— Ты пишешь стихи? — Лия во все глаза смотрела на него. — Я не знала. — И прикусила язык. Она о нём ничего не знала...
— У меня несколько изданных сборников. Но в «ЛистайГороде» их не найдешь, — отозвался Ильинский.
— Поди в каком-то союзе поэтов ещё состоишь, — улыбнулась Лия, вспоминая то немногое, что знала о писательстве. Вот про то, где какие конференции и куда отправить тезисы она была в курсе.
— На встречи почти не хожу, потому что я всё время на работе, — в тон ей ответил Ильинский.
— Может, иногда всё же стоит отдыхать? — Лия подвинулась ближе, коснулась плеча Вадима Борисовича. — Тебе же нравится писать стихи.
— Сейчас уже нет. Я только этот и написал за последние время. Не смог удержаться. Тебе понравилось?
— Очень! — с чувством выдохнула Лия. — Мне никогда никогда не читал стихи. И песни не пел. Да и не сочинял ничего. — Она покраснела, чувствуя, что говорит не то и не так.
— Моя будущая докторская диссертация посвящена тебе, — тихо произнёс Ильинский. — Если бы не ты, я бы так и не решился собрать в кучу и освоить весь набранный материал. А ведь там на десять жизней информации о птицах хватит!
— Защитишься и тебя точно никто никуда деть не посмеет! — воскликнула Лия.
Она помнила, как тёплым вечером увидела, что Ильинский пишет докторскую. Почитала черновики и поняла, что это, что-то возьми, круто! Это была их вторая ночь. После первой, под самое утро, ещё до звонка будильника, Лия позорно сбежала из комнаты Ильинского, а потом целый день пряталась на сетях, заштопывая существующие и несуществующие дыры. Лии казалось, что в тот день все птицы смотрели на неё так, как будто всё знали, особенно прищуривший большие чeрные глаза козодой. По Лавкрафту, козодои ведали о жизни и смерти. Интересно, что знал этот козодой?
Лия снова сильно задумалась, провалившись в грёзы наяву. Из размышлений её вывел Ильинский, поднявшийся на ноги и протянувший Лии ладонь. Рука об руку они вышли на Советский проспект и, сделав круг, вернулись к мягко светившемуся огнями КГУ. Лия уже хотела спросить, погуляют они ещё, или пойдут в хостел, как со стороны корпуса биофака донеслось и прокатилось по пустой улице фальшивое:
— И то-о-олька-а!.. Рррюмка водки на столе-е-е!..
Встрепешувшись, Лия увидела, как он университета шли три фигуры. Женская слева и мужская справа тащили полубессознательного приятеля. Пела девушка. Ну конечно, Олеся. А Эдик снова не рассчитал количество выпитого.
— Лучшие студенты столицы. Научная элита. Интеллигенция, — негромко произнёс Ильинский, глядя на то, как Олеся и Андрей свернули на соседнюю улицу. Олеся больше не пела. Эдик вяло перебирал ногами.
— Да ладно тебе, — запальчиво возразила Лия, стыдясь и защищая друзей. — Сам тоже не трезвенник.
— Меня давно домой не относили, сам доходил.
— Но в кресле в новом домике уснул. Прости... Не хотела говорить, само вырвалось. — Лия смутилась.
— Хорошо, что сказала, — отозвался Ильинский. — Лучше, чем вариться в собственных мыслях. И я заслужил то, что было. Заслужил... — Он как будто ссутулился и робко сжал ладонь Лии.
Она помнила. Как Вадим Борисович собирался получить «подарок» от профессора в виде Лизоньки. Но не решился. Не смог. Напился, чтобы отключиться. Не сумел ни уйти, не довершить начатое. Последнее было то, что удержало Лию в «Тайге», когда Вадим Борисович попросил и признался ей во всём. Простила бы его Лия, если бы он всё же воспользовался Лизонькой? Лия не знала. Хотя тогда между ней и Ильинским ничего не было. Кроме оборванных чувств, неуверенности и всепогалащающего душевного трепета. Как же она любила его...
