«…Внимание! Передаём срочное сообщение об успешном завершение первого беспосадочного перелёта по маршруту Москва — Полюс недоступности — США экипажем Советского самолёта АНТ–25 в составе летчика Чкалова, летчика Байдукова и лётчика Белякова. Мы передаём горячий привет „Сталинским соколам“ со словами благодарности за беспримерное мужество и преданность Стране Советов. С именем великого Сталина связываем мы…»
Сергей с навернувшимися в глазах слезами смотрел то на репродуктор, то на письма.
«Боже, как такое возможно? Одна страна — один народ. Что же мы за люди?»
«Подкова» на несчастье
1
Ну, что же, имя автора говорит само за себя: сюжет достаточно динамичен, в меру интригует читателя… Главный герой странен, так автор его не придумал — какой уж есть, — как не придумал и всё происходящее вокруг. Такова жизнь…
Буду читать дальше.
2
Ветер. Ветер — хозяин здешних мест. Пришлый с материка или с туманных просторов залива Петра Великого, он не знает такого угла на скалистой «подкове» острова, где бы не смог насладиться внезапным порывом или упругим постоянством. По его прихоти холодные волны разбиваются о высокие берега, грозно накатывают на гальку единственной бухты, качают на себе бесчисленные стаи птиц и стада нерпы. В редкий солнечный день короткого лета ветер опьянён высотой неба, голубым куполом накрывающего остров и тонущем где-то в синей дали моря. Тогда он носится по крохотному клочку земли, среди травостоя и цветов, среди героического леса, вместе с сотней пятнистых оленей, бог весть как занесённых в эту глушь.
Нрав у ветра переменчив и суров. И вот уже тянется вереница дней и ночей, когда по его воле над островом стелются тучи, выливая неласковый дождь или высыпая снежную крупу на развалины старого маяка, на действующий новый, на казарменный городок береговой артиллерийской батареи, на стволы башенных установок, смотрящие в сторону соседнего недружественного государства.
Где-то там, в Европе, закончилась Великая война, а здесь, на острове Аскольд, она ещё не начиналась, не отменяя, однако, скорых трагических событий планетарного масштаба. Всё произойдёт всего через несколько дней, рядом. Вот только…
3
— Что-то я уже не верю в эти байки. Врёт старик…
— Не похоже. Пока всё сходится.
Двое молодых парней в армейских робах склонились над мятым листком из школьной тетради, исчерканной угловатыми линиями, надписями, цифрами. Свет карманных фонарей отбрасывал резкие тени фигур на каменные стены и потолок, выдёргивал из мрака прогнившие брёвна креплений, ржавые рельсы узкоколейки, хлам под ногами, бессовестно оголяя тоскливую обречённость заброшенной штольни.
— Вот развилка… вагонетки…
— Да, глубоко забрались. Сюда никто и срать не ходит.
— Помолчи… Здесь люди горбатились, умирали…
— Люди?… Уголовники да пятьдесят восьмая.
— Разные кайлом махали, а всё же люди. Старик с маяка много рассказывал…
— И про золотишко, значит… С чего он откровенничал с тобой?
— Думаю, выхода у него нет. Штольни скоро засыплют, а он одинок и стар, сам за зековским схроном не полезет.
— А раньше?
— На кой чёрт ему раньше — всю жизнь при маяке. Ладно, двинулись…
— Сколько до дедовской отметки?
— Метров триста… Бери инструмент.
Они продвигались медленно, где-то в полный рост, чаще согнувшись под опасно нависающими сводами; перелезали через завалы из камней и брёвен, дыша от напряжения и нехватки воздуха раскрытыми ртами, в которые набивалась пыль, паутина и сладковатый смрад тления древесины; ползли на животах, цепляясь бляхами ремней на острую породу. Проход окончательно сузился до размеров норы — самодельная карта не ошибалась, — и тому, кто был впереди приходилось особенно туго. Фонарик, примотанный к армейской каске, не всегда вовремя выхватывал из темноты острия ржавых гвоздей, металл поваленных вагонеток, костыли шпал. Всё это впивалось в бока, в спину, в ноги. Руки кровоточили, разгребая по сторонам встречный мусор, чтобы второй мог протащить и себя, и мешок с инструментами: схрон с самородками требовалось ещё вскрыть.
