Лео крепче прижал к себе Анастази.
– И что же было потом? – с жадным вниманием спросила она вслед только что произнесенным им словам, и Лео улыбнулся – ее тяга к волшебным историям, была, кажется, неиссякаема.
– Доподлинно никто не знает, Ази. Но говорят, что они и по сей день бродят по этим равнинам, свободные и счастливые. А иногда, в ясные тихие ночи, можно услышать, как они поют…
Словно в подтверждение его слов, со стороны леса донесся волчий вой, и Анастази, сдержав вскрик, теснее прижалась к обнаженной груди менестреля.
– Как будто бы это они?..
– Ну, что ты, – прошептал ей Лео. – Он ведь один…
Любовники лежали неподвижно, вслушиваясь в шорохи и шепоты ночи, и сердце Анастази билось, как мотылек в руках ребенка.
– О, Лео, – прошептала она и обвила его шею руками, словно ища защиты. Ей не было так уж страшно; то, что она испытывала, скорее походило на тревогу и азарт, как во время охоты; но дух захватывало, и мысль о том, что сказки могут оживать, будоражила воображение.
Его по-прежнему увлекали ее чувственность и тревожность, всегдашняя готовность к загадкам и чудесам. Лео почти не удивился, когда вой раздался снова – тоскливая, жаждущая отклика песня одиночества. Никто не подхватил его и не вторил ему.
Лео знал, кому принадлежит этот голос и кого зовет тоскливая песня. Но лес был далеко, а Анастази… Анастази ничего не понимает, подумал он, не догадывается, кто этот волк и зачем он здесь…
– Моя восхитительная лиса, – прошептал он ей, ласково тронул за подбородок, заставляя поднять опущенные было глаза, и притянул к себе. – Мы славно любили друг друга сегодня, но еще немного сил, пожалуй, у меня осталось…
***
В начале той поздней части лета, когда сенокосы сменяет жатва, а травники собирают в лугах полынь и хелидонию, на дороге, ведущей к воротам замка, показался отряд, и Анастази не поверила своим глазам, увидев герб князя Райнарта. Гнала от себя кажущуюся тщетной надежду, что сестра вот-вот окажется в родном доме. А часом позже – едва сдерживала слезы, обнимая герцогиню, будто разлука длилась не несколько седмиц, а несколько лет.
– Евгения, небо услышало мои мольбы! Ты снова с нами… Как ты смогла?.. Но теперь не об этом, не об этом!.. О, сестра!
…И даже теперь, когда прошло уже три дня, они уже тысячу раз обсудили все, что произошло со времени их расставания, и Евгения сидела рядом с сестрой в трапезном зале, – Анастази то и дело брала ее за руки, заглядывала в глаза, точно желая убедиться, что не обманывается.
– Но как ты сумела убедить короля?! И что Торнхельм? И…
– Следует благодарить князя Райнарта, – Евгения с улыбкой оглянулась на Маркуса, беседовавшего с бароном. Флориан из-за плеча господина с интересом рассматривал карту, к которой и барон и князь то и дело обращались во время разговора. – Если бы не его уговор с Вольфом, я бы не осмелилась пересечь Глан…
Вольф и его свита отбыли из Вальденбурга позднее, чем предполагали; вместе с ними королевский замок покинула и Евгения. При расставании Торнхельм был мрачен, как будто таил обиду – вопреки прежним открытости, доверию и любви, – так что Евгения уезжала, чувствуя более облегчение, чем сожаление. Как и ее сестра, герцогиня стремилась в Золотой Рассвет, однако ни на мгновение не могла отделаться от мысли, что бежит из огня да в полымя, и ни Вольф, ни Маркус Райнарт, ни даже отец не будут ей спасением, если законный супруг возжелает мести; и к тому дню, когда они добрались до Версена, твердо решила затвориться в аббатстве и не продолжать путь, ибо в родных землях не видела для себя ничего, кроме постоянной опасности и страданий.
