на недосягаемую, сверкающую высоту; Евгения же так и оставалась разлучницей, любовницей, грешной, как Ева, недостойной даже свидания…
Оддиль Лините, несомненно, желала удаления Евгении Рюттель из Вальденбурга. Граф Ольфинг, брат герцогини и дядя юного Тасси Лините, умело растравлял ее душу сплетнями и оговорами; грозился даже пойти к королю и у него потребовать соблюдения приличий.
Теперь они не боялись гнева королевы, а королю Торнхельму было недосуг разбирать, что напраслина, а что нет; и, конечно, необходимо было оставить Вальденбург, пока эта неприязнь не переросла во что-то большее.
Еще одна капля упала на рукав Евгении. Герцогиня подняла голову и встретилась взглядом с князем Райнартом. Он, улыбнувшись, отпустил лавровую ветвь, и та с шелестом сбросила с себя остатки воды.
– Герцогиня, скажи мне, что печалит тебя?..
Его серые глаза сейчас казались такими же ярко-зелеными, как цветущее лето там, за стенами замка.
– Я скоро уеду и буду лишен счастья видеть тебя, – продолжал Райнарт. – Но если бы ты видела Эрлинген, герцогиня, то не стала бы укорять меня! Замок выстроен на берегу озера, вода в котором прозрачна, как воздух. Когда в горах зацветают эдельвейсы, юноши дарят их своим невестам, и это считается знаком помолвки… Так ли поступают здесь?
– Насколько я знаю, да – там, где равнина тянется к небу и становится скалами.
Веселость князя мало развлекала ее. Евгения лучше других понимала причины поспешного отъезда Анастази, и твердо решила, что и сама как можно скорее покинет Вальденбург – пребывание здесь становилось двусмысленным и неприличным в отсутствие королевы.
Она уже дала распоряжение Вилетте, чтобы та собрала вещи и была готова отправиться в путь. Рассудила, что, если не получит дозволения от короля вернуться к отцу, то во всяком случае проводит племянника до переправы через Глан, а сама останется в Версенском аббатстве и будет искать способа связаться с отцом или сестрой.
Желая определенности, герцогиня даже осмелилась побеспокоить королеву Маргариту, и в разговоре с ней, вспомнив лукавые советы Лео Вагнера, сдержанно сетовала на неудобство своего положения и выражала пожелание вернуться в отчий дом – если, конечно, король соблаговолит дозволить ей это и убедит своего кузена не преследовать бывшую супругу. Сообщала не правду и не ложь, а их искусное, намеренное смешение. Так красильщик, презрев запреты, сводит вместе два цвета и получает третий, невиданно прекрасный…
Маргарита принимала герцогиню утром, когда Вольф отправился на охоту вместе с Гетцем фон Реелем и Себстианом Фемом. Принимала почти по-семейному, полулежа на вышитых подушках, заботливо подоткнутых ей под спину и руки Ирмалиндой Дешарди. На коленях у королевы копошилась маленькая лохматая собачка, кусала маленькие пальцы хозяйки, унизанные перстнями…
– Герцогиня, ты не слушаешь меня, – с ласковой укоризной сказал Маркус Райнарт, садясь на скамью рядом с ней. – А ведь я рассказываю самую красивую легенду нашего края. И, позволь мне смелость – думается, тебе по сердцу пришлись бы и горы, снег, и луга со множеством цветов и трав… Все это может стать твоим, если ты согласишься…
Евгения прервала его.
– Князь, разве ты не знаешь, что я несвободна, и одно простое желание быть рядом с тобой не избавит меня от человека, имеющего на меня права согласно законам супружества?..
– Мне это известно, – сказал он. – Как и то, что уже четыре года ты безотлучно находишься здесь. Что ж, тогда я начну с начала, Евгения. Полагаю, мне следует поговорить с твоим отцом и добиться у него благословения на брак…
Он сказал это так, словно представлял это самым большим препятствием, хотя на деле это было исполнить легче всего. Евгения подняла руку, будто желая замкнуть ему уста, дабы он не соблазнял ее мнимой легкостью несбыточных мечтаний.
– Я бы хотела увидеть Золотой Рассвет, и, быть может, даже Эрлинген. Однако по оговоренным обстоятельствам мне лучше не переправляться через Глан… Здесь ничего не зависит от велений моего сердца, князь!