Троица друзей уже давно скрылась, а Лия и Ильинский только перешли дорогу по одинокому светофору. Миновали хостел и зашли во дворы. Где Лия очень удивилась, когда Ильинский достал ключи и открыл домофон одного из подъездов.
— Я снял квартиру на сутки, — ответил Вадим Борисович на немой вопрос Лии. — Чтобы нам никто не мешал. Тазик Кандакову и Мельникова с Андреем принесут.
— У меня никаких вещей с собой нет... — оторопела Лия. — В чём я буду спать? — И покраснела. Спать им явно не придётся. Квартиры снимают не для сна. А ну и к чeрту его!
— Я дам тебе свою рубашку. Как в «Тайге». — С этими словами Ильинский отпер дверь квартиры, а Лия вспомнила, что на нeм её любимая голубая рубашка.
Внутри они даже не включили свет. Лия успела снять пуховик и заметить, что коридор очень просторный. А в следующий миг губы Ильинского накрыли её рот мягким, но настойчивым поцелуем.
Лия только этого и ждала, трепеща в объятиях любимого. Она уже потянулась к пуговицами на его рубашке, как вдруг Ильинский осторожно перехватил её руки. На миг заглянул в лицо Лии казавшимися в темноте серыми глазами, и произнёс:
— Не могу я больше в душе это носить. Лия, это я выпил настойку маральего корня.
— Ты?! Зачем? Нахрена?! Что я Маргарите Алексеевне теперь скажу? Сволочь!.. — Лия захлебнулась подкатившими к горлу рыданиями бессильной злобы и непонимания.
Лия старалась не думать о настойке, отодвигала мысль, что придётся что-то решать, до отъезда, а тут оказалось, что виновник всё время был у неё перед носом! Да ещё так спокойно целовал и говорил красивые слова...
— Лиенька, девочка моя, прости меня! — быстро зашептал Ильинский и попытался обнять её, но она сбросила его руки и отступила на шаг. — Я сейчас всё объясню...
— А я не пойму! — мстительно бросила Лия, возвращая ему столько раз произносимые им слова. — Не пойму, зачем ты всё это сделал! Зачем тихушничал и вообще... — Она без сил опустилась на пол. Насыщенный вечер давил на плечи, опьяняющая и окрыляющая лёгкость ушла. Вот тебе и мгновения, раздающие позор.
Фигура Ильинского темнела на фоне оконного проёма. Он провёл рукой по волосам, убирая упавшие на лоб пряди. У Лии eкнуло сердце, но она отвернулась и уставилась в пол.
— Лия... — заговорил Вадим Борисович, опустившись рядом. — Мне пятьдесят восемь лет. Песок с меня ещё не сыпется, но только благодаря турнику и «Тайге». А когда Каргина заговорила о настойке, я сразу вспомнил все её свойства и как наши кафедральные мастодонты после поездок в Сибирь из старых академических лошадей превращались в молодых кентавров. Вот я и решил... Что не будет страшно только попробовать... Ведь этого маральего корня в Карасукской республике как грязи!..
— Ну так и купил бы любую настойку в винной лавке, — буркнула Лия, не глядя на Ильинского. — Зачем было портить подарок? Ты что, вандал?
— Я — идиот, — повинился он. — Я не верю во весь этот волшебный шаманский мир, но Каргина... Господи, ты сама её видела! Таким веришь вопреки всему! Она как цыганка. Вот я взрослый человек, жизнь видел, а повeлся...
— И решил, что именно эта настойка заменит молодильные яблоки. — Лия понимала, что потом ей будет стыдно, но сейчас слова сами ложились на язык.
— Ты моложе меня на тридцать шесть лет, мне хотелось как-то тебе соответствовать. — В глуховатом голосе Ильинского сквозила неловкость.
— А я об этом просила? — с горечью отозвалась Лия. — Я хоть раз сказала, что меня что-то не устраивает?
— Мы оба молчуны. Я ведь понимаю, что во многих аспектах уже не так вынослив, как был хотя бы десять лет назад. — Лия чувствовала смущение Ильинского. И, несмотря на злость, в ней начало просыпаться любопытно.