– Если бы не заботы князя и не смелость моего возлюбленного племянника, готового храбро защищать меня от любой беды, не знаю, хватило бы мне решимости… Впрочем, – с усмешкой добавила герцогиня. – На этом берегу стало еще страшнее. До сих пор не знаю, как выдержала эту дорогу. Кажется, я только и делала, что призывала своих спутников не жалеть лошадей.
– Со мной было наоборот, – промолвила Анастази. – Когда Глан остался позади, я сразу почувствовала себя намного спокойнее.
Она поведала сестре о приключениях в пути – и даже о том, как одной ночью под ними с Лео сломалась негодная кровать на постоялом дворе. Это было и вправду забавно, особенно выражение лица менестреля, не сразу понявшего, что произошло, и они обе смеялись, не находя ничего непристойного в предмете своего веселья.
И все же, глядя на сестру, Анастази не могла не думать о том, что стало причиной их воссоединения в отчем доме. Да, они вновь в Золотом Рассвете, и обе свободны, и отец здесь, и даже Пауль – совсем как в юности. Но обмануть себя невозможно – все прошло безвозвратно, навсегда изменилось, и уже не вернется…
– Королева Маргарита, кажется, была даже довольна моим присутствием – она устала от своих фрейлин, и, видимо, не доверяет большинству из них, – продолжала Евгения. – Полагаю, я много обязана ей. Мы узнали, что ты останавливалась в Версене, и сердце подсказывало, что я найду тебя здесь, – герцогиня с нежностью глядела на старшую сестру. – Но я побоялась ошибиться и не стала ничего говорить Эриху. Он вместе со слугами отправился в Вигентау.
– Что ж, разумно, – сказала Анастази. – Он столько лет рос без отца, что теперь будет ценить каждый день, проведенный рядом с ним…
В первый же день, едва обняв сестру и отца, герцогиня сообщила о гибели герцога Лините – и не смогла удержаться от слез.
Королева и герцогиня оплакали герцога, как полагается. Был тихий, солнечный день, и месса в замковой капелле, хоть и примирила их с неизбежностью потери, но не могла вполне избавить от скорби…
И это тоже больше никогда не повторится, вновь и вновь думала Анастази. А как славно было, когда Свен появлялся в Золотом Рассвете и пел, и мы, думая, что он и вправду менестрель, дарили ему вышитые кошельки и серебряные монеты! С какой радостью все мы его слушали!..
Слезы снова выступили у нее на глазах, и она поспешила отвернуться к окну. Вечерело; солнце, все больше краснея, скатывалось к лесу.
– Королевский стяг! Королевский стяг! Отряд уже у брода!.. – прокричал дозорный на надвратной башне. Анастази и Евгения одновременно поднялись, переглянулись, одинаково встревоженные и непонимающие.
– Поторопимся, сестра, – наконец сказала Анастази. – Что бы там ни было, негоже встречать государя, не подготовившись.
…По мосту загрохотали подковы, и всадники въехали во двор – все на хороших, тонконогих скакунах, что так ценятся на Востоке. В тесном дворе воцарились суматоха и шум, мелькали разноцветные вымпелы и плащи, лаяли собаки.
На башне капеллы ударили в колокол, знаменуя прибытие государя – раз, другой, третий…
Эрих фон Зюдов, успевший, пока отворяли ворота, облачиться в лучшие свои одежды, встречал короля на замковом дворе. На груди барона сиял золотой медальон, с плетением в виде креста, поблескивавшего изумрудами; вкруг креста вправлены были крупные, ровные аметисты. По правую руку от барона стояла Анастази, и гладкие ветви граната на ее небесно-голубом платье в свете заходящего солнца вспыхивали холодным огнем. Лео держался поблизости, но так, чтобы никто не мог счесть эту короткость предосудительной; и Анастази чувствовала его присутствие, как чувствуют тепло очага в стылой комнате.
Евгения Рюттель и Маркус Райнарт вышли вместе, и было видно, что им уже привычно быть так, всегда рядом, как молодым супругам, поженившимся по своей воле.
Король спешился, и Эрих фон Зюдов сделал три шага ему навстречу.
