Мартин был еще слишком мал для боев на палках, стрельбы из лука и охоты верхом, но зато принц Лотар, наследник, и обе юные принцессы не представляли своей жизни без него. За поместьем в Соловьином лесу присматривал надежный человек, и поэтому Лео Вагнер мог себе позволить покорность и терпение.
…Уже довольно долго он наблюдал за королевой, оставаясь для нее невидимым – Анастази направлялась в перелесок на северном склоне холма. Шла не спеша, совершенно одна, и Лео подивился, отчего она не взяла с собой Евгению, Пауля или его сына, Удо, но затем подумал, что ничего удивительного в этом нет. Везде – в галереях и королевских покоях, на мессе и в трапезном зале ее окружали домочадцы, фрейлины и слуги, и, если королеве хотелось отдохнуть от назойливого и не всегда искреннего внимания, то проще всего это было сделать здесь. Замок и ближайшие окрестности надежно охранялись, а еще поговаривали, что не только сила и власть короля Торнхельма, но и тонкое, скрытое колдовство хранит эти места от недоброжелательных чужаков – так что королева могла позволить себе кратковременное одиночество.
Лео хорошо помнил времена правления Густава, давний поход к Вальденбургу, в котором впервые сопровождал короля, и не сомневался, что в этих россказнях нашлось место правде: за время пути по окрестным лесам тевольтское войско не раз накрывали снежные бури, внезапные и грозные. Ветер пронизывал весь лес, точно вилы – стог сена, и был так силен, что ратники валились с ног; острые ледяные иглы впивались в лица и руки, раня до крови, и никуда было не скрыться – не спасали ни плотные капюшоны, ни повязки, оставлявшие открытыми лишь глаза. Ночами возле бивуака кружили звери, принюхивались, пугали – тихие, неуязвимые для стрел; только желтые глаза сверкают в темноте.
Никто – ни гордые владетельные бароны, ни простые ратники, – не сомневался, что непогода – дело вальденбургского короля, и лишь преданность королю Густаву да предвкушение щедрой добычи заставляли большинство из них идти дальше, сопротивляться мороку.
Менестрель, тогда совсем молодой, только-только вкусивший сладостей придворной жизни да к тому же недавно ставший отцом, помнится, не очень-то желал бесславно сгинуть в дебрях из-за того, что два благородных господина не поделили женщину, пускай и очень красивую. Но все это сейчас не имело никакого значения.
Нежность его сменилась упрямой яростью так же быстро, как меняется весенняя погода. Лео повернулся, легко сбежал по ступеням вниз, в замковый двор, и быстрым шагом направился к воротам.
…Прозрачные капли падали в снег одна за другой, оставляя в снегу промоину, становившуюся все шире. Черная голая ветка слегка вздрагивала, и присутствие весны ощущалось так явно и волнующе, что Анастази хотелось танцевать, совсем как тогда, когда она юной девушкой радовалась приходу тепла в замке Золотой Рассвет.
Королева устроилась на поваленном зимней бурей стволе старого дуба. Откинув капюшон темно-зеленого плаща, украшенного вышивкой из стеблей и цветов тигровой лилии, подставила лицо солнцу. Возможно, следовало поберечь бледность кожи, как принято среди дам благородного происхождения, но Анастази слишком нравились прикосновения теплых лучей, к тому же рядом не было никого, кто мог бы – вслух или про себя – осудить ее поведение. Мнение же общества волновало ее слишком мало для того, чтобы следовать правилам в таких мелочах.
Торнхельм когда-то сравнил ее с одним из чудес Востока – прекрасным цветком, который манит к себе нежным, зовущим ароматом и яркими лепестками. С тех пор тигровая лилия в Вальденбурге стала цветком и эмблемой королевы. Ее вышивали на всех ее одеждах, рядом с гербом супруга – на красном поле волчья голова с оскаленными в вечной ярости зубами; и женская рука, лежащая на холке, не то удерживающая, не то ласкающая свирепого зверя.
