Может быть, я сплю? В больнице, под трубками, и мозг просто дарит мне минуты без боли и интригующий детективный сюжет?
Мысль о дурацком пранке я отмела сразу. Слишком дорого и трудозатратно. И никто не пустит в палату к больному мужика в историческом костюме без халата и бахил. Опять же, «Тори» не может существовать. Ну не может и все. А она вот. Ласково ущипнула хозяина за мочку уха своим металлическим клювиком.
Хозяин же внимательно на меня смотрит, но тишину не нарушает.
Что мне ответить?
- Думаю, произошла ошибка. Меня зовут не Юдит. Я – Аня. Старикова Аня.
Собеседник нахмурился.
…значит, сон. Как проверить? У меня нет волчка, но, кажется, во сне невозможно читать. Текст либо будет бессмысленным, либо станет меняться от раза к разу.
- Это красивое имя, очень необычное. Но ошибки быть не может. Вас опознало несколько человек, и мы располагаем оригиналами документов, удостоверяющих вашу личность.
Пока он говорил, я обшаривала взглядом палату. На столике рядом с кроватью стояла пара коричневых склянок с этикетками. Отлично:
- Не могли бы вы передать мне вон то лекарство, которое побольше.
Ряженый посмотрел на меня удивленно, но бутылек передал.
«Противосептик» гласили вычурные зеленые буквы. И подпись ниже «Одна унция».
- Значит, у вас мой паспорт? Откуда? – я перевела взгляд на мужчину, и снова на склянку.
«Противосептик. Одна унция».
- Паспорт? – Переспросил мужчина. – Нет, ваше разрешение на проживание и работу в Кризистали и желтый билет.
Желый билет? А не шли бы вы, «инспектор»…
«Противосептик. Одна унция».
- Если вы надо мной шутите, то эта шутка слишком похожа на оскорбление.
«Противосептик. Одна унция». Ну давай, ну пожалуйста, ну изменись!
Мужчина вздохнул, открывая папку.
- Юдит, вам нечего стыдиться или бояться. Расследование на вашей стороне, вы под защитой - с этими словами он протянул мне две бумаги одной рукой, а вторую протянул за склянкой.
Жест вышел очень открытый.
«Противосептик. Одна унция», прочитала в последний раз и вложила баночку в его ладонь.
***
Я смотрела на две корочки. Обе они были картонные, желтые, на обоих были темно-коричневые заскорузлые пятна. Надпись на одной, действительно, гласила «Разрешение на работу», а на второй «Смотровая книжка».
Открыла первый документ.
- Вы шутите?! – я даже подумать не успела, прежде чем из моего рта вырвалось, - Издеваетесь?
Я подавилась возмущением и закашлялаясь.
В палату вбежал испуганный доктор Церно:
- Что случилось? – увидев, видимо, мое состояние, он повернулся к ряженому. – Что опять, Эйрен?
Ярость в мне клокотала:
- Так вы знакомы? Сговорились?!
Ряженый откинулся на стуле, птица на его плече весело подпрыгивала: «Сговорились!». Похоже, она одна была в восторге от происходящего. Я продолжала:
- Что за дрянь вы мне вкололи? Одурманили и хотите… хотите…
А что, собственно, им надо?
- Уверяю вас, - воспользовался моим замешательством доктор, он поднял руки, как если бы хотел показать, что безоружен, - обезболивающее, которое я вам вколол, может дать небольшой эффект деперсонализации, не больше.
- И никто над вами не шутит, - добавил ряженый.
- Тогда как вы это объясните, - я открыла картонку перед их лицами и тыкнула в фото.
- Что именно? – озадаченно спросил Церно.
- Это не я! – рявкнула я.
- Вы, - в унисон ответили оба.
- Юдит Софро! – Чирикнула Тори.
Застыла, безвольно опустив руки.
- Ну как это могу быть я?
Прозвучало жалобно.
Ряженый пожал плечами.
- Это вы, Юдит, - тон Церно звучал уничижительно, будто он говорил с трехлеткой.
Я не выдержала:
- Зеркало. Дайте мне зеркало.