– Великая радость – видеть тебя в Золотом Рассвете, государь, – барон прижал обе руки к груди, склонил голову. – Счастливый случай привел тебя в мой дом, и я благодарю за это небо!
– Я охотился неподалеку отсюда, увлекся погоней и выехал к… Хагельсдорфу. Так, кажется, называется это местечко? – Вольф взглянул на Гетца фон Рееля; тот утвердительно кивнул. Король улыбнулся. – И подумал, что мой верный вассал и один из лучших воинов королевства не откажет мне в гостеприимстве.
Анастази и Евгения обменялись быстрыми взглядами. Выходило, что король отправился на охоту в столь дальние угодья, не пробыв в Тевольте и седмицы.
– Можешь всецело рассчитывать на мою преданность, мой король, – ответил Эрих фон Зюдов и снова поклонился. – Что же касается другого прозвания, то я уже немолод и, полагаю, есть те, кто с легкостью превзойдет меня как в искусстве поединка, так и в верховой езде... – и, помолчав, добавил. – Увидев знамя, мы ждали к себе короля и королеву… Надеюсь, наша милосердная госпожа в добром здравии?..
– Вполне. Однако лекарь настоятельно советовал королеве не принимать участия в столь утомительных развлечениях, ибо она носит во чреве дитя.
Беседуя так, они вернулись к остальным, взошли на крыльцо. Князь Маркус Райнарт, Лео Вагнер и прочие почтительно приветствовали короля. Он же, любезно ответив на приветствия, улыбнулся королеве:
– О, Анастази, сестра моя, приятная неожиданность – видеть тебя здесь! Паломничество пошло тебе на пользу. Ты ослепительно хороша – как, впрочем, и всегда. Однако твой столь внезапный отъезд взволновал нас. Какое облегчение убедиться, что с тобой все в порядке, – его зеленые глаза блеснули лукаво и понимающе. – Что ж, похоже, вся семья в сборе. Я уже говорил, и повторю, должно быть, не раз – меня восхищает, как дружны ваши дочери, барон…
– Я тоже неустанно радуюсь этому, мой король, – сдержанно ответил Эрих фон Зюдов. – Впрочем, негоже держать гостя на пороге…
Он с поклоном отступил в сторону, пропуская короля мимо себя и жестом приглашая его ступить под своды первого из череды залов; сам же сурово взглянул на старшую дочь. Анастази лишь слегка пожала плечами, словно и сама не понимала причины такого внимания со стороны короля.
– Я теперь в непростом положении, Анастази, – говорил Вольф несколько позднее, следуя под руку с ней в замковый сад, где Эрих фон Зюдов предложил сюзерену отдохнуть в ожидании трапезы. – Меньше всего на свете я хотел бы возобновления вражды с Вальденбургом. Но ты здесь, и, если меж вами нет мира, он может потребовать, чтобы я содействовал твоему возвращению...
– Я отвечу то же, что сказала моему возлюбленному отцу: в таком случае ты можешь поступить по своему разумению, ибо интересы государства превыше желаний одной женщины. Однако я предпочла бы продолжить паломничество и еще некоторое время не возвращаться в Вальденбург.
Лео, шедший следом за ними, внимательно прислушивался к их разговору. Вольф заглянул королеве в лицо, осторожно накрыл ладонью ее руку, лежавшую чуть выше его запястья.
– Я вижу, этот разговор неприятен тебе, дорогая сестра, и менее всего желаю огорчить тебя…
Ласковость его обращения уже давно не обманывала ее, и она подумала, что они с отцом рассудили верно, решив до времени скрыть, что недавно из Вальденбурга, от короля Торнхельма, пришло предложение весьма разумное, но требующее выполнения некоторых условий.
– Не твои слова тому причиной, о великий король, а то, что я невольно огорчила своего супруга. Хоть и делала то, что обязана была делать, – вздохнула она. – Оттого в моем сердце нет мира. Но чего стоит любое богатство по сравнению со спокойствием души?..