Анастази протянула руку, поймала несколько холодных капель. Медленно опустила ладонь, давая талой воде стечь на снег, снова повернулась к солнцу, на мгновение зажмурив глаза от ослепляющего блеска.
Она приметила Лео издалека – едва он миновал заросли терновника у самых стен замка. Спокойно следила, как он идет к ней, чуть склонив голову, ступая уверенно и мягко. Ждала, когда он приблизится, поклонится, спросит дозволения присесть рядом.
Разрешила, и теперь сбоку, украдкой смотрела на него, любовно и робко. Длинная челка скрывала его лоб и глаза, и Анастази видела лишь ровные скулы, прямой нос, маленький капризный рот.
Пожалуй, лишь одна черта могла показаться неправильной в этом лице: чересчур резкая форма ноздрей, придававшая красивой наружности менестреля слегка надменный, спесивый вид. Впрочем, это его совершенно не портило.
Он огляделся, словно желая понять, не наблюдают ли за ними, а потом посмотрел на Анастази, и она сразу же притворилась, будто созерцание падающих капель всерьез увлекает ее. Некоторое время они молчали.
– Что я должен сделать для того, чтобы лицо моей королевы озарила улыбка радости? – наконец произнес он. Анастази покачала головой.
– Ничего не нужно, Лео. Мне и так хорошо.
Слова эти сами собой сорвались с губ, и она быстро взглянула на него, опасаясь, что выдала себя.
– Я имела в виду, что здесь, в лесу, мне очень нравится. Я люблю раннюю весну. В замке Золотой Рассвет мы с Евгенией в эту пору всегда затевали какое-нибудь баловство…
– Ты не скучаешь по нашим краям, королева? Здесь все так сурово, так… просто. Если мне будет позволено высказать свое ничтожное мнение…
– По-твоему, Вальденбург недостаточно хорош, Лео? Быстро же ты забыл, сколько сокровищ, по твоим же словам, нашел в королевской библиотеке…
Сказала, и тотчас же пожалела об этом. Не следовало напоминать о книгохранилище и всем, что там произошло.
– Косноязычие – следствие скудости ума, моя королева, и потому я произношу такие глупости, – Лео склонил голову и прижал правую руку к груди, показывая, что просит прощения за необдуманные речи. – Вальденбург великолепен. Я лишь хотел отметить, что придворная жизнь в Тевольте гораздо веселей. Туда съезжаются чужеземные гости – вельможи, купцы и менестрели, а здесь так тоскливо зимой, когда буря словно замок на воротах…
– Не думала, что придется напоминать тебе, что именно из-за этой чрезмерной склонности к… разного рода развлечениям мне пришлось оставить Тевольт. Я предпочла сначала спокойствие и уединение, а потом достойное супружество, – Анастази нежно прикоснулась к лепесткам лилии, словно это могло оградить ее от чувства к человеку, сидевшему рядом. – И нахожу, что наши праздники, быть может, не столь часты, но куда великолепнее тевольтских – во всяком случае тех из них, что мне приходилось видеть.
– Вынужден признать твою правоту, моя прекрасная королева, пусть даже это признание придется не по нраву моему королю, – усмехнувшись, сказал Лео. – И желал бы задержаться здесь подольше, если на то будет воля твоего супруга… и, разумеется, моего сюзерена. На зимнем празднике ты подарила мне танец, который в Тевольте разрешено танцевать лишь супругам да молодоженам…
Забываясь, он позволял себе вести совершенно неприличные разговоры. Королева еле сумела скрыть раздражение и выдержала паузу, прежде чем спокойно ответить:
– Что с того? Наши мужчины благородны и учтивы, и женщина может не чувствовать себя опороченной, если подарит танец человеку, который не является ее мужем. Не жить же нам здесь по законам твоего короля…
Лео опустил голову, криво улыбнулся, явно досадуя на свой промах, и Анастази, смягчившись, добавила:
– Ты пробудешь здесь ровно столько, сколько потребуется его величеству королю Вольфу и моему супругу, королю Торнхельму. Я надеюсь, что за это время наши празднества не успеют тебе надоесть, а вино не покажется слишком уж простым и крепким. Я же полюбила Вальденбург, и мне нет нужды задумываться о том, как устроена придворная жизнь где бы то ни было, кроме двора моего супруга.
