Он завёл руки под Лиину футболку. Проследил контуры рёбер, плоский живот, спустился ниже, касаясь домашних растянутых шорт.
Лия едва устояла на ногах, как они оказались у кровати. Ильинский мягко усадил Лию на покрывало, и сам примостился рядом, так, что она чувствовала его тепло.
— Олеся скоро вернётся, — произнесла, наконец, Лия, перебирая пальцами крупные костяшки Ильинского.
— Лучше бы меня так и уволили. — Он улыбнулся в темноте и повернул голову к окну. Длинный нос, зачeсанные назад волосы, аккуратная борода обозначились на красивом, точно выбитом на камне, профиле. — Сейчас могли бы с тобой не прятаться.
— Без тебя мне ни «Тайга», ни универ, ни кафедра не нужны, — отозвалась Лия. — К тому же, ты так переживал из-за сокращения.
— Это потому, что я больше ничего не умею делать, — возразил Ильинский. — Сейчас бы сидел на полставки в Академии Наук, перебирал бы орнитологические фонды, кожеедов травил бы.
— То же самое ты сказал Маргарите Алексеевне. — Лия нахмурилась. — Ты её даже не поблагодарил.
Она помнила, как Маргарита Алексеевна Громова — доктор геологии из культурной столицы — после летнего рассказа Ильинского о его сокращении в рамках оптимизации, сказала, что постарается помочь. И когда Маргарита Алексеевна говорила это, Лии казалось, что та — один в поле воин. Беатрикс Киддо против «Восьмидесяти восьми бешеных».
Маргарита Алексеевна говорила, как чеканила. Или рубила головы. Не послушаться её было бы невозможно. Тем более, что Маргарита Алексеевна, по слухам, привлекла к проблемам кафедры зоологии позвоночных одного из чиновников федерального масштаба, который спонсировал многие научные исследования в двух столицах.
— Ты знаешь кого-нибудь из местных в университете? — сменила тему Лия.
— Только Николаича с кафедры зоологии, — ответил Ильинский. — Я спрошу у него, где найти Громовскую подружку, чтобы ты ей оказию передала.
— Спасибо. — Лия прижалась к Ильинскому, положив голову ему на грудь, и слушала размеренный стук его сердца.
Маргарита Алексеевна попросила её передать своей подруге новогодний подарок, чтобы не отправлять отечественной почтой. И эту подругу ещё предстояло найти в незнакомом университете. После выступления на конференции, о котором Лия успела забыть.
А теперь разом вспомнила и похолодела. Ей казалось, что она совсем не готова.
Карасукский госуниверситет встретил гостей классической гранитной облицовкой. Коричнево-серые колонны фойе и стены пестрели указателями, в какой аудитории располагается каждая секция. Заботливые студенты-тьюторы в футболках с эмблемами биофака — крылья бабочки слева, листья справа — провожали иногородних докладчиков.
Университет уже украсили к Новому Году. Под потолком, на окнах и вокруг перилл вились eлочные гирлянды с бантами и расписными шарами, а в главном корпусе была спроектирована фотозона с ёлкой, деревянными санями-лавочкой и горкой подарков.
Лия невольно улыбалась, заражаясь новогодним куражом. Она чувствовала себя наполненной до краёв пузырьками шампанского, которые игриво бежали струйками и время от времени лопались.
Секция зоологии располагалась в большой блочке. Выступающие подходили скидывать презентации на универовский компьютер и рассаживались по местам — кто друг с другом, кто с научниками.
Лия заглянула в программу секции. Доклады разделялись надвое кофе-брейком. Лия улыбнулась. Она любила зоологию и радовалась, что с ней так много людей. Интересно, много ли её коллег? Очень хотелось взглянуть на орнитологов из других вузов.
Эдик уже не мог править текст и теперь ходил возле стендов с докладами. Лия сама рассеянно разглядывала схемы с линьками крыльев и хвостов, как вдруг пахнуло табаком и к своим студентам подошeл Ильинский.