– Неужели за все это время ты не получала никаких вестей от своего супруга?.. Когда мы покидали Вальденбург, мне показалось, что он уже оправился от раны, полученной на турнире… Впрочем, меня это не удивляет. Его подданные весьма преданы ему. За ним ухаживают усердный паж и очень красивая служанка…
Как раз в это мгновение они вышли в сад, и присутствующие услышали последнюю фразу, произнесенную королем – несомненно не без умысла.
– Не сомневаюсь, что тебе это по нраву, брат мой, – Анастази улыбнулась, изображая довольство и беспечность. – Государю моему супругу оказывают всевозможное почтение, и служат ему самозабвенно и смиренно. И если бы они осмелились вести себя иначе, я была бы разгневана и примерно наказала их…
В клуатре, гораздо более скромном, чем вальденбургский, все же было на чем отдохнуть взгляду и сердцу. Открытый для северного и восточного ветров, сад оставался сокрыт от прочих, несущих нечистоту и бури, и наполнялся сладким, вязким ароматом роз и белых лилий. Здесь росли плодовые деревья, а пряные травы стлались ковром, пестрели мелкими соцветиями, фиолетовыми, желтыми, белыми. Вдоль одной из стен вилась по деревянным подпоркам виноградная лоза, бросая на маленький сад густую, прохладную тень.
– Смотри, государь, – сказала Анастази, указывая на невысокое, но раскидистое дерево с крупными темными листьями. – Вот смоква – отец привез ее из самой Александрии; а там миндаль и мушмула…
– Воистину, это благое место, – Вольф оглянулся, полной грудью вдыхая душистый воздух. – Все здесь устроено так, как приятно душе и сердцу.
– Видно, что ваш садовник, барон, знаком с трудами некоего просвещенного монаха, немало писавшего об устройстве садов удовольствия, – сказал Гетц фон Реель. – И отрадно видеть, что знания эти применены с умом и прилежанием...
– Это так, – ответил Эрих фон Зюдов. – В моем доме есть список этого труда, сделанный много лет назад по велению моего благоразумного отца.
– Когда эти деревья были еще невелики, наш досточтимый отец разрешал нам проводить здесь много времени. Мы разыгрывали представления, какие подавало нам наше воображение, или играли в прятки, в лягушку, а матушка наблюдала за нами с той галереи… – Евгения говорила, и, слушая ее, гости переводили взгляды с тихой лужайки на деревянные стропила перехода, расположенного на уровне второго этажа.
– Так поясни же мне, Анастази, – тихо сказал Вольф, пока другие слушали герцогиню. – Как обстоит дело между тобой и твоим супругом… Мне необходима ясность. Впрочем, здесь слишком много лишних ушей…
Анастази поняла его желание говорить с ней наедине – как и то, что их отсутствие будет замечено и тотчас перетолковано на все лады. Но ей хотелось оказать Евгении услугу, и она подумала, что, начав разговор об одном, сумеет навести короля на нужные ей размышления.
– Что ж, государь, – сказала она, чуть склонив голову. – Памятуя о великолепии Тевольта, я полагаю, что для тебя наш скромный сад не так уж и привлекателен. Но, кажется, я знаю, что можно назвать жемчужиной и сердцем этого замка. Если соблаговолишь подняться в комнату, которая служит книгохранилищем…
Сказав так, она еле заметным движением поманила за собой Альму. Куно Реттингайль последовал за своим господином; Лео же тихо сказал, предупреждая намерение Эриха фон Зюдова нагнать их:
– Ваша дочь сейчас обладает большим влиянием на судьбу герцогини, чем кто бы то ни было. В ее власти сделать госпожу Рюттель счастливой и вернуть ей доброе имя, а вас – вознести на самую вершину. Не вредите себе…
…Они поднялись на второй этаж, миновали зал с четырьмя окнами, смотревшими на запад, где еще догорала заря. Альма открыла дверь в комнату возле капеллы, вошла первой, поставила на стол светильник, зажгла огни; затем вернулась к оставшейся полуоткрытой двери и встала рядом с королевским пажом, недовольно покосившимся на нее.
Анастази оглядела комнату, поспешно перебросила на другой стол несколько квадратов пергамена. Потом указала на кресло, которое обычно занимал ее отец.
