Смерть бродила около людей, плотным кольцом стоявших над Сергеем: они не пускали её.
Переломанный парень был в сознании, узнавал товарищей по планерной школе, её руководителя, наклонившегося над ним и кричавшего матерно:
— Медики, б… Где медики?
— Всё… хорошо… Валерий… Павлович…
— Конечно, парень, конечно… Как тебя зовут?
Вокруг послышалось: Серёга, Сергей Травин, Серёжка…
— Держись, Серёжа! Вот, уже едут, родимые!
Смерть не дождалась и по затоптанным цветам отступила.
4
Журналист Травин задумчиво крутил в руках фотоснимок, забракованный шеф-редактором.
Да, при таких драматичных обстоятельствах они познакомились, даже сдружились, хотя виделись крайне редко: Чкалов вскоре был направлен на лётно-испытательную работу в Москву; курсант Травин, стал пациентом Бехтеревского института. Но так бывает: люди не видятся годами, живут собственной жизнью, почти забывают друг друга, а встретятся, как будто не расставались, и дружба от того ещё дороже.
— Негатив снимка уничтожу, а фотокарточку — ни за что! — решил Сергей и спрятал её в нагрудный карман.
— Так-с! — журналист хлопнул в ладоши, поправил очки: зрение в полной мере чудо-врачи восстановить не смогли, более того, оно ухудшалось.
— Приступим! А то мне ещё в институтский «Пропеллер» статейку дописывать.
В этот момент он заметил курьера, проскользнувшего в «слепую кишку».
5
— Товарищ редактор, полчаса еще не прошло и я…
— Садитесь…
Холодными глазами начальник ощупывал Сергея с тщательной подозрительностью служебной собаки.
— Прежде, чем ознакомить Вас с документами, — рука придавила картонную папку с развязанными тесемками, — я предупреждаю о персональной ответственности комсомольца Травина перед рабоче-крестьянской законностью за неразглашение доверенных ему сведений.
— Клянусь!
— Не паясничайте!!! Дело серьезное…
Документами оказались фотокопии двух писем с вымаранными отдельными словами и целыми предложениями, без подписей, дат и написанных разными почерками. Но смысл и факты были схожими.
Сергей отложил фотокопии в сторону.
— Это страшно…
— Не паникуйте! Нам поручено, — лицо шефа окаменело, — отреагировать на письма комсомольцев с мест. Вы направляетесь в Саранск.
6
В первых числах мая месяца 1937 года, ранним пасмурным утром, Сергей сошел с подножки пассажирского вагона поезда Москва — Саранск. Сошел — определение неточное: его буквально вынесла на перрон толпа прибывших пассажиров одинаково неопрятного, помятого вида с мешками, узлами и чемоданами, висевшими на плечах связанными парами. У других вагонов наблюдалась та же картина — поезд буквально опустел. Толпа в массе своей ринулась в едином направлении и, не рассыпаясь, замерла неподалеку от вокзала.
К Сергею, оставшемуся в одиночестве с фанерным чемоданчиком артельного производства в руках, подошел мужчина — молодой, гладко выбритый — в мягкой фетровой шляпе, длинном светлом плаще, бесстыдно расстегнутом для обозрения безукоризненного костюма-тройки. Обувь поскрипывала отличной кожей.
— Товарищ Травин? Я за Вами.
7
Встретивший Сергея мужчина по фамилии Павленко назвал себя помощником секретаря горкома комсомола и сразу перешёл в обращении на «ты».
— Про тебя звонили…
— Кто?
Павленко, как бы не услышав вопрос, продолжил:
— Просили встретить, помочь, обеспечить… Я подсуетился. Статья выйдет правильная.
Они ехали в новенькой эмке и гость с любопытством смотрел через низкое окно на незнакомый старинный город, недалеко от которого трагически погиб экипаж стратостата «Осоавиахим–1».
О подготовке к рекордному подъёму тогда много писали, восхищались беспримерным мужеством троих стратонавтов, называли их «триумфаторами неба». Сергей, находясь в то время в больнице, вместе со всей страной с волнением следил за подъёмом «сириусов», а после катастрофы не спал ночами, пытаясь найти изъян в конструкции аппарата.
