Возможно, причина в том, что я представил вас профессионалом, а вы таковым не являетесь. Теперь вас гложет стыд за обман доверчивых бандерлогов кровожадным змеем Каа. Совесть, а таковая присутствует, поносит вас на чём свет стоит, но в глубине души, если хорошо покопаться, вам лестно моё утверждение. Тогда разберитесь в себе самом, причём здесь я?
Возможен другой расклад. Я назвал вас профи, и вы с этим согласны. При этом, догадываясь об абсолютно случайном совпадении (вы понимаете, что имеется в виду пузырёк купленного вами перугена), я не купировал ситуацию и тем самым подставил вас. В этом случае благородные синьоры без всяких обид дерутся на шпагах. Если шпаг нет, то отойдём в кусты и набьём друг другу морды. Согласны?
Мы шагали по аллее какого-то парка, и подходящих кустов было достаточно много. Я не торопился с радикальными методами продолжения важного для меня разговора.
– Ещё успеется... Если говорить серьёзно... Мэтр, я хуже, чем кажусь вам и многим другим. Действительно, я считаю, что до вершины мне далеко. И другого стыда я не испытываю. Что до моей обиды, тут всё просто. Наступая под столом мне на ногу, вы надавили на наболевшее в совсем другом месте – в душе.
– Значит, ближе к первому варианту…Ах, какие мы чувствительные, как тонко организованы! Это вы так о себе думаете. А я думаю по-другому. Ваша душа спит, и, по ходу, вы не собираетесь её будить. Удивлены? Опять обижены? Тогда смею напомнить ключевые моменты разговора: о профессионализме, о высшей точке. В конечном счёте, мы оба подразумевали вершину мастерства, иными словами... вершину ремесла. Вам стыдно, что не достигли уровня ремесленника? Что не можете клепать ходовые вещи? Что в вашу лавку не выстраивается очередь из поднаторевших в сбыте эстеров, подвязанных к масс-культуре? Если ваша цель это исправить... Отлично! Впереди хороший бизнес, приличные деньги, а значит вы – мой клиент. Кли-ент!
Мэтр наступил на какой-то камешек и слегка подвернул ногу.
– Чёрт бы его побрал!.. Но единственно таким однобоким дельцом вы перестанете быть мне интересны... Куда вы от меня побежали? Идите рядом.
Я пошёл медленнее, стараясь попасть в шаг Мэтра.
– Значит, профессионализм побоку?
– Ить! Как дитё малое! А семью кормить вы собираетесь? Или надеетесь на свой шиномонтаж?
Есть реальный мир. Он жесток. Он испытывает человека на прочность. Иногда ломает... Но есть в этом мире ещё кое-что, что позволяет ему окончательно не свихнуться и удерживать хрупкое равновесие на тоненькой проволочке, название которой – жизнь. Я говорю об искусстве, о высотах, где летает душа художника. Летает, а не спит... У вас есть шанс. Не упустите его, не подмените пресловутым чистым профи, не разменяйте на жеманство и словесный перфекционизм, не затушите данную вам искру. С ней и на вершине...
Мэтр осёкся, замолчал, почти остановился. Я не смел вымолвить ни слова, ждал, и Мэтр нашёл силы продолжить. Он спросил, возможно, себя:
– Да и есть ли она вообще?
Одним мнится, что они давно и прочно обосновались на ней, а сами, того не замечая, уверенно сползают к подножью. Другие считают, что вершина где-то в заоблачных высях, и не рискуют сделать первый шаг. Третьи... Для третьих вершина существует, когда ползёшь вверх по лестнице, когда на зубах подтягиваешься от ступеньки к ступеньке, когда веришь, что твой предел всегда чуть выше.
Да, милый друг, вершина есть; она там, где твой предел. Такие дела.
46
Пришёл я домой далеко за полночь. Жена уже спала, инеты стояли отключёнными в кладовке, так что и чаю вскипятить для меня было некому. А организм настоятельно требовал крепкого чая с мелиссой в дополнение к бурлившим во мне эмоциям и вопреки рекомендациям недремлющего меднадзора просто принять психолептический препарат.