– И что же было потом? – с жадным вниманием спросила она вслед только что произнесенным им словам, и Лео улыбнулся – ее тяга к волшебным историям, была, кажется, неиссякаема.
– Доподлинно никто не знает, Ази. Но говорят, что они и по сей день бродят по этим равнинам, свободные и счастливые. А иногда, в ясные тихие ночи, можно услышать, как они поют…
Словно в подтверждение его слов, со стороны леса донесся волчий вой, и Анастази, сдержав вскрик, теснее прижалась к обнаженной груди менестреля.
– Как будто бы это они?..
– Ну, что ты, – прошептал ей Лео. – Он ведь один…
Любовники лежали неподвижно, вслушиваясь в шорохи и шепоты ночи, и сердце Анастази билось, как мотылек в руках ребенка.
– О, Лео, – прошептала она и обвила его шею руками, словно ища защиты. Ей не было так уж страшно; то, что она испытывала, скорее походило на тревогу и азарт, как во время охоты; но дух захватывало, и мысль о том, что сказки могут оживать, будоражила воображение.
Его по-прежнему увлекали ее чувственность и тревожность, всегдашняя готовность к загадкам и чудесам. Лео почти не удивился, когда вой раздался снова – тоскливая, жаждущая отклика песня одиночества. Никто не подхватил его и не вторил ему.
Лео знал, кому принадлежит этот голос и кого зовет тоскливая песня. Но лес был далеко, а Анастази… Анастази ничего не понимает, подумал он, не догадывается, кто этот волк и зачем он здесь…
– Моя восхитительная лиса, – прошептал он ей, ласково тронул за подбородок, заставляя поднять опущенные было глаза, и притянул к себе. – Мы славно любили друг друга сегодня, но еще немного сил, пожалуй, у меня осталось…
ГЛАВА 24
***
В начале той поздней части лета, когда сенокосы сменяет жатва, а травники собирают в лугах полынь и хелидонию, на дороге, ведущей к воротам замка, показался отряд, и Анастази не поверила своим глазам, увидев герб князя Райнарта. Гнала от себя кажущуюся тщетной надежду, что сестра вот-вот окажется в родном доме. А часом позже – едва сдерживала слезы, обнимая герцогиню, будто разлука длилась не несколько седмиц, а несколько лет.
– Евгения, небо услышало мои мольбы! Ты снова с нами… Как ты смогла?.. Но теперь не об этом, не об этом!.. О, сестра!
…И даже теперь, когда прошло уже три дня, они уже тысячу раз обсудили все, что произошло со времени их расставания, и Евгения сидела рядом с сестрой в трапезном зале, – Анастази то и дело брала ее за руки, заглядывала в глаза, точно желая убедиться, что не обманывается.
– Но как ты сумела убедить короля?! И что Торнхельм? И…
– Следует благодарить князя Райнарта, – Евгения с улыбкой оглянулась на Маркуса, беседовавшего с бароном. Флориан из-за плеча господина с интересом рассматривал карту, к которой и барон и князь то и дело обращались во время разговора. – Если бы не его уговор с Вольфом, я бы не осмелилась пересечь Глан…
Вольф и его свита отбыли из Вальденбурга позднее, чем предполагали; вместе с ними королевский замок покинула и Евгения. При расставании Торнхельм был мрачен, как будто таил обиду – вопреки прежним открытости, доверию и любви, – так что Евгения уезжала, чувствуя более облегчение, чем сожаление. Как и ее сестра, герцогиня стремилась в Золотой Рассвет, однако ни на мгновение не могла отделаться от мысли, что бежит из огня да в полымя, и ни Вольф, ни Маркус Райнарт, ни даже отец не будут ей спасением, если законный супруг возжелает мести; и к тому дню, когда они добрались до Версена, твердо решила затвориться в аббатстве и не продолжать путь, ибо в родных землях не видела для себя ничего, кроме постоянной опасности и страданий.