Менестрель упрямо молчал, и Анастази заговорила снова.
– Не думай, будто королева Вальденбурга спесива и высокомерна, Лео. Тевольт всегда считали цитаделью искусств и изящных ремесел, где можно услышать лучших менестрелей и увидеть самые изысканные представления, и где любой, кто предан искусству или решил посвятить себя изучению книжной премудрости, может найти приют и покровительство. Так было при старом короле Хильдеберте, потом при Густаве. Так все остается и теперь. Я помню это по времени своей юности, хотя Золотой Рассвет расположен далеко от королевского замка, и нам нечасто доводилось бывать на тамошних праздниках…
– Тогда у тебя было больше оснований любить Тевольт, моя королева?
– Это было моим долгом, – ответила Анастази. – Сердце мое трепетало, когда мы с Евгенией приехали туда первый раз, на турнир, и были представлены королю Хильдеберту, отцу твоего господина.
– Уверен, великий король Хильдеберт был восхищен тобой, моя госпожа.
Анастази рассмеялась.
– Думаю, я показалась ему дикаркой, а такое впечатление вряд ли можно назвать приятным! Мне едва минуло тринадцать лет. Великолепие и суета праздника, обилие впечатлений лишили меня и изящества, и умения красиво изъясняться, которому так настойчиво учил наш капеллан… Представь, каково это! Я лишь смогла поклониться да пролепетать, что для меня великая честь присутствовать в Тевольте во время столь приятного торжества, и это воспоминание будет согревать мое сердце еще долгие годы, какие бы испытания не выпали на мою долю.
– А госпожа герцогиня, твоя сестра?
– О, Евгения всегда была прилежней и разумней меня! Впрочем, его величество показался нам с сестрой истинным рыцарем и не позволил себе даже тени пренебрежения в отношении столь юных и неопытных девиц… – Анастази подняла руки ладонями вверх, словно сама дивилась этому давнему событию, потом мягко уронила на колени. – Юность всегда кажется нам счастливой порой, и чем старше мы становимся, тем чаще ее вспоминаем.
– Я не верю, что все происходило именно так, – смеясь, сказал Лео. – Или же Анастази Швертегейсс-Лините-и-Эрвен, дочь барона Эриха фон Зюдова, очень изменилась с тех пор, ибо я хорошо помню мою королеву юной девушкой – и могу сказать, что тогда она была лишь чуть менее очаровательна, чем теперь.
– Я тоже помню Лео Вагнера менестрелем короля Густава, – сказала она, и, заметив, как он быстро отвел взгляд, добавила. – Знаешь, по прошествии времени даже самые неоднозначные воспоминания становятся иными. Все плохое забывается, а хорошее нет-нет да и заставит улыбнуться…
– Ты счастливица, госпожа. Наверное, это и зовется мудростью. Не все воспоминания своей юности я мог бы счесть приятными или просто милыми сердцу.
Анастази легко повела плечами, подобрала полы плаща.
– Скорее это свидетельствует о моей легкомысленности… но у меня нет причин лгать. И я не хочу меняться только потому, что кому-то это может не понравиться.
– Я понимаю, госпожа, – сказал он; обеспокоенно взглянул на нее, теперь уже старательно кутавшуюся в плащ. – Тебе холодно? Или все же ты чем-то расстроена? Твое лицо белее январского снега…
– Нет, Лео, – она провела рукой по темно-зеленой ткани, любовно и бережно, словно благодарила. – Этот плащ, подарок короля, такой тяжелый, но зато не пропускает ни холод, ни весеннюю сырость. Я дорожу им, и оттого ношу так часто и подолгу – как напоминание о прекрасных, счастливых мгновениях. Я впервые надела его вскоре после свадьбы – стояла поздняя осень, и вода замерзала по утрам, а мне необходимо было сопровождать моего возлюбленного супруга в его поездках…
Она и сама не знала, зачем это говорит, он ведь присутствовал на их с Торнхельмом свадьбе, стоял среди других гостей во время венчания в Леденском соборе, бросал на каменные ступени, под ноги молодоженам, белые цветы – а он слушал, внимательно смотрел на нее и улыбался. Она снова отвернулась, глядя сквозь голые верхушки деревьев на башни замка, и сердце глухо, возбужденно застучало, заставляя кровь прилить к щекам, когда Лео внезапно придвинулся ближе.