До нарисованного на плане красного креста оставалось совсем немного, и самый трудный отрезок пути они почти преодолели, когда перед глазами кладоискателя что-то блеснуло. И тут же обожгла шальная мысль: золото! Но нет. За стоптанным башмаком виднелась металлическая оправа круглых очков с остатками толстых стёкол. Боец протянул руку, опасаясь порезаться, аккуратно взялся за ободок… Но источённый металл рассыпался в его пальцах.
В то же мгновение над головой угрожающе треснуло дерево, зашуршало что-то сыпучее, потом громче, мощнее. Раздался крик: «Назад! Назад!», и на то место, где только что лежали люди, обрушилась вся многотонная скальная масса, успокоив тем самым давно загубленные души.
4
Ветру всё равно что уносить к берегам сопредельной страны: скомканный тетрадный лист, окурки папирос, пыль с гимнастёрок, ржавую труху металлической оправы или что-то иное, казалось бы, навсегда ставшее недоступным. Маленькая корысть одних — большое несчастье других.
Впереди бескрайнее море и острова — не чета «подкове» Аскольда — огромные, многолюдные…
Летний муссон далеко от берега встречает утлые рыбацкие лодки, а за полосой прибоя сохнущие сети, традиционные минка — лёгкие дома — и… зенитные пулемёты, обложенные мешками с прибрежным песком. Дальше — казармы, бетонный плац, высокий флагшток, с вытянутым в струну японским флагом. Страна мобилизована, страна воюет.
Ветер догнал ленивые облака, увлёк их в свой полёт. Их тени понеслись над возделанными равнинами и террасами, над короткими полноводными реками и ручьями, над горными хребтами и вулканами, над старинными монастырями и городами. И над дорогами, с пылящими колоннами тяжёлой техники, батальонами усталой пехоты на марше к портам под погрузку на корабли. Куда поплывут эти корабли? Куда-то очень далеко от священной Фудзи Япония посылает своих солдат гибнуть за императора.
Сто двадцать четвёртый император Японии — «изобилие и добродетель» — просвещённый человек и ему тяжело принимать решения о гибели сотен тысяч японцев. А министру обороны враждующей стороны — много легче: руководствуясь личными романтическими воспоминаниями о древней японской столице, красивым жестом дарует ей жизнь и обрекает на смерть население другого города, с пока ничего не говорящим планете Земля названием. Вот так просто, и чёрная пыль летит в предопределенное место.
…Муссон принёс в город пасмурную погоду. Три дня, целых три дня идут дожди.
Но на улицах оживлённо, бойко идёт торговля, в мастерских стучат молотки и швейные машинки, в парикмахерских мужчинами бреют темени, а женщинам сооружают высокие прически. Деловые люди ходят в банки, дети на занятия в школы, старики — в поликлиники. Мирные заботы отмеряют городские часы: тик-так, тик-так…
По безупречным хронометрам город живёт как военный объект: лагеря, склады, штаб войск, центр связи, порт… Ещё аукнется населению их точный ход…
А в японском саду мерно течёт бесконечность: нехитрое содзу в очередной раз опрокидывает своё коромысло. Тук-тук…
Как длинна бесконечность, если на лист сакуры легла червоточина, если наступившее утро свежо и солнечно, если сорок три секунды назад, поймав в перекрестие прицела Айонский мост, майор американских Воздушных Сил Томас Фереби открыл над Хиросимой люк бомбового отсека?
Всего один удар бамбука о камень: тук…
От понедельника до понедельника
1
Природа, однажды породив на планете Земля жизнь, не терпит вмешательства в процесс воспитания своих отпрысков. Тем более, если это происходит от них самих, ещё незрелых, но позволяющим себе греметь атомными погремушками. Такие противоречащие сущности жизни игрища с очень опасными, пусть и физически объективными, явлениями не свойственны земной прародительнице. В её арсенале есть другие жёсткие методы отбора победителей на право существования, но тотального самоуничтожения она не допускает.