– Если бы не заботы князя и не смелость моего возлюбленного племянника, готового храбро защищать меня от любой беды, не знаю, хватило бы мне решимости… Впрочем, – с усмешкой добавила герцогиня. – На этом берегу стало еще страшнее. До сих пор не знаю, как выдержала эту дорогу. Кажется, я только и делала, что призывала своих спутников не жалеть лошадей.
– Со мной было наоборот, – промолвила Анастази. – Когда Глан остался позади, я сразу почувствовала себя намного спокойнее.
Она поведала сестре о приключениях в пути – и даже о том, как одной ночью под ними с Лео сломалась негодная кровать на постоялом дворе. Это было и вправду забавно, особенно выражение лица менестреля, не сразу понявшего, что произошло, и они обе смеялись, не находя ничего непристойного в предмете своего веселья.
И все же, глядя на сестру, Анастази не могла не думать о том, что стало причиной их воссоединения в отчем доме. Да, они вновь в Золотом Рассвете, и обе свободны, и отец здесь, и даже Пауль – совсем как в юности. Но обмануть себя невозможно – все прошло безвозвратно, навсегда изменилось, и уже не вернется…
– Королева Маргарита, кажется, была даже довольна моим присутствием – она устала от своих фрейлин, и, видимо, не доверяет большинству из них, – продолжала Евгения. – Полагаю, я много обязана ей. Мы узнали, что ты останавливалась в Версене, и сердце подсказывало, что я найду тебя здесь, – герцогиня с нежностью глядела на старшую сестру. – Но я побоялась ошибиться и не стала ничего говорить Эриху. Он вместе со слугами отправился в Вигентау.
– Что ж, разумно, – сказала Анастази. – Он столько лет рос без отца, что теперь будет ценить каждый день, проведенный рядом с ним…
В первый же день, едва обняв сестру и отца, герцогиня сообщила о гибели герцога Лините – и не смогла удержаться от слез.
Королева и герцогиня оплакали герцога, как полагается. Был тихий, солнечный день, и месса в замковой капелле, хоть и примирила их с неизбежностью потери, но не могла вполне избавить от скорби…
И это тоже больше никогда не повторится, вновь и вновь думала Анастази. А как славно было, когда Свен появлялся в Золотом Рассвете и пел, и мы, думая, что он и вправду менестрель, дарили ему вышитые кошельки и серебряные монеты! С какой радостью все мы его слушали!..
Слезы снова выступили у нее на глазах, и она поспешила отвернуться к окну. Вечерело; солнце, все больше краснея, скатывалось к лесу.
– Королевский стяг! Королевский стяг! Отряд уже у брода!.. – прокричал дозорный на надвратной башне. Анастази и Евгения одновременно поднялись, переглянулись, одинаково встревоженные и непонимающие.
– Поторопимся, сестра, – наконец сказала Анастази. – Что бы там ни было, негоже встречать государя, не подготовившись.
…По мосту загрохотали подковы, и всадники въехали во двор – все на хороших, тонконогих скакунах, что так ценятся на Востоке. В тесном дворе воцарились суматоха и шум, мелькали разноцветные вымпелы и плащи, лаяли собаки.
На башне капеллы ударили в колокол, знаменуя прибытие государя – раз, другой, третий…
Эрих фон Зюдов, успевший, пока отворяли ворота, облачиться в лучшие свои одежды, встречал короля на замковом дворе. На груди барона сиял золотой медальон, с плетением в виде креста, поблескивавшего изумрудами; вкруг креста вправлены были крупные, ровные аметисты. По правую руку от барона стояла Анастази, и гладкие ветви граната на ее небесно-голубом платье в свете заходящего солнца вспыхивали холодным огнем. Лео держался поблизости, но так, чтобы никто не мог счесть эту короткость предосудительной; и Анастази чувствовала его присутствие, как чувствуют тепло очага в стылой комнате.
Евгения Рюттель и Маркус Райнарт вышли вместе, и было видно, что им уже привычно быть так, всегда рядом, как молодым супругам, поженившимся по своей воле.
Король спешился, и Эрих фон Зюдов сделал три шага ему навстречу.