– О, если бы ты только позволила, я бы с удовольствием согревал тебя в холод и защищал от любого ненастья, моя…
Она, возмущенная, вскочила, намереваясь уйти, но он в одно мгновение оказался рядом. Схватил за руку. Возрождающийся лес вокруг был залит ликующим светом солнца, и мутная белизна снега мешалась с живыми, резкими серыми пятнами проталин.
– Не смей, Лео, я же с тобой…
Лео рывком притянул ее к себе и поцеловал; королева чувствовала, как его руки все сильнее сжимают ее талию. Ударила его по спине, чуть выше лопатки, довольно сильно, словно требуя оставить ее – но тут же обвила шею менестреля руками, прижимаясь теснее, желая сполна насладиться тем, что его тело, гибкое, ловкое, сильное, – сейчас принадлежит ей, королеве Вальденбурга.
Меж ними не осталось никакого расстояния, только ткани одежд. Он вновь и вновь накрывал губами ее губы, она отвечала жаркими поцелуями; потом, словно вспоминая о чем-то, отворачивалась, пытаясь прекратить безрассудство, оттолкнуть его руку, опустившуюся на бедро и гладящую все настойчивей – но Лео, опьяненный тем, как легко сбываются самые смелые желания, не замечал ее сопротивления.
А весна ликовала и пела, захватывая лес, замок и весь мир.
– Лео, умоляю тебя, только не здесь… Увидят… – было единственным, на что хватило благоразумия королевы, когда следующей ночью, в тишине пустых, тонущих в полумраке замковых комнат, она, уже совершенно не стыдясь, позволила ему раздевать себя.
Она была права. В тевольтском Доме цветов, во время веселых пиров и праздников, которые так любил Вольф, и на которых никогда не присутствовали королева Маргарита, юные принцессы и их благородные фрейлины, частенько случалось всякое, о чем впоследствии можно было рассказывать лишь с известной долей неловкости. Однако с желанной возлюбленной – драгоценным подарком судьбы, – следовало вести себя иначе.
Лео мягко взял ее за руку, потянул за собой. И, пока они пробирались среди ночных теней длинной галереи, то и дело оглядывался, словно желая удостовериться, следует ли она за ним – происходящее было сном, грезой, что может рассеяться в любое мгновение.
– О, какую глупость мы делаем, Лео, – вздохнула она несколькими мгновениями спустя, уже в его комнате, пока он ловко справлялся с пуговицами ее платья, но в то же время сама нетерпеливо распустила завязки на вороте его черной котты. И вот Лео полуобнажен, платье королевы упало к ногам, и Анастази переступает через него, нетерпеливо отшвыривает, как свое никчемное, немилое уже замужество.
Легкий запах шафрана от ее тонкой нижней рубашки, будоражащий, завлекающий окунуться, уткнуться лицом в шею и волосы; восхитительное тепло обнаженных бедер.
Отдернутый подол, колени, вздрагивающий от каждого нетерпеливого поцелуя живот.
Ни шелка, ни льна, ни украшений.
Анастази скользнула руками по красивым плечам менестреля и не смогла сдержать испуганного возгласа, заметив на коже замысловатый, четкий, словно нарисованный узор. Лео быстро усмехнулся в ответ на ее изумленное: «Что это?».
– Ничего такого, чего тебе следовало бы бояться, Ази… Иди ко мне. Можно, я объясню тебе потом?
