— Трясогузчица, — хмыкнул Вадим Борисович, и Лии в его голосе почудилось одобрение. — Они прокляты. Никто этим семейством птиц нормально заниматься не может. Кто-то уходит с кафедры или отчисляется, кто-то — в декрет. — Он усмехнулся в бороду, а Лия представила, как вытянется лицо её отца, если она объявит, что берёт академ.
Трясогузчица доложилась, и Лия после её выступления потеряла интерес к секции. Зимнее солнце клонилось к закату, а после завершения последнего доклада жюри попросило всех выйти для подсчёта баллов.
Активисты развлекали гостей мастер-классом по расписыванию тканевыми красками шоперов, а Лия всё сильнее чувствовала тянущее беспокойство.
Она не переживала за место на конференции вообще, а теперь разом затряслась от ожидания. Нет, Лия особо ничего не ждала, народ выступал и покруче, но...
Кого она обманывает! Хотелось получить далеко не благодарственное письмо за участие. Да ещё Ильинский куда-то исчез, а когда вернулся, был уже явно навеселе.
— Могли бы подождать до вечера, — прошептала она Вадиму Борисовичу. — Мы ещё ничего не выиграли!
— Слушай, — мотнул головой Ильинский, отчего пепельные пряди упали на лоб, вызывая неодолимое желание отвести их. Но Лия и так с трудом отдала Вадиму Борисовичу пиджак, поэтому остановила себя и обратилась в слух.
Третье место — никого знакомого. Эдик, кажется, пролетел. Второе...
— ... награждается Оляпкова Мария Ильинична!
Трясогузчица с улыбкой вышла за грамотой и пакетом с призами. У Лии на душе заскребли кошки, как вдруг...
— ... Лазарева Лия Дмитриевна!
Не чувствуя ног и опасаясь запнуться, Лия получила презент и пожала лапищу зав.кафедрой. Тот придержал её за локоть, и Лазареву с Оляпковой запечатлели для памятной фотографии.
— Поздравляю! — улыбнулась Оляпкова, сверкнув карими, такими же, как у Лии, глазами.
Лия улыбнулась в ответ и поглядела на Ильинского. Тот смотрел на обеих девушек и радовался.
— Ба-алдe-eж! — радовался Андрей, потрясая грамотой за первое место, как ребёнок.
Олеся и Эдик ничего не заняли, но выглядели довольными. Они накрыли поляну у парней в комнате, и с минуты на минуту должен был прийти Вадим Борисович.
— Я забыл «Капитана Мог'гана» у девчонок! — вдруг засуетился Эдик, раскладывая пиццу.
— Я принесу. — Лия на крыльях вылетела из комнаты и вытащила из тумбочки бутылку рома. — Йо-хо-хо!
Взгляд упал на шопер с подарком Ярославы Ростиславовны. А ну как рассказать друзьям о встрече с шаманкой и показать маралий корень! Лия схватила сумку и вошла к парням, где уже сидел Ильинский, со словами:
— Вот что через меня передала шорская шаманка! — И достала бутылку.
— А то, что она початая, это так и надо? — осторожно заметил Эдик.
Ещё не осознавая произошедшего, Лия поглядела на бутылку. Восковая печать была сорвана, а настойка — отпита.
Заснеженный Бор с высокими соснами и похожим на пряничный домик зданием Областной станции юннатов казался сказочным лесом. На многочисленных кормушках ссорились воробьи и синицы, а редкие снежинки падали с серебристо-серого неба. Стояла удивительная глубокая тишина, точно не было города вокруг, а только лес, птицы и снег.
Лия стёрла замшевой салфеткой снежинки с очков. Шахтёрский Бор почти вернул ей предновогоднее настроение, изрядно подмоченное пропавшей настойкой.
Праздничный вечер обернулся расстройством и поисками виноватых. Лия ругала себя за недосмотр, Олеся клялась, что близко к шопперу не подходила, Андрей и Эдик синхронно разводили руками, а Ильинский на вопрос, знает ли он что-то, коротко ответил: «Нет». Так и не придя ни к какому итогу, Лия выпила рома и расстроенная отправилась спать.