— И много было ублажeнных? — Лия никогда не думала об этой стороне жизни Ильинского. Вернее, запрещала себе даже думать. Это сразу нагоняло на неё тоску и дурноту. Нет, ну в самом деле, не в вакууме ведь он жил!
— Несколько, — лаконично отозвался Ильинский.
Лия усмехнулась. В их орнитологической градации на стационаре количество птиц обозначалось как «одна», «две», «три», «несколько», что было больше или равно пяти, «много» — больше десяти, «очень много» и «туча». За годы в «Тайге» Лия никогда не видела мифическую «тучу».
— И как, помогла настойка силушку богатырскую вернуть? — Лия устала говорить гадости, но по-другому сейчас общаться с Вадимом Борисовичем просто не могла.
— Не знаю. — В приглушeнной темноте Лия увидела улыбку на губах Ильинского. — То одно, то другое, Мельникова рядом, мальчики — не пробовал.
— Лучше бы придумал, как настойку вернуть, — буркнула Лия. — Пойдём с повинной к Ярославе Ростиславовне. — На миг она представила разочарование в узких раскосых глазах шорской шаманки, и стало не по себе.
— Лия, я всё исправлю, — прошептал Ильинский, наклоняясь к Лии. — Исправлю. — И он впился в её губы поцелуем.
Не успела Лия возмутиться, как оказалась уже на ногах, почувствовала под лопатками стену. Ильинский держал её за плечи, обнимал крепко и нежно, так как Лия ещё весной не могла представить в самых дерзких фантазиях. Да и не думала она раньше о... таком. Слишком странно, трепетно и почти страшно, чтобы воплотиться в реальности. Что вот сейчас Ильинский с ней... вот так.
Вихрь смазанных мыслей улетучился из сознания, когда Ильинский повeл Лию в комнату. В квартире не оказалось кровати, только диван, но Лии было всё равно. Они остановились посреди гостиной-студии, и Ильинский принялся раздевать Лию, избавляя от кофты и блузки. Лия, мало соображая, расстeгивала рубашку Ильинского и вдруг поразилась, отчего раньше не задавалась вопросом, почему он в хорошей форме?
— Турник, — хрипло произнёс Ильинский, опускаясь на колени и стягивая с Лии брюки. — Лечебная физкультура с одиннадцати лет. Не буду заниматься, меня совсем скрючит, как после энцефалита.
Лия кивнула, не думая, что в темноте этого не видно. Ильинский прижал её к себе и опустил на диван, так, что Лия вздрогнула от прикосновения кожаной обивки. Покопавшись в кармане брюк, Ильинский стянул их и отправил к куче лежавшей на полу одежды. А затем разом оказался сверху, уперевшись ладонями над плечами Лии.
Поцелуи, тесные объятия, такая близость, кто, казалось, между телами не осталось границ. Частое дыхание и рваные приглушeнные стоны — всё это наполняло Лию, а каждое ритмичное движение отдавалось сладким, сводящим с ума блаженством. Так было в первый раз в «Тайге», а затем десятки других. После возвращения в город в октябре Лия и Ильинский редко бывали близки, и вот теперь сполна наслаждались друг другом.
Лия прижалась к Ильинскому, когда он, испустив долгий удовлетворeнный стон, прижался к ней, уткнувшись лицом в её спутанные влажные волосы. Она гладила его по спине и думала, что всякие кафедральные сплетники, универовские поборники морали и прочие болтливые генетики могут катиться ко всем чертям. Ведь он только её Вадим Борисович. Вадим...
— Я люблю тебя, Вадим, — прошептала Лия, всё ещё по-дурацки спотыкаясь на имени без привычного отчества. — Ты даже не представляешь, как мне сейчас...
— Если бы кто-то год назад сказал мне, что я буду с тобой, я бы ответил, что он так себе шутник. — Ильинский поднял голову и посмотрел на Лию. В его глазах успокаивалась страсть и разгоралась нежность.
— Мне и сейчас порой кажется, что я в какой-то своей собственной Нарнии, — призналась Лия. — Зима, где-то ходит злая колдунья, а ещё вокруг ходят добрые создания. Маргариту Алексеевну и Ярославу Ростиславовну, уж прости, я буду считать настоящими чародейками!