Сейчас ему все было можно. Слуги спали, луна пряталась, никто не видел его лица, склоненного к ней, ладони, на одно-единственное мгновение зажавшей ей рот. Безмолвный, темный мир был их соучастником и знал, что они стали любовниками, смешались, переплелись подобно душистым полевым травам.
…Уже довольно долго он наблюдал за королевой, оставаясь для нее невидимым – Анастази направлялась в перелесок на северном склоне холма. Шла не спеша, совершенно одна, и Лео подивился, отчего она не взяла с собой Евгению, Пауля или его сына, Удо, но затем подумал, что ничего удивительного в этом нет. Везде – в галереях и королевских покоях, на мессе и в трапезном зале ее окружали домочадцы, фрейлины и слуги, и, если королеве хотелось отдохнуть от назойливого и не всегда искреннего внимания, то проще всего это было сделать здесь. Замок и ближайшие окрестности надежно охранялись, а еще поговаривали, что не только сила и власть короля Торнхельма, но и тонкое, скрытое колдовство хранит эти места от недоброжелательных чужаков – так что королева могла позволить себе кратковременное одиночество.
Лео хорошо помнил времена правления Густава, давний поход к Вальденбургу, в котором впервые сопровождал короля, и не сомневался, что в этих россказнях нашлось место правде: за время пути по окрестным лесам тевольтское войско не раз накрывали снежные бури, внезапные и грозные. Ветер пронизывал весь лес, точно вилы – стог сена, и был так силен, что ратники валились с ног; острые ледяные иглы впивались в лица и руки, раня до крови, и никуда было не скрыться – не спасали ни плотные капюшоны, ни повязки, оставлявшие открытыми лишь глаза. Ночами возле бивуака кружили звери, принюхивались, пугали – тихие, неуязвимые для стрел; только желтые глаза сверкают в темноте.
Никто – ни гордые владетельные бароны, ни простые ратники, – не сомневался, что непогода – дело вальденбургского короля, и лишь преданность королю Густаву да предвкушение щедрой добычи заставляли большинство из них идти дальше, сопротивляться мороку.
Менестрель, тогда совсем молодой, только-только вкусивший сладостей придворной жизни да к тому же недавно ставший отцом, помнится, не очень-то желал бесславно сгинуть в дебрях из-за того, что два благородных господина не поделили женщину, пускай и очень красивую. Но все это сейчас не имело никакого значения.
Нежность его сменилась упрямой яростью так же быстро, как меняется весенняя погода. Лео повернулся, легко сбежал по ступеням вниз, в замковый двор, и быстрым шагом направился к воротам.
…Прозрачные капли падали в снег одна за другой, оставляя в снегу промоину, становившуюся все шире. Черная голая ветка слегка вздрагивала, и присутствие весны ощущалось так явно и волнующе, что Анастази хотелось танцевать, совсем как тогда, когда она юной девушкой радовалась приходу тепла в замке Золотой Рассвет.
Королева устроилась на поваленном зимней бурей стволе старого дуба. Откинув капюшон темно-зеленого плаща, украшенного вышивкой из стеблей и цветов тигровой лилии, подставила лицо солнцу. Возможно, следовало поберечь бледность кожи, как принято среди дам благородного происхождения, но Анастази слишком нравились прикосновения теплых лучей, к тому же рядом не было никого, кто мог бы – вслух или про себя – осудить ее поведение. Мнение же общества волновало ее слишком мало для того, чтобы следовать правилам в таких мелочах.
Торнхельм когда-то сравнил ее с одним из чудес Востока – прекрасным цветком, который манит к себе нежным, зовущим ароматом и яркими лепестками. С тех пор тигровая лилия в Вальденбурге стала цветком и эмблемой королевы. Ее вышивали на всех ее одеждах, рядом с гербом супруга – на красном поле волчья голова с оскаленными в вечной ярости зубами; и женская рука, лежащая на холке, не то удерживающая, не то ласкающая свирепого зверя.
Анастази протянула руку, поймала несколько холодных капель. Медленно опустила ладонь, давая талой воде стечь на снег, снова повернулась к солнцу, на мгновение зажмурив глаза от ослепляющего блеска.