Я с наслаждением тянул ароматный напиток, совершенно не заботясь о принудительной записи к психоаналитику за самовольство, и целиком отдался мыслям о прошедшем вечере.
Мэтр неожиданно раскрылся для меня с незнакомой стороны: я привык видеть в нём хамоватого балагура и честного хапугу, а он с болью, с надрывом, нет, не внешним, предупреждал меня о таких вещах, острые края которых я едва начал ощущать. Предупреждал меня, а говорил о себе. Что я знаю о нём, о его пути? По сути, ничего.
Мне захотелось продолжить разговор, но было уже поздно, поэтому я медлил, не решаясь побеспокоить Мэтра. И всё-таки позвонил.
Как всегда, у него сработал панорамный селфи-режим. Я узнал кухню и инета, фигура которого занимала большую часть картинки. Самого хозяина не было видно.
Инет, увидев меня, сверкнул глазами, а может, в его линзах отразился свет потолочной лампы. Не знаю. Неподвижное лицо антропоморфной машины ничего не выражало, а голос звучал вежливо:
– Здравствуйте. Рад вас приветствовать в доме моего господина.
Я вспомнил разговор с этим инетом в дверях квартиры Мэтра и счёл благоразумным поздороваться, хотя понимал, что глупо чего-либо опасаться.
– Здравствуй, голубчик! Позови хозяина. Пожалуйста.
– Господина нет дома. Господин никаких специальных распоряжений не оставлял.
– Жаль... Жаль, что он ещё не пришёл... Я попрошу ему передать, любезный, пусть в ближайшее время наберёт меня, хотя бы и на работу. И ещё. С каких таких пор инеты курят?
Я давно заметил в руках инета пепельницу, а в ней дымящуюся папиросу. Пепельница была мне знакома. Посещая этот дом, я не раз взвешивал на руке массивный кусок хрусталя, инкрустированный серебром в виде сцены охоты на дикого кабана. Мэтр очень гордился этой вещью, но без зазрения совести тушил в ней свои хабарики.
– Это имитация курения. Я нахожусь в тестовом режиме новой квазихомотической опции. Обновление пришло во время полуночной диагностики от лаборатории адаптивной психоматики. Концепция совместного курения...
– Не продолжай. Всё ясно... Не забудь мою просьбу. Прощай.
47
Мэтр не позвонил ни той ночью, ни назавтра. Он вообще никому и никогда больше не сможет позвонить. Это я узнал через несколько дней, когда, обеспокоенный молчанием своего знакомого, попытался с ним связаться. Звонок на персональный номер был автоматически перенаправлен на департамент полиции по бытовым происшествиям.
После формальных расспросов, кто я и что за причины моего звонка, скучный голос дежурного сотрудника сообщил:
– Ваш знакомый погиб. Обстоятельства признаны не криминальными. Несчастный случай. Сочувствую.
Несколько мгновений я не мог прийти в себя, потому как, предполагая, что что-то случилось: ну выпил-загулял, ну подрался, ну больница или арест, – но чтобы смерть…
В висках заломило от подскочившего давления, я перетерпел приступ, отказавшись от блокатора, и спросил:
– Можно ли узнать подробности?
Сотрудник ответил не сразу. До меня донёсся неразборчивый шёпот куда-то в сторону, потом явственное «слушаюсь». И уже мне:
– Вы имеете право на шорт-отчёт о происшествии. Подготовить?
– Да, будьте любезны.
– Хорошо, через два-три дня вышлю на ваше имя. У вас всё?
Я спохватился:
– А когда похороны?
Сотрудник вновь замолчал, очевидно, справляясь с документами.
– Сегодня, в Северном колумбарии, сто сороковая аллея, сектор С-В-А. Если хотите присутствовать, то следует поторопиться.