— Ведьмы они, — беззлобно буркнул Ильинский, поднимаясь с дивана и присаживаясь на ковёр. — Как есть ведьмы.
— Мы уже определились, что ты — Иван-дурак, — напомнила Лия, вытягивая из кучи одежды рубашку Вадима Борисовича и присаживаясь рядом с ним. — И я всё ещё злюсь из-за настойки.
— Если я сказал, что всё исправлю, значит — исправлю, — твёрдо отозвался Ильинский. — А теперь давай всё же поспим. Дело к утру.
Они всё же сумели расстелить диван, но Лия никак не могла уснуть, взбудораженная всем, что произошло за вечер и ночь. Ненадолго мысли обращались к Олесе и мальчикам. Интересно, чем же закончилась их "рюмка водки"? Ильинский уже давно спал, и Лия была этому рада. Слишком хорошо она помнила, как в "Тайге" он едва прикладывал голову перед рассветом на полтора-два часа. Говорил, что просто не мог спать. И, когда Лия спала в комнате Ильинского, то всегда радовалась, что ему удавалось каждую ночь уходить вместе с ней по дороге сна.
Слова Ильинского, что он всё решит с настойкой, вселили в Лию уверенность. Быть может, на самом деле не так важно, где настойка сделана? Но всё равно в глубине души Лия была уверена, что только настойка от Ярославы Ростиславовны — настоящая.
— Она съела все куриные шеи! Опять идти в магазин что ли!
— Посмотри, она уже нормально себя чувствует. Наверное, просто намёрзла. Выпустим её и дело с концом.
— А чего она нам под ноги кинулась? Птицы спят ночью вообще-то!
Лия с интересом остановилась у двери в комнату мальчиков. Олеси у себя не оказалось, поэтому Лия отправилась на поиски. Решив, что хуже не будет, она открыла дверь. Перед Лией открылась изумительная картина маслом: Андрей и Эдик сидели на полу и предлагали большой чёрной вороне, расхаживавшей по постеленным на полу текстам докладов, куриные шеи. Олеся, сложив на груди руки, смотрела на них, как на полудурков.
— Вы где ворону взяли? — нарушила молчание Лия. — И, главное, зачем?
— У хостела, — ответил Андрей. — Сидела в снегу, замёрзла, наверное. У Олеси переночевала и вот теперь здесь. Тихая. Даже вежливая. Не разбойничала.
— По-моему, с птицей всё в порядке. — Лия не была знатоком ветеринарии и медицинской помощи диким птицам, но ворона выглядела бодрой, гладкой и смотрела ясными глазами, с удовольствием, очень аккуратно, заглатывая воду из миски. — Наверное, правда подмёрзла.
— Ну раз так, то давайте её отпустим, — отозвалась Олеся. — Не разбойничала она! Я слышала, как эта птица шарилась по комнате, пока я спала! Чуть ли не в вещах копалась!
— Тебе показалось, — махнул рукой Андрей. Он умудрился открыть окно и посадил ворону на подоконник. Та расправила крылья, огляделась, отряхнулась, негромко каркнула и была такова. Лишь только ветки елей качнулись там, где она пролетела.
Лии показалось, что она уже видела эту ворону — та походила на Каргу, которую они с Ильинским и Оляпковой встретили в ОблСЮНе. Но мало ли, где летала ворона. Птицы всё же самые мобильные позвоночные животные. А ещё Карга напомнила о Ярославе Ростиславовне. Вздохнув, Лия захватила шоппер и отправилась в универ: попросить новую настойку. До Ильинского Лия не дозвонилась и не достучалась, поэтому пришлось идти одной, хоть он и просил её подождать до вечера. Но утром у них самолёт, а Лия уже не могла ждать.
Ярослава Ростиславовна сидела за компьютером и раскидывала по папкам летние фотографии шурфов. Лия плохо разбиралась в археологии, но знала, что такие метровые «могилки» закладывали на местах строительства, чтобы удостовериться, что на территории нет исторических памятников. Куча отщепов и осколков керамики в пакетиках на столе у Ярославы Ростиславовны говорили, что какие-то ценности для науки они всё же нашли.