Лия постаралась спрятать улыбку и зардевшиеся щeки, а потом вспомнила, что Эдик всё знает. Кажется, что с самого начала знал, когда Лия только познакомилась с Ильинским во втором семестре первого курса и даже сама себе не могла ответить, есть или нет странный трепет в её душе при взгляде на доцента кафедры зоологии позвоночных.
— Перед самой поездкой я проверял коллоквиум у второго курса, — доверительно и как бы между прочим сообщил Ильинский. — Вы никогда не догадаетесь, на какие группы делятся рыбы.
— Так рыбы — это ведь жизненная форма, а не класс, — с улыбкой заметила Лия, тщательно подбирая слова. Когда Вадим Борисович заговаривал о науке, она сразу становилась первокурсницей, которая скорее всего ошибeтся.
— Совершенно верно, — Ильинский провёл по волосам, убирая с глаз упавшие пряди и заставляя сердце Лии биться чаще. — Так вот, по мнению, не скажу, чьему, рыбы бывают костные и хвощевые.
— А чего не папоротниковые? — прыснула со смеха Лия и добавила чуть укоризненно: — Обсуждать студентов неэтично.
«Встречаться с дипломницей тоже неэтично», — читалось отсветами ярких ламп в глазах Ильинского. Но вслух он только произнёс:
— Начало. Садимся. Потом картинки посмотрите и дурацкие вопросы позадаёте. Бога ради, только задавайте! Не молчите рыбами.
Представляя в голове сплетeнных из хвощей карасей, Лия села. И тут же встала, не успев испугаться. Первый доклад был её.
— После окончания гнездования у садовой камышевки начинаются кочёвки, которые переходят в миграцию. Подобное поведение у садовой камышевки описывается также орнитологами биостанции «Лосиная Курья» в Карасукской республике. В первую волну летят взрослые особи, а потом — молодые... — Лия докладывалась, сравнивала данные, полученные в «Тайге» с другими биостанциями страны, а перед глазами вставал родной стационар.
Умытое росой солнце поднималось из-за елей, берёз и холмов. Казавшийся бесконечным деревянный мостик уходил в заросли ив и рогоза. Идти по нему приходилось очень осторожно, временами между неплотно пригнанных досок проступала зеленоватая вода заболоченной поймы речушки Тайгинки. Вдоль мостков стояли одиночные паутинные сети, в чьи чeрные нити попадались синицы, зяблики и зимородки.
Лия любила утренние обходы, хоть и приходилось подниматься, когда ещё не было пяти. Она шла в дождевике и резиновых сапогах по отяжелевшей от росы траве и вдыхала холодный чистый воздух. Смотрела, как «Тайга» из серой становилась разноцветной, насыщалась красками и солнцем.
А потом Лия — вымокшая и с полными карманами птиц — возвращалась в лабораторию орнитологии, где её ждал Ильинский.
Сердце неистово забилось от нахлынувших воспоминаний. Лия на миг сбилась и поглядела на Ильинского. Он смотрел на неё, но она оказалась не в силах поймать его взгляд и просто продолжила доклад.
Лия помнила, ощущала прикосновение больших ладоней Ильинского, когда он, забирая у неё клевучих птиц, заключал её руки в свои. Надолго. Слишком надолго для простых касаний и предосторожности, чтобы юркая пеночка не вырвалась раньше, чем получит колечко и номер в журнале отловов.
В такие мгновения Лия замирала и молила небо, чтобы эта хрупкая близость никогда не кончалась. А потом Ильинский размыкал ладони, и возмущeнная таким обращением синица норовила ущипнуть его за палец, негодующе вереща.
Лия до сих пор не всегда верила, что они с Ильинским теперь вместе. Происходящее казалось ей сладким сном, пробуждение от которого подобно смерти. Обманчивая грёза Страны Снов, которая умрёт, как настанет рассвет. И всё снова возвратится на круги своя.
— Спасибо за внимание, готова ответить на ваши вопросы, — скороговоркой произнесла Лия и оглядела снизу вверх расходящиеся амфитеатром парты со зрителями.