Город, хотя и столица недавно образованной Мордовской автономной республики, выглядел скучноватым: кривые улочки не изменились с времён Емельяна Пугачёва, читавшего здесь свои указы; одно-двухэтажные жилые дома со штабелями дров и бельём на просушке; глухие заборы предприятий, почерневшие церкви. При подъезде к центру улицы постепенно расширялись, здания подрастали. Вот универмаг, вот большой продуктовый…
— А за чем стоят люди?
Машина шла вдоль длинной вереницы плотно стоящих друг за другом женщин и мужчин, молодых и до преклонных лет. Многие держали на руках младенцев, а дети постарше, не обременённые заботами родителей, пускали кораблики в лужах недавнего дождя.
Павленко с гримасой неудовольствия хотел ответить, но вмешался водитель:
— За Сталинской Конституцией!
И осёкся.
Зловещий огонёк сверкнул в глазах помощника секретаря: ему водитель никогда не нравился…
Однако, он сделал вид, что ничего не слышал, с неохотой повернулся к сидевшему сзади журналисту.
— Понимаешь, готовились широко отметить первомай… Ну и… Гости разъехались — торт остался… Решили населению праздничные наборы раздать… А записывать это не надо!
Сергею вспомнилась привокзальная площадь.
8
Первое, с чего хотел начать журналист Травин, — это встретиться с авторами писем в редакцию. Но прошла неделя, другая, а дело не сдвинулось с места. Приставленный к Сергею товарищ Павленко объяснял заминку подготовкой к поездке: далеко, мол, в разных районах республики проживают эти «писатели».
А пока осмотрим городские достопримечательности, посетим баньку на берегу реки, сходим на премьеру в местный театр с комсомолками в главных ролях…
Сергей взорвался прямо в многолюдном горкомовском буфете:
— Головотяпство махровое! Завтра один еду!
Все повернули головы в его сторону.
Павленко зашипел сквозь пухлые губы:
— Тихо, ты! Ешь лучше свои сосиски!
Советские сосиски — американский привет Анастаса Микояна — в дефиците даже в городах, где они изготавливались. А здесь свободно лежат на тарелочке…
Замсекретаря продолжил сдержаннее:
— Да и бесполезно это… Я навёл справки: один паршивец вместе с семьёй успел на Дальний Восток завербоваться, а второй… Второго не нашёл… Нет его, сволочи такой…
— Паршивец, сволочь… Они же комсомольцы и написали по совести.
— Выгнали их из ячеек… Развели антисоветчину, — Павленко выскребал чайной ложкой сметану из гранённого стакана, — паразитируя на временных трудностях в отдельных районах из-за перегибов и недочётов в работе хозяйственных активов.
— Ничего себе, недочёты.
— Да, именно, недочёты… Мы первая страна победившего социализма, мы первыми идём по трудному пути, мы…
— Я хочу всё увидеть собственными глазами и написать правду.
Павленко вытер рот салфеткой, скомкал её и затолкал в стакан.
— Что ж, увидишь… Увидишь и дашь, если ты не сумасшедший, объективную картину успехов колхозных хозяйств. Завтра едем вместе.
9
«Похоже, меня за дурака держат. За китайского болванчика… Это же липа… Стоило сюда три часа ехать, чтобы увидеть собранных по районам тридцать коров с тощим выменем, пузатых лошадей, да свежевыкрашенный штакетник вокруг клуба. А эти трактора на горизонте? Из десятка силуэтов только два пылили… Смех… Или слёзы?.. В письмах безжалостная правда: в Мордовии голодомор и, как следствие, массовое бегство сельского населения за пределы республики, разгул преступности, подрыв авторитета Советской власти. А причины — неурожай, саботаж деклассированных элементов, слабость партийно-хозяйственного руководства — необходимо выявить и отразить в газетной статье… Факты! Очень нужен фактический материал!»
Так думал журналист Травин, стоя чуть поодаль от заглохшей на полпути к Саранску легковушки.
Голос водителя доносился из-под заляпанного грязью днища:
— Не виноват я, товарищ Павленко. Машина не моя. Я временно, пока Вашего Саныча не отпустили.