Природа действует без разрешения, по-своему доказывает собственную правоту, наказывая за преступную недальновидность одних безвинной гибелью других. Вопрос только в том, когда, где и как она это сделает. Через день ли, через пять… А возможно, через двести тридцать восемь, 1 апреля 1946 года, в понедельник. И употребит свою власть там, куда занесут чёрную пылинку своенравные океанские ветра.
Вот возьмут они да и сорвут уголёк с высоты шестнадцати километров, погонят по роковому маршруту до Алеутского архипелага, пригнут к крутым холмам и запутают в густой шерсти добродушного маламута…
— Что с тобой, Гло?
Человек с недоумением смотрел на всегда уравновешенную собаку. А та, то крутилась волчком, то оскаленными резцами пыталась что-то закусить на холке, то каталась на спине по гладким камням смотровой площадки маяка.
— Ну, иди сюда. Блошка завелась?
Человек погладил прижавшуюся к его ногам собаку. Она благодарно и тревожно посмотрела на хозяина, вдруг вырвалась из под его ласки и отбежала к ступеням, ведущим от башни маяка к вершине холма, подальше от океана.
— Нет-нет, я не пойду. Здесь покурю. Ночь-то какая райская: тишь да гладь!
Человек, не опасаясь тридцатиметровой высоты, облокотился на перила, стал смотреть на тёмные волны, по которым с неизменной периодичностью пробегал луч мощного маяка Scotch Cap — объекта №368 Береговой охраны США.
Докурив, человек направился к железобетонному зданию, из которого вырастала махина башни, приступил к привычным служебным обязанностям, тем самым присоединившись к остальным четырём контрактникам из дежурной смены. Однако, работа не клеилась. Беспричинное чувство тревоги не сняла даже кружка бодрящего кофе. Лёгкий тремор правой руки заставлял её издавать еле слышный дребезжащий звук биения металла о перстень с витиеватой дужкой, в сплетении которой притаилась неминуемая беда.
Был второй час ночи.
2
Музыканты заиграли популярную «Rocket 88», и молодёжь, открытая рок–н–роллу, энергично задвигалась на паркетном полу под молчаливое неодобрение преподавателей. Широкие юбки девушек вихрем взвились вокруг стройных ножек, а широкие брючины парней — вокруг стройных ног заводных партнёрш. Полетели снятые туфельки и белые пиджаки. За три минуты немного консервативный выпускной бал освободился от лишней традиционной чопорности и наполнился свежей непосредственностью молодых горячих тел, возможно, в последний раз, пока они ещё все вместе. И тогда, грустинка блюза соединила пары в медленном танце.
Юноша и девушка вышли из дверей школы. Взявшись за руки, они спустились по ступенькам лестницы и не спеша побрели по тенистой аллейке небольшого школьного парка. Романтичная луна бросала им под ноги ажурные тени.
— Значит, уезжаешь, — спросила девушка.
— Уезжаю, — сквозь травинку в зубах ответил юноша.
— А я? А мы?
— Мегги, мы сто раз всё обсудили. Мне надо получить специальность. Хоть какую-либо. Ты же знаешь про мою семью…
Мегги вздохнула.
Да, в семье её парня — Стива Сентфорда — не всё благополучно: мать преждевременно состарилась в заботе о троих детях, из которых Стивви самый старший; отец пропал без вести во время войны на островах Тихого океана; дед, вернувшийся с Севера бодрым стариком, за тройку лет превратился в инвалида-колясочника. Где здесь место для неё, для дерзких планов и амбиций?
— Но ты вернёшься?
— Конечно, — так отвечают миллионы парней, а после заключают девушку в объятия и целуют.
Всё, поцелуй окончен, обоюдная юность получила всё что хотела и продолжения не будет. Говорить стало не о чем.