— Скажите, пожалуйста, вы проводили исследования только в «Тайге» или бывали на Куршской косе или Байкальской станции? — Лия подняла взгляд и увидела русоволосую девушку лет двадцати пяти в больших очках-стрекозах, так некстати напомнивших ей Лизоньку. Но это была не она. Поэтому Лия ответила:
— Нет, пока я работала только в «Тайге». Её местонахождение в междуречье делает её прекрасным коридором для кочeвок и миграций птиц.
— Спасибо. Вы так содержательно рассказывали, и я подумала, что вы бывали на других станциях кольцевания, — ответила девушка.
Ещe Лия получила вопрос в стиле «болтануть чепуху» от Эдика, также парочку от парней на галeрке и от жюри: зав.кафедрой зоологии, молодого председателя местного энтомологического общества и начальницы Департамента охраны природы. А потом объявили перерыв.
— Я хорошо выступила? — порывисто произнесла Лия, когда они с Ильинским взяли чай и слойки с сыром и ветчиной со шведского стола.
— Я ничего не понял, но мне понравилось, — отозвался Вадим Борисович, озираясь явно в поисках курилки.
— В смысле? — опешила Лия. Слойка в её пальцах надломилась, и крошки посыпались на рюши белой блузки.
— Я его столько раз слышал, что забыл. — Ильинский не смотрел на Лию, и вдруг за спиной раздалось хмурое:
— Вадим!
Лия и Ильинский разом обернулись. К ним шёл, прихрамывая, высокий грузный неопрятный седовласый мужчина лет шестидесяти.
— Здорово, Илья Николаевич. — Вадим Борисович пожал протянутую руку. — Ты покажешь мне курилку?
— За этим и пришёл, — буркнул в косматую бороду Илья Николаевич. — Ты ещё Каргину искал. Она в камералке.
— Её не я искал, а Лия, — поправил Ильинский. — Лия, это — Илья Николаевич, орнитолог и териолог, хранитель местной биостанции «Лосиная Курья». Илья, это Лия — моя дипломница.
— Здравствуйте, Илья Николаевич, — вежливо произнесла Лия, стараясь особо не подходить к новому знакомому, от которого пахло невообразимой смесью табака, чая, старых вещей и пота.
Илья Николаевич угрюмо посмотрел мимо Лии и кивнул. Затем мотнул головой и направился к переходу между корпусами.
— Колоритная личность, — улыбнулся на немой вопрос Лии Ильинский. А затем последовал за Ильёй Николаевичем.
В соседнем корпусе, вмещавшем биофак, истфак и кусок юрфака, стоял лютый мороз. Студенты выходили с лекций в куртках, в кабинетах работали обогреватели.
Лия быстро замeрзла в хлопковой блузке, юбке-карандаше и капроновых колготках. Хорошо хоть осталась в зимних сапогах. Лия хлюпнула носом и обхватила себя руками, чтобы хоть как-то согреться.
В следующий миг на её плечи лёг тeплый пиджак Ильинского, в котором Лия утонула. Она подняла голову и поймала лeгкую улыбку Вадима Борисовича.
— Пришли, — мотнул косматой головой Илья Николаевич и отворил тяжeлую деревянную дверь с табличкой «Кафедра археологии. Камеральная». И ниже — «к.и.н. Каргина Ярослава Ростиславовна».
Стеллажи, уставленные коробками с образцами керамики, костей, каменных орудий, оружия и монет уходили под потолок и к дальней стене. На окне стояло прямоугольное кашпо с ягелем. А за столом под яркой лампой, зарисовывая лошадиные кости, сидела настоящая шаманка.
Лия с удивлением уставилась на высокую черноволосую женщину азиатской внешности, одетую в долгополый кафтан с бахромой на рукавах, вороте и подоле, расшитый перьями, монетами, костями и ракушками-каури.
— Камлаешь? — пробурчал Илья Николаевич, но его водянистые глаза смотрели по-доброму.
— Грэюсь, — ответила Ярослава Ростиславовна низким гортанным голосом. — Дубак. Олэнина нэ таэт. Скоро мамонты завэдутся. — Она поднялась, выключила настольную лампу и произнесла: — Ты, должно быть, Лия. Маргарита говорила, что ты пэрэдашь мнэ оказию.