— Поговори ещё, рядом пристроишься… Черт! В поле, что ли, ночевать?
На дороге показалась крестьянская телега, гружённая нехитрым скарбом. Лошадёнкой управлял парнишка, ещё один спал в тюках, а взрослые — отец с матерью — шли рядом с телегой, держались за высокие борта, и не ясно было то ли телега помогала им передвигать уставшие ноги, то ли они толкали её, жалея тощую лошадь.
Они остановились возле автомобиля, радуясь передышке.
Выяснилось, что семейство крестьян-единоличников, направляется в районный центр, потом ещё куда-либо, потому что в деревне, сами знаете, п…ц!
— Осип, не ругайся! Не удобно перед людьми.
— А иначе и не сказать, чтобы коротко.
Сергей спросил беженцев:
— Сколько километров до центра?
— До развилки… потом два с гаком… ещё… около восьми, — был ответ.
— Нас возьмёте?
— Дорога широкая… Только, извиняйте граждане, пешком.
Павленко приказал чумазому шофёру:
— Машину подашь к местному комитету. В десять.
— Проверьте автомат опережения зажигания, — посоветовал Сергей, а про себя подумал: «Будут факты!»
10
До районного центра Инсара добрались к ночи.
Павленко номенклатурным чутьём сразу привёл журналиста к зданию сельского районного комитета партии, а за одно, и комсомола — двухэтажному особняку с погашенными окнами, под охраной бдительного красноармейца.
Козырнув на удостоверение, тот куда-то позвонил.
Через час, отмывшиеся от дорожной пыли и накормленные в пустой столовой сонной поварихой, разбуженной по случаю прибытия шишки из Саранска, они заснули на партийных диванах.
Утром к назначенному часу машина не появилась. Зато на большом подносе стоял горячий самовар, кусковой сахар, два стакана в сканевых подстаканниках, бутерброды на тарелке под накрахмаленной салфеткой. Рядом лежали два красных талона.
— О! Оперативненько, — Павленко взглянул на талоны. — Они вообразили себе, что я тут до обеда проторчу.
Пришлось-таки.
Коротая время, заезжий вожак созвал комсомольский актив, время от времени поглядывая в окно («Где этот водитель?»). Он привычно гладко говорил о необходимости усиления агитационной работы низовыми организациями среди неохваченной молодёжи, о руководящей и направляющей роли, непрестанной заботе, о выявлении и пресечении… Сергея Травина он буквально заставил сидеть рядом с активистами.
— Вопросы есть? Нет.
Вопросы были, и, если судить по лицам комсомольцев, очень острые, но настало время обеда, да и пустозвон-агитатор уже не обращал на них внимания, кому-то за окном энергично грозя обоими кулаками. Все затушили папиросы, поднялись, организованно направились к пищеблоку. Слышались негромкие переговоры: «Ты не потерял?.. Нет, вот он… В животе урчит…»
На входе в столовую стоял рослый красноармеец в форме рядового внутренних войск при винтовке с примкнутым штыком. Второй боец находился внутри помещения. Красный талончик после бдительной проверки накалывался на штык.
— А зачем нужен второй боец? — удивился Сергей.
Кто-то сзади из очереди негромко ответил:
— Обыск… осматривают, чтобы не выносили… Доруководились…
Внезапно, минуя всю очередь, к дверному проёму, гулко стуча сапогами, бросился мужчина в полевом картузе без звёздочки.
— Пропуск! — гаркнул постовой.
Мужчина мотнул головой, указывая на нагрудный карман.
— А на них?
Мужчина держал за руки… двух детишек, до того грязных, исхудавших и нелепо одетых, что было не понять их пол.
— Это же просто дети…
— Назад! У меня приказ… — щелчок затвора взорвал очередь.
— Пропусти!
— Изверги…
— А у нас в селе…
Назревал эксцесс с далеко идущими последствиями.
Сергей протиснулся к запретным дверям.