Доктор озадаченно посмотрел на ряженого.
Тот кивнул:
- Дай ей зеркало, Айван, - он повернул голову и взгляду открылся шрам от ожога на щеке.
Айван Церно подошел к кровати, успокаивающе улыбнулся:
- Только если вы ляжете, - с этими словами он ловко взбил подушки за моей спиной и помог мне опереться на них так, чтобы я оказалась в полусидячем положении. Не споря, подчинилась, даже не помня, как подскочила и села в кровати. Раны под бинтами тут же заныли.
С надеждой я посмотрела на картонные книжки в своих руках.
Надписи на них были прежними.
***
Вскоре доктор принёс старомодное зеркало на длинной ручке.
Я взяла его не сразу. Подумала, как глупо будет, если все это – розыгрыш, а я – повелась. Но что-то внутри подсказывало, что сумасшествие вокруг реально. Впрочем, это не помогло мне со смирением принять то, что я увидела в отражении.
Я – круглолицая блондинка, у меня вечно розовые щеки, которые не уходят, сколько ни худей, нос пуговкой, пухлые губы, самые обычные серые глаза, я не выхожу из дома не подкрасив белесые брови и ресницы.
Она – не похожа на меня. Ни единой черточкой. Дело не в повязке, закрывающей левый глаз. Она – моя полная противоположность.
Короткие темные волосы и очень бледное худое лицо, осунувшееся от болезни, но это не мешает разглядеть изящную линию скул. Аккуратный острый подбородок, зеленый глаз с длинными черными ресницами, черную тонкую бровь и маленький аккуратный рот.
Скорчила пару дурацких гримас. Отражение, издеваясь, повторила каждую. Показала язык – отражение передразнило, и даже нос противно сморщило, прямо как я.
Нахмурилась, оно нахмурилось в ответ, и, разинув рот, коснулось кончиком языка каждого зуба.
Что ж. Зубы здоровые. Это приятно.
Потом я долго сравнивала ее с фотографиями в документах. Отличий нашлось немного: там у Юдит было два глаза и длинные волосы, собранные в прическу из кос.
В «Смотровой книжке» обнаружились отметки об анализах и осмотрах. Юдит проверялась каждый месяц и была здорова. А в разрешении о работе стояли соответствующие датам осмотров печати.
Я то откладывала корочки и хваталась за зеркало, то наоборот.
Мужчины ждали. Даже птица замолкла.
В конце концов, устало закрыв ладонями лицо, я попросила подать мне склянку.
«Противосептик. Одна унция», гласила этикетка.
Тогда, подняв взгляд на мужчин, я обречённо произнесла единственное, что показалось логичным:
- Боюсь, я не помню ничего из жизни Юдит Софро.
***
Антарин удалился. Документы Юдит он забрал, сказал, что это улики. Только в этот момент я осознала происхождение тех коричневых пятен.
Инспектор был явно разочарован и очень огорчен.
Из-за двери доносились их голоса. Инспектор и доктор разговаривали о том, что у меня шок и подмена воспоминаний.
Доктор Айван вернулся в палату еще раз проверил своим странным «фонариком» мой протез. Вибрация осталась, но была слабее. Он удовлетворенно хмыкнул и ушел, обещав зайти вечером.
Потом пришла Хольга. Так представилась миловидная круглолицая сестричка.
Хольга. Не Ольга. Не думала, что меня в состоянии так расстроить буква. Просто одна буква, бывшая последним оплотом нормальности.
Не-Ольга принесла поднос с едой. Бульон, сухари, овощное пюре и кисель.
К обеду полагалась пригоршня таблеток.
По моему требованию сестричка рассказала о каждой. Так я узнала, что здесь уже открыты антибиотики и противовоспалительные, не опровергнута эффективность гомеопатии и есть загадочные пилюли, которые помогают прижиться еще более загадочным трансплантатам.
Сил на вопросы не было.