— Ну, не кисни. — В красных волосах Олеси белел снег. — Подумаешь, настойка! Это же Сибирь! Тут этого маральего корня до задницы!
— Это была настойка от настоящей шорской шаманки, — отозвалась Лия, разглядывая стенд с фотографиями зимующих птиц Карасукска. — Жалко. И подменять неудобно. Заметят же, что разбавлено.
— Неудобно на потолке спать — одеяло падает. Да и кто узнает, что ты другую настойку привезла. Духи, что ли, не те будут? — С этими словами Олеся направилась за группой столичных студентов, которых привезли на экскурсию по Бору.
Махнув варежкой, Лия направилась следом. Быть может, она ещё возьмёт себя в руки и покается в раздолбайстве Ярославе Ростиславовне. Но идти к шаманке было стыдно. Ведь Лия даже не выяснила, кто открыл бутылку!
У длинного одноэтажного здания с треугольной крышей собрались участники конференции. Лия огляделась в поисках Ильинского, и тут он вышел из-за ОблСЮНа. Отчeтливый запах табака красноречиво говорил, куда Вадим Борисович отлучался. А на шее у него уже висел полевой бинокль в дополнение к фотоаппарату.
Глядя на Ильинского, Лия едва сдерживала улыбку. На душе сразу стало теплее, а неприятность с маральим корнем отошла на второй план. Лия как можно легче подошла к Ильинскому и спросила:
— Где бинокль украли?
— На станции дали. — Вадим Борисович поглядел на неё сверху вниз. И в подтверждение его слов по крыльцу разнeсся громкий, хорошо поставленный голос Маши Оляпковой:
— Все получили бинокли? Отлично.
Оляпкова, как оказалось, училась в аспирантуре и до кучи работала педагогом в ОблСЮНе. Теперь она стояла, улыбаясь рябиновыми губами, и смотрела сквозь очки-стрекозы на толпу собравшихся студентов и немногочисленных преподавателей. На Оляпковой была изумрудно-зелeная дублeнка, в которой она казалась стройной eлочкой. Лия же в своём фиолетовом пуховике сама себе напомнила тощую сирень.
Не сдержавшись, Лия глянула на Ильинского. Тот стоял и смотрел на Оляпкову. А та говорила:
— Наша станция юных натуралистов занимается разными направлениями биологических исследований, но самым привлекательным для ребят остаётся орнитология. Под руководством наших педагогов...
«Как хорошо она рассказывает, — подумала Лия, глядя на плавно жестикулировавшую и разделявшую экскурсантов на тройки Оляпкову. — Сразу видно — опыт. Вот она так точно на других стационарах была...»
Лия не понимала, откуда пришла и поселилась в груди тянущая холодная грусть. Точно осколок зеркала троллей, поразивший маленького Кая. Червей в розах Лия ещё не видела, но ни пухлые красные и серые снегири на кормушках, ни пёстрые щеглы на головках репейника опытного полигона её не радовали. А тройка Лии состояла из Ильинского и Оляпковой.
Очнувшись от думок у стайки маленьких розовых чечeток, Лия поняла, что порядком отстала от группы. Поправила очки и поспешила за Ильинским и Оляпковой, которые как раз остановились напротив замeрзшего луга на границе сосняка и берега. Высокий сухостой желтел над снегом, а внизу под обрывом вилась замeрзшая река.
Когда Лия подошла, то услышала, как Оляпкова, подняв остроносое лицо, спрашивала у Ильинского:
— Почему вы не мотивируете своих студентов ездить на другие биостанции, Вадим Борисыч?
«Вот как, уже Вадим Борисыч, — мелькнула совершенно дурацкая мысль, от которой даже затошнило. У Лии появилось жуткое ощущение дежавю. Такое уже было. Не то, но похожее. — Чeртова Лизонька».
— Отправлять их ещё куда-то, позориться, — отозвался Ильинский. — Пусть дома сидят, ума набираются. Чтобы стыдно не было перед коллегами. Поэтому я на защиты своих дипломников и не хожу.
