– Столь дальняя дорога небезопасна для дамы, тем более молодой. К тому же существуют приличия. Я мог бы сопроводить тебя до замка твоего отца – ведь именно туда ты стремишься?
Герцогиня не отвечала.
– Нынче трудно сыскать союз, который начался бы от взаимной любви, а не от взаимного расчета, – вновь негромко заговорил князь, придвигаясь к ней. – Что ж, я умею соблюдать условия. Твой сюзерен, я думаю, не откажется обрести еще одного союзника в споре с князем Конрадом и Вермандуа?.. Я готов оказать ему посильную помощь, в том числе военную… хотя, думаю, Конрад не пожелает ввязываться в противостояние с Тевольтом, Эрлингеном и Вальденбургом из-за такой малости, как Цеспельское графство.
– Мой сюзерен уже заручился поддержкой Вальденбурга, и вряд ли станет попусту тратить серебро…
– Я, хвала небу, не безземельный рыцарь, не наемник, которому приходится продавать свой меч.
Евгения быстро взглянула на него. Он, обликом своим равный изображенным на книжных миниатюрах героям прошлого, оказался вовсе не так простодушен, как, если верить хронистам, бывали иные из царей и воинов.
– Не станет ли твое намерение причиной очередного раздора, князь?
– Я не претендую на ту часть военной добычи, которую оговорил себе вальденбургский владыка. Мне, однако же, показалось, что добрый здешний властитель, – Маркус обвел рукой клуатр и стены дома Швертегейсс. – Не слишком желает рисковать своими ратниками ради интересов Вольфа. Что ж, я готов быть менее щепетильным…
– А если из этого ничего не выйдет?..
– Как я узнаю, верную ли дорогу выбрал, если не ступлю на нее и не пройду так далеко, как будет возможно?
Евгения с улыбкой покачала головой.
– Я стану молиться за то, чтобы твои намерения претворились в жизнь, князь. Я этого очень желаю. Но уже боюсь надеяться, ибо слишком часто надежда бесплодна, а ожидание радости приносит много мук…
Князь взял руку герцогини, поднес к губам. Евгения не противилась. Закатный свет становился слабее, синие тени вырастали вверх, постепенно заполняли сад.
Оруженосец князя, держа в руках только что сорванную маргаритку, что-то говорил, указывая то на один лепесток, то на другой, и Вилетта посмеивалась, заслоняясь ладонью, чтобы госпожа не сочла ее поведение легкомысленным; вдоль стены кралась большая серая кошка.
…Торнхельма разбудили задолго до восхода солнца. Открыв глаза, король увидел пажа, склонившегося к нему.
– Что?!
Удо опустился на колени перед королем. Лицо – белое как простыня.
– Мой король, госпожа герцогиня Лините послала меня к вам, сказать…
И дурное, нехорошее захлестнуло сердце… Торнхельм резко сел в постели, уронил на пол расшитую шелком подушку.
– Да не тяни же! Что случилось?
– Она не успела ничего сделать… Он что-то сказал – не разобрала… Капеллан уже там, и господин Биреке…
Торнхельм, совершенно обессилевший от напастей, свалившихся на него, устало обхватил руками голову, отказываясь верить в то, что все происходит наяву. Не морок, не дурной сон, какой бывает, если выпить сверх меры или спать в слишком жарко натопленном покое…
Вот так корона день за днем становится тяжелее, норовит пригнуть к земле – ибо даже теперь королю следует не скорбеть, но думать, чем обернется происходящее. Что ж, примерно наказать нерадивого пажа, который проворонил господина; утешать герцогиню, принимать участие в ее судьбе да следить за тем, чтобы братья не взяли над ней слишком большую власть, не допустить отпадения обширных герцогских владений.
Удо уже подавал ему одежду; в каминном зале слышались шаги, приглушенные голоса распорядителей. Одергивая рукава туники, Торнхельм нетерпеливо отмахивал рукой в сторону двери:
– Ступай, ступай к ней, Удо. Скажи, что я сейчас приду.