Хольга ответственно проверила, проглотила ли я лекарства, и ушла, оставив меня наедине с обедом. Я слышала удаляющиеся шаги и чем они становились дальше, тем мне становилось страшнее. Пока хоть кто-то, кроме меня находился в палате, все происходящее казалось спектаклем.
Я откинулась на подушках.
Из плюсов: я жива.
Из минусов: я в чужом мире, без глаза, в теле проститутки, атакованной маньяком.
Поем, пожалуй.
Глава 3
Я смотрела в потолок и думала о черных глазах.
У них не было белка и радужки. Каждый раз, когда я засыпала, они открывались в угольной глубине темноты; неизменно – чернее нее. Посмотришь в них, и захлестывает липкий ужас, тревожная дрожь холодным потом прокатывается по телу, порождая панику: спрятаться, кричать, не дышать, бежать, выть, биться о стены, стать камнем, невидимкой, наброситься, рвать, кусать; молить о спасении. Не в силах вынести этого, раз за разом, до сегодняшней ночи, я отворачивалась. Но сегодня что-то произошло. Да, было все так же страшно, все так же сдавливала горло паника. Только в этот раз я сжала до боли кулаки и зубы, но не отвела взгляд. Тогда то, что раньше виделось адским пламенем, оказалось отблесками антрацитовой чешуи гигантского змея.
Кольца его тела вились тугой пружиной. Она лениво ворочалась, готовясь распрямиться.
Змей пробуждался.
Я очнулась в поту, горло свело в немом крике, в голове пульсировало: «Что-то ужасное грядет».
В черных глазах дремала сама смерть.
Какое-то время понадобилось чтобы выровнять дыхание и утолить жажду. На столике стояли стакан и графин. Я, не раздумывая, схватила второй и жадно, огромными глотками опустошила его до половины.
«Что-то ужасное грядет». Меня сотрясла дрожь иррационального страха.
Не знаю, что может быть хуже того, что уже произошло. И не хочу с этим сталкиваться.
В палате было светло, легкий ветерок развевал тюль, белый квадрат солнечного света на полу излучал летнее тепло. Позднее утро или ранний день. Я потянулась, замечая, что боль в теле уменьшилась и движения стали менее скованы. Я повертела запястьями, размяла плечи.
При попытке поднять ноги, загудели швы на животе, но все неприятные ощущения были вполне выносимы.
На столике рядом с графином обнаружился поднос с завтраком. Так что я стянула с него ближайшую тарелку, отправила в рот ложку жидкой каши. И стала думать.
Вчера, оставшись одна, я обнаружила, что из занятий у меня всего ничего: размышлять о том, что произошло с моим телом; размышлять о том, что мне делать, когда я выйду отсюда; ну и размышлять, что скрывается под повязкой, и это было даже хуже, чем думать о маме.
Когда в голову приходили мысли о родных – в горле вставал ком и я закусывала щеку, чтобы не заплакать. Когда я думала о глазном протезе, воображение вылавливало из памяти комического персонажа из «Пиратов Карибского моря», и тут же рисовало гротескные картинки, как я лавирую среди ног прохожих, пытаясь поймать выскочивший из глазницы стеклянный шарик.
Еще я разглядывала себя в зеркале, но временами все это надоедало, и я пыталась вспомнить хоть что-то. Вытащить хоть одно воспоминание, увидеть хоть проблеск жизни, которую жило это тело.
Логика подсказывала, что, если оно не мое и выглядит, как раньше, то и мозг должен остался прежним. А если мозг работает, то где-то там должна остаться память Юдит. С другой стороны, возможно, ему понадобилось полное форматирование, чтобы приютить мое сознание. Свою-то жизнь я помню прекрасно.
Вздохнув, отставила тарелку.
От безделья снова потянулась за зеркалом.
Сама попросила оставить его со мной. Все никак не могла поверить, или привыкнуть, или просто насмотреться на новое лицо.
Я вглядывалась и изучала: сводила брови, пыжилась, гримасничала.
И как-то незаметно для себя стала примерять привычные для Ани Стариковой ужимки. У Юдит оказалось очень подвижное лицо, и в его исполнении они выглядели карикатурно.