— Вот, возьми мой…
Мужчина подхватил:
— А за второго — мой…
Энкэвэдэшник убрал винтовку и крикнул поверх толпы:
— Всё в порядке!.. Всем построиться!… Начинаю пропуск…
Дети прошли в столовую, там их подхватили, увели. Все постепенно успокоились и очередь стала продвигаться.
Павленко не было видно: он давно мучительно выбирал между борщом и солянкой.
— Всё в порядке… В каком таком порядке?
Мужчина в картузе собрался уходить, но Сергей остановил его:
— Я журналист. Из Москвы. Я думаю, что Вы мне можете помочь.
11
Сергей откинулся на спинку стула, поднял очки на лоб, протёр покрасневшие глаза. В последний месяц он мало спал, мотаясь с Егорычем — «двадцатитысячником» — начальником МТС по отдалённым сёлам, деревенькам и хуторкам района. Ездили и к соседям — везде положение крестьянства, без деления на колхозное и единоличное, было критическим: голод принял угрожающие размеры.
Материал для статьи, в виде исписанных блокнотов, писем, фотографий, был собран и лежал сейчас перед журналистом, как вызов на бой, который необходимо выиграть. Он сможет — об этом нельзя молчать.
«… В с. Старое Дракино… С. Морозова, вдова, член колхоза с 1931 г., в 1936 г. выработала 211 трудодней, а получила только один пуд муки. Скота нет, домашние вещи все были распроданы. От недоедания у ее детей опухли лица, руки и ноги, им пришлось бросить учебу…»
«…Колхозники Челмакин Семен и Аремкин Федот ходят в совхоз „Красноармеец“, подбирают дохлых свиней и едят со своей семьей…»
«… 2 марта 1937 г. в с. Шокша… от недоедания умерла единоличница Малашкина Аксинья Романовна. В том же селе еще два случая опухания от голода. Секретарь райкома ВКП (б) отказался помогать единоличникам. В том же районе, в с. Веденяпино массовое сыпнотифозное заболевание, 18 чел. отправили в больницу».
«… Из письма Н. Катюшкина (с. Каймара) своему родственнику красноармейцу Катюшкину: «У нас будут умирать с голода, едят околевших лошадей. На нашей улице околели две лошади, наши соседи разобрали их нарасхват как мед…»
«… Из с. Давыдова: «Сообщаю о своей жизни, живем мы очень плохо, не завидно. Придется сидеть без куска хлеба на лебеде. Хотим вербоваться во Владивосток…»
«… Из с. Большое Маресьево: «Сажать картошку нам будет плохо потому, что половина лошадей подохли, а половина висят на веревках, так что придется копать лопатами землю. Отец хочет куда–нибудь уехать, но колхоз не пускает и паспорт отобрали, так что жить стало очень трудно…»
«… В голодающем селе Мордовские Юнки член ВКП (б) Силкин заявил: «Если вы, колхозники, не будете платить налог, я всех неплательщиков выведу на улицу, положу вверх спинами и стану ездить на вас железными боронами, а налог все-таки возьмем».
Факты страшные. Откуда же возьмётся любовь к Советской власти?
«… В с. Покровские Селищи… единоличники производили пахоту на себе, запрягая в плуг мужчин по 10–15 чел., женщин по 15–20 чел., приспособив специальные лямки вместо хомута. Одна из таких групп во время пахоты вывесила на плуг красный флаг и распевала антисоветские частушки, например: «Лошадей у нас отобрали, но нас самих никогда не отберут…»
А вот письмо «вождю народов»:
«…Товарищ Сталин, я учительствую двадцать лет, и не видел за время моей работы столько голоду, как в настоящее время. Вот уже две недели сижу без хлеба, и нельзя достать ни за какие деньги. Это не человеческая жизнь, а собачья, так жить в дальнейшем невозможно. Многие учителя голодают и бросают работу, уезжают в Москву за куском хлеба. Колхозники то же самое голодают… Вы пишете, что колхозы растут и крепнут, а качественно одно горе. Скотина в колхозах дохнет, ничего нет. Землю убирают плохо, земля истощала, хлеб родится плохо. Колхозники колхозную жизнь проклинают: „Круглый год работали, получили 300 г на трудодень“…»
Статья продвигалась уверенно и была почти закончена, как внезапно заговорил репродуктор — «тарелка», висевший над столом.