Вернувшись в опочивальню уже на рассвете, Торнхельм молчал, блуждая по залу взором, но не видя даже узоров на искусно расписанной стене. Наконец велел пажу подать ему крепкого вина и письменные принадлежности, зажечь еще свечи; сам же сидел за столом, глядя на свои руки – крупные, сильные, чуть выше запястий густо поросшие волосами. Они и прежде казались ему неуклюжими.
Анастази всегда говорила, что простая рубашка и короткий плащ егеря ему к лицу куда больше, чем торжественное одеяние короля. Торнхельм вдруг вспомнил, как она целовала его раскрытую ладонь, и это было во время их самой нежной влюбленности друг в друга. Неужели она действительно когда-то любила? Или всегда лгала?..
Он снял кольцо, подаренное королевой, и положил рядом с собой на стол. Первый солнечный луч, непокорный и озорной, пробился сквозь щель между затворенных ставен, тускло блеснул на червоном золоте.
Король уже знал, что Анастази в Золотом Рассвете; и ничуть не удивился, когда получил это известие. Сметливый Хакон описал также внешность человека, повсюду сопровождавшего вальденбургскую королеву и пользовавшегося, по-видимому, ее полным доверием и любовью, и ошибки быть не могло – этот человек был Лео Вагнер.
На мгновение Торнхельма охватил гнев, ярость униженного и обманутого мужчины. Милосердие? Разве этого она заслуживает, разгуливая по Хагельсдорфу вместе с любовником, никого не стыдясь?..
Нет, не думать о себе и тем более о ней. Важно обезопасить детей, чтобы ни у кого не было искушения поднять смуту, пользуясь их пошатнувшимся положением.
Удо, присевший на уголок каменной скамьи в оконной нише, глядел на повелителя, боясь невольным жестом или чересчур громким вздохом напомнить о себе. Тонкая тростинка калама, крепко зажатая в пальцах короля, вычерчивала на небольшом куске пергамена затейливую вязь буквиц. Наконец Торнхельм закончил и резко двинул пергамены по столу по направлению к юноше.
– Отдай это Фогелю, он знает, что делать. Да вели побыстрее… Впрочем, нет. Позови его сюда, я скажу ему сам.
Король в эту ночь так и не ложился отдыхать. Рана у него на плече снова открылась. Понадобился лекарь. Удо бросился за Биреке. Тот начал все сначала – промывал рану, прикладывал мази; и, прикладывая их, то и дело сокрушенно качал головой и цокал языком. Затем велел Элке, принесшей теплую воду, травяной отвар и повязки, перевязать рану и следить, чтобы повязки оставались чистыми.
Элке исполнила его указания расторопно и старательно. Когда же закончила и собиралась выйти в каминный зал, дабы не мешать королю, Торнхельм, сидевший все это время опустив голову, вдруг поймал ее за руку.
Девушка обернулась, мгновенно вспомнив лукавые слова Лео, и по спине ее пробежал холодок.
– Останься, – сказал король, и она замерла рядом, держа руку на его плече, касаясь осторожно, чтобы не причинить боль.
Торнхельм провел ладонью по ее руке вверх, от кисти до предплечья, а потом притянул ближе к себе, уткнулся лицом в сгиб ее руки. Было тепло и безопасно, и он закрыл глаза, как уставший и раненый зверь подле камина, растопленного заботливым хозяином.
Элке смотрела на него, боясь пошевелиться; сердце ее билось быстро-быстро. На мгновение – наверное, от неловкости, – ей захотелось сказать, что его ждут внизу, и следует выйти к гостям и домочадцам, если на то есть силы; но она взглянула еще раз и поняла, что королю гораздо полезнее будет на некоторое время остаться в опочивальне.
Она медленно подняла руку и погладила его по голове.
…С холма открывался вид на бескрайнюю равнину; невдалеке волновалась, трепетала листьями дубрава. Ниже по склону вился ручей, журча на перекатах, и над ним смыкалась высокая трава. Здесь в изобилии росли кипрей и донник, наполняя воздух густым, душистым ароматом, а меж ними, обвивая сочные стебли тонкими зелеными нитями, выглядывали нежные цветки вьюнка.