48
Дорога в колумбарий… Пока ещё ты, а не к тебе…
Колумбарий – целый город, город типовой застройки, но незримо разделённый на богатые кварталы и скромные территории, на этнические зоны и безродные островки, на деловые районы и творческие пятна. Его безмолвные обитатели не ходят на работу, не посещают магазины, не пользуются услугами симотек, не обсуждают театральные премьеры, не обедают в кафе, не... Не... Не... Они не знают радости, их не беспокоит боль, не гложет совесть, не жжёт обида, не волнует любовь, не... Не... Не... У них нет ничего, кроме вычурной вазы в бетонной нише, поминальной таблички и маленькой полочки для цветов, наличие которых как единственная награда – память – за прожитую жизнь.
Ходят слухи, что в скором времени всё изменится. Что обитатели колумбариев будут почти живыми. Да и кладбища перенесут куда-то на Луну. Чудаки люди, чего только не нафантазируют себе, лишь бы не умирать.
Я опаздывал на церемонию, забрёл не в тот сектор, растерянно вчитывался в таблички… Имена, профессии, звания… Литератор М. Швецкий, профессор Люберц, балетмейстер Божена Моллин… Нет, это старые захоронения. Может, туда?
Я подошёл. Погребальный конвейер не останавливается ни на минуту: большое семейство прощалось с усопшей родственницей. Ещё одного жителя принял этот печальный город, а в необозримую даль всё тянулись и тянулись цепочки пока пустых бетонных ниш.
А Мэтр нашёл своё упокоение рядом, уже не последний. Одинокая ваза, ворох цветов…
И теперь я даже не узнаю, кто приходил прощаться с человеком, кому он был дорог, кто сказал о нём несколько простых добрых слов. Возможно, это члены семьи, друзья, коллеги, деловые партнёры... Возможно. Мэтр жил замкнуто, раскрываясь лишь в разговорах о профессиональной среде. На другие темы он говорил неохотно, на некоторые и вовсе наложил табу. Но люди к нему пришли, объединённые общим скорбным поводом, возможно, единственным, что их связывало между собой.
Я тоже был в этой связке, но, всегда чувствуя скованность в обществе малознакомых людей, признаюсь, вздохнул с облегчением, когда застал только свежезакреплённую табличку и следы от обуви на рыхлом песке. Толком не зная традиций для подобных случаев, думая, что Мэтр будет не против, налил в рюмку водки, накрыл кусочком хлеба и поставил её в цветы. Сам тоже выпил. Без слов.
Зрелище угнетающе действовало на меня, и вороны своим карканьем словно гадили мне в душу, и неуместно яркое солнце… Всё, пора возвращаться на работу. Руководство расщедрилось всего на два часа – и на том спасибо; целый день полагался родственникам, а Мэтр не являлся таковым.
Я собрался уходить и взглянул в последний раз на поясняющую табличку. Всё стандартно: имя, дата рождения, время рождения, дата смерти, время смерти, на выбор выражение скорби. Что-то меня царапнуло в цифрах… или не в цифрах.
Остаток рабочего дня, вечер в гараже возле Студии я не мог отделаться от ощущения нарушенной взаимосвязи, противоречия, конфликта произошедших событий, возможно, имеющих для моей судьбы далеко идущие последствия. Логическая заноза крепко засела в мозгу, дополнительно взвинчивая потрёпанные за последнее время нервы.
Но я не хотел покоя. Из-за возникшего протеста против грубого, безапелляционного вмешательства смерти в течение жизни во мне росло настойчивое желание уйти с головой в работу, сделать что-то очень важное на пике эмоционального возбуждения. Я не мог устоять перед ворвавшимися в меня идеями. Страстно отдаваясь им без остатка, я совершенно не интересовался денежным эквивалентом конечного результата. Скорее даже, был уверен, что из такого хаоса ничего не родится. Но продолжал работать – и к утру на биодрон сумел вывести короткий итог.