Переломанный парень был в сознании, узнавал товарищей по планерной школе, её руководителя, наклонившегося над ним и кричавшего матерно:
— Медики, б… Где медики?
— Всё… хорошо… Валерий… Павлович…
— Конечно, парень, конечно… Как тебя зовут?
Вокруг послышалось: Серёга, Сергей Травин, Серёжка…
— Держись, Серёжа! Вот, уже едут, родимые!
Смерть не дождалась и по затоптанным цветам отступила.
4
Журналист Травин задумчиво крутил в руках фотоснимок, забракованный шеф-редактором.
Да, при таких драматичных обстоятельствах они познакомились, даже сдружились, хотя виделись крайне редко: Чкалов вскоре был направлен на лётно-испытательную работу в Москву; курсант Травин, стал пациентом Бехтеревского института. Но так бывает: люди не видятся годами, живут собственной жизнью, почти забывают друг друга, а встретятся, как будто не расставались, и дружба от того ещё дороже.
— Негатив снимка уничтожу, а фотокарточку — ни за что! — решил Сергей и спрятал её в нагрудный карман.
— Так-с! — журналист хлопнул в ладоши, поправил очки: зрение в полной мере чудо-врачи восстановить не смогли, более того, оно ухудшалось.
— Приступим! А то мне ещё в институтский «Пропеллер» статейку дописывать.
В этот момент он заметил курьера, проскользнувшего в «слепую кишку».
5
— Товарищ редактор, полчаса еще не прошло и я…
— Садитесь…
Холодными глазами начальник ощупывал Сергея с тщательной подозрительностью служебной собаки.
— Прежде, чем ознакомить Вас с документами, — рука придавила картонную папку с развязанными тесемками, — я предупреждаю о персональной ответственности комсомольца Травина перед рабоче-крестьянской законностью за неразглашение доверенных ему сведений.
— Клянусь!
— Не паясничайте!!! Дело серьезное…
Документами оказались фотокопии двух писем с вымаранными отдельными словами и целыми предложениями, без подписей, дат и написанных разными почерками. Но смысл и факты были схожими.
Сергей отложил фотокопии в сторону.
— Это страшно…
— Не паникуйте! Нам поручено, — лицо шефа окаменело, — отреагировать на письма комсомольцев с мест. Вы направляетесь в Саранск.
6
В первых числах мая месяца 1937 года, ранним пасмурным утром, Сергей сошел с подножки пассажирского вагона поезда Москва — Саранск. Сошел — определение неточное: его буквально вынесла на перрон толпа прибывших пассажиров одинаково неопрятного, помятого вида с мешками, узлами и чемоданами, висевшими на плечах связанными парами. У других вагонов наблюдалась та же картина — поезд буквально опустел. Толпа в массе своей ринулась в едином направлении и, не рассыпаясь, замерла неподалеку от вокзала.
К Сергею, оставшемуся в одиночестве с фанерным чемоданчиком артельного производства в руках, подошел мужчина — молодой, гладко выбритый — в мягкой фетровой шляпе, длинном светлом плаще, бесстыдно расстегнутом для обозрения безукоризненного костюма-тройки. Обувь поскрипывала отличной кожей.
— Товарищ Травин? Я за Вами.
7
Встретивший Сергея мужчина по фамилии Павленко назвал себя помощником секретаря горкома комсомола и сразу перешёл в обращении на «ты».
— Про тебя звонили…
— Кто?
Павленко, как бы не услышав вопрос, продолжил:
— Просили встретить, помочь, обеспечить… Я подсуетился. Статья выйдет правильная.
Они ехали в новенькой эмке и гость с любопытством смотрел через низкое окно на незнакомый старинный город, недалеко от которого трагически погиб экипаж стратостата «Осоавиахим–1».
О подготовке к рекордному подъёму тогда много писали, восхищались беспримерным мужеством троих стратонавтов, называли их «триумфаторами неба». Сергей, находясь в то время в больнице, вместе со всей страной с волнением следил за подъёмом «сириусов», а после катастрофы не спал ночами, пытаясь найти изъян в конструкции аппарата.