— У меня несколько изданных сборников. Но в «ЛистайГороде» их не найдешь, — отозвался Ильинский.
— Поди в каком-то союзе поэтов ещё состоишь, — улыбнулась Лия, вспоминая то немногое, что знала о писательстве. Вот про то, где какие конференции и куда отправить тезисы она была в курсе.
— На встречи почти не хожу, потому что я всё время на работе, — в тон ей ответил Ильинский.
— Может, иногда всё же стоит отдыхать? — Лия подвинулась ближе, коснулась плеча Вадима Борисовича. — Тебе же нравится писать стихи.
— Сейчас уже нет. Я только этот и написал за последние время. Не смог удержаться. Тебе понравилось?
— Очень! — с чувством выдохнула Лия. — Мне никогда никогда не читал стихи. И песни не пел. Да и не сочинял ничего. — Она покраснела, чувствуя, что говорит не то и не так.
— Моя будущая докторская диссертация посвящена тебе, — тихо произнёс Ильинский. — Если бы не ты, я бы так и не решился собрать в кучу и освоить весь набранный материал. А ведь там на десять жизней информации о птицах хватит!
— Защитишься и тебя точно никто никуда деть не посмеет! — воскликнула Лия.
Она помнила, как тёплым вечером увидела, что Ильинский пишет докторскую. Почитала черновики и поняла, что это, что-то возьми, круто! Это была их вторая ночь. После первой, под самое утро, ещё до звонка будильника, Лия позорно сбежала из комнаты Ильинского, а потом целый день пряталась на сетях, заштопывая существующие и несуществующие дыры. Лии казалось, что в тот день все птицы смотрели на неё так, как будто всё знали, особенно прищуривший большие чeрные глаза козодой. По Лавкрафту, козодои ведали о жизни и смерти. Интересно, что знал этот козодой?
Лия снова сильно задумалась, провалившись в грёзы наяву. Из размышлений её вывел Ильинский, поднявшийся на ноги и протянувший Лии ладонь. Рука об руку они вышли на Советский проспект и, сделав круг, вернулись к мягко светившемуся огнями КГУ. Лия уже хотела спросить, погуляют они ещё, или пойдут в хостел, как со стороны корпуса биофака донеслось и прокатилось по пустой улице фальшивое:
— И то-о-олька-а!.. Рррюмка водки на столе-е-е!..
Встрепешувшись, Лия увидела, как он университета шли три фигуры. Женская слева и мужская справа тащили полубессознательного приятеля. Пела девушка. Ну конечно, Олеся. А Эдик снова не рассчитал количество выпитого.
— Лучшие студенты столицы. Научная элита. Интеллигенция, — негромко произнёс Ильинский, глядя на то, как Олеся и Андрей свернули на соседнюю улицу. Олеся больше не пела. Эдик вяло перебирал ногами.
— Да ладно тебе, — запальчиво возразила Лия, стыдясь и защищая друзей. — Сам тоже не трезвенник.
— Меня давно домой не относили, сам доходил.
— Но в кресле в новом домике уснул. Прости... Не хотела говорить, само вырвалось. — Лия смутилась.
— Хорошо, что сказала, — отозвался Ильинский. — Лучше, чем вариться в собственных мыслях. И я заслужил то, что было. Заслужил... — Он как будто ссутулился и робко сжал ладонь Лии.
Она помнила. Как Вадим Борисович собирался получить «подарок» от профессора в виде Лизоньки. Но не решился. Не смог. Напился, чтобы отключиться. Не сумел ни уйти, не довершить начатое. Последнее было то, что удержало Лию в «Тайге», когда Вадим Борисович попросил и признался ей во всём. Простила бы его Лия, если бы он всё же воспользовался Лизонькой? Лия не знала. Хотя тогда между ней и Ильинским ничего не было. Кроме оборванных чувств, неуверенности и всепогалащающего душевного трепета. Как же она любила его...
Троица друзей уже давно скрылась, а Лия и Ильинский только перешли дорогу по одинокому светофору. Миновали хостел и зашли во дворы. Где Лия очень удивилась, когда Ильинский достал ключи и открыл домофон одного из подъездов.