Хорошо бы уехать прочь, оставив все, думала Анастази; но им с Лео подвластно только оставить Золотой Рассвет на несколько часов, не взяв с собой никого из слуг, и лежать среди цветов и шумящих трав, обнявшись, в смятых одеждах; а небо, затянувшееся жемчужно-серыми облаками, пусть без конца изливает на них неяркий, мягкий свет…
По дороге сюда они смеялись и пели. Наконец остановились у ручья, спешились, и Лео небрежно швырнул плащ на траву, поманил Анастази к себе.
Она шептала что-то об неуместности и излишествах, прикрывая ладонями плечи и грудь, словно стыдилась своей наготы – он осторожно отвел ее руки и нежно их поцеловал.
– Ты сама не знаешь, как хороша, Ази… Иди ко мне.
Они наслаждались одиночеством и простором, и тем, что могут радовать друг друга, обнажаясь без стыда, сплетая тела. Это было необыкновенным счастьем – как и лежать после вот так, обнявшись, ни о чем не говоря. Но, вспоминая это, Анастази чуть не расплакалась, ибо ее потребность опять и опять отдаваться ему, ощущать себя в его власти была так сильна, что требовала новых ласканий.
Налетевший порыв ветра обсыпал их шелестящим дождем из первых желтых листьев. Они запутались в волосах менестреля, упали на расплетенные косы королевы…
Смеясь, Анастази высвободила руку, вытянула листик из светлой пряди.
– Иногда мне кажется, что все это сон, Лео. И так не хочется просыпаться, но я знаю, что нужно…
– Тогда позволь мне хотя бы разбудить тебя поцелуем, – рассмеялся он, коснулся губами губ. Снова подул ветер, на этот раз сильнее и прохладней; Лео бережно поправил платье на плечах королевы. Любовники поторопились одеться, спустились к ручью.
– Что, Лео, вестей из Тевольта по-прежнему нет? – спросила Анастази, глядя на то, как вода закручивается и плещет, обнимая запястье.
– Нет, моя госпожа. И из Вальденбурга тоже, верно?
Анастази покачала головой.
– Ничего. Жаль только, не знаю, считать это хорошим знаком или дурным…
Менестрель обернулся к ней. Она же пожала плечами, словно хотела ясней выразить неопределенность, о которой говорила, сорвала желтый цветок камнеломки, поднесла к губам.
– Ветер меняется… Не пора ли нам возвращаться обратно?
– Меня не ждут в замке Золотой Рассвет, – улыбнулся Лео, садясь рядом с ней и также опуская руку в прохладную воду. – Если б не слово короля, твой отец и вовсе выставил бы меня вон…
– А ты действительно исполняешь сейчас поручение Вольфа?
– Я давно уже не исполняю ничьих поручений, кроме твоих, Ази.
– Ведь тебе мало поместья в Соловьином лесу. И как быть с титулом, который ты так хочешь получить? Тебе больше не нужно это, Лео?
– Нужно, – ответил он и отвернулся. – Я слышал, некоторые короли вознаграждают своих слуг за верную службу… Даже простолюдинов.
Анастази поморщилась.
– Ты все еще думаешь, он даст тебе то, что обещал дать Густав?..
Менестрель неопределенно пожал плечами, и Анастази поняла, что он не хочет продолжать этот разговор. Впрочем, ей и самой не хотелось говорить ни о Вольфе, ни о замках и титулах.
Она поднялась, развела в стороны руки, запрокинула лицо к небу. Мелькнула белая тесьма шнуровки, резче и округлей обозначились груди под алым полотном платья...
Лео, вновь залюбовавшийся ею, придвинулся ближе, скользнул рукой под подол платья, вверх к подвязкам чулков.
– Погоди! Слышишь? Кто-то едет…
Менестрель, отдернувшись, подобравшись, как кот перед прыжком, снял с перевязи нож. Анастази поспешно набросила на волосы накидку.
Это оказался Флориан. Он придержал небольшого крепкого конька, соскочил в высокую траву; стряхнул ему одному заметные пылинки с нарядной туники.
– Госпожа, ваш отец… барон фон Зюдов просил передать, что с нетерпением ждет вашего возвращения.
– Давно ли ищешь нас?