Лию словно окатили холодной водой. Она встала, как вкопанная, спугнув большую чёрную ворону. Птица раскаркалась и взлетела на ель, наблюдая за оставшимися внизу орнитологами. На карканье обернулись Ильинский и Оляпкова. А Лия слово не могла вымолвить, с плохо скрываемой обидой глядя на Вадима Борисовича.
— Это Карга — наша ворона прикормленная. Давно тут зимует, — заговорила Оляпкова. — У нас в кормушках и гнездовьях камеры установлены, юннаты ролики для канала монтируют. У нас недалеко паутинные сети установлены, пойдёмте, проверим. — И Оляпкова уверенно зашагала по хорошо утоптанной тропинке. Ильинский свернул в заросли сирени следом, а за ним невдалеке потащилась мрачная Лия.
«Они просто разговаривали, — убеждала она сама себя, пока Оляпкова выпутывала тeмно-красного клеста, а Ильинский держал полотняной мешочек, в котором птицу передали подоспевшим юннатам. — Я что, теперь всегда так буду реагировать на общения Вадима Борисыча с другими студентками? С Олесей он ведь даже шутки шутит...»
Лии было неспокойно. Сердце гулко билось в груди и, глядя на Ильинского, разговаривающего с Оляпковой о том, какие сети лучше — «тайки» или «китайки» — она чувствовала себя лишней. Но Лия ведь сама отстала, сама молчала и волком смотрела на скакавшую в свежих сугробах, точно хаски, Оляпкову.
«Была бы здесь вода, она бы и по ней побежала, — с обидой подумала Лия. — Тоже мне водяной дрозд. Да что со мной такое?»
И Лия прекрасно знала, что просто-напросто ревновала Ильинского к Оляпковой. Та напоминала ей Лизоньку, которую Вадим Борисович обихаживал по настоянию друга-профессора. Хотя Оляпкова была на Лизоньку совсем не похожа. Только очки-стрекозы, но ведь и Лия — очкарик.
Мучимая сомнениями, Лия шла следом, прожигая взглядом спины напарников, а Ильинский говорил:
— Где делся ваш драгоценный зав.биостанцией? Помню, он всё грозился искоренить алкоголиков и тунеядцев в «Курье». — По усмешке Ильинского было понятно, что дерзкая затея его забавила.
Лия неожиданно улыбнулась. Похоже, всех начальников научно-исследовательских стационаров штамповали на одном заводе.
— А его сослали, — отозвалась Оляпкова.
— В Забайкалье?
— Почти. В Белоярск. Теперь он там лаборантствует.
— За что сослали? — Ильинский внимательно посмотрел на Оляпкову.
— Ну... — замялась та, — мы вообще об этом стараемся не говорить. Только никому, Вадим Борисыч! — Она оглянулась и заговорила тихо и спокойно: — Вы сами знаете, что Гриша всегда любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Первокурсницы, аспирантки, коллеги из меда — безразлично. Никто не жаловался, хотя все знали, но... Короче, этим летом в него на биостанции влюбилась первокурсница. А Гриша стал ходить голубем вокруг. И в итоге... Сами понимаете.
— Дай угадаю: Гриша попался, — отозвался Ильинский. На миг обернулся и встретился взглядом с Лией. Ту словно пригвоздили к месту: сколько страха и трепета было в глазах Вадима Борисовича! Затаив дыхание, Лия слушала Оляпкову:
— Ну, как попался... Он наобещал девочке большой и чистой любви. Она поверила. Ведь он первый сорвал цветочек.
— Идиот, — негромко произнeс Ильинский. И было непонятно, кого он ругает: себя, или негодяя-сердцееда Гришу.
— В городе Гриша сказал я не я, лошадь не моя. А девочка из строгой семьи, не для Гриши её роза цвела. Девочка в слёзы, в депрессию, рассказала маме, а та уже позвонила в проректорат. И как раз попала на ректора! Короче: была очная ставка. Гриша мог бы отпереться. Но... барабанная дробь, сохранил переписку! Типа трофей. Мама лютовала, заставляла Гришу жениться. Он — ни в какую. Полюбовно сошлись на моральной компенсации в пол ляма. Гриша продал машину. Ректор, проректор и декан вломили ему люлей, сняли все преподавательские часы, оставили голый оклад и отправили в Белоярск в зоологические фонды. И сказали, чтобы до лета он носа не показывал в универе. Такие дела.