Она приметила Лео издалека – едва он миновал заросли терновника у самых стен замка. Спокойно следила, как он идет к ней, чуть склонив голову, ступая уверенно и мягко. Ждала, когда он приблизится, поклонится, спросит дозволения присесть рядом.
Разрешила, и теперь сбоку, украдкой смотрела на него, любовно и робко. Длинная челка скрывала его лоб и глаза, и Анастази видела лишь ровные скулы, прямой нос, маленький капризный рот.
Пожалуй, лишь одна черта могла показаться неправильной в этом лице: чересчур резкая форма ноздрей, придававшая красивой наружности менестреля слегка надменный, спесивый вид. Впрочем, это его совершенно не портило.
Он огляделся, словно желая понять, не наблюдают ли за ними, а потом посмотрел на Анастази, и она сразу же притворилась, будто созерцание падающих капель всерьез увлекает ее. Некоторое время они молчали.
– Что я должен сделать для того, чтобы лицо моей королевы озарила улыбка радости? – наконец произнес он. Анастази покачала головой.
– Ничего не нужно, Лео. Мне и так хорошо.
Слова эти сами собой сорвались с губ, и она быстро взглянула на него, опасаясь, что выдала себя.
– Я имела в виду, что здесь, в лесу, мне очень нравится. Я люблю раннюю весну. В замке Золотой Рассвет мы с Евгенией в эту пору всегда затевали какое-нибудь баловство…
– Ты не скучаешь по нашим краям, королева? Здесь все так сурово, так… просто. Если мне будет позволено высказать свое ничтожное мнение…
– По-твоему, Вальденбург недостаточно хорош, Лео? Быстро же ты забыл, сколько сокровищ, по твоим же словам, нашел в королевской библиотеке…
Сказала, и тотчас же пожалела об этом. Не следовало напоминать о книгохранилище и всем, что там произошло.
– Косноязычие – следствие скудости ума, моя королева, и потому я произношу такие глупости, – Лео склонил голову и прижал правую руку к груди, показывая, что просит прощения за необдуманные речи. – Вальденбург великолепен. Я лишь хотел отметить, что придворная жизнь в Тевольте гораздо веселей. Туда съезжаются чужеземные гости – вельможи, купцы и менестрели, а здесь так тоскливо зимой, когда буря словно замок на воротах…
– Не думала, что придется напоминать тебе, что именно из-за этой чрезмерной склонности к… разного рода развлечениям мне пришлось оставить Тевольт. Я предпочла сначала спокойствие и уединение, а потом достойное супружество, – Анастази нежно прикоснулась к лепесткам лилии, словно это могло оградить ее от чувства к человеку, сидевшему рядом. – И нахожу, что наши праздники, быть может, не столь часты, но куда великолепнее тевольтских – во всяком случае тех из них, что мне приходилось видеть.
– Вынужден признать твою правоту, моя прекрасная королева, пусть даже это признание придется не по нраву моему королю, – усмехнувшись, сказал Лео. – И желал бы задержаться здесь подольше, если на то будет воля твоего супруга… и, разумеется, моего сюзерена. На зимнем празднике ты подарила мне танец, который в Тевольте разрешено танцевать лишь супругам да молодоженам…
Забываясь, он позволял себе вести совершенно неприличные разговоры. Королева еле сумела скрыть раздражение и выдержала паузу, прежде чем спокойно ответить:
– Что с того? Наши мужчины благородны и учтивы, и женщина может не чувствовать себя опороченной, если подарит танец человеку, который не является ее мужем. Не жить же нам здесь по законам твоего короля…
Лео опустил голову, криво улыбнулся, явно досадуя на свой промах, и Анастази, смягчившись, добавила:
– Ты пробудешь здесь ровно столько, сколько потребуется его величеству королю Вольфу и моему супругу, королю Торнхельму. Я надеюсь, что за это время наши празднества не успеют тебе надоесть, а вино не покажется слишком уж простым и крепким. Я же полюбила Вальденбург, и мне нет нужды задумываться о том, как устроена придворная жизнь где бы то ни было, кроме двора моего супруга.