— Я снял квартиру на сутки, — ответил Вадим Борисович на немой вопрос Лии. — Чтобы нам никто не мешал. Тазик Кандакову и Мельникова с Андреем принесут.
— У меня никаких вещей с собой нет... — оторопела Лия. — В чём я буду спать? — И покраснела. Спать им явно не придётся. Квартиры снимают не для сна. А ну и к чeрту его!
— Я дам тебе свою рубашку. Как в «Тайге». — С этими словами Ильинский отпер дверь квартиры, а Лия вспомнила, что на нeм её любимая голубая рубашка.
Внутри они даже не включили свет. Лия успела снять пуховик и заметить, что коридор очень просторный. А в следующий миг губы Ильинского накрыли её рот мягким, но настойчивым поцелуем.
Лия только этого и ждала, трепеща в объятиях любимого. Она уже потянулась к пуговицами на его рубашке, как вдруг Ильинский осторожно перехватил её руки. На миг заглянул в лицо Лии казавшимися в темноте серыми глазами, и произнёс:
— Не могу я больше в душе это носить. Лия, это я выпил настойку маральего корня.
Глава 13. Нарния
— Ты?! Зачем? Нахрена?! Что я Маргарите Алексеевне теперь скажу? Сволочь!.. — Лия захлебнулась подкатившими к горлу рыданиями бессильной злобы и непонимания.
Лия старалась не думать о настойке, отодвигала мысль, что придётся что-то решать, до отъезда, а тут оказалось, что виновник всё время был у неё перед носом! Да ещё так спокойно целовал и говорил красивые слова...
— Лиенька, девочка моя, прости меня! — быстро зашептал Ильинский и попытался обнять её, но она сбросила его руки и отступила на шаг. — Я сейчас всё объясню...
— А я не пойму! — мстительно бросила Лия, возвращая ему столько раз произносимые им слова. — Не пойму, зачем ты всё это сделал! Зачем тихушничал и вообще... — Она без сил опустилась на пол. Насыщенный вечер давил на плечи, опьяняющая и окрыляющая лёгкость ушла. Вот тебе и мгновения, раздающие позор.
Фигура Ильинского темнела на фоне оконного проёма. Он провёл рукой по волосам, убирая упавшие на лоб пряди. У Лии eкнуло сердце, но она отвернулась и уставилась в пол.
— Лия... — заговорил Вадим Борисович, опустившись рядом. — Мне пятьдесят восемь лет. Песок с меня ещё не сыпется, но только благодаря турнику и «Тайге». А когда Каргина заговорила о настойке, я сразу вспомнил все её свойства и как наши кафедральные мастодонты после поездок в Сибирь из старых академических лошадей превращались в молодых кентавров. Вот я и решил... Что не будет страшно только попробовать... Ведь этого маральего корня в Карасукской республике как грязи!..
— Ну так и купил бы любую настойку в винной лавке, — буркнула Лия, не глядя на Ильинского. — Зачем было портить подарок? Ты что, вандал?
— Я — идиот, — повинился он. — Я не верю во весь этот волшебный шаманский мир, но Каргина... Господи, ты сама её видела! Таким веришь вопреки всему! Она как цыганка. Вот я взрослый человек, жизнь видел, а повeлся...
— И решил, что именно эта настойка заменит молодильные яблоки. — Лия понимала, что потом ей будет стыдно, но сейчас слова сами ложились на язык.
— Ты моложе меня на тридцать шесть лет, мне хотелось как-то тебе соответствовать. — В глуховатом голосе Ильинского сквозила неловкость.
— А я об этом просила? — с горечью отозвалась Лия. — Я хоть раз сказала, что меня что-то не устраивает?
— Мы оба молчуны. Я ведь понимаю, что во многих аспектах уже не так вынослив, как был хотя бы десять лет назад. — Лия чувствовала смущение Ильинского. И, несмотря на злость, в ней начало просыпаться любопытно.
— И много было ублажeнных? — Лия никогда не думала об этой стороне жизни Ильинского. Вернее, запрещала себе даже думать. Это сразу нагоняло на неё тоску и дурноту. Нет, ну в самом деле, не в вакууме ведь он жил!