Город, хотя и столица недавно образованной Мордовской автономной республики, выглядел скучноватым: кривые улочки не изменились с времён Емельяна Пугачёва, читавшего здесь свои указы; одно-двухэтажные жилые дома со штабелями дров и бельём на просушке; глухие заборы предприятий, почерневшие церкви. При подъезде к центру улицы постепенно расширялись, здания подрастали. Вот универмаг, вот большой продуктовый…
— А за чем стоят люди?
Машина шла вдоль длинной вереницы плотно стоящих друг за другом женщин и мужчин, молодых и до преклонных лет. Многие держали на руках младенцев, а дети постарше, не обременённые заботами родителей, пускали кораблики в лужах недавнего дождя.
Павленко с гримасой неудовольствия хотел ответить, но вмешался водитель:
— За Сталинской Конституцией!
И осёкся.
Зловещий огонёк сверкнул в глазах помощника секретаря: ему водитель никогда не нравился…
Однако, он сделал вид, что ничего не слышал, с неохотой повернулся к сидевшему сзади журналисту.
— Понимаешь, готовились широко отметить первомай… Ну и… Гости разъехались — торт остался… Решили населению праздничные наборы раздать… А записывать это не надо!
Сергею вспомнилась привокзальная площадь.
8
Первое, с чего хотел начать журналист Травин, — это встретиться с авторами писем в редакцию. Но прошла неделя, другая, а дело не сдвинулось с места. Приставленный к Сергею товарищ Павленко объяснял заминку подготовкой к поездке: далеко, мол, в разных районах республики проживают эти «писатели».
А пока осмотрим городские достопримечательности, посетим баньку на берегу реки, сходим на премьеру в местный театр с комсомолками в главных ролях…
Сергей взорвался прямо в многолюдном горкомовском буфете:
— Головотяпство махровое! Завтра один еду!
Все повернули головы в его сторону.
Павленко зашипел сквозь пухлые губы:
— Тихо, ты! Ешь лучше свои сосиски!
Советские сосиски — американский привет Анастаса Микояна — в дефиците даже в городах, где они изготавливались. А здесь свободно лежат на тарелочке…
Замсекретаря продолжил сдержаннее:
— Да и бесполезно это… Я навёл справки: один паршивец вместе с семьёй успел на Дальний Восток завербоваться, а второй… Второго не нашёл… Нет его, сволочи такой…
— Паршивец, сволочь… Они же комсомольцы и написали по совести.
— Выгнали их из ячеек… Развели антисоветчину, — Павленко выскребал чайной ложкой сметану из гранённого стакана, — паразитируя на временных трудностях в отдельных районах из-за перегибов и недочётов в работе хозяйственных активов.
— Ничего себе, недочёты.
— Да, именно, недочёты… Мы первая страна победившего социализма, мы первыми идём по трудному пути, мы…
— Я хочу всё увидеть собственными глазами и написать правду.
Павленко вытер рот салфеткой, скомкал её и затолкал в стакан.
— Что ж, увидишь… Увидишь и дашь, если ты не сумасшедший, объективную картину успехов колхозных хозяйств. Завтра едем вместе.
9
«Похоже, меня за дурака держат. За китайского болванчика… Это же липа… Стоило сюда три часа ехать, чтобы увидеть собранных по районам тридцать коров с тощим выменем, пузатых лошадей, да свежевыкрашенный штакетник вокруг клуба. А эти трактора на горизонте? Из десятка силуэтов только два пылили… Смех… Или слёзы?.. В письмах безжалостная правда: в Мордовии голодомор и, как следствие, массовое бегство сельского населения за пределы республики, разгул преступности, подрыв авторитета Советской власти. А причины — неурожай, саботаж деклассированных элементов, слабость партийно-хозяйственного руководства — необходимо выявить и отразить в газетной статье… Факты! Очень нужен фактический материал!»
Так думал журналист Травин, стоя чуть поодаль от заглохшей на полпути к Саранску легковушки.
Голос водителя доносился из-под заляпанного грязью днища:
— Не виноват я, товарищ Павленко. Машина не моя. Я временно, пока Вашего Саныча не отпустили.