– Я выехал тотчас после мессы, было уже за полдень. Спросил в деревне, а потом свернул к мельнице – там мне сказали, что видели вас направляющимися к мосту...
Анастази взглянула на Лео. Вот видишь, мы и здесь не остались незамеченными, говорил ее взгляд, и щеки слегка порозовели.
– Ваш отец весьма желает с вами говорить… – повторил Флориан, старательно отводя глаза, словно созерцал что-то недозволенное.
– Спасибо, милый юноша, – улыбнулась Анастази. – Я хвалю твое усердие. Непременно скажу барону, что он сделал правильный выбор, определив тебя своим оруженосцем.
– Мне обождать вас? Я могу сопроводить…
– Думаю, это лишнее. Поезжай вперед и предупреди, что мы скоро будем. Да, и пусть Венке приготовит горячую воду для омовения. Смотри же, не забудь!..
– Хоть бы это оказались вести из Вальденбурга. Я почти желаю этого. Скорее бы все разрешилось… – сказала Анастази, глядя на дорогу. Едва Флориан скрылся за поворотом, оживление сошло с ее лица, и она вновь сделалась серьезной и печальной. – Как ты думаешь, что там, Лео?..
– Разве из Вальденбурга могут прийти хорошие вести? Не возьмусь предполагать, о чем пойдет речь, моя королева. Но, может, сумел бы человек, что приезжал недавно к твоему отцу…
– Что за человек?
– Мне показалось, из тех, что подновляют хагельсдорфскую церковь. Но замок содержится в образцовом порядке, сомневаюсь, что ему нужны строители…
Анастази лишь непонимающе пожала плечами. Она была совершенно искренна в своем недоумении – или прекрасно его разыгрывала.
Менестрель же подумал, что сейчас они торопятся в Золотой Рассвет потому, что барон фон Зюдов получил некое важное известие – и известие это касается не только королевы. Однако же он, Лео Вагнер, хоть и делит с этой женщиной ложе и вкушает наслаждения, не имеет никакого права знать, что она и ее отец обсуждают за закрытыми дверями комнатки рядом с капеллой.
Эрих фон Зюдов встречался с епископом, и часто обменивался с ним посланиями. Его гонцы также отправлялись во владения других баронов и королевских чиновников. Несколько раз барон выезжал в Хагельсдорф и возвращался затемно, довольный и одновременно озабоченный.
Но и при нем, и в его отсутствие стражники на стенах замка исправно несли службу. Мост поднимали к определенному времени, ночами во дворе горели факелы, и замок, ощетинившийся как еж, ждал то ли празднества, то ли битвы.
В этой понятной каждодневной суете, на которую он ранее и не обратил бы взора, менестрелю все чаще чудилась угроза. Он не мог поверить, что Анастази способна перемениться к нему, но мысль об этом то и дело смущала его – и тогда нежная улыбка королевы казалась обманной.
Возможно, они сговариваются за его спиной, и теперь, пока он беспечно наслаждается любовью, уже острится кинжал, который оборвет его жизнь…
Анастази заметила, как переменилось настроение менестреля, и принялась расспрашивать о причинах. Чтобы отвлечь ее, Лео сказал первое, что пришло в голову:
– Мальчишка, похоже, влюблен в тебя.
– Ах, Лео, что ты. Пустое.
– Возможно, он даже видит тебя во снах.
– Это ничего не значит. Так легко влюбиться, когда тебе пятнадцать лет. Или ты вспомнил себя в его годы?
Лео улыбнулся, но глаза его на мгновение потемнели.
– И да, и нет, моя королева.
Когда они въехали на замковый двор, уже смеркалось. Анастази оглянулась на конюших, и, убедившись в том, что они заняты делом, ласково сжала руку менестреля.
– Я приду к тебе ночью, – смягчившись, прошептал Лео, удерживая ее руку возле своих губ, будто в почтительном поцелуе. – Отошли Альму пораньше и не запирай дверь.
…Близился рассвет, и свеча на столе давно погасла, а они все никак не могли насытиться друг другом, и теперь лежали, обнявшись, смотрели в окно. Небо было ясное, над кромкой леса рассыпались звезды – мелкие, колючие огоньки. Время от времени в вышине проплывало облако, и тогда огоньки вздрагивали и перемигивались.