— А девочка? — рассеянно спросил Ильинский. Лия напряглась.
— Поплакала, уехала на месяц в Тайланд и учится дальше, — пожала плечами Оляпкова. — Слава Богу, что не забеременела. Но слухи, конечно, разные ходили.
— Какая поучительная история, — отозвался Ильинский.
— Гриша сам виноват, — сухо произнесла Оляпкова. — Не жалко его.
А Лии было жалко не Гришу и не безымянную девочку, а Вадима Борисовича и себя. Вот значит, как всё было бы, скажи Лия сразу о своих чувствах, как только Ильинский признался ей весной на кафедре. Они бы так и следили за каждым шагом и словом. Не давали бы себе вздохнуть.
Как же Лия хотела обратно в «Тайгу»! Вернуть самое счастливое лето. Укрыться за ельниками и березняками, за дрожащими осиновыми листьями и шумом Темноводной. Лии хватило бы и обыкновенных лазоревок.
— Тш! — вдруг шикнула Оляпкова и вскинула фотоаппарат.
Лия встрепенулась и приникла к биноклю.
Чёрная ворона — другая или та же самая, что у ели — выгнала на сухостой стайку белых лазоревок. Сине-бело-голубые комочки с длинными хвостиками, чeрными глазками и трепещущими крыльями осели на травинках и затрещали на все лады.
— Латынь знаешь? — Лия вздрогнула, когда Ильинский обратился к ней. А она уже и не чаяла внимания...
— Цианистес цианус! — выдохнула Лия.
— А обыкновенная? — В глазах Ильинского плясало изучающее веселье. У Лии ёкнуло сердце. Так было, когда она впервые сдавала Вадиму Борисовичу латынь. На спор.
— Её здесь нет! — воскликнула Лия.
— А латынь есть. И Цианистес церулеус здесь есть. Ты.
«Вы ходите по охеренно тонкому льду», — подумала Лия, глядя на Ильинского.
Они всласть нафотографировали белых лазоревок, которые соизволили попозировать, а затем снялись с места и разом улетели, скрывшись в осиннике. Оляпкова неожиданно попросила сфотографировать и её, на что Ильинский согласился, и Лии снова стало нехорошо. Конечно, они могли быть знакомы и раньше, да и было бы странно, если бы он ни на шаг не отходил от Лии, но, чёрт, какой же горький от этого всего оставался осадок! Даже мягкие вафли и шоколад к чаю в ОблСЮНе, куда вернулись экскурсанты, отдавали полынью.
Оляпкова быстро собрала со всех фотографии и объявила небольшую активность: желающие вместе с юннатами могли сделать небольшую стендовую презентацию о птицах, которых встретили во время экскурсии! В числе студентов вызвались Олеся, Андрей и Эдик, получившие клей, ножницы и доступ к принтеру. Началось веселье, и Лия улучила момент, выскользнув на улицу вслед за Ильинским, отправившимся покурить. Оляпкова осталась со студентами и юннатами и точно не сунет никуда свой длинный нос.
Вадим Борисович в распахнутом пальто стоял под раскидистой елью и курил. На его пепельные волосы, гася последний огонь, падал снег.
Лии стало нехорошо, когда она остановилась — простоволосая и без шарфа — напротив него, не решаясь подойти. Здесь ведь люди. Много людей, а у стен в любых местах есть уши и глаза.
Лия сделала шаг, Ильинский — протянул руку. Обняв его, Лия на миг крепко прижалась к нему, окунаясь в тепло тела, а потом подняла голову и быстро поцеловала Ильинского.
— Ко мне на защиту ты тоже не придешь? — прошептала она.
— Рискованно, — отозвался Вадим Борисович. — Тогда все точно догадаются.
Лия снова поцеловала его.