Менестрель упрямо молчал, и Анастази заговорила снова.
– Не думай, будто королева Вальденбурга спесива и высокомерна, Лео. Тевольт всегда считали цитаделью искусств и изящных ремесел, где можно услышать лучших менестрелей и увидеть самые изысканные представления, и где любой, кто предан искусству или решил посвятить себя изучению книжной премудрости, может найти приют и покровительство. Так было при старом короле Хильдеберте, потом при Густаве. Так все остается и теперь. Я помню это по времени своей юности, хотя Золотой Рассвет расположен далеко от королевского замка, и нам нечасто доводилось бывать на тамошних праздниках…
– Тогда у тебя было больше оснований любить Тевольт, моя королева?
– Это было моим долгом, – ответила Анастази. – Сердце мое трепетало, когда мы с Евгенией приехали туда первый раз, на турнир, и были представлены королю Хильдеберту, отцу твоего господина.
– Уверен, великий король Хильдеберт был восхищен тобой, моя госпожа.
Анастази рассмеялась.
– Думаю, я показалась ему дикаркой, а такое впечатление вряд ли можно назвать приятным! Мне едва минуло тринадцать лет. Великолепие и суета праздника, обилие впечатлений лишили меня и изящества, и умения красиво изъясняться, которому так настойчиво учил наш капеллан… Представь, каково это! Я лишь смогла поклониться да пролепетать, что для меня великая честь присутствовать в Тевольте во время столь приятного торжества, и это воспоминание будет согревать мое сердце еще долгие годы, какие бы испытания не выпали на мою долю.
– А госпожа герцогиня, твоя сестра?
– О, Евгения всегда была прилежней и разумней меня! Впрочем, его величество показался нам с сестрой истинным рыцарем и не позволил себе даже тени пренебрежения в отношении столь юных и неопытных девиц… – Анастази подняла руки ладонями вверх, словно сама дивилась этому давнему событию, потом мягко уронила на колени. – Юность всегда кажется нам счастливой порой, и чем старше мы становимся, тем чаще ее вспоминаем.
– Я не верю, что все происходило именно так, – смеясь, сказал Лео. – Или же Анастази Швертегейсс-Лините-и-Эрвен, дочь барона Эриха фон Зюдова, очень изменилась с тех пор, ибо я хорошо помню мою королеву юной девушкой – и могу сказать, что тогда она была лишь чуть менее очаровательна, чем теперь.
– Я тоже помню Лео Вагнера менестрелем короля Густава, – сказала она, и, заметив, как он быстро отвел взгляд, добавила. – Знаешь, по прошествии времени даже самые неоднозначные воспоминания становятся иными. Все плохое забывается, а хорошее нет-нет да и заставит улыбнуться…
– Ты счастливица, госпожа. Наверное, это и зовется мудростью. Не все воспоминания своей юности я мог бы счесть приятными или просто милыми сердцу.
Анастази легко повела плечами, подобрала полы плаща.
– Скорее это свидетельствует о моей легкомысленности… но у меня нет причин лгать. И я не хочу меняться только потому, что кому-то это может не понравиться.
– Я понимаю, госпожа, – сказал он; обеспокоенно взглянул на нее, теперь уже старательно кутавшуюся в плащ. – Тебе холодно? Или все же ты чем-то расстроена? Твое лицо белее январского снега…
– Нет, Лео, – она провела рукой по темно-зеленой ткани, любовно и бережно, словно благодарила. – Этот плащ, подарок короля, такой тяжелый, но зато не пропускает ни холод, ни весеннюю сырость. Я дорожу им, и оттого ношу так часто и подолгу – как напоминание о прекрасных, счастливых мгновениях. Я впервые надела его вскоре после свадьбы – стояла поздняя осень, и вода замерзала по утрам, а мне необходимо было сопровождать моего возлюбленного супруга в его поездках…
Она и сама не знала, зачем это говорит, он ведь присутствовал на их с Торнхельмом свадьбе, стоял среди других гостей во время венчания в Леденском соборе, бросал на каменные ступени, под ноги молодоженам, белые цветы – а он слушал, внимательно смотрел на нее и улыбался. Она снова отвернулась, глядя сквозь голые верхушки деревьев на башни замка, и сердце глухо, возбужденно застучало, заставляя кровь прилить к щекам, когда Лео внезапно придвинулся ближе.