Ничего особенного, на первый взгляд. Однако за видимой непритязательностью образа читался многослойный подтекст с гаммой искренних эмоций. Возникла неразрывная связующая нить, протянувшаяся от самых простых житейских переживаний до глубоких, вселенской значимости страданий. Читалась данность всем страждущим незримого, но явственного покровительства, нерукотворной защиты в полном тревог мире.
Работу я назвал «Палладиум».
49
Выпотрошенному до последней крайности, мне пришлось взять больничный и под присмотром жены, виртуального доктора и домашних инетов провести два дня в постели с грелкой на животе. Жена увлеклась народной медициной, и я давился горькими отварами экзотических кореньев.
Мне было запрещено просматривать почту, поэтому до разбора содержимого мейл-бокса я добрался только после выхода на работу. Конечно, в первую очередь мне был нужен полицейский отчёт, а приглашение меня как члена Национального союза текстэро для участия в международном Эстерском салоне я счёл несвоевременным.
Однако моя жена расставила приоритеты согласно собственным представлениям о моей карьере как текстэро.
– Эти бумажки из полиции не сулят ничего хорошего, а тебе волноваться вредно. Иное дело – салон.
– Ты не понимаешь, мне нечего показать. Я не...
– И слушать не хочу и не верю... Мне, например, зверюшки очень нравятся.
– Откуда ты про них знаешь?
– Оттуда! Иди, сказала!
50
Ладно, думаю, пока еду через весь город по пробкам успею просмотреть, что там полицейские понаписали. Но не тут то было: отчёта в мейл-боксе не оказалось, а история операций утверждала, что я лично перенёс его на почту жены.
– Не тычь носа в чужое просо... Пора менять либо пароль, либо...
Пронёсшийся над ситикаром лихач на двухтурбинном бенц-капризе заглушил и слова, и отбил все мысли.
Я подъехал к выставочному комплексу за час до официального открытия Текстэро салона. Подъезды перекрыла полиция и внутрь огороженной территории пропускала только по приглашениям: первый день салона предназначен исключительно для специалистов. Я показал своё, и был допущен.
Площадь перед главным входом запрудили киоски и лотки с сопутствующими индустрии эстеринга товарами, которые просто обязаны привлечь внимание специалистов: пиво, бутерброды, цветастые футболки, деревянные свистульки в виде известных деятелей, значки-трансформеры. На полусобранной конструкции эстрады звукорежиссёры проводили саундчек, заглушая мелодии вальсов в исполнении военного оркестра, притулившегося у временного фонтана. Ярмарочный антураж дополняли гирлянды воздушных шаров и постеров с логотипом мероприятия.
Я поспешил вовнутрь и попал ещё в большую суету. Прямоугольный зал значительных размеров казался тесным из-за несметного числа стандартных боксов участников, и, соединённые в цепочки, они образовывали узкие аллеи, уходящие куда-то вглубь помещения. По этим проходам сновали рабочие в спецовках, менеджеры в униформе, голые инеты. Тут же вальяжно прохаживались боссы в дорогих костюмах и кубинскими сигарами в зубах. Вслед за ними виляли задами дамочки неопределённых профессий, сверкая искусственными драгоценными камнями в ушах. Наконец, просто зеваки – публика наподобие меня.
Сборка и оформление большинства боксов уже закончились, другие находились в состоянии монтажа, некоторые помещения пустовали. Участники Салона также отличались друг от друга своим состоянием, прежде всего, финансовым. Некоторые наскребли на аренду единственного крохотного закутка, другие раскошелились на нескольких десятков боксов, развернув в них фрагменты производства перугена и целые симотеки.
Я протискивался от стенда к стенду, и меня частенько принимали за текстэро, не достигшего уровня владения собственной витриной и старающегося пристроить свои работы на чужие места. Таких одиозных личностей действительно было предостаточно: с пакетами профайлов, тележками с биодронами, ящиками со стеклотарой. На них шикали и прогоняли. Я только криво улыбался, мысленно посылая всех ехать обозом.