— Я знаю, знаю, что стреляю в ногу нашим отношениям, — быстро заговорила она, отстраняясь. — Уж если в заштатном вузе так лихо наказали за отношения со студенткой, то у нас... — Она сглотнула подкативший комок.
Трясогузчица доложилась, и Лия после её выступления потеряла интерес к секции. Зимнее солнце клонилось к закату, а после завершения последнего доклада жюри попросило всех выйти для подсчёта баллов.
Активисты развлекали гостей мастер-классом по расписыванию тканевыми красками шоперов, а Лия всё сильнее чувствовала тянущее беспокойство.
Она не переживала за место на конференции вообще, а теперь разом затряслась от ожидания. Нет, Лия особо ничего не ждала, народ выступал и покруче, но...
Кого она обманывает! Хотелось получить далеко не благодарственное письмо за участие. Да ещё Ильинский куда-то исчез, а когда вернулся, был уже явно навеселе.
— Могли бы подождать до вечера, — прошептала она Вадиму Борисовичу. — Мы ещё ничего не выиграли!
— Слушай, — мотнул головой Ильинский, отчего пепельные пряди упали на лоб, вызывая неодолимое желание отвести их. Но Лия и так с трудом отдала Вадиму Борисовичу пиджак, поэтому остановила себя и обратилась в слух.
Третье место — никого знакомого. Эдик, кажется, пролетел. Второе...
— ... награждается Оляпкова Мария Ильинична!
Трясогузчица с улыбкой вышла за грамотой и пакетом с призами. У Лии на душе заскребли кошки, как вдруг...
— ... Лазарева Лия Дмитриевна!
Не чувствуя ног и опасаясь запнуться, Лия получила презент и пожала лапищу зав.кафедрой. Тот придержал её за локоть, и Лазареву с Оляпковой запечатлели для памятной фотографии.
— Поздравляю! — улыбнулась Оляпкова, сверкнув карими, такими же, как у Лии, глазами.
Лия улыбнулась в ответ и поглядела на Ильинского. Тот смотрел на обеих девушек и радовался.
— Ба-алдe-eж! — радовался Андрей, потрясая грамотой за первое место, как ребёнок.
Олеся и Эдик ничего не заняли, но выглядели довольными. Они накрыли поляну у парней в комнате, и с минуты на минуту должен был прийти Вадим Борисович.
— Я забыл «Капитана Мог'гана» у девчонок! — вдруг засуетился Эдик, раскладывая пиццу.
— Я принесу. — Лия на крыльях вылетела из комнаты и вытащила из тумбочки бутылку рома. — Йо-хо-хо!
Взгляд упал на шопер с подарком Ярославы Ростиславовны. А ну как рассказать друзьям о встрече с шаманкой и показать маралий корень! Лия схватила сумку и вошла к парням, где уже сидел Ильинский, со словами:
— Вот что через меня передала шорская шаманка! — И достала бутылку.
— А то, что она початая, это так и надо? — осторожно заметил Эдик.
Ещё не осознавая произошедшего, Лия поглядела на бутылку. Восковая печать была сорвана, а настойка — отпита.
Глава 6. ОблСЮН
Заснеженный Бор с высокими соснами и похожим на пряничный домик зданием Областной станции юннатов казался сказочным лесом. На многочисленных кормушках ссорились воробьи и синицы, а редкие снежинки падали с серебристо-серого неба. Стояла удивительная глубокая тишина, точно не было города вокруг, а только лес, птицы и снег.
Лия стёрла замшевой салфеткой снежинки с очков. Шахтёрский Бор почти вернул ей предновогоднее настроение, изрядно подмоченное пропавшей настойкой.
Праздничный вечер обернулся расстройством и поисками виноватых. Лия ругала себя за недосмотр, Олеся клялась, что близко к шопперу не подходила, Андрей и Эдик синхронно разводили руками, а Ильинский на вопрос, знает ли он что-то, коротко ответил: «Нет». Так и не придя ни к какому итогу, Лия выпила рома и расстроенная отправилась спать.
— Ну, не кисни. — В красных волосах Олеси белел снег. — Подумаешь, настойка! Это же Сибирь! Тут этого маральего корня до задницы!