— Поговори ещё, рядом пристроишься… Черт! В поле, что ли, ночевать?
На дороге показалась крестьянская телега, гружённая нехитрым скарбом. Лошадёнкой управлял парнишка, ещё один спал в тюках, а взрослые — отец с матерью — шли рядом с телегой, держались за высокие борта, и не ясно было то ли телега помогала им передвигать уставшие ноги, то ли они толкали её, жалея тощую лошадь.
Они остановились возле автомобиля, радуясь передышке.
Выяснилось, что семейство крестьян-единоличников, направляется в районный центр, потом ещё куда-либо, потому что в деревне, сами знаете, п…ц!
— Осип, не ругайся! Не удобно перед людьми.
— А иначе и не сказать, чтобы коротко.
Сергей спросил беженцев:
— Сколько километров до центра?
— До развилки… потом два с гаком… ещё… около восьми, — был ответ.
— Нас возьмёте?
— Дорога широкая… Только, извиняйте граждане, пешком.
Павленко приказал чумазому шофёру:
— Машину подашь к местному комитету. В десять.
— Проверьте автомат опережения зажигания, — посоветовал Сергей, а про себя подумал: «Будут факты!»
10
До районного центра Инсара добрались к ночи.
Павленко номенклатурным чутьём сразу привёл журналиста к зданию сельского районного комитета партии, а за одно, и комсомола — двухэтажному особняку с погашенными окнами, под охраной бдительного красноармейца.
Козырнув на удостоверение, тот куда-то позвонил.
Через час, отмывшиеся от дорожной пыли и накормленные в пустой столовой сонной поварихой, разбуженной по случаю прибытия шишки из Саранска, они заснули на партийных диванах.
Утром к назначенному часу машина не появилась. Зато на большом подносе стоял горячий самовар, кусковой сахар, два стакана в сканевых подстаканниках, бутерброды на тарелке под накрахмаленной салфеткой. Рядом лежали два красных талона.
— О! Оперативненько, — Павленко взглянул на талоны. — Они вообразили себе, что я тут до обеда проторчу.
Пришлось-таки.
Коротая время, заезжий вожак созвал комсомольский актив, время от времени поглядывая в окно («Где этот водитель?»). Он привычно гладко говорил о необходимости усиления агитационной работы низовыми организациями среди неохваченной молодёжи, о руководящей и направляющей роли, непрестанной заботе, о выявлении и пресечении… Сергея Травина он буквально заставил сидеть рядом с активистами.
— Вопросы есть? Нет.
Вопросы были, и, если судить по лицам комсомольцев, очень острые, но настало время обеда, да и пустозвон-агитатор уже не обращал на них внимания, кому-то за окном энергично грозя обоими кулаками. Все затушили папиросы, поднялись, организованно направились к пищеблоку. Слышались негромкие переговоры: «Ты не потерял?.. Нет, вот он… В животе урчит…»
На входе в столовую стоял рослый красноармеец в форме рядового внутренних войск при винтовке с примкнутым штыком. Второй боец находился внутри помещения. Красный талончик после бдительной проверки накалывался на штык.
— А зачем нужен второй боец? — удивился Сергей.
Кто-то сзади из очереди негромко ответил:
— Обыск… осматривают, чтобы не выносили… Доруководились…
Внезапно, минуя всю очередь, к дверному проёму, гулко стуча сапогами, бросился мужчина в полевом картузе без звёздочки.
— Пропуск! — гаркнул постовой.
Мужчина мотнул головой, указывая на нагрудный карман.
— А на них?
Мужчина держал за руки… двух детишек, до того грязных, исхудавших и нелепо одетых, что было не понять их пол.
— Это же просто дети…
— Назад! У меня приказ… — щелчок затвора взорвал очередь.
— Пропусти!
— Изверги…
— А у нас в селе…
Назревал эксцесс с далеко идущими последствиями.
Сергей протиснулся к запретным дверям.
— Вот, возьми мой…
Мужчина подхватил:
— А за второго — мой…
Энкэвэдэшник убрал винтовку и крикнул поверх толпы:
— Всё в порядке!.. Всем построиться!… Начинаю пропуск…
Дети прошли в столовую, там их подхватили, увели. Все постепенно успокоились и очередь стала продвигаться.