Голова начинала болеть, и адекватно воспринимать окружающую обстановку становилось всё труднее.
«Дойду до стенда с номером, ну, к примеру, сто восемьдесят пять и достаточно».
Стенд с таким номером оказался принадлежащим частному лицу – независимому текстэро.
Возможен другой расклад. Я назвал вас профи, и вы с этим согласны. При этом, догадываясь об абсолютно случайном совпадении (вы понимаете, что имеется в виду пузырёк купленного вами перугена), я не купировал ситуацию и тем самым подставил вас. В этом случае благородные синьоры без всяких обид дерутся на шпагах. Если шпаг нет, то отойдём в кусты и набьём друг другу морды. Согласны?
Мы шагали по аллее какого-то парка, и подходящих кустов было достаточно много. Я не торопился с радикальными методами продолжения важного для меня разговора.
– Ещё успеется... Если говорить серьёзно... Мэтр, я хуже, чем кажусь вам и многим другим. Действительно, я считаю, что до вершины мне далеко. И другого стыда я не испытываю. Что до моей обиды, тут всё просто. Наступая под столом мне на ногу, вы надавили на наболевшее в совсем другом месте – в душе.
– Значит, ближе к первому варианту…Ах, какие мы чувствительные, как тонко организованы! Это вы так о себе думаете. А я думаю по-другому. Ваша душа спит, и, по ходу, вы не собираетесь её будить. Удивлены? Опять обижены? Тогда смею напомнить ключевые моменты разговора: о профессионализме, о высшей точке. В конечном счёте, мы оба подразумевали вершину мастерства, иными словами... вершину ремесла. Вам стыдно, что не достигли уровня ремесленника? Что не можете клепать ходовые вещи? Что в вашу лавку не выстраивается очередь из поднаторевших в сбыте эстеров, подвязанных к масс-культуре? Если ваша цель это исправить... Отлично! Впереди хороший бизнес, приличные деньги, а значит вы – мой клиент. Кли-ент!
Мэтр наступил на какой-то камешек и слегка подвернул ногу.
– Чёрт бы его побрал!.. Но единственно таким однобоким дельцом вы перестанете быть мне интересны... Куда вы от меня побежали? Идите рядом.
Я пошёл медленнее, стараясь попасть в шаг Мэтра.
– Значит, профессионализм побоку?
– Ить! Как дитё малое! А семью кормить вы собираетесь? Или надеетесь на свой шиномонтаж?
Есть реальный мир. Он жесток. Он испытывает человека на прочность. Иногда ломает... Но есть в этом мире ещё кое-что, что позволяет ему окончательно не свихнуться и удерживать хрупкое равновесие на тоненькой проволочке, название которой – жизнь. Я говорю об искусстве, о высотах, где летает душа художника. Летает, а не спит... У вас есть шанс. Не упустите его, не подмените пресловутым чистым профи, не разменяйте на жеманство и словесный перфекционизм, не затушите данную вам искру. С ней и на вершине...
Мэтр осёкся, замолчал, почти остановился. Я не смел вымолвить ни слова, ждал, и Мэтр нашёл силы продолжить. Он спросил, возможно, себя:
– Да и есть ли она вообще?
Одним мнится, что они давно и прочно обосновались на ней, а сами, того не замечая, уверенно сползают к подножью. Другие считают, что вершина где-то в заоблачных высях, и не рискуют сделать первый шаг. Третьи... Для третьих вершина существует, когда ползёшь вверх по лестнице, когда на зубах подтягиваешься от ступеньки к ступеньке, когда веришь, что твой предел всегда чуть выше.
Да, милый друг, вершина есть; она там, где твой предел. Такие дела.
46
Пришёл я домой далеко за полночь. Жена уже спала, инеты стояли отключёнными в кладовке, так что и чаю вскипятить для меня было некому. А организм настоятельно требовал крепкого чая с мелиссой в дополнение к бурлившим во мне эмоциям и вопреки рекомендациям недремлющего меднадзора просто принять психолептический препарат.