Герцогиня не отвечала.
– Нынче трудно сыскать союз, который начался бы от взаимной любви, а не от взаимного расчета, – вновь негромко заговорил князь, придвигаясь к ней. – Что ж, я умею соблюдать условия. Твой сюзерен, я думаю, не откажется обрести еще одного союзника в споре с князем Конрадом и Вермандуа?.. Я готов оказать ему посильную помощь, в том числе военную… хотя, думаю, Конрад не пожелает ввязываться в противостояние с Тевольтом, Эрлингеном и Вальденбургом из-за такой малости, как Цеспельское графство.
– Мой сюзерен уже заручился поддержкой Вальденбурга, и вряд ли станет попусту тратить серебро…
– Я, хвала небу, не безземельный рыцарь, не наемник, которому приходится продавать свой меч.
Евгения быстро взглянула на него. Он, обликом своим равный изображенным на книжных миниатюрах героям прошлого, оказался вовсе не так простодушен, как, если верить хронистам, бывали иные из царей и воинов.
– Не станет ли твое намерение причиной очередного раздора, князь?
– Я не претендую на ту часть военной добычи, которую оговорил себе вальденбургский владыка. Мне, однако же, показалось, что добрый здешний властитель, – Маркус обвел рукой клуатр и стены дома Швертегейсс. – Не слишком желает рисковать своими ратниками ради интересов Вольфа. Что ж, я готов быть менее щепетильным…
– А если из этого ничего не выйдет?..
– Как я узнаю, верную ли дорогу выбрал, если не ступлю на нее и не пройду так далеко, как будет возможно?
Евгения с улыбкой покачала головой.
– Я стану молиться за то, чтобы твои намерения претворились в жизнь, князь. Я этого очень желаю. Но уже боюсь надеяться, ибо слишком часто надежда бесплодна, а ожидание радости приносит много мук…
Князь взял руку герцогини, поднес к губам. Евгения не противилась. Закатный свет становился слабее, синие тени вырастали вверх, постепенно заполняли сад.
Оруженосец князя, держа в руках только что сорванную маргаритку, что-то говорил, указывая то на один лепесток, то на другой, и Вилетта посмеивалась, заслоняясь ладонью, чтобы госпожа не сочла ее поведение легкомысленным; вдоль стены кралась большая серая кошка.
…Торнхельма разбудили задолго до восхода солнца. Открыв глаза, король увидел пажа, склонившегося к нему.
– Что?!
Удо опустился на колени перед королем. Лицо – белое как простыня.
– Мой король, госпожа герцогиня Лините послала меня к вам, сказать…
И дурное, нехорошее захлестнуло сердце… Торнхельм резко сел в постели, уронил на пол расшитую шелком подушку.
– Да не тяни же! Что случилось?
– Она не успела ничего сделать… Он что-то сказал – не разобрала… Капеллан уже там, и господин Биреке…
Торнхельм, совершенно обессилевший от напастей, свалившихся на него, устало обхватил руками голову, отказываясь верить в то, что все происходит наяву. Не морок, не дурной сон, какой бывает, если выпить сверх меры или спать в слишком жарко натопленном покое…
Вот так корона день за днем становится тяжелее, норовит пригнуть к земле – ибо даже теперь королю следует не скорбеть, но думать, чем обернется происходящее. Что ж, примерно наказать нерадивого пажа, который проворонил господина; утешать герцогиню, принимать участие в ее судьбе да следить за тем, чтобы братья не взяли над ней слишком большую власть, не допустить отпадения обширных герцогских владений.
Удо уже подавал ему одежду; в каминном зале слышались шаги, приглушенные голоса распорядителей. Одергивая рукава туники, Торнхельм нетерпеливо отмахивал рукой в сторону двери:
– Ступай, ступай к ней, Удо. Скажи, что я сейчас приду.
Вернувшись в опочивальню уже на рассвете, Торнхельм молчал, блуждая по залу взором, но не видя даже узоров на искусно расписанной стене. Наконец велел пажу подать ему крепкого вина и письменные принадлежности, зажечь еще свечи; сам же сидел за столом, глядя на свои руки – крупные, сильные, чуть выше запястий густо поросшие волосами. Они и прежде казались ему неуклюжими.