— Несколько, — лаконично отозвался Ильинский.
Лия усмехнулась. В их орнитологической градации на стационаре количество птиц обозначалось как «одна», «две», «три», «несколько», что было больше или равно пяти, «много» — больше десяти, «очень много» и «туча». За годы в «Тайге» Лия никогда не видела мифическую «тучу».
— И как, помогла настойка силушку богатырскую вернуть? — Лия устала говорить гадости, но по-другому сейчас общаться с Вадимом Борисовичем просто не могла.
— Не знаю. — В приглушeнной темноте Лия увидела улыбку на губах Ильинского. — То одно, то другое, Мельникова рядом, мальчики — не пробовал.
— Лучше бы придумал, как настойку вернуть, — буркнула Лия. — Пойдём с повинной к Ярославе Ростиславовне. — На миг она представила разочарование в узких раскосых глазах шорской шаманки, и стало не по себе.
— Лия, я всё исправлю, — прошептал Ильинский, наклоняясь к Лии. — Исправлю. — И он впился в её губы поцелуем.
Не успела Лия возмутиться, как оказалась уже на ногах, почувствовала под лопатками стену. Ильинский держал её за плечи, обнимал крепко и нежно, так как Лия ещё весной не могла представить в самых дерзких фантазиях. Да и не думала она раньше о... таком. Слишком странно, трепетно и почти страшно, чтобы воплотиться в реальности. Что вот сейчас Ильинский с ней... вот так.
Вихрь смазанных мыслей улетучился из сознания, когда Ильинский повeл Лию в комнату. В квартире не оказалось кровати, только диван, но Лии было всё равно. Они остановились посреди гостиной-студии, и Ильинский принялся раздевать Лию, избавляя от кофты и блузки. Лия, мало соображая, расстeгивала рубашку Ильинского и вдруг поразилась, отчего раньше не задавалась вопросом, почему он в хорошей форме?
— Турник, — хрипло произнёс Ильинский, опускаясь на колени и стягивая с Лии брюки. — Лечебная физкультура с одиннадцати лет. Не буду заниматься, меня совсем скрючит, как после энцефалита.
Лия кивнула, не думая, что в темноте этого не видно. Ильинский прижал её к себе и опустил на диван, так, что Лия вздрогнула от прикосновения кожаной обивки. Покопавшись в кармане брюк, Ильинский стянул их и отправил к куче лежавшей на полу одежды. А затем разом оказался сверху, уперевшись ладонями над плечами Лии.
Поцелуи, тесные объятия, такая близость, кто, казалось, между телами не осталось границ. Частое дыхание и рваные приглушeнные стоны — всё это наполняло Лию, а каждое ритмичное движение отдавалось сладким, сводящим с ума блаженством. Так было в первый раз в «Тайге», а затем десятки других. После возвращения в город в октябре Лия и Ильинский редко бывали близки, и вот теперь сполна наслаждались друг другом.
Лия прижалась к Ильинскому, когда он, испустив долгий удовлетворeнный стон, прижался к ней, уткнувшись лицом в её спутанные влажные волосы. Она гладила его по спине и думала, что всякие кафедральные сплетники, универовские поборники морали и прочие болтливые генетики могут катиться ко всем чертям. Ведь он только её Вадим Борисович. Вадим...
— Я люблю тебя, Вадим, — прошептала Лия, всё ещё по-дурацки спотыкаясь на имени без привычного отчества. — Ты даже не представляешь, как мне сейчас...
— Если бы кто-то год назад сказал мне, что я буду с тобой, я бы ответил, что он так себе шутник. — Ильинский поднял голову и посмотрел на Лию. В его глазах успокаивалась страсть и разгоралась нежность.
— Мне и сейчас порой кажется, что я в какой-то своей собственной Нарнии, — призналась Лия. — Зима, где-то ходит злая колдунья, а ещё вокруг ходят добрые создания. Маргариту Алексеевну и Ярославу Ростиславовну, уж прости, я буду считать настоящими чародейками!