Чeрные узкие глаза Ярославы Ростиславовны смотрели пытливо и тепло. Лия расправила шопер вытащила из него объемную коробку. Маргарита Алексеевна не сказала, что там, а Лия и не спрашивала.
Ярослава Ростиславовна приняла подарок, положила на стол и распаковала. Из-за вороха упаковочной бумаги и высоты стола Лия не сумела рассмотреть, что в «чемоданчике Марселаса Уоллеса», но пошутила:
— Ярослава Ростиславовна, вы счастливы?
— А? Да, — улыбнулась белыми зубами Каргина, явно оценив отсылку. — Для Громовой у мэня тожэ коэ-что эсть. Пэрэдашь. — С этими словами она полезла в ящик стола, откуда достала запечатанную воском бутылку, полную прозрачной красноватой жидкости. — Маралий корэнь. Цэлэбноэ растэниэ. Хвори и нэмощь враз уйдут, силы прибавится.
— Спасибо, — произнесла Лия, убирая бутылку в шопер. — С наступающим.
Ярослава Ростиславовна наклонила голову, глянула краем глаза на Лию и вдруг стала удивительно похожа на ворону. Похлопала себя по бокам, извлекла из складок кафтана пачку «Примы» и произнесла:
— Мы — шорцы — вэрим, что у всэго на свэтэ эсть духи. Дух камня, дух рэки, дух травы. Бывают духи добрыэ, а бывают — злыэ. Маралий корэнь поможэт отогнать злых.
— Я передам. — Лия во все глаза смотрела на Ярославу Ростиславовну.
Когда она ещё ей доведётся поговорить с шорской шаманкой! А в том, что Каргина настоящая, Лия почему-то не сомневалась.
Конечно, Ильинский её засмеeт. Он и её рассказам о Стране Снов и собственных морфеевых грёзах добро улыбался.
— А для тэбя, рэчэнька, у мэня только совэт. — Ярослава Ростиславовна испытующе поглядела на Лию. — Тэпло у сэрдца. — Она протянула руку и коснулась пальцем с коротким ногтем скрытой пиджаком Ильинского груди Лии. — Эго слушай. Голова замэрзаэт быстро. — И Каргина удалилась в курилку-препараторскую, позвякивая монетами и ракушками-каури шаманского облачения.
Вадим Борисович и Илья Николаевич отправились следом, а Лия, чтобы не наглеть, осталась в коридоре. Мысли метались потревоженными листочками.
Ярослава Ростиславовна откуда-то знала, что имя Лия переводится как «горная река». И ещё прикосновение...
Лия сунула руку за ворот блузки и нащупала цепочку, на которой носила вместо подвески серебряный ключ. Тот, что подарил ей Вадим Борисович весной, когда отработал свой последний день перед увольнением. А потом уехал в «Тайгу», куда его пустили по старой дружбе и чтобы кто-то откольцевал сезон.
Лия сжала тёплый ключ, умещавшийся в ладони. Вадим Борисович не понимал её увлечение творчеством Лавкрафта. Но подарил сделанный на заказ серебряный ключ. Который открывал не врата сна, но Лиино сердце.
Когда Ильинский вышел из курилки, от него отчетливо пахло табаком и спиртом. Лия сморщила нос, но удержала рвущийся с языка подкол.
Правильно Ильинский говорит: ни к чему давать ищущим повод. Хотя Лии было по большому счёту плевать, но проблем для научного руководителя она не хотела.
Хотя Ярослава Ростиславовна и Илья Николаевич не выглядели как сплетники. Но бережeного Бог бережeт.
— ... в последнее время некоторым подвидам птиц присваивают статус самостоятельных видов. Особенно остро этот вопрос стоит в роде Мотацилла, в котором есть группы «жёлтых», «желтоголовых» и «белых» трясогузок, которые зачастую живут на одной территории.
Лия и Ильинский опоздали самую малость, и обнаружили за кафедрой ту самую русую девушку с вопросом о географии Лазаревских исследований. Тихой сапой они прошмыгнули на место и сделали вид, что ничего не было.
