Пролог.
Кобыла мне попалась строптивая и пугливая. К тому же, слишком хорошо чувствовала мою неуверенность, поддавала задом то и дело опускала голову к молодой траве. Я уже жалела, что повелась на уговоры обновить забытый навык верховой езды.
Но предложение Марыси было слишком заманчивым: взять лошадей и отправиться на пикник к старому гранитному карьеру, притаившемуся в лесу за городом. Место заповедное, вода в каменной чаше – бирюзовая, а если обогнуть карьер, можно выйти к песчаному пляжу.
Был будний, раннее утро, значит, на берегу мы не встретим отдыхающих.
В рюкзаках позвякивали термосы с душистым чаем и контейнеры с едой. День обещал быть волшебным.
Я с наслаждением вдохнула пахнущий солнцем, влажной землей и яблоневым цветом воздух. Вокруг распускались одуванчики, примулы и звезчатки, в ярко-зеленой, еще не тронутой пылью, блестящей траве стрекотали кузнечики. Впереди мерно покачивали длинными каштановыми хвостами Марыся и ее чалый.
Конь мотнул хвостом, отгоняя насекомых. Я не сдержалась и, окликнула подругу:
- Хей, хвостатые, мухи замучили?
В ответ Марыся по-лошадиному фыркнула и замотала головой, чтобы волосы забили по плечам.
Я засмеялась. Кобыла подо мной в очередной раз подкинула круп. Еле удержавшись в седле, я
рыкнула и поддала шенкеля.
- Ух, дура! Ну и чудовище ты мне подсунула, Маш.
- Давай поменяемся, - виновато предложила та, обернувшись, - надо было сразу тебе Мальчика оседлать.
- Да ладно, ворчу. Ты коня купила, ты на нем и катайся.
Ох, как быстро я пожалела о своих словах! Откуда-то из-под куста вылетела здоровенная ворона, мазанула меня крылом по лицу и скрылась в листве с клокочущим "Nevermore".
Перепуганная кобыла с истеричным криком встала на дыбы, лупя воздух копытами. Я вцепилась в гриву, уткнулась в жесткие волосы лицом и поняла, что всё.
***
«Всё».
Пронеслось в голове.
Лошадь несла.
Нецензурный Машин вопль, тут же потонул в топоте копыт копыт, хрусте вылетающих из-под них камней и визге веток, хлещущих по бокам.
Поднять голову, чтобы оглядеться и сориентироваться было невозможно. Ветки лупили так сильно, что я рисковала остаться без глаз.
Оставалось только молится, не веруя, чтобы лошадь не запнулась.
Лес кончился внезапно; копыта ударились о камень. Меня дернуло, толкнуло и вышвырнуло из седла. Внутренности сжались и ухнули вниз.
Я увидела воду. Большую, ярко-бирюзовую, летящую мне в лицо.
Удар.
И угольно-черные глаза, темнее глубины карьера, темнее темноты, в которую я провалилась. Они смотрели на меня, и ужас парализовал душу.
Глава 1.
Никогда не чувствовала такой боли.
От живота растекались огненные реки, горло саднило, словно я проглотила пригоршню стекла. Раскалывалась голова, в нее через левую глазницу абсолютно точно ввинчивали тупой бур. Иначе невозможно объяснить этого мучения.
Даже прежде, чем открыть единственный глаз, закричала. Из горла вырвался глухой хрип. Тогда попробовала застонать, но обнаружила, что скулить выходит лучше всего.
Беспомощной и жалкой, вот как я себя ощутила. Я была не в силах поднять рук. От любого движения становилось только хуже.
Даже свет и белый цвет потолка причиняли страдания.
Оглядывалась, как могла. Белые простыни, белый столик, на котором стоял лоток с блестящими инструментами и какие-то склянки.
Каждый блик на металле вкручивал бур глубже в глазницу.
…похоже на больничную палату.
Вспыхнуло воспоминание: ворона, безумная скачка, падение. Я упала в карьер со скалистого берега. Неужели на камни? Поэтому так больно?
В ужасе стала пробовать шевелить сразу всеми членами тела. В глазах потемнело, но пришло облегчение: не парализована.