– О, если бы ты только позволила, я бы с удовольствием согревал тебя в холод и защищал от любого ненастья, моя…
Она, возмущенная, вскочила, намереваясь уйти, но он в одно мгновение оказался рядом. Схватил за руку. Возрождающийся лес вокруг был залит ликующим светом солнца, и мутная белизна снега мешалась с живыми, резкими серыми пятнами проталин.
– Не смей, Лео, я же с тобой…
Лео рывком притянул ее к себе и поцеловал; королева чувствовала, как его руки все сильнее сжимают ее талию. Ударила его по спине, чуть выше лопатки, довольно сильно, словно требуя оставить ее – но тут же обвила шею менестреля руками, прижимаясь теснее, желая сполна насладиться тем, что его тело, гибкое, ловкое, сильное, – сейчас принадлежит ей, королеве Вальденбурга.
Меж ними не осталось никакого расстояния, только ткани одежд. Он вновь и вновь накрывал губами ее губы, она отвечала жаркими поцелуями; потом, словно вспоминая о чем-то, отворачивалась, пытаясь прекратить безрассудство, оттолкнуть его руку, опустившуюся на бедро и гладящую все настойчивей – но Лео, опьяненный тем, как легко сбываются самые смелые желания, не замечал ее сопротивления.
А весна ликовала и пела, захватывая лес, замок и весь мир.
– Лео, умоляю тебя, только не здесь… Увидят… – было единственным, на что хватило благоразумия королевы, когда следующей ночью, в тишине пустых, тонущих в полумраке замковых комнат, она, уже совершенно не стыдясь, позволила ему раздевать себя.
Она была права. В тевольтском Доме цветов, во время веселых пиров и праздников, которые так любил Вольф, и на которых никогда не присутствовали королева Маргарита, юные принцессы и их благородные фрейлины, частенько случалось всякое, о чем впоследствии можно было рассказывать лишь с известной долей неловкости. Однако с желанной возлюбленной – драгоценным подарком судьбы, – следовало вести себя иначе.
Лео мягко взял ее за руку, потянул за собой. И, пока они пробирались среди ночных теней длинной галереи, то и дело оглядывался, словно желая удостовериться, следует ли она за ним – происходящее было сном, грезой, что может рассеяться в любое мгновение.
– О, какую глупость мы делаем, Лео, – вздохнула она несколькими мгновениями спустя, уже в его комнате, пока он ловко справлялся с пуговицами ее платья, но в то же время сама нетерпеливо распустила завязки на вороте его черной котты. И вот Лео полуобнажен, платье королевы упало к ногам, и Анастази переступает через него, нетерпеливо отшвыривает, как свое никчемное, немилое уже замужество.
Легкий запах шафрана от ее тонкой нижней рубашки, будоражащий, завлекающий окунуться, уткнуться лицом в шею и волосы; восхитительное тепло обнаженных бедер.
Отдернутый подол, колени, вздрагивающий от каждого нетерпеливого поцелуя живот.
Ни шелка, ни льна, ни украшений.
Анастази скользнула руками по красивым плечам менестреля и не смогла сдержать испуганного возгласа, заметив на коже замысловатый, четкий, словно нарисованный узор. Лео быстро усмехнулся в ответ на ее изумленное: «Что это?».
– Ничего такого, чего тебе следовало бы бояться, Ази… Иди ко мне. Можно, я объясню тебе потом?
Сейчас ему все было можно. Слуги спали, луна пряталась, никто не видел его лица, склоненного к ней, ладони, на одно-единственное мгновение зажавшей ей рот. Безмолвный, темный мир был их соучастником и знал, что они стали любовниками, смешались, переплелись подобно душистым полевым травам.