Анастази всегда говорила, что простая рубашка и короткий плащ егеря ему к лицу куда больше, чем торжественное одеяние короля. Торнхельм вдруг вспомнил, как она целовала его раскрытую ладонь, и это было во время их самой нежной влюбленности друг в друга. Неужели она действительно когда-то любила? Или всегда лгала?..
Он снял кольцо, подаренное королевой, и положил рядом с собой на стол. Первый солнечный луч, непокорный и озорной, пробился сквозь щель между затворенных ставен, тускло блеснул на червоном золоте.
Король уже знал, что Анастази в Золотом Рассвете; и ничуть не удивился, когда получил это известие. Сметливый Хакон описал также внешность человека, повсюду сопровождавшего вальденбургскую королеву и пользовавшегося, по-видимому, ее полным доверием и любовью, и ошибки быть не могло – этот человек был Лео Вагнер.
На мгновение Торнхельма охватил гнев, ярость униженного и обманутого мужчины. Милосердие? Разве этого она заслуживает, разгуливая по Хагельсдорфу вместе с любовником, никого не стыдясь?..
Нет, не думать о себе и тем более о ней. Важно обезопасить детей, чтобы ни у кого не было искушения поднять смуту, пользуясь их пошатнувшимся положением.
Удо, присевший на уголок каменной скамьи в оконной нише, глядел на повелителя, боясь невольным жестом или чересчур громким вздохом напомнить о себе. Тонкая тростинка калама, крепко зажатая в пальцах короля, вычерчивала на небольшом куске пергамена затейливую вязь буквиц. Наконец Торнхельм закончил и резко двинул пергамены по столу по направлению к юноше.
– Отдай это Фогелю, он знает, что делать. Да вели побыстрее… Впрочем, нет. Позови его сюда, я скажу ему сам.
Король в эту ночь так и не ложился отдыхать. Рана у него на плече снова открылась. Понадобился лекарь. Удо бросился за Биреке. Тот начал все сначала – промывал рану, прикладывал мази; и, прикладывая их, то и дело сокрушенно качал головой и цокал языком. Затем велел Элке, принесшей теплую воду, травяной отвар и повязки, перевязать рану и следить, чтобы повязки оставались чистыми.
Элке исполнила его указания расторопно и старательно. Когда же закончила и собиралась выйти в каминный зал, дабы не мешать королю, Торнхельм, сидевший все это время опустив голову, вдруг поймал ее за руку.
Девушка обернулась, мгновенно вспомнив лукавые слова Лео, и по спине ее пробежал холодок.
– Останься, – сказал король, и она замерла рядом, держа руку на его плече, касаясь осторожно, чтобы не причинить боль.
Торнхельм провел ладонью по ее руке вверх, от кисти до предплечья, а потом притянул ближе к себе, уткнулся лицом в сгиб ее руки. Было тепло и безопасно, и он закрыл глаза, как уставший и раненый зверь подле камина, растопленного заботливым хозяином.
Элке смотрела на него, боясь пошевелиться; сердце ее билось быстро-быстро. На мгновение – наверное, от неловкости, – ей захотелось сказать, что его ждут внизу, и следует выйти к гостям и домочадцам, если на то есть силы; но она взглянула еще раз и поняла, что королю гораздо полезнее будет на некоторое время остаться в опочивальне.
Она медленно подняла руку и погладила его по голове.
…С холма открывался вид на бескрайнюю равнину; невдалеке волновалась, трепетала листьями дубрава. Ниже по склону вился ручей, журча на перекатах, и над ним смыкалась высокая трава. Здесь в изобилии росли кипрей и донник, наполняя воздух густым, душистым ароматом, а меж ними, обвивая сочные стебли тонкими зелеными нитями, выглядывали нежные цветки вьюнка.