— Это была настойка от настоящей шорской шаманки, — отозвалась Лия, разглядывая стенд с фотографиями зимующих птиц Карасукска. — Жалко. И подменять неудобно. Заметят же, что разбавлено.
— Неудобно на потолке спать — одеяло падает. Да и кто узнает, что ты другую настойку привезла. Духи, что ли, не те будут? — С этими словами Олеся направилась за группой столичных студентов, которых привезли на экскурсию по Бору.
Махнув варежкой, Лия направилась следом. Быть может, она ещё возьмёт себя в руки и покается в раздолбайстве Ярославе Ростиславовне. Но идти к шаманке было стыдно. Ведь Лия даже не выяснила, кто открыл бутылку!
У длинного одноэтажного здания с треугольной крышей собрались участники конференции. Лия огляделась в поисках Ильинского, и тут он вышел из-за ОблСЮНа. Отчeтливый запах табака красноречиво говорил, куда Вадим Борисович отлучался. А на шее у него уже висел полевой бинокль в дополнение к фотоаппарату.
Глядя на Ильинского, Лия едва сдерживала улыбку. На душе сразу стало теплее, а неприятность с маральим корнем отошла на второй план. Лия как можно легче подошла к Ильинскому и спросила:
— Где бинокль украли?
— На станции дали. — Вадим Борисович поглядел на неё сверху вниз. И в подтверждение его слов по крыльцу разнeсся громкий, хорошо поставленный голос Маши Оляпковой:
— Все получили бинокли? Отлично.
Оляпкова, как оказалось, училась в аспирантуре и до кучи работала педагогом в ОблСЮНе. Теперь она стояла, улыбаясь рябиновыми губами, и смотрела сквозь очки-стрекозы на толпу собравшихся студентов и немногочисленных преподавателей. На Оляпковой была изумрудно-зелeная дублeнка, в которой она казалась стройной eлочкой. Лия же в своём фиолетовом пуховике сама себе напомнила тощую сирень.
Не сдержавшись, Лия глянула на Ильинского. Тот стоял и смотрел на Оляпкову. А та говорила:
— Наша станция юных натуралистов занимается разными направлениями биологических исследований, но самым привлекательным для ребят остаётся орнитология. Под руководством наших педагогов...
«Как хорошо она рассказывает, — подумала Лия, глядя на плавно жестикулировавшую и разделявшую экскурсантов на тройки Оляпкову. — Сразу видно — опыт. Вот она так точно на других стационарах была...»
Лия не понимала, откуда пришла и поселилась в груди тянущая холодная грусть. Точно осколок зеркала троллей, поразивший маленького Кая. Червей в розах Лия ещё не видела, но ни пухлые красные и серые снегири на кормушках, ни пёстрые щеглы на головках репейника опытного полигона её не радовали. А тройка Лии состояла из Ильинского и Оляпковой.
Очнувшись от думок у стайки маленьких розовых чечeток, Лия поняла, что порядком отстала от группы. Поправила очки и поспешила за Ильинским и Оляпковой, которые как раз остановились напротив замeрзшего луга на границе сосняка и берега. Высокий сухостой желтел над снегом, а внизу под обрывом вилась замeрзшая река.
Когда Лия подошла, то услышала, как Оляпкова, подняв остроносое лицо, спрашивала у Ильинского:
— Почему вы не мотивируете своих студентов ездить на другие биостанции, Вадим Борисыч?
«Вот как, уже Вадим Борисыч, — мелькнула совершенно дурацкая мысль, от которой даже затошнило. У Лии появилось жуткое ощущение дежавю. Такое уже было. Не то, но похожее. — Чeртова Лизонька».
— Отправлять их ещё куда-то, позориться, — отозвался Ильинский. — Пусть дома сидят, ума набираются. Чтобы стыдно не было перед коллегами. Поэтому я на защиты своих дипломников и не хожу.
Лию словно окатили холодной водой. Она встала, как вкопанная, спугнув большую чёрную ворону. Птица раскаркалась и взлетела на ель, наблюдая за оставшимися внизу орнитологами. На карканье обернулись Ильинский и Оляпкова. А Лия слово не могла вымолвить, с плохо скрываемой обидой глядя на Вадима Борисовича.