Лия едва устояла на ногах, как они оказались у кровати. Ильинский мягко усадил Лию на покрывало, и сам примостился рядом, так, что она чувствовала его тепло.
— Олеся скоро вернётся, — произнесла, наконец, Лия, перебирая пальцами крупные костяшки Ильинского.
— Лучше бы меня так и уволили. — Он улыбнулся в темноте и повернул голову к окну. Длинный нос, зачeсанные назад волосы, аккуратная борода обозначились на красивом, точно выбитом на камне, профиле. — Сейчас могли бы с тобой не прятаться.
— Без тебя мне ни «Тайга», ни универ, ни кафедра не нужны, — отозвалась Лия. — К тому же, ты так переживал из-за сокращения.
— Это потому, что я больше ничего не умею делать, — возразил Ильинский. — Сейчас бы сидел на полставки в Академии Наук, перебирал бы орнитологические фонды, кожеедов травил бы.
— То же самое ты сказал Маргарите Алексеевне. — Лия нахмурилась. — Ты её даже не поблагодарил.
Она помнила, как Маргарита Алексеевна Громова — доктор геологии из культурной столицы — после летнего рассказа Ильинского о его сокращении в рамках оптимизации, сказала, что постарается помочь. И когда Маргарита Алексеевна говорила это, Лии казалось, что та — один в поле воин. Беатрикс Киддо против «Восьмидесяти восьми бешеных».
Маргарита Алексеевна говорила, как чеканила. Или рубила головы. Не послушаться её было бы невозможно. Тем более, что Маргарита Алексеевна, по слухам, привлекла к проблемам кафедры зоологии позвоночных одного из чиновников федерального масштаба, который спонсировал многие научные исследования в двух столицах.
— Ты знаешь кого-нибудь из местных в университете? — сменила тему Лия.
— Только Николаича с кафедры зоологии, — ответил Ильинский. — Я спрошу у него, где найти Громовскую подружку, чтобы ты ей оказию передала.
— Спасибо. — Лия прижалась к Ильинскому, положив голову ему на грудь, и слушала размеренный стук его сердца.
Маргарита Алексеевна попросила её передать своей подруге новогодний подарок, чтобы не отправлять отечественной почтой. И эту подругу ещё предстояло найти в незнакомом университете. После выступления на конференции, о котором Лия успела забыть.
А теперь разом вспомнила и похолодела. Ей казалось, что она совсем не готова.
Глава 4. Выступление
Карасукский госуниверситет встретил гостей классической гранитной облицовкой. Коричнево-серые колонны фойе и стены пестрели указателями, в какой аудитории располагается каждая секция. Заботливые студенты-тьюторы в футболках с эмблемами биофака — крылья бабочки слева, листья справа — провожали иногородних докладчиков.
Университет уже украсили к Новому Году. Под потолком, на окнах и вокруг перилл вились eлочные гирлянды с бантами и расписными шарами, а в главном корпусе была спроектирована фотозона с ёлкой, деревянными санями-лавочкой и горкой подарков.
Лия невольно улыбалась, заражаясь новогодним куражом. Она чувствовала себя наполненной до краёв пузырьками шампанского, которые игриво бежали струйками и время от времени лопались.
Секция зоологии располагалась в большой блочке. Выступающие подходили скидывать презентации на универовский компьютер и рассаживались по местам — кто друг с другом, кто с научниками.
Лия заглянула в программу секции. Доклады разделялись надвое кофе-брейком. Лия улыбнулась. Она любила зоологию и радовалась, что с ней так много людей. Интересно, много ли её коллег? Очень хотелось взглянуть на орнитологов из других вузов.
Эдик уже не мог править текст и теперь ходил возле стендов с докладами. Лия сама рассеянно разглядывала схемы с линьками крыльев и хвостов, как вдруг пахнуло табаком и к своим студентам подошeл Ильинский.
Лия постаралась спрятать улыбку и зардевшиеся щeки, а потом вспомнила, что Эдик всё знает. Кажется, что с самого начала знал, когда Лия только познакомилась с Ильинским во втором семестре первого курса и даже сама себе не могла ответить, есть или нет странный трепет в её душе при взгляде на доцента кафедры зоологии позвоночных.