Хорошо бы уехать прочь, оставив все, думала Анастази; но им с Лео подвластно только оставить Золотой Рассвет на несколько часов, не взяв с собой никого из слуг, и лежать среди цветов и шумящих трав, обнявшись, в смятых одеждах; а небо, затянувшееся жемчужно-серыми облаками, пусть без конца изливает на них неяркий, мягкий свет…
По дороге сюда они смеялись и пели. Наконец остановились у ручья, спешились, и Лео небрежно швырнул плащ на траву, поманил Анастази к себе.
Она шептала что-то об неуместности и излишествах, прикрывая ладонями плечи и грудь, словно стыдилась своей наготы – он осторожно отвел ее руки и нежно их поцеловал.
– Ты сама не знаешь, как хороша, Ази… Иди ко мне.
Они наслаждались одиночеством и простором, и тем, что могут радовать друг друга, обнажаясь без стыда, сплетая тела. Это было необыкновенным счастьем – как и лежать после вот так, обнявшись, ни о чем не говоря. Но, вспоминая это, Анастази чуть не расплакалась, ибо ее потребность опять и опять отдаваться ему, ощущать себя в его власти была так сильна, что требовала новых ласканий.
Налетевший порыв ветра обсыпал их шелестящим дождем из первых желтых листьев. Они запутались в волосах менестреля, упали на расплетенные косы королевы…
Смеясь, Анастази высвободила руку, вытянула листик из светлой пряди.
– Иногда мне кажется, что все это сон, Лео. И так не хочется просыпаться, но я знаю, что нужно…
– Тогда позволь мне хотя бы разбудить тебя поцелуем, – рассмеялся он, коснулся губами губ. Снова подул ветер, на этот раз сильнее и прохладней; Лео бережно поправил платье на плечах королевы. Любовники поторопились одеться, спустились к ручью.
– Что, Лео, вестей из Тевольта по-прежнему нет? – спросила Анастази, глядя на то, как вода закручивается и плещет, обнимая запястье.
– Нет, моя госпожа. И из Вальденбурга тоже, верно?
Анастази покачала головой.
– Ничего. Жаль только, не знаю, считать это хорошим знаком или дурным…
Менестрель обернулся к ней. Она же пожала плечами, словно хотела ясней выразить неопределенность, о которой говорила, сорвала желтый цветок камнеломки, поднесла к губам.
– Ветер меняется… Не пора ли нам возвращаться обратно?
– Меня не ждут в замке Золотой Рассвет, – улыбнулся Лео, садясь рядом с ней и также опуская руку в прохладную воду. – Если б не слово короля, твой отец и вовсе выставил бы меня вон…
– А ты действительно исполняешь сейчас поручение Вольфа?
– Я давно уже не исполняю ничьих поручений, кроме твоих, Ази.
– Ведь тебе мало поместья в Соловьином лесу. И как быть с титулом, который ты так хочешь получить? Тебе больше не нужно это, Лео?
– Нужно, – ответил он и отвернулся. – Я слышал, некоторые короли вознаграждают своих слуг за верную службу… Даже простолюдинов.
Анастази поморщилась.
– Ты все еще думаешь, он даст тебе то, что обещал дать Густав?..
Менестрель неопределенно пожал плечами, и Анастази поняла, что он не хочет продолжать этот разговор. Впрочем, ей и самой не хотелось говорить ни о Вольфе, ни о замках и титулах.
Она поднялась, развела в стороны руки, запрокинула лицо к небу. Мелькнула белая тесьма шнуровки, резче и округлей обозначились груди под алым полотном платья...
Лео, вновь залюбовавшийся ею, придвинулся ближе, скользнул рукой под подол платья, вверх к подвязкам чулков.
– Погоди! Слышишь? Кто-то едет…
Менестрель, отдернувшись, подобравшись, как кот перед прыжком, снял с перевязи нож. Анастази поспешно набросила на волосы накидку.
Это оказался Флориан. Он придержал небольшого крепкого конька, соскочил в высокую траву; стряхнул ему одному заметные пылинки с нарядной туники.
– Госпожа, ваш отец… барон фон Зюдов просил передать, что с нетерпением ждет вашего возвращения.
– Давно ли ищешь нас?
– Я выехал тотчас после мессы, было уже за полдень. Спросил в деревне, а потом свернул к мельнице – там мне сказали, что видели вас направляющимися к мосту...