Я с наслаждением тянул ароматный напиток, совершенно не заботясь о принудительной записи к психоаналитику за самовольство, и целиком отдался мыслям о прошедшем вечере.
Мэтр неожиданно раскрылся для меня с незнакомой стороны: я привык видеть в нём хамоватого балагура и честного хапугу, а он с болью, с надрывом, нет, не внешним, предупреждал меня о таких вещах, острые края которых я едва начал ощущать. Предупреждал меня, а говорил о себе. Что я знаю о нём, о его пути? По сути, ничего.
Мне захотелось продолжить разговор, но было уже поздно, поэтому я медлил, не решаясь побеспокоить Мэтра. И всё-таки позвонил.
Как всегда, у него сработал панорамный селфи-режим. Я узнал кухню и инета, фигура которого занимала большую часть картинки. Самого хозяина не было видно.
Инет, увидев меня, сверкнул глазами, а может, в его линзах отразился свет потолочной лампы. Не знаю. Неподвижное лицо антропоморфной машины ничего не выражало, а голос звучал вежливо:
– Здравствуйте. Рад вас приветствовать в доме моего господина.
Я вспомнил разговор с этим инетом в дверях квартиры Мэтра и счёл благоразумным поздороваться, хотя понимал, что глупо чего-либо опасаться.
– Здравствуй, голубчик! Позови хозяина. Пожалуйста.
– Господина нет дома. Господин никаких специальных распоряжений не оставлял.
– Жаль... Жаль, что он ещё не пришёл... Я попрошу ему передать, любезный, пусть в ближайшее время наберёт меня, хотя бы и на работу. И ещё. С каких таких пор инеты курят?
Я давно заметил в руках инета пепельницу, а в ней дымящуюся папиросу. Пепельница была мне знакома. Посещая этот дом, я не раз взвешивал на руке массивный кусок хрусталя, инкрустированный серебром в виде сцены охоты на дикого кабана. Мэтр очень гордился этой вещью, но без зазрения совести тушил в ней свои хабарики.
– Это имитация курения. Я нахожусь в тестовом режиме новой квазихомотической опции. Обновление пришло во время полуночной диагностики от лаборатории адаптивной психоматики. Концепция совместного курения...
– Не продолжай. Всё ясно... Не забудь мою просьбу. Прощай.
47
Мэтр не позвонил ни той ночью, ни назавтра. Он вообще никому и никогда больше не сможет позвонить. Это я узнал через несколько дней, когда, обеспокоенный молчанием своего знакомого, попытался с ним связаться. Звонок на персональный номер был автоматически перенаправлен на департамент полиции по бытовым происшествиям.
После формальных расспросов, кто я и что за причины моего звонка, скучный голос дежурного сотрудника сообщил:
– Ваш знакомый погиб. Обстоятельства признаны не криминальными. Несчастный случай. Сочувствую.
Несколько мгновений я не мог прийти в себя, потому как, предполагая, что что-то случилось: ну выпил-загулял, ну подрался, ну больница или арест, – но чтобы смерть…
В висках заломило от подскочившего давления, я перетерпел приступ, отказавшись от блокатора, и спросил:
– Можно ли узнать подробности?
Сотрудник ответил не сразу. До меня донёсся неразборчивый шёпот куда-то в сторону, потом явственное «слушаюсь». И уже мне:
– Вы имеете право на шорт-отчёт о происшествии. Подготовить?
– Да, будьте любезны.
– Хорошо, через два-три дня вышлю на ваше имя. У вас всё?
Я спохватился:
– А когда похороны?
Сотрудник вновь замолчал, очевидно, справляясь с документами.
– Сегодня, в Северном колумбарии, сто сороковая аллея, сектор С-В-А. Если хотите присутствовать, то следует поторопиться.