— Перед самой поездкой я проверял коллоквиум у второго курса, — доверительно и как бы между прочим сообщил Ильинский. — Вы никогда не догадаетесь, на какие группы делятся рыбы.
— Так рыбы — это ведь жизненная форма, а не класс, — с улыбкой заметила Лия, тщательно подбирая слова. Когда Вадим Борисович заговаривал о науке, она сразу становилась первокурсницей, которая скорее всего ошибeтся.
— Совершенно верно, — Ильинский провёл по волосам, убирая с глаз упавшие пряди и заставляя сердце Лии биться чаще. — Так вот, по мнению, не скажу, чьему, рыбы бывают костные и хвощевые.
— А чего не папоротниковые? — прыснула со смеха Лия и добавила чуть укоризненно: — Обсуждать студентов неэтично.
«Встречаться с дипломницей тоже неэтично», — читалось отсветами ярких ламп в глазах Ильинского. Но вслух он только произнёс:
— Начало. Садимся. Потом картинки посмотрите и дурацкие вопросы позадаёте. Бога ради, только задавайте! Не молчите рыбами.
Представляя в голове сплетeнных из хвощей карасей, Лия села. И тут же встала, не успев испугаться. Первый доклад был её.
— После окончания гнездования у садовой камышевки начинаются кочёвки, которые переходят в миграцию. Подобное поведение у садовой камышевки описывается также орнитологами биостанции «Лосиная Курья» в Карасукской республике. В первую волну летят взрослые особи, а потом — молодые... — Лия докладывалась, сравнивала данные, полученные в «Тайге» с другими биостанциями страны, а перед глазами вставал родной стационар.
Умытое росой солнце поднималось из-за елей, берёз и холмов. Казавшийся бесконечным деревянный мостик уходил в заросли ив и рогоза. Идти по нему приходилось очень осторожно, временами между неплотно пригнанных досок проступала зеленоватая вода заболоченной поймы речушки Тайгинки. Вдоль мостков стояли одиночные паутинные сети, в чьи чeрные нити попадались синицы, зяблики и зимородки.
Лия любила утренние обходы, хоть и приходилось подниматься, когда ещё не было пяти. Она шла в дождевике и резиновых сапогах по отяжелевшей от росы траве и вдыхала холодный чистый воздух. Смотрела, как «Тайга» из серой становилась разноцветной, насыщалась красками и солнцем.
А потом Лия — вымокшая и с полными карманами птиц — возвращалась в лабораторию орнитологии, где её ждал Ильинский.
Сердце неистово забилось от нахлынувших воспоминаний. Лия на миг сбилась и поглядела на Ильинского. Он смотрел на неё, но она оказалась не в силах поймать его взгляд и просто продолжила доклад.
Лия помнила, ощущала прикосновение больших ладоней Ильинского, когда он, забирая у неё клевучих птиц, заключал её руки в свои. Надолго. Слишком надолго для простых касаний и предосторожности, чтобы юркая пеночка не вырвалась раньше, чем получит колечко и номер в журнале отловов.
В такие мгновения Лия замирала и молила небо, чтобы эта хрупкая близость никогда не кончалась. А потом Ильинский размыкал ладони, и возмущeнная таким обращением синица норовила ущипнуть его за палец, негодующе вереща.
Лия до сих пор не всегда верила, что они с Ильинским теперь вместе. Происходящее казалось ей сладким сном, пробуждение от которого подобно смерти. Обманчивая грёза Страны Снов, которая умрёт, как настанет рассвет. И всё снова возвратится на круги своя.
— Спасибо за внимание, готова ответить на ваши вопросы, — скороговоркой произнесла Лия и оглядела снизу вверх расходящиеся амфитеатром парты со зрителями.