Анастази взглянула на Лео. Вот видишь, мы и здесь не остались незамеченными, говорил ее взгляд, и щеки слегка порозовели.
– Ваш отец весьма желает с вами говорить… – повторил Флориан, старательно отводя глаза, словно созерцал что-то недозволенное.
– Спасибо, милый юноша, – улыбнулась Анастази. – Я хвалю твое усердие. Непременно скажу барону, что он сделал правильный выбор, определив тебя своим оруженосцем.
– Мне обождать вас? Я могу сопроводить…
– Думаю, это лишнее. Поезжай вперед и предупреди, что мы скоро будем. Да, и пусть Венке приготовит горячую воду для омовения. Смотри же, не забудь!..
– Хоть бы это оказались вести из Вальденбурга. Я почти желаю этого. Скорее бы все разрешилось… – сказала Анастази, глядя на дорогу. Едва Флориан скрылся за поворотом, оживление сошло с ее лица, и она вновь сделалась серьезной и печальной. – Как ты думаешь, что там, Лео?..
– Разве из Вальденбурга могут прийти хорошие вести? Не возьмусь предполагать, о чем пойдет речь, моя королева. Но, может, сумел бы человек, что приезжал недавно к твоему отцу…
– Что за человек?
– Мне показалось, из тех, что подновляют хагельсдорфскую церковь. Но замок содержится в образцовом порядке, сомневаюсь, что ему нужны строители…
Анастази лишь непонимающе пожала плечами. Она была совершенно искренна в своем недоумении – или прекрасно его разыгрывала.
Менестрель же подумал, что сейчас они торопятся в Золотой Рассвет потому, что барон фон Зюдов получил некое важное известие – и известие это касается не только королевы. Однако же он, Лео Вагнер, хоть и делит с этой женщиной ложе и вкушает наслаждения, не имеет никакого права знать, что она и ее отец обсуждают за закрытыми дверями комнатки рядом с капеллой.
Эрих фон Зюдов встречался с епископом, и часто обменивался с ним посланиями. Его гонцы также отправлялись во владения других баронов и королевских чиновников. Несколько раз барон выезжал в Хагельсдорф и возвращался затемно, довольный и одновременно озабоченный.
Но и при нем, и в его отсутствие стражники на стенах замка исправно несли службу. Мост поднимали к определенному времени, ночами во дворе горели факелы, и замок, ощетинившийся как еж, ждал то ли празднества, то ли битвы.
В этой понятной каждодневной суете, на которую он ранее и не обратил бы взора, менестрелю все чаще чудилась угроза. Он не мог поверить, что Анастази способна перемениться к нему, но мысль об этом то и дело смущала его – и тогда нежная улыбка королевы казалась обманной.
Возможно, они сговариваются за его спиной, и теперь, пока он беспечно наслаждается любовью, уже острится кинжал, который оборвет его жизнь…
Анастази заметила, как переменилось настроение менестреля, и принялась расспрашивать о причинах. Чтобы отвлечь ее, Лео сказал первое, что пришло в голову:
– Мальчишка, похоже, влюблен в тебя.
– Ах, Лео, что ты. Пустое.
– Возможно, он даже видит тебя во снах.
– Это ничего не значит. Так легко влюбиться, когда тебе пятнадцать лет. Или ты вспомнил себя в его годы?
Лео улыбнулся, но глаза его на мгновение потемнели.
– И да, и нет, моя королева.
Когда они въехали на замковый двор, уже смеркалось. Анастази оглянулась на конюших, и, убедившись в том, что они заняты делом, ласково сжала руку менестреля.
– Я приду к тебе ночью, – смягчившись, прошептал Лео, удерживая ее руку возле своих губ, будто в почтительном поцелуе. – Отошли Альму пораньше и не запирай дверь.
…Близился рассвет, и свеча на столе давно погасла, а они все никак не могли насытиться друг другом, и теперь лежали, обнявшись, смотрели в окно. Небо было ясное, над кромкой леса рассыпались звезды – мелкие, колючие огоньки. Время от времени в вышине проплывало облако, и тогда огоньки вздрагивали и перемигивались.