– Великая радость – видеть тебя в Золотом Рассвете, государь, – барон прижал обе руки к груди, склонил голову. – Счастливый случай привел тебя в мой дом, и я благодарю за это небо!
– Я охотился неподалеку отсюда, увлекся погоней и выехал к… Хагельсдорфу. Так, кажется, называется это местечко? – Вольф взглянул на Гетца фон Рееля; тот утвердительно кивнул. Король улыбнулся. – И подумал, что мой верный вассал и один из лучших воинов королевства не откажет мне в гостеприимстве.
Анастази и Евгения обменялись быстрыми взглядами. Выходило, что король отправился на охоту в столь дальние угодья, не пробыв в Тевольте и седмицы.
– Можешь всецело рассчитывать на мою преданность, мой король, – ответил Эрих фон Зюдов и снова поклонился. – Что же касается другого прозвания, то я уже немолод и, полагаю, есть те, кто с легкостью превзойдет меня как в искусстве поединка, так и в верховой езде... – и, помолчав, добавил. – Увидев знамя, мы ждали к себе короля и королеву… Надеюсь, наша милосердная госпожа в добром здравии?..
– Вполне. Однако лекарь настоятельно советовал королеве не принимать участия в столь утомительных развлечениях, ибо она носит во чреве дитя.
Беседуя так, они вернулись к остальным, взошли на крыльцо. Князь Маркус Райнарт, Лео Вагнер и прочие почтительно приветствовали короля. Он же, любезно ответив на приветствия, улыбнулся королеве:
– О, Анастази, сестра моя, приятная неожиданность – видеть тебя здесь! Паломничество пошло тебе на пользу. Ты ослепительно хороша – как, впрочем, и всегда. Однако твой столь внезапный отъезд взволновал нас. Какое облегчение убедиться, что с тобой все в порядке, – его зеленые глаза блеснули лукаво и понимающе. – Что ж, похоже, вся семья в сборе. Я уже говорил, и повторю, должно быть, не раз – меня восхищает, как дружны ваши дочери, барон…
– Я тоже неустанно радуюсь этому, мой король, – сдержанно ответил Эрих фон Зюдов. – Впрочем, негоже держать гостя на пороге…
Он с поклоном отступил в сторону, пропуская короля мимо себя и жестом приглашая его ступить под своды первого из череды залов; сам же сурово взглянул на старшую дочь. Анастази лишь слегка пожала плечами, словно и сама не понимала причины такого внимания со стороны короля.
– Я теперь в непростом положении, Анастази, – говорил Вольф несколько позднее, следуя под руку с ней в замковый сад, где Эрих фон Зюдов предложил сюзерену отдохнуть в ожидании трапезы. – Меньше всего на свете я хотел бы возобновления вражды с Вальденбургом. Но ты здесь, и, если меж вами нет мира, он может потребовать, чтобы я содействовал твоему возвращению...
– Я отвечу то же, что сказала моему возлюбленному отцу: в таком случае ты можешь поступить по своему разумению, ибо интересы государства превыше желаний одной женщины. Однако я предпочла бы продолжить паломничество и еще некоторое время не возвращаться в Вальденбург.
Лео, шедший следом за ними, внимательно прислушивался к их разговору. Вольф заглянул королеве в лицо, осторожно накрыл ладонью ее руку, лежавшую чуть выше его запястья.
– Я вижу, этот разговор неприятен тебе, дорогая сестра, и менее всего желаю огорчить тебя…
Ласковость его обращения уже давно не обманывала ее, и она подумала, что они с отцом рассудили верно, решив до времени скрыть, что недавно из Вальденбурга, от короля Торнхельма, пришло предложение весьма разумное, но требующее выполнения некоторых условий.
– Не твои слова тому причиной, о великий король, а то, что я невольно огорчила своего супруга. Хоть и делала то, что обязана была делать, – вздохнула она. – Оттого в моем сердце нет мира. Но чего стоит любое богатство по сравнению со спокойствием души?..