Мои стоны и поскуливания, тем временем, имели результат: в комнату вбежали две фигуры. Длинная, широкоплечая и низенькая, по-женски округлая.
- Где я?
Хотелось бы, чтобы это прозвучало так, но из поврежденного горла вышло только бульканье, без намека на речь.
- Тише, девочка, тише, - запричитала круглолицая женщина, склоняясь надо мной.
Перед глазами плыло.
Блеск круглых очков ее спутника отозвался вспышкой боли, и я зажмурилась.
- Ольга, подайте шприц, - произнес мужчина.
Короткий диалог, шуршание, укол.
Тьма снова посмотрела на меня своими черными глазами, острыми, холодными. Я отворачивала лицо, боясь встретиться с ними взглядом. Я была уверена: там в глубине пылает адское пламя.
***
Так повторялось несколько – не знаю сколько – раз. Пробуждение. Боль. Попытка говорить.
Затем – длинный доктор, круглолицая женщина. Укол. Сон. Взгляд Тьмы, на который я не решаюсь ответить взглядом. Пробуждение. Боль.
И так до тех пор, пока однажды я не проснулась и не поняла вдруг, что могу терпеть.
Тело все еще ныло, стянутое бинтами. Голова гудела, перед глазами плыло, а под повязками нещадно зудело.
Что-то было не так. Постаралась расслабиться, чтобы прислушаться к телу. Что изменилось?
Горло! Нестерпимое саднящее жжение в горле – исчезло.
Недоверчиво прокашлялась: ощущения странные, непривычные, но не болезненные. И пить, очень хочется пить.
- Эй!
Вышло хрипловато. Но это был голос. Не мой, глухой и сдавленный. Но голос!
Наконец-то я звала врачей настоящими, взаправдашними словами, плача от радости. Это было счастье, такое огромное, что затмило все неприятные ощущения в теле. Когда в палату вошла все та же пара, я, не в силах сдержать идиотской улыбки, подняла обе перебинтованные руки и потянулась им навстречу. Не знаю, чего я хотела, может, обнять их.
- Доброе утро, - сказал длинный доктор, - пожалуйста, не пытайтесь встать самостоятельно, еще рано.
- Пить, - выдавила я.
Рядом тут же возникла женщина, у моих губ материализовался стакан. Вода оказалась сладкой, она омывала сухой язык и горло, размягчала, оживляла.
Я поперхнулась, прокашлялась. И набрала в легкие воздуха, как будто собиралась нырять:
- Где я? – только теперь, когда я смогла – СМОГЛА – произнести эти два простых слова, ушел иррациональный страх снова услышать жуткое бульканье из собственной глотки.
- В больнице, - конечно, в больнице. Это очевидно, - Ольга, пошлите за инспектором, передайте, что пациентка пришла в сознание и может говорить.
Женщина кивнула и скрылась за дверью.
- Я – доктор Церно, - так длинный доктор обрел имя. Говорил он ровно, строго и медленно, видимо, чтобы слова достигали моего замутненного рассудка, - сейчас сделаем вам перевязку и укол обезболивающего. В этот раз никаких снотворных. Пора поговорить с полицией.
Внутренности ухнули вниз, будто я снова падала. Мысли налетели роем: полиция? У Маши проблемы? Из-за меня? У меня проблемы? Что с лошадью? Она разбилась? На нас подали в суд? ...сколько стоит лошадь?
- Сколько стоит лошадь?
- Что? – доктор Церно замер, в одной руке – моя забинтованная рука, в другой – ножницы.
Я вслух это сказала?
- Лошадь? - переспросил он.
Кивнула. Не идти же на попятный.
- Смотря какая, - он невозмутимо продолжил срезать повязки, - думаю, за пару тысяч вы сможете купить крепенького мерина. Но сначала придется встать на ноги.
Снова кивнула.
Рой мыслей впал в панику. Пара тысяч? Долларов? Евро? Где их взять? Почему мерин?
Старые бинты упали на пол. Даже не пытаясь бороться с тревожным любопытством, я приподняла голову, чтобы разглядеть, что же они скрывали.