— Это Карга — наша ворона прикормленная. Давно тут зимует, — заговорила Оляпкова. — У нас в кормушках и гнездовьях камеры установлены, юннаты ролики для канала монтируют. У нас недалеко паутинные сети установлены, пойдёмте, проверим. — И Оляпкова уверенно зашагала по хорошо утоптанной тропинке. Ильинский свернул в заросли сирени следом, а за ним невдалеке потащилась мрачная Лия.
«Они просто разговаривали, — убеждала она сама себя, пока Оляпкова выпутывала тeмно-красного клеста, а Ильинский держал полотняной мешочек, в котором птицу передали подоспевшим юннатам. — Я что, теперь всегда так буду реагировать на общения Вадима Борисыча с другими студентками? С Олесей он ведь даже шутки шутит...»
Лии было неспокойно. Сердце гулко билось в груди и, глядя на Ильинского, разговаривающего с Оляпковой о том, какие сети лучше — «тайки» или «китайки» — она чувствовала себя лишней. Но Лия ведь сама отстала, сама молчала и волком смотрела на скакавшую в свежих сугробах, точно хаски, Оляпкову.
«Была бы здесь вода, она бы и по ней побежала, — с обидой подумала Лия. — Тоже мне водяной дрозд. Да что со мной такое?»
И Лия прекрасно знала, что просто-напросто ревновала Ильинского к Оляпковой. Та напоминала ей Лизоньку, которую Вадим Борисович обихаживал по настоянию друга-профессора. Хотя Оляпкова была на Лизоньку совсем не похожа. Только очки-стрекозы, но ведь и Лия — очкарик.
Мучимая сомнениями, Лия шла следом, прожигая взглядом спины напарников, а Ильинский говорил:
— Где делся ваш драгоценный зав.биостанцией? Помню, он всё грозился искоренить алкоголиков и тунеядцев в «Курье». — По усмешке Ильинского было понятно, что дерзкая затея его забавила.
Лия неожиданно улыбнулась. Похоже, всех начальников научно-исследовательских стационаров штамповали на одном заводе.
— А его сослали, — отозвалась Оляпкова.
— В Забайкалье?
— Почти. В Белоярск. Теперь он там лаборантствует.
— За что сослали? — Ильинский внимательно посмотрел на Оляпкову.
— Ну... — замялась та, — мы вообще об этом стараемся не говорить. Только никому, Вадим Борисыч! — Она оглянулась и заговорила тихо и спокойно: — Вы сами знаете, что Гриша всегда любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Первокурсницы, аспирантки, коллеги из меда — безразлично. Никто не жаловался, хотя все знали, но... Короче, этим летом в него на биостанции влюбилась первокурсница. А Гриша стал ходить голубем вокруг. И в итоге... Сами понимаете.
— Дай угадаю: Гриша попался, — отозвался Ильинский. На миг обернулся и встретился взглядом с Лией. Ту словно пригвоздили к месту: сколько страха и трепета было в глазах Вадима Борисовича! Затаив дыхание, Лия слушала Оляпкову:
— Ну, как попался... Он наобещал девочке большой и чистой любви. Она поверила. Ведь он первый сорвал цветочек.
— Идиот, — негромко произнeс Ильинский. И было непонятно, кого он ругает: себя, или негодяя-сердцееда Гришу.
— В городе Гриша сказал я не я, лошадь не моя. А девочка из строгой семьи, не для Гриши её роза цвела. Девочка в слёзы, в депрессию, рассказала маме, а та уже позвонила в проректорат. И как раз попала на ректора! Короче: была очная ставка. Гриша мог бы отпереться. Но... барабанная дробь, сохранил переписку! Типа трофей. Мама лютовала, заставляла Гришу жениться. Он — ни в какую. Полюбовно сошлись на моральной компенсации в пол ляма. Гриша продал машину. Ректор, проректор и декан вломили ему люлей, сняли все преподавательские часы, оставили голый оклад и отправили в Белоярск в зоологические фонды. И сказали, чтобы до лета он носа не показывал в универе. Такие дела.