— Скажите, пожалуйста, вы проводили исследования только в «Тайге» или бывали на Куршской косе или Байкальской станции? — Лия подняла взгляд и увидела русоволосую девушку лет двадцати пяти в больших очках-стрекозах, так некстати напомнивших ей Лизоньку. Но это была не она. Поэтому Лия ответила:
— Нет, пока я работала только в «Тайге». Её местонахождение в междуречье делает её прекрасным коридором для кочeвок и миграций птиц.
— Спасибо. Вы так содержательно рассказывали, и я подумала, что вы бывали на других станциях кольцевания, — ответила девушка.
Ещe Лия получила вопрос в стиле «болтануть чепуху» от Эдика, также парочку от парней на галeрке и от жюри: зав.кафедрой зоологии, молодого председателя местного энтомологического общества и начальницы Департамента охраны природы. А потом объявили перерыв.
— Я хорошо выступила? — порывисто произнесла Лия, когда они с Ильинским взяли чай и слойки с сыром и ветчиной со шведского стола.
— Я ничего не понял, но мне понравилось, — отозвался Вадим Борисович, озираясь явно в поисках курилки.
— В смысле? — опешила Лия. Слойка в её пальцах надломилась, и крошки посыпались на рюши белой блузки.
— Я его столько раз слышал, что забыл. — Ильинский не смотрел на Лию, и вдруг за спиной раздалось хмурое:
— Вадим!
Лия и Ильинский разом обернулись. К ним шёл, прихрамывая, высокий грузный неопрятный седовласый мужчина лет шестидесяти.
— Здорово, Илья Николаевич. — Вадим Борисович пожал протянутую руку. — Ты покажешь мне курилку?
— За этим и пришёл, — буркнул в косматую бороду Илья Николаевич. — Ты ещё Каргину искал. Она в камералке.
— Её не я искал, а Лия, — поправил Ильинский. — Лия, это — Илья Николаевич, орнитолог и териолог, хранитель местной биостанции «Лосиная Курья». Илья, это Лия — моя дипломница.
— Здравствуйте, Илья Николаевич, — вежливо произнесла Лия, стараясь особо не подходить к новому знакомому, от которого пахло невообразимой смесью табака, чая, старых вещей и пота.
Илья Николаевич угрюмо посмотрел мимо Лии и кивнул. Затем мотнул головой и направился к переходу между корпусами.
— Колоритная личность, — улыбнулся на немой вопрос Лии Ильинский. А затем последовал за Ильёй Николаевичем.
Глава 5. Маралий корень
В соседнем корпусе, вмещавшем биофак, истфак и кусок юрфака, стоял лютый мороз. Студенты выходили с лекций в куртках, в кабинетах работали обогреватели.
Лия быстро замeрзла в хлопковой блузке, юбке-карандаше и капроновых колготках. Хорошо хоть осталась в зимних сапогах. Лия хлюпнула носом и обхватила себя руками, чтобы хоть как-то согреться.
В следующий миг на её плечи лёг тeплый пиджак Ильинского, в котором Лия утонула. Она подняла голову и поймала лeгкую улыбку Вадима Борисовича.
— Пришли, — мотнул косматой головой Илья Николаевич и отворил тяжeлую деревянную дверь с табличкой «Кафедра археологии. Камеральная». И ниже — «к.и.н. Каргина Ярослава Ростиславовна».
Стеллажи, уставленные коробками с образцами керамики, костей, каменных орудий, оружия и монет уходили под потолок и к дальней стене. На окне стояло прямоугольное кашпо с ягелем. А за столом под яркой лампой, зарисовывая лошадиные кости, сидела настоящая шаманка.
Лия с удивлением уставилась на высокую черноволосую женщину азиатской внешности, одетую в долгополый кафтан с бахромой на рукавах, вороте и подоле, расшитый перьями, монетами, костями и ракушками-каури.
— Камлаешь? — пробурчал Илья Николаевич, но его водянистые глаза смотрели по-доброму.
— Грэюсь, — ответила Ярослава Ростиславовна низким гортанным голосом. — Дубак. Олэнина нэ таэт. Скоро мамонты завэдутся. — Она поднялась, выключила настольную лампу и произнесла: — Ты, должно быть, Лия. Маргарита говорила, что ты пэрэдашь мнэ оказию.