- Лежите, - скомандовал Церно, - Или хотите, чтобы швы разошлись?
Я покорно улеглась обратно, мельком успев удостовериться, что, что бы там ни были за ранения, они заживают.
Затем он сам помог мне подняться, я ругалась и шипела, ощущая каждый из швов, о которых он говорил. Что же там такое, под этими бинтами? Опустила голову. Да я, оказывается, замотана, как мумия!
***
Когда уверенные ловкие пальцы Церно срезали и убрали с тела повязки, из моего горла вырвался какой-то надрывный, осиплый полукрик-полуплач.
- Это что? – выдохнула, в ужасе смотря на исполосованные швами живот и грудь. Ран было больше десятка, не смогла сосчитать: под ними, в груди, билась стаей птиц паника. Это одна из них, из птиц, кричала, от ужаса увиденного. Я не могла бы издать такого звука.
То, что я видела, не было мной, не было моим телом. Ребра выпирали, грудь стала меньше. Я потеряла в весе килограмм пятнадцать! И эти раны…
- Где мое тело? Что это? – вырвалось помимо воли.
- Понимаю вашу реакцию. Вам очень повезло выжить, - не отрываясь от обработки швов, спокойно ответил доктор, - Не волнуйтесь, вам нельзя. Состояние на данный момент стабильно, нет сомнений, что вы идете на поправку. Нам пришлось хорошенько попотеть, чтобы вытащить вас с того света. Мы восстановили работу внутренних органов. Пришлось провести несколько трансплантаций. Но, уверяю, через пару месяцев вы полностью восстановитесь. И, конечно, я постараюсь сделать так, чтобы шрамы были наименее заметны. В этой ситуации нам даже на руку, что этот ублюдок использует такой острый нож.
- Нож?
Какой нож? Какие трансплантации? Он шутит? Я с лошади упала!
- Скальпель или бритва, ручаюсь, - ответил Церно с азартом. Я даже забыла, что задала вопрос. И доктор, увидев смесь каких-то одичавших эмоций на моем лице, запнулся, кашлянул и заметно смутился. Я совершенно перестала управлять чувствами и мыслями, это явно было заметно со стороны.
- Все будет хорошо. Вы, действительно, в лучшем состоянии, чем мы могли бы ожидать.
Произнес он. И улыбнулся.
И тут я впервые заметила, что у него есть лицо.
Нелепость.
Даже не задумывалась об этом почему-то. Наверное, от боли, снотворных и шока смотрела только на очки, а теперь видела за ними голубые глаза.
Передо мной сидел очень сосредоточенный и симпатичный мужчина с обаятельной несмелой улыбкой.
Он умело и очень аккуратно обрабатывал швы на моем теле резко пахнущей прозрачной жидкостью. В глазах у меня немного двоилось и разбегалось, казалось, что швы под жидкостью шевелятся и идут рябью. Особенно этот, на груди.
Вдруг я осознала, что сижу перед ним совершенно голая.
Лицо загорелось от прилившей крови: глупо стесняться врача, особенно когда ты в таком плачевном состоянии.
…но как же невыразимо неловко!
Срочно надо было что-то сказать.
- Спасибо, - выдавила я.
Церно задумчиво свел брови, внимательно посмотрел мне в глаза и кивнул.
Помолчав немного, все еще чувствуя неловкость и не находя тем для беседы, решилась задать мучавший вопрос:
- Можно позвонить маме?
Мужчина ответил после недолгого молчания:
- Как только вам станет лучше.
«Мне и так лучше!», чуть не воскликнула я, но сдержалась. Доктору должно быть виднее.
Мне говорили, что в реанимации запрещены телефоны. И, хоть моя палата была мало похожа на реанимацию: никаких приборов и даже капельниц, я не стала спорить и попросила просто передать маме, что со мной все хорошо, что я ее люблю.
На этот раз его взгляд был дольше и внимательнее. Мне даже начало становиться неуютно, будто я просила о чем-то неуместном, когда доктор ответил:
- Конечно, передам, не сомневайтесь.
***
Мир вибрировал.
Я лежала, прижав ладони к повязке, что закрывала левый глаз.