— А что это у тебя на пальце?
Юноша поморщился: «Зачем ещё вопросы?» — и нехотя ответил:
— Дед расщедрился на prom… Подарок перед самостоятельным плаванием.
— Интересный перстень, хотя и самодельный. Он золотой?
— Нет, из монеля.
— Из чего?
— Медно-никелевый сплав.
— А… Семейная реликвия?
Юноша помедлил с ответом:
— Не совсем.
3
За сутки перед выпускным балом запыхавшийся Стив вбежал в небольшой дом с мансардным этажом — единственное значимое имущество семейства Сентфордов, — стоящий на тихой улочке окраины городка Дез–Плейнс, что в пригороде гигантского Чикаго.
Мать уже пришла с работы и занималась готовкой на большой, но пустоватой кухне: никаких новомодных электрических машин в помощь хозяйке здесь не имелось; кухонный гарнитур был куплен ещё до войны, полки и тумбы рассохлись и красились в последний раз свёкром, только что вернувшимся из северных штатов с работ по контракту. В те времена деньги в семье водились. Взамен угольной печи появилась новая электрическая, холодильник последней модели занял почётное место возле окна. Дети ходили в обновках и брали с собой в школу сытные завтраки.
Как же так вышло, что за короткий срок из крепкого среднего класса семья скатилась почти в нищету? Словно их дом пометили чёрной краской: урезали пособие по пропавшему мужу, приходилось часто менять место работы, у свёкра отказали ноги.
Одна надежда на Стива, но у парня впереди целых два года учёбы в колледже.
— Мама, что с моим токсидо?
— Всё хорошо, сынок, я взяла напрокат. Он в твоей комнате. Оденься. Если что, я подгоню по фигуре.
Стив поднялся к себе и увидел вполне приличный чёрно-белый смокинг, белую рубашку и чёрную «бабочку». Довольный, он быстро переоделся: костюм сидел идеально.
— Какой ты взрослый, — мать стояла в дверях, краем старого фартука вытирая невольную слезу.
— Ну, что ты, мама, не надо… Образуется всё.
Снизу подал голос дед:
— А мне показаться никто не хочет?
Стив стал спускаться по скрипучей лестнице. Поджидающий его дед, сидя в каталке, развёл руками:
— Совсем как я в молодости. И смокинг, похоже, тот же… Шучу. Всё отлично, но кое-чего не хватает. Зайди ко мне.
Он вкатился к себе в клетушку.
— Прикрой дверь и сядь к столу.
Стив всегда с охотой бывал у деда. Любителю почитать, здесь ему было чем поживиться: на полках плотно стояли сотни книг на любой вкус, надобность или настроение. На отдельной этажерке — ряды специальной литературы: дед имел профессию радиоинженера.
На стенах вразнобой в самодельных рамочках висели фотографии: знакомые свои и двух младших братьев, щемящие сердце юных отца и матери, самого деда и давно почившей бабушки, групповые портреты чужих людей, напоминавших старику о каких-то далёких событиях — вся быстротечная жизнь.
— Завтра для тебя многое изменится, и я хотел бы сказать много красивых и правильных слов напутствия, но… не умею. Просто возьми…
Старик достал из-за книг плоскую жестяную коробочку, кажется, из под довоенных конфет, открыл крышку и неторопливо стал вынимать её содержимое на стол. Вот боевые награды за участие в операциях в России, Никарагуа, Кубе. Вот стопка пожелтевших писем. Вот вырезки из газет. Вот блокноты в потёртых переплётах. Вот…
— … этот перстень.
Ничем не примечательная поделка кустарного производства из монеля. Разве что хитросплетённая дужка.
— Это память?.. — Стив не договорил.
— Память о трагедии.
— Трагедии? Дед, расскажи.
— Лучше прочти. Я тогда работал на острове Унимак радиоинженером станции высокочастотного пеленга и вел дневник. А случилось всё в ночь на 1 апреля 1946 года…
4
Записи из дневника мистера Сентфорда:
«… 25 апреля 1946 г. Сегодня я и ещё сто сорок три человека грузимся на «Кедр» и отплываем в Китчекан, а дальше кто-куда, я же домой в Дез–Плейнс.