– Неужели за все это время ты не получала никаких вестей от своего супруга?.. Когда мы покидали Вальденбург, мне показалось, что он уже оправился от раны, полученной на турнире… Впрочем, меня это не удивляет. Его подданные весьма преданы ему. За ним ухаживают усердный паж и очень красивая служанка…
Как раз в это мгновение они вышли в сад, и присутствующие услышали последнюю фразу, произнесенную королем – несомненно не без умысла.
– Не сомневаюсь, что тебе это по нраву, брат мой, – Анастази улыбнулась, изображая довольство и беспечность. – Государю моему супругу оказывают всевозможное почтение, и служат ему самозабвенно и смиренно. И если бы они осмелились вести себя иначе, я была бы разгневана и примерно наказала их…
В клуатре, гораздо более скромном, чем вальденбургский, все же было на чем отдохнуть взгляду и сердцу. Открытый для северного и восточного ветров, сад оставался сокрыт от прочих, несущих нечистоту и бури, и наполнялся сладким, вязким ароматом роз и белых лилий. Здесь росли плодовые деревья, а пряные травы стлались ковром, пестрели мелкими соцветиями, фиолетовыми, желтыми, белыми. Вдоль одной из стен вилась по деревянным подпоркам виноградная лоза, бросая на маленький сад густую, прохладную тень.
– Смотри, государь, – сказала Анастази, указывая на невысокое, но раскидистое дерево с крупными темными листьями. – Вот смоква – отец привез ее из самой Александрии; а там миндаль и мушмула…
– Воистину, это благое место, – Вольф оглянулся, полной грудью вдыхая душистый воздух. – Все здесь устроено так, как приятно душе и сердцу.
– Видно, что ваш садовник, барон, знаком с трудами некоего просвещенного монаха, немало писавшего об устройстве садов удовольствия, – сказал Гетц фон Реель. – И отрадно видеть, что знания эти применены с умом и прилежанием...
– Это так, – ответил Эрих фон Зюдов. – В моем доме есть список этого труда, сделанный много лет назад по велению моего благоразумного отца.
– Когда эти деревья были еще невелики, наш досточтимый отец разрешал нам проводить здесь много времени. Мы разыгрывали представления, какие подавало нам наше воображение, или играли в прятки, в лягушку, а матушка наблюдала за нами с той галереи… – Евгения говорила, и, слушая ее, гости переводили взгляды с тихой лужайки на деревянные стропила перехода, расположенного на уровне второго этажа.
– Так поясни же мне, Анастази, – тихо сказал Вольф, пока другие слушали герцогиню. – Как обстоит дело между тобой и твоим супругом… Мне необходима ясность. Впрочем, здесь слишком много лишних ушей…
Анастази поняла его желание говорить с ней наедине – как и то, что их отсутствие будет замечено и тотчас перетолковано на все лады. Но ей хотелось оказать Евгении услугу, и она подумала, что, начав разговор об одном, сумеет навести короля на нужные ей размышления.
– Что ж, государь, – сказала она, чуть склонив голову. – Памятуя о великолепии Тевольта, я полагаю, что для тебя наш скромный сад не так уж и привлекателен. Но, кажется, я знаю, что можно назвать жемчужиной и сердцем этого замка. Если соблаговолишь подняться в комнату, которая служит книгохранилищем…
Сказав так, она еле заметным движением поманила за собой Альму. Куно Реттингайль последовал за своим господином; Лео же тихо сказал, предупреждая намерение Эриха фон Зюдова нагнать их:
– Ваша дочь сейчас обладает большим влиянием на судьбу герцогини, чем кто бы то ни было. В ее власти сделать госпожу Рюттель счастливой и вернуть ей доброе имя, а вас – вознести на самую вершину. Не вредите себе…
…Они поднялись на второй этаж, миновали зал с четырьмя окнами, смотревшими на запад, где еще догорала заря. Альма открыла дверь в комнату возле капеллы, вошла первой, поставила на стол светильник, зажгла огни; затем вернулась к оставшейся полуоткрытой двери и встала рядом с королевским пажом, недовольно покосившимся на нее.
Анастази оглядела комнату, поспешно перебросила на другой стол несколько квадратов пергамена. Потом указала на кресло, которое обычно занимал ее отец.