Перед уходом доктор Церно сделал мне укол обезболивающего, а затем, спросив разрешения, осмотрел мое лицо, посветил в правый глаз странным вычурным фонариком, приложил его к каждому виску, после – к повязке на левом глазу. Неприятная, высокочастотная вибрация растревожила боль, и я с ужасом вспомнила, как была уверена, что в глазницу ввинчивается бур.
Похолодев, прикоснулась к повязке:
- Что с глазом?
- Я изготовил лучший протез, вам не о чем волноваться.
Он говорил так спокойно, словно речь шла об ушибленном пальце.
- Я хочу посмотреть, - руки тряслись.
Мужчина покачал головой:
- Еще рано. Протезу требуется некоторое время. Думаю, завтра.
С тех пор мир вибрировал.
Возможно, завтра что? Я увижу свое наполовину ослепшее лицо?
***
В том странном металлическом шприце, конечно, был совсем не анальгин. Боль я чувствовать перестала, но сознание будто отделилось и, стоя рядом с койкой, наблюдало за телом, прижавшим обе ладони к левому глазу. Вскоре, как любопытный воробей, склонило голову на бок, в тщетной попытке заглянуть под ладони и бинты.
- Надеюсь, оно не сильно изуродовано, - сказало сознание, имея ввиду, видимо, лицо.
- С чего ты вообще взяла, что оно изуродовано? – ответило тело.
- Ну. Тебе ведь не просто так сделали протез.
От бессилия и злости тело ударило кулаком о матрас, забыв о ранах. Внезапная вспышка боли немедленно вернула испуганное сознание на место. Теперь они вместе с телом шипели и матерились сквозь зубы.
- Вижу, вы действительно пришли в себя, - прозвучало откуда-то от двери.
Я, резко замолчав, повернула голову на звук голоса. Как раз чтобы увидеть, как человек в историческом военном мундире закрывает за собой дверь. Он уверенно прошел наискось по палате, и легко подхватил стул, в точности такой же, в какой теща Ипполита Матвеевича зашивала бриллианты.
Мне почему-то стало смешно. Может, это галлюцинация? Мир-то так и вибрирует.
Незнакомец поставил стул напротив моей койки и сел – ногу на ногу – этак небрежно, положив на колени черную кожаную папку.
Он собрался заговорить, но тут из-за пазухи старинного мундира высунула галочью голову птица. Она зацепилась коготками за форменную пуговицу, отряхнулась с перезвоном музыки ветра и, перебравшись на плечо хозяина, уселась на красном погоне.
Свет и блики больше не слепили и не причиняли боли. Птица была достаточно близко, чтобы я могла детально ее разглядеть.
Игрушка. Хитрый механизм из металла. Из множества и множества деталей, шестеренок, искусно выточенных перышек и полудрагоценных камней.
Тогда почему она смотрит, как живая своими агатовыми глазками, переступает с лапки на лапку, чистит червленым клювиком серебряные перья?
- Юдит?
От звука голоса вздрогнула, меня так поразила птица незнакомца, что я забыла обо всем остальном.
- Что вы сказали? Извините, это, - замешкалась, подбирая слово, - за чудо у вас на плече?..
- Это Тори.
Металлическая птица согласно чирикнула.
Мне оставалось только кивнуть. Конечно. Это всего лишь Тори.
Мужчина улыбнулся:
- Меня зовут Эйрен Антарин, я – старший инспектор полиции, занимаюсь расследованием череды убийств в Кризистали. Юдит, с вашего позволения, задам вам несколько вопросов о нападении. А Тори запишет наш разговор.
- Простите, что? – только и смогла выдавить я, глупо сморгнув. Вибрация мира прекратилась.
- Тори запишет! - сказала механическая птица.
Глава 2
Ряженый остался спокоен. Он повторил сказанное слово в слово.
А я не могла оторвать взгляда от галки. Механизм был в движении постоянно: переминался с лапки на лапку, вертел любопытной головой. Пластично, естественно. И я, как бы не старалась, не могла найти в его действиях системы. Эта штука словно бы была живой. И смотрела на меня с таким же недоверием, как я на нее.