48
Дорога в колумбарий… Пока ещё ты, а не к тебе…
Колумбарий – целый город, город типовой застройки, но незримо разделённый на богатые кварталы и скромные территории, на этнические зоны и безродные островки, на деловые районы и творческие пятна. Его безмолвные обитатели не ходят на работу, не посещают магазины, не пользуются услугами симотек, не обсуждают театральные премьеры, не обедают в кафе, не... Не... Не... Они не знают радости, их не беспокоит боль, не гложет совесть, не жжёт обида, не волнует любовь, не... Не... Не... У них нет ничего, кроме вычурной вазы в бетонной нише, поминальной таблички и маленькой полочки для цветов, наличие которых как единственная награда – память – за прожитую жизнь.
Ходят слухи, что в скором времени всё изменится. Что обитатели колумбариев будут почти живыми. Да и кладбища перенесут куда-то на Луну. Чудаки люди, чего только не нафантазируют себе, лишь бы не умирать.
Я опаздывал на церемонию, забрёл не в тот сектор, растерянно вчитывался в таблички… Имена, профессии, звания… Литератор М. Швецкий, профессор Люберц, балетмейстер Божена Моллин… Нет, это старые захоронения. Может, туда?
Я подошёл. Погребальный конвейер не останавливается ни на минуту: большое семейство прощалось с усопшей родственницей. Ещё одного жителя принял этот печальный город, а в необозримую даль всё тянулись и тянулись цепочки пока пустых бетонных ниш.
А Мэтр нашёл своё упокоение рядом, уже не последний. Одинокая ваза, ворох цветов…
И теперь я даже не узнаю, кто приходил прощаться с человеком, кому он был дорог, кто сказал о нём несколько простых добрых слов. Возможно, это члены семьи, друзья, коллеги, деловые партнёры... Возможно. Мэтр жил замкнуто, раскрываясь лишь в разговорах о профессиональной среде. На другие темы он говорил неохотно, на некоторые и вовсе наложил табу. Но люди к нему пришли, объединённые общим скорбным поводом, возможно, единственным, что их связывало между собой.
Я тоже был в этой связке, но, всегда чувствуя скованность в обществе малознакомых людей, признаюсь, вздохнул с облегчением, когда застал только свежезакреплённую табличку и следы от обуви на рыхлом песке. Толком не зная традиций для подобных случаев, думая, что Мэтр будет не против, налил в рюмку водки, накрыл кусочком хлеба и поставил её в цветы. Сам тоже выпил. Без слов.
Зрелище угнетающе действовало на меня, и вороны своим карканьем словно гадили мне в душу, и неуместно яркое солнце… Всё, пора возвращаться на работу. Руководство расщедрилось всего на два часа – и на том спасибо; целый день полагался родственникам, а Мэтр не являлся таковым.
Я собрался уходить и взглянул в последний раз на поясняющую табличку. Всё стандартно: имя, дата рождения, время рождения, дата смерти, время смерти, на выбор выражение скорби. Что-то меня царапнуло в цифрах… или не в цифрах.
Остаток рабочего дня, вечер в гараже возле Студии я не мог отделаться от ощущения нарушенной взаимосвязи, противоречия, конфликта произошедших событий, возможно, имеющих для моей судьбы далеко идущие последствия. Логическая заноза крепко засела в мозгу, дополнительно взвинчивая потрёпанные за последнее время нервы.
Но я не хотел покоя. Из-за возникшего протеста против грубого, безапелляционного вмешательства смерти в течение жизни во мне росло настойчивое желание уйти с головой в работу, сделать что-то очень важное на пике эмоционального возбуждения. Я не мог устоять перед ворвавшимися в меня идеями. Страстно отдаваясь им без остатка, я совершенно не интересовался денежным эквивалентом конечного результата. Скорее даже, был уверен, что из такого хаоса ничего не родится. Но продолжал работать – и к утру на биодрон сумел вывести короткий итог.