— Ведьмы они, — беззлобно буркнул Ильинский, поднимаясь с дивана и присаживаясь на ковёр. — Как есть ведьмы.
— Мы уже определились, что ты — Иван-дурак, — напомнила Лия, вытягивая из кучи одежды рубашку Вадима Борисовича и присаживаясь рядом с ним. — И я всё ещё злюсь из-за настойки.
— Если я сказал, что всё исправлю, значит — исправлю, — твёрдо отозвался Ильинский. — А теперь давай всё же поспим. Дело к утру.
Они всё же сумели расстелить диван, но Лия никак не могла уснуть, взбудораженная всем, что произошло за вечер и ночь. Ненадолго мысли обращались к Олесе и мальчикам. Интересно, чем же закончилась их "рюмка водки"? Ильинский уже давно спал, и Лия была этому рада. Слишком хорошо она помнила, как в "Тайге" он едва прикладывал голову перед рассветом на полтора-два часа. Говорил, что просто не мог спать. И, когда Лия спала в комнате Ильинского, то всегда радовалась, что ему удавалось каждую ночь уходить вместе с ней по дороге сна.
Слова Ильинского, что он всё решит с настойкой, вселили в Лию уверенность. Быть может, на самом деле не так важно, где настойка сделана? Но всё равно в глубине души Лия была уверена, что только настойка от Ярославы Ростиславовны — настоящая.
Глава 14. Три настойки
— Она съела все куриные шеи! Опять идти в магазин что ли!
— Посмотри, она уже нормально себя чувствует. Наверное, просто намёрзла. Выпустим её и дело с концом.
— А чего она нам под ноги кинулась? Птицы спят ночью вообще-то!
Лия с интересом остановилась у двери в комнату мальчиков. Олеси у себя не оказалось, поэтому Лия отправилась на поиски. Решив, что хуже не будет, она открыла дверь. Перед Лией открылась изумительная картина маслом: Андрей и Эдик сидели на полу и предлагали большой чёрной вороне, расхаживавшей по постеленным на полу текстам докладов, куриные шеи. Олеся, сложив на груди руки, смотрела на них, как на полудурков.
— Вы где ворону взяли? — нарушила молчание Лия. — И, главное, зачем?
— У хостела, — ответил Андрей. — Сидела в снегу, замёрзла, наверное. У Олеси переночевала и вот теперь здесь. Тихая. Даже вежливая. Не разбойничала.
— По-моему, с птицей всё в порядке. — Лия не была знатоком ветеринарии и медицинской помощи диким птицам, но ворона выглядела бодрой, гладкой и смотрела ясными глазами, с удовольствием, очень аккуратно, заглатывая воду из миски. — Наверное, правда подмёрзла.
— Ну раз так, то давайте её отпустим, — отозвалась Олеся. — Не разбойничала она! Я слышала, как эта птица шарилась по комнате, пока я спала! Чуть ли не в вещах копалась!
— Тебе показалось, — махнул рукой Андрей. Он умудрился открыть окно и посадил ворону на подоконник. Та расправила крылья, огляделась, отряхнулась, негромко каркнула и была такова. Лишь только ветки елей качнулись там, где она пролетела.
Лии показалось, что она уже видела эту ворону — та походила на Каргу, которую они с Ильинским и Оляпковой встретили в ОблСЮНе. Но мало ли, где летала ворона. Птицы всё же самые мобильные позвоночные животные. А ещё Карга напомнила о Ярославе Ростиславовне. Вздохнув, Лия захватила шоппер и отправилась в универ: попросить новую настойку. До Ильинского Лия не дозвонилась и не достучалась, поэтому пришлось идти одной, хоть он и просил её подождать до вечера. Но утром у них самолёт, а Лия уже не могла ждать.
Ярослава Ростиславовна сидела за компьютером и раскидывала по папкам летние фотографии шурфов. Лия плохо разбиралась в археологии, но знала, что такие метровые «могилки» закладывали на местах строительства, чтобы удостовериться, что на территории нет исторических памятников. Куча отщепов и осколков керамики в пакетиках на столе у Ярославы Ростиславовны говорили, что какие-то ценности для науки они всё же нашли.