Сергей с навернувшимися в глазах слезами смотрел то на репродуктор, то на письма.
«Боже, как такое возможно? Одна страна — один народ. Что же мы за люди?»
«Подкова» на несчастье
1
Ну, что же, имя автора говорит само за себя: сюжет достаточно динамичен, в меру интригует читателя… Главный герой странен, так автор его не придумал — какой уж есть, — как не придумал и всё происходящее вокруг. Такова жизнь…
Буду читать дальше.
2
Ветер. Ветер — хозяин здешних мест. Пришлый с материка или с туманных просторов залива Петра Великого, он не знает такого угла на скалистой «подкове» острова, где бы не смог насладиться внезапным порывом или упругим постоянством. По его прихоти холодные волны разбиваются о высокие берега, грозно накатывают на гальку единственной бухты, качают на себе бесчисленные стаи птиц и стада нерпы. В редкий солнечный день короткого лета ветер опьянён высотой неба, голубым куполом накрывающего остров и тонущем где-то в синей дали моря. Тогда он носится по крохотному клочку земли, среди травостоя и цветов, среди героического леса, вместе с сотней пятнистых оленей, бог весть как занесённых в эту глушь.
Нрав у ветра переменчив и суров. И вот уже тянется вереница дней и ночей, когда по его воле над островом стелются тучи, выливая неласковый дождь или высыпая снежную крупу на развалины старого маяка, на действующий новый, на казарменный городок береговой артиллерийской батареи, на стволы башенных установок, смотрящие в сторону соседнего недружественного государства.
Где-то там, в Европе, закончилась Великая война, а здесь, на острове Аскольд, она ещё не начиналась, не отменяя, однако, скорых трагических событий планетарного масштаба. Всё произойдёт всего через несколько дней, рядом. Вот только…
3
— Что-то я уже не верю в эти байки. Врёт старик…
— Не похоже. Пока всё сходится.
Двое молодых парней в армейских робах склонились над мятым листком из школьной тетради, исчерканной угловатыми линиями, надписями, цифрами. Свет карманных фонарей отбрасывал резкие тени фигур на каменные стены и потолок, выдёргивал из мрака прогнившие брёвна креплений, ржавые рельсы узкоколейки, хлам под ногами, бессовестно оголяя тоскливую обречённость заброшенной штольни.
— Вот развилка… вагонетки…
— Да, глубоко забрались. Сюда никто и срать не ходит.
— Помолчи… Здесь люди горбатились, умирали…
— Люди?… Уголовники да пятьдесят восьмая.
— Разные кайлом махали, а всё же люди. Старик с маяка много рассказывал…
— И про золотишко, значит… С чего он откровенничал с тобой?
— Думаю, выхода у него нет. Штольни скоро засыплют, а он одинок и стар, сам за зековским схроном не полезет.
— А раньше?
— На кой чёрт ему раньше — всю жизнь при маяке. Ладно, двинулись…
— Сколько до дедовской отметки?
— Метров триста… Бери инструмент.
Они продвигались медленно, где-то в полный рост, чаще согнувшись под опасно нависающими сводами; перелезали через завалы из камней и брёвен, дыша от напряжения и нехватки воздуха раскрытыми ртами, в которые набивалась пыль, паутина и сладковатый смрад тления древесины; ползли на животах, цепляясь бляхами ремней на острую породу. Проход окончательно сузился до размеров норы — самодельная карта не ошибалась, — и тому, кто был впереди приходилось особенно туго. Фонарик, примотанный к армейской каске, не всегда вовремя выхватывал из темноты острия ржавых гвоздей, металл поваленных вагонеток, костыли шпал. Всё это впивалось в бока, в спину, в ноги. Руки кровоточили, разгребая по сторонам встречный мусор, чтобы второй мог протащить и себя, и мешок с инструментами: схрон с самородками требовалось ещё вскрыть.