Павленко не было видно: он давно мучительно выбирал между борщом и солянкой.
— Всё в порядке… В каком таком порядке?
Мужчина в картузе собрался уходить, но Сергей остановил его:
— Я журналист. Из Москвы. Я думаю, что Вы мне можете помочь.
11
Сергей откинулся на спинку стула, поднял очки на лоб, протёр покрасневшие глаза. В последний месяц он мало спал, мотаясь с Егорычем — «двадцатитысячником» — начальником МТС по отдалённым сёлам, деревенькам и хуторкам района. Ездили и к соседям — везде положение крестьянства, без деления на колхозное и единоличное, было критическим: голод принял угрожающие размеры.
Материал для статьи, в виде исписанных блокнотов, писем, фотографий, был собран и лежал сейчас перед журналистом, как вызов на бой, который необходимо выиграть. Он сможет — об этом нельзя молчать.
«… В с. Старое Дракино… С. Морозова, вдова, член колхоза с 1931 г., в 1936 г. выработала 211 трудодней, а получила только один пуд муки. Скота нет, домашние вещи все были распроданы. От недоедания у ее детей опухли лица, руки и ноги, им пришлось бросить учебу…»
«…Колхозники Челмакин Семен и Аремкин Федот ходят в совхоз „Красноармеец“, подбирают дохлых свиней и едят со своей семьей…»
«… 2 марта 1937 г. в с. Шокша… от недоедания умерла единоличница Малашкина Аксинья Романовна. В том же селе еще два случая опухания от голода. Секретарь райкома ВКП (б) отказался помогать единоличникам. В том же районе, в с. Веденяпино массовое сыпнотифозное заболевание, 18 чел. отправили в больницу».
«… Из письма Н. Катюшкина (с. Каймара) своему родственнику красноармейцу Катюшкину: «У нас будут умирать с голода, едят околевших лошадей. На нашей улице околели две лошади, наши соседи разобрали их нарасхват как мед…»
«… Из с. Давыдова: «Сообщаю о своей жизни, живем мы очень плохо, не завидно. Придется сидеть без куска хлеба на лебеде. Хотим вербоваться во Владивосток…»
«… Из с. Большое Маресьево: «Сажать картошку нам будет плохо потому, что половина лошадей подохли, а половина висят на веревках, так что придется копать лопатами землю. Отец хочет куда–нибудь уехать, но колхоз не пускает и паспорт отобрали, так что жить стало очень трудно…»
«… В голодающем селе Мордовские Юнки член ВКП (б) Силкин заявил: «Если вы, колхозники, не будете платить налог, я всех неплательщиков выведу на улицу, положу вверх спинами и стану ездить на вас железными боронами, а налог все-таки возьмем».
Факты страшные. Откуда же возьмётся любовь к Советской власти?
«… В с. Покровские Селищи… единоличники производили пахоту на себе, запрягая в плуг мужчин по 10–15 чел., женщин по 15–20 чел., приспособив специальные лямки вместо хомута. Одна из таких групп во время пахоты вывесила на плуг красный флаг и распевала антисоветские частушки, например: «Лошадей у нас отобрали, но нас самих никогда не отберут…»
А вот письмо «вождю народов»:
«…Товарищ Сталин, я учительствую двадцать лет, и не видел за время моей работы столько голоду, как в настоящее время. Вот уже две недели сижу без хлеба, и нельзя достать ни за какие деньги. Это не человеческая жизнь, а собачья, так жить в дальнейшем невозможно. Многие учителя голодают и бросают работу, уезжают в Москву за куском хлеба. Колхозники то же самое голодают… Вы пишете, что колхозы растут и крепнут, а качественно одно горе. Скотина в колхозах дохнет, ничего нет. Землю убирают плохо, земля истощала, хлеб родится плохо. Колхозники колхозную жизнь проклинают: „Круглый год работали, получили 300 г на трудодень“…»
Статья продвигалась уверенно и была почти закончена, как внезапно заговорил репродуктор — «тарелка», висевший над столом.