А что на счет самой Юдит? Я присмотрелась к едва заметным морщинкам на тонкой белой коже.
Какая она, владелица этого тела? Морщинки на лбу, между бровей, горькая складочка у левого уголка губ. Много хмурилась. Мало смеялась.
Я улыбнулась, не размыкая губ, и тоненькие, хрупкие, похожие на солнечные лучики складочки привычно озарили уголок глаза.
Глаза.
Настроение сразу улетучилось. Я отложила зеркало. И почему-то опять подумала о маме.
Как она? Как Марыся? Ей же тоже пришлось увидеть мое падение, она переживает не меньший кошмар, чем я. Ей пришлось обо всем сообщить маме. Ох, мама!..
Лишь бы мое тело было живо. Или нет. Если маме придется до конца жизни заботиться об овоще – лучше уж умереть совсем. Ох, мама! Мамочка! Бедная моя, хорошая…
- …мамочка, – всхлипнула в пустоту. И глаза защипало. Оба.
Я замерла, прислушиваясь к ощущениям. Да, определённо. По правой щеке катились слезы.
Повязка на левом глазу намокла.
- Готовы познакомиться со своим новым глазом, Юдит?
Я снова не заметила, как оказалась в палате не одна. Доктор Айван вместе со своим «фонариком» пересек комнату и протянул мне руку, чтобы помочь сесть.
В этот раз «фонарик» вызвал приятное тепло, а раздражающая вибрация сменилась уютной беззвучной трелью, похожей на кошачье мурлыкание.
Доктор просиял.
***
Уже около получаса я не могла оторвать взгляда от отражения.
Оба мои глаза четко видели в зеркале лицо Юдит Софро с двумя припухшими от слез глазами.
Один из них был естественно-зеленым, с темным ободком.
Второй же, подвижный, зрячий. Я не сразу поняла, что он не настоявший. Не живой. И живой одновременно.
Белок с парой тончайших серебряных прожилок, тянущихся к радужке.
Радужка.
Я всматривалась снова и снова: то закрывала глаза, то смотрела на яркое окно, чтобы вызвать ее движение. И не верила. Это было похоже на калейдоскоп, затвор фотоаппарата, бутон астры. Множество и множество лепестков, чутко реагируя на освещение, открывались или смыкались вокруг зрачка. И в его глубине мне чудилась игра фиолетовых отблесков.
Доктор Айван оставил меня, заверив, что скоро придет. И вот он, сияющий от счастья, вернулся, неся перед собой пушистый букет сирени. Он пристроил его на подоконнике открытого окна:
- Под цвет вашего нового глаза! – и широко улыбнулся.
Довольный и радостный, доктор взъерошил свои каштановые кудри и сел напротив меня.
Забавно, как с обретением ясного сознания до внимания начали доходить мелочи. Вот, например его кудрявое каре и ямочки на щеках. Интересно, сколько ему? Тридцать? Он, как будто, выглядит сильно моложе вчерашнего инспектора, но кажется опытным врачом.
- Теперь вам спокойнее?
Перед снятием повязки я все-таки разрыдалась. От страха, от обиды, от боли за родных, от беспокойства за маму. До сознания в один момент добрались все самые жуткие картины и мысли.
Он не вмешивался. Только протянул платок и стакан воды. Я была благодарна
- Это потрясающе, - не ответила на вопрос, - это сделали вы?
Доктор Айван расправил плечи:
- Да, это моя работа.
- Потрясающе, - повторила я, - как вы... из чего он?
- В основе – искусственный медицинский кристалл, сталь я заменил на серебро, а механизм – аметист и чуть-чуть сапфира.
Он сделал акцент на слове «серебро», видимо рассчитывая на мое восхищение, и явно расстроился, что его не последовало. Но в этот момент я пыталась принять и переварить полученную информацию.
- Сколько же он стоит? – «И надо ли мне за него платить?».
Доктор Айван, снова ожидавший совершенно другой реакции, вздохнул, но ответил с улыбкой:
- Вам не о чем волноваться, все счета за ваше лечение уже оплатил магистрат.
- Вот как.