До нарисованного на плане красного креста оставалось совсем немного, и самый трудный отрезок пути они почти преодолели, когда перед глазами кладоискателя что-то блеснуло. И тут же обожгла шальная мысль: золото! Но нет. За стоптанным башмаком виднелась металлическая оправа круглых очков с остатками толстых стёкол. Боец протянул руку, опасаясь порезаться, аккуратно взялся за ободок… Но источённый металл рассыпался в его пальцах.
В то же мгновение над головой угрожающе треснуло дерево, зашуршало что-то сыпучее, потом громче, мощнее. Раздался крик: «Назад! Назад!», и на то место, где только что лежали люди, обрушилась вся многотонная скальная масса, успокоив тем самым давно загубленные души.
4
Ветру всё равно что уносить к берегам сопредельной страны: скомканный тетрадный лист, окурки папирос, пыль с гимнастёрок, ржавую труху металлической оправы или что-то иное, казалось бы, навсегда ставшее недоступным. Маленькая корысть одних — большое несчастье других.
Впереди бескрайнее море и острова — не чета «подкове» Аскольда — огромные, многолюдные…
Летний муссон далеко от берега встречает утлые рыбацкие лодки, а за полосой прибоя сохнущие сети, традиционные минка — лёгкие дома — и… зенитные пулемёты, обложенные мешками с прибрежным песком. Дальше — казармы, бетонный плац, высокий флагшток, с вытянутым в струну японским флагом. Страна мобилизована, страна воюет.
Ветер догнал ленивые облака, увлёк их в свой полёт. Их тени понеслись над возделанными равнинами и террасами, над короткими полноводными реками и ручьями, над горными хребтами и вулканами, над старинными монастырями и городами. И над дорогами, с пылящими колоннами тяжёлой техники, батальонами усталой пехоты на марше к портам под погрузку на корабли. Куда поплывут эти корабли? Куда-то очень далеко от священной Фудзи Япония посылает своих солдат гибнуть за императора.
Сто двадцать четвёртый император Японии — «изобилие и добродетель» — просвещённый человек и ему тяжело принимать решения о гибели сотен тысяч японцев. А министру обороны враждующей стороны — много легче: руководствуясь личными романтическими воспоминаниями о древней японской столице, красивым жестом дарует ей жизнь и обрекает на смерть население другого города, с пока ничего не говорящим планете Земля названием. Вот так просто, и чёрная пыль летит в предопределенное место.
…Муссон принёс в город пасмурную погоду. Три дня, целых три дня идут дожди.
Но на улицах оживлённо, бойко идёт торговля, в мастерских стучат молотки и швейные машинки, в парикмахерских мужчинами бреют темени, а женщинам сооружают высокие прически. Деловые люди ходят в банки, дети на занятия в школы, старики — в поликлиники. Мирные заботы отмеряют городские часы: тик-так, тик-так…
По безупречным хронометрам город живёт как военный объект: лагеря, склады, штаб войск, центр связи, порт… Ещё аукнется населению их точный ход…
А в японском саду мерно течёт бесконечность: нехитрое содзу в очередной раз опрокидывает своё коромысло. Тук-тук…
Как длинна бесконечность, если на лист сакуры легла червоточина, если наступившее утро свежо и солнечно, если сорок три секунды назад, поймав в перекрестие прицела Айонский мост, майор американских Воздушных Сил Томас Фереби открыл над Хиросимой люк бомбового отсека?
Всего один удар бамбука о камень: тук…
От понедельника до понедельника
1
Природа, однажды породив на планете Земля жизнь, не терпит вмешательства в процесс воспитания своих отпрысков. Тем более, если это происходит от них самих, ещё незрелых, но позволяющим себе греметь атомными погремушками. Такие противоречащие сущности жизни игрища с очень опасными, пусть и физически объективными, явлениями не свойственны земной прародительнице. В её арсенале есть другие жёсткие методы отбора победителей на право существования, но тотального самоуничтожения она не допускает.