— А девочка? — рассеянно спросил Ильинский. Лия напряглась.
— Поплакала, уехала на месяц в Тайланд и учится дальше, — пожала плечами Оляпкова. — Слава Богу, что не забеременела. Но слухи, конечно, разные ходили.
— Какая поучительная история, — отозвался Ильинский.
— Гриша сам виноват, — сухо произнесла Оляпкова. — Не жалко его.
А Лии было жалко не Гришу и не безымянную девочку, а Вадима Борисовича и себя. Вот значит, как всё было бы, скажи Лия сразу о своих чувствах, как только Ильинский признался ей весной на кафедре. Они бы так и следили за каждым шагом и словом. Не давали бы себе вздохнуть.
Как же Лия хотела обратно в «Тайгу»! Вернуть самое счастливое лето. Укрыться за ельниками и березняками, за дрожащими осиновыми листьями и шумом Темноводной. Лии хватило бы и обыкновенных лазоревок.
Глава 7. Белая лазоревка
— Тш! — вдруг шикнула Оляпкова и вскинула фотоаппарат.
Лия встрепенулась и приникла к биноклю.
Чёрная ворона — другая или та же самая, что у ели — выгнала на сухостой стайку белых лазоревок. Сине-бело-голубые комочки с длинными хвостиками, чeрными глазками и трепещущими крыльями осели на травинках и затрещали на все лады.
— Латынь знаешь? — Лия вздрогнула, когда Ильинский обратился к ней. А она уже и не чаяла внимания...
— Цианистес цианус! — выдохнула Лия.
— А обыкновенная? — В глазах Ильинского плясало изучающее веселье. У Лии ёкнуло сердце. Так было, когда она впервые сдавала Вадиму Борисовичу латынь. На спор.
— Её здесь нет! — воскликнула Лия.
— А латынь есть. И Цианистес церулеус здесь есть. Ты.
«Вы ходите по охеренно тонкому льду», — подумала Лия, глядя на Ильинского.
Они всласть нафотографировали белых лазоревок, которые соизволили попозировать, а затем снялись с места и разом улетели, скрывшись в осиннике. Оляпкова неожиданно попросила сфотографировать и её, на что Ильинский согласился, и Лии снова стало нехорошо. Конечно, они могли быть знакомы и раньше, да и было бы странно, если бы он ни на шаг не отходил от Лии, но, чёрт, какой же горький от этого всего оставался осадок! Даже мягкие вафли и шоколад к чаю в ОблСЮНе, куда вернулись экскурсанты, отдавали полынью.
Оляпкова быстро собрала со всех фотографии и объявила небольшую активность: желающие вместе с юннатами могли сделать небольшую стендовую презентацию о птицах, которых встретили во время экскурсии! В числе студентов вызвались Олеся, Андрей и Эдик, получившие клей, ножницы и доступ к принтеру. Началось веселье, и Лия улучила момент, выскользнув на улицу вслед за Ильинским, отправившимся покурить. Оляпкова осталась со студентами и юннатами и точно не сунет никуда свой длинный нос.
Вадим Борисович в распахнутом пальто стоял под раскидистой елью и курил. На его пепельные волосы, гася последний огонь, падал снег.
Лии стало нехорошо, когда она остановилась — простоволосая и без шарфа — напротив него, не решаясь подойти. Здесь ведь люди. Много людей, а у стен в любых местах есть уши и глаза.
Лия сделала шаг, Ильинский — протянул руку. Обняв его, Лия на миг крепко прижалась к нему, окунаясь в тепло тела, а потом подняла голову и быстро поцеловала Ильинского.
— Ко мне на защиту ты тоже не придешь? — прошептала она.
— Рискованно, — отозвался Вадим Борисович. — Тогда все точно догадаются.
Лия снова поцеловала его.
— Я знаю, знаю, что стреляю в ногу нашим отношениям, — быстро заговорила она, отстраняясь. — Уж если в заштатном вузе так лихо наказали за отношения со студенткой, то у нас... — Она сглотнула подкативший комок.