Чeрные узкие глаза Ярославы Ростиславовны смотрели пытливо и тепло. Лия расправила шопер вытащила из него объемную коробку. Маргарита Алексеевна не сказала, что там, а Лия и не спрашивала.
Ярослава Ростиславовна приняла подарок, положила на стол и распаковала. Из-за вороха упаковочной бумаги и высоты стола Лия не сумела рассмотреть, что в «чемоданчике Марселаса Уоллеса», но пошутила:
— Ярослава Ростиславовна, вы счастливы?
— А? Да, — улыбнулась белыми зубами Каргина, явно оценив отсылку. — Для Громовой у мэня тожэ коэ-что эсть. Пэрэдашь. — С этими словами она полезла в ящик стола, откуда достала запечатанную воском бутылку, полную прозрачной красноватой жидкости. — Маралий корэнь. Цэлэбноэ растэниэ. Хвори и нэмощь враз уйдут, силы прибавится.
— Спасибо, — произнесла Лия, убирая бутылку в шопер. — С наступающим.
Ярослава Ростиславовна наклонила голову, глянула краем глаза на Лию и вдруг стала удивительно похожа на ворону. Похлопала себя по бокам, извлекла из складок кафтана пачку «Примы» и произнесла:
— Мы — шорцы — вэрим, что у всэго на свэтэ эсть духи. Дух камня, дух рэки, дух травы. Бывают духи добрыэ, а бывают — злыэ. Маралий корэнь поможэт отогнать злых.
— Я передам. — Лия во все глаза смотрела на Ярославу Ростиславовну.
Когда она ещё ей доведётся поговорить с шорской шаманкой! А в том, что Каргина настоящая, Лия почему-то не сомневалась.
Конечно, Ильинский её засмеeт. Он и её рассказам о Стране Снов и собственных морфеевых грёзах добро улыбался.
— А для тэбя, рэчэнька, у мэня только совэт. — Ярослава Ростиславовна испытующе поглядела на Лию. — Тэпло у сэрдца. — Она протянула руку и коснулась пальцем с коротким ногтем скрытой пиджаком Ильинского груди Лии. — Эго слушай. Голова замэрзаэт быстро. — И Каргина удалилась в курилку-препараторскую, позвякивая монетами и ракушками-каури шаманского облачения.
Вадим Борисович и Илья Николаевич отправились следом, а Лия, чтобы не наглеть, осталась в коридоре. Мысли метались потревоженными листочками.
Ярослава Ростиславовна откуда-то знала, что имя Лия переводится как «горная река». И ещё прикосновение...
Лия сунула руку за ворот блузки и нащупала цепочку, на которой носила вместо подвески серебряный ключ. Тот, что подарил ей Вадим Борисович весной, когда отработал свой последний день перед увольнением. А потом уехал в «Тайгу», куда его пустили по старой дружбе и чтобы кто-то откольцевал сезон.
Лия сжала тёплый ключ, умещавшийся в ладони. Вадим Борисович не понимал её увлечение творчеством Лавкрафта. Но подарил сделанный на заказ серебряный ключ. Который открывал не врата сна, но Лиино сердце.
Когда Ильинский вышел из курилки, от него отчетливо пахло табаком и спиртом. Лия сморщила нос, но удержала рвущийся с языка подкол.
Правильно Ильинский говорит: ни к чему давать ищущим повод. Хотя Лии было по большому счёту плевать, но проблем для научного руководителя она не хотела.
Хотя Ярослава Ростиславовна и Илья Николаевич не выглядели как сплетники. Но бережeного Бог бережeт.
— ... в последнее время некоторым подвидам птиц присваивают статус самостоятельных видов. Особенно остро этот вопрос стоит в роде Мотацилла, в котором есть группы «жёлтых», «желтоголовых» и «белых» трясогузок, которые зачастую живут на одной территории.
Лия и Ильинский опоздали самую малость, и обнаружили за кафедрой ту самую русую девушку с вопросом о географии Лазаревских исследований. Тихой сапой они прошмыгнули на место и сделали вид, что ничего не было.