Природа действует без разрешения, по-своему доказывает собственную правоту, наказывая за преступную недальновидность одних безвинной гибелью других. Вопрос только в том, когда, где и как она это сделает. Через день ли, через пять… А возможно, через двести тридцать восемь, 1 апреля 1946 года, в понедельник. И употребит свою власть там, куда занесут чёрную пылинку своенравные океанские ветра.
Вот возьмут они да и сорвут уголёк с высоты шестнадцати километров, погонят по роковому маршруту до Алеутского архипелага, пригнут к крутым холмам и запутают в густой шерсти добродушного маламута…
— Что с тобой, Гло?
Человек с недоумением смотрел на всегда уравновешенную собаку. А та, то крутилась волчком, то оскаленными резцами пыталась что-то закусить на холке, то каталась на спине по гладким камням смотровой площадки маяка.
— Ну, иди сюда. Блошка завелась?
Человек погладил прижавшуюся к его ногам собаку. Она благодарно и тревожно посмотрела на хозяина, вдруг вырвалась из под его ласки и отбежала к ступеням, ведущим от башни маяка к вершине холма, подальше от океана.
— Нет-нет, я не пойду. Здесь покурю. Ночь-то какая райская: тишь да гладь!
Человек, не опасаясь тридцатиметровой высоты, облокотился на перила, стал смотреть на тёмные волны, по которым с неизменной периодичностью пробегал луч мощного маяка Scotch Cap — объекта №368 Береговой охраны США.
Докурив, человек направился к железобетонному зданию, из которого вырастала махина башни, приступил к привычным служебным обязанностям, тем самым присоединившись к остальным четырём контрактникам из дежурной смены. Однако, работа не клеилась. Беспричинное чувство тревоги не сняла даже кружка бодрящего кофе. Лёгкий тремор правой руки заставлял её издавать еле слышный дребезжащий звук биения металла о перстень с витиеватой дужкой, в сплетении которой притаилась неминуемая беда.
Был второй час ночи.
2
Музыканты заиграли популярную «Rocket 88», и молодёжь, открытая рок–н–роллу, энергично задвигалась на паркетном полу под молчаливое неодобрение преподавателей. Широкие юбки девушек вихрем взвились вокруг стройных ножек, а широкие брючины парней — вокруг стройных ног заводных партнёрш. Полетели снятые туфельки и белые пиджаки. За три минуты немного консервативный выпускной бал освободился от лишней традиционной чопорности и наполнился свежей непосредственностью молодых горячих тел, возможно, в последний раз, пока они ещё все вместе. И тогда, грустинка блюза соединила пары в медленном танце.
Юноша и девушка вышли из дверей школы. Взявшись за руки, они спустились по ступенькам лестницы и не спеша побрели по тенистой аллейке небольшого школьного парка. Романтичная луна бросала им под ноги ажурные тени.
— Значит, уезжаешь, — спросила девушка.
— Уезжаю, — сквозь травинку в зубах ответил юноша.
— А я? А мы?
— Мегги, мы сто раз всё обсудили. Мне надо получить специальность. Хоть какую-либо. Ты же знаешь про мою семью…
Мегги вздохнула.
Да, в семье её парня — Стива Сентфорда — не всё благополучно: мать преждевременно состарилась в заботе о троих детях, из которых Стивви самый старший; отец пропал без вести во время войны на островах Тихого океана; дед, вернувшийся с Севера бодрым стариком, за тройку лет превратился в инвалида-колясочника. Где здесь место для неё, для дерзких планов и амбиций?
— Но ты вернёшься?
— Конечно, — так отвечают миллионы парней, а после заключают девушку в объятия и целуют.
Всё, поцелуй окончен, обоюдная юность получила всё что хотела и продолжения не будет. Говорить стало не о чем.
— А что это у тебя на пальце?
Юноша поморщился: «Зачем ещё вопросы?» — и нехотя ответил:
— Дед расщедрился на prom… Подарок перед самостоятельным плаванием.
— Интересный перстень, хотя и самодельный. Он золотой?
— Нет, из монеля.
— Из чего?
— Медно-никелевый сплав.
— А… Семейная реликвия?
Юноша помедлил с ответом:
— Не совсем.
3
За сутки перед выпускным балом запыхавшийся Стив вбежал в небольшой дом с мансардным этажом — единственное значимое имущество семейства Сентфордов, — стоящий на тихой улочке окраины городка Дез–Плейнс, что в пригороде гигантского Чикаго.
Мать уже пришла с работы и занималась готовкой на большой, но пустоватой кухне: никаких новомодных электрических машин в помощь хозяйке здесь не имелось; кухонный гарнитур был куплен ещё до войны, полки и тумбы рассохлись и красились в последний раз свёкром, только что вернувшимся из северных штатов с работ по контракту. В те времена деньги в семье водились. Взамен угольной печи появилась новая электрическая, холодильник последней модели занял почётное место возле окна. Дети ходили в обновках и брали с собой в школу сытные завтраки.
Как же так вышло, что за короткий срок из крепкого среднего класса семья скатилась почти в нищету? Словно их дом пометили чёрной краской: урезали пособие по пропавшему мужу, приходилось часто менять место работы, у свёкра отказали ноги.
Одна надежда на Стива, но у парня впереди целых два года учёбы в колледже.
— Мама, что с моим токсидо?
— Всё хорошо, сынок, я взяла напрокат. Он в твоей комнате. Оденься. Если что, я подгоню по фигуре.
Стив поднялся к себе и увидел вполне приличный чёрно-белый смокинг, белую рубашку и чёрную «бабочку». Довольный, он быстро переоделся: костюм сидел идеально.
— Какой ты взрослый, — мать стояла в дверях, краем старого фартука вытирая невольную слезу.
— Ну, что ты, мама, не надо… Образуется всё.
Снизу подал голос дед:
— А мне показаться никто не хочет?
Стив стал спускаться по скрипучей лестнице. Поджидающий его дед, сидя в каталке, развёл руками:
— Совсем как я в молодости. И смокинг, похоже, тот же… Шучу. Всё отлично, но кое-чего не хватает. Зайди ко мне.
Он вкатился к себе в клетушку.
— Прикрой дверь и сядь к столу.
Стив всегда с охотой бывал у деда. Любителю почитать, здесь ему было чем поживиться: на полках плотно стояли сотни книг на любой вкус, надобность или настроение. На отдельной этажерке — ряды специальной литературы: дед имел профессию радиоинженера.
На стенах вразнобой в самодельных рамочках висели фотографии: знакомые свои и двух младших братьев, щемящие сердце юных отца и матери, самого деда и давно почившей бабушки, групповые портреты чужих людей, напоминавших старику о каких-то далёких событиях — вся быстротечная жизнь.
— Завтра для тебя многое изменится, и я хотел бы сказать много красивых и правильных слов напутствия, но… не умею. Просто возьми…
Старик достал из-за книг плоскую жестяную коробочку, кажется, из под довоенных конфет, открыл крышку и неторопливо стал вынимать её содержимое на стол. Вот боевые награды за участие в операциях в России, Никарагуа, Кубе. Вот стопка пожелтевших писем. Вот вырезки из газет. Вот блокноты в потёртых переплётах. Вот…
— … этот перстень.
Ничем не примечательная поделка кустарного производства из монеля. Разве что хитросплетённая дужка.
— Это память?.. — Стив не договорил.
— Память о трагедии.
— Трагедии? Дед, расскажи.
— Лучше прочти. Я тогда работал на острове Унимак радиоинженером станции высокочастотного пеленга и вел дневник. А случилось всё в ночь на 1 апреля 1946 года…
4
Записи из дневника мистера Сентфорда:
«… 25 апреля 1946 г. Сегодня я и ещё сто сорок три человека грузимся на «Кедр» и отплываем в Китчекан, а дальше кто-куда, я же домой в Дез–Плейнс.