Ничего особенного, на первый взгляд. Однако за видимой непритязательностью образа читался многослойный подтекст с гаммой искренних эмоций. Возникла неразрывная связующая нить, протянувшаяся от самых простых житейских переживаний до глубоких, вселенской значимости страданий. Читалась данность всем страждущим незримого, но явственного покровительства, нерукотворной защиты в полном тревог мире.
Работу я назвал «Палладиум».
49
Выпотрошенному до последней крайности, мне пришлось взять больничный и под присмотром жены, виртуального доктора и домашних инетов провести два дня в постели с грелкой на животе. Жена увлеклась народной медициной, и я давился горькими отварами экзотических кореньев.
Мне было запрещено просматривать почту, поэтому до разбора содержимого мейл-бокса я добрался только после выхода на работу. Конечно, в первую очередь мне был нужен полицейский отчёт, а приглашение меня как члена Национального союза текстэро для участия в международном Эстерском салоне я счёл несвоевременным.
Однако моя жена расставила приоритеты согласно собственным представлениям о моей карьере как текстэро.
– Эти бумажки из полиции не сулят ничего хорошего, а тебе волноваться вредно. Иное дело – салон.
– Ты не понимаешь, мне нечего показать. Я не...
– И слушать не хочу и не верю... Мне, например, зверюшки очень нравятся.
– Откуда ты про них знаешь?
– Оттуда! Иди, сказала!
50
Ладно, думаю, пока еду через весь город по пробкам успею просмотреть, что там полицейские понаписали. Но не тут то было: отчёта в мейл-боксе не оказалось, а история операций утверждала, что я лично перенёс его на почту жены.
– Не тычь носа в чужое просо... Пора менять либо пароль, либо...
Пронёсшийся над ситикаром лихач на двухтурбинном бенц-капризе заглушил и слова, и отбил все мысли.
Я подъехал к выставочному комплексу за час до официального открытия Текстэро салона. Подъезды перекрыла полиция и внутрь огороженной территории пропускала только по приглашениям: первый день салона предназначен исключительно для специалистов. Я показал своё, и был допущен.
Площадь перед главным входом запрудили киоски и лотки с сопутствующими индустрии эстеринга товарами, которые просто обязаны привлечь внимание специалистов: пиво, бутерброды, цветастые футболки, деревянные свистульки в виде известных деятелей, значки-трансформеры. На полусобранной конструкции эстрады звукорежиссёры проводили саундчек, заглушая мелодии вальсов в исполнении военного оркестра, притулившегося у временного фонтана. Ярмарочный антураж дополняли гирлянды воздушных шаров и постеров с логотипом мероприятия.
Я поспешил вовнутрь и попал ещё в большую суету. Прямоугольный зал значительных размеров казался тесным из-за несметного числа стандартных боксов участников, и, соединённые в цепочки, они образовывали узкие аллеи, уходящие куда-то вглубь помещения. По этим проходам сновали рабочие в спецовках, менеджеры в униформе, голые инеты. Тут же вальяжно прохаживались боссы в дорогих костюмах и кубинскими сигарами в зубах. Вслед за ними виляли задами дамочки неопределённых профессий, сверкая искусственными драгоценными камнями в ушах. Наконец, просто зеваки – публика наподобие меня.
Сборка и оформление большинства боксов уже закончились, другие находились в состоянии монтажа, некоторые помещения пустовали. Участники Салона также отличались друг от друга своим состоянием, прежде всего, финансовым. Некоторые наскребли на аренду единственного крохотного закутка, другие раскошелились на нескольких десятков боксов, развернув в них фрагменты производства перугена и целые симотеки.
Я протискивался от стенда к стенду, и меня частенько принимали за текстэро, не достигшего уровня владения собственной витриной и старающегося пристроить свои работы на чужие места. Таких одиозных личностей действительно было предостаточно: с пакетами профайлов, тележками с биодронами, ящиками со стеклотарой. На них шикали и прогоняли. Я только криво улыбался, мысленно посылая всех ехать обозом.
Голова начинала болеть, и адекватно воспринимать окружающую обстановку становилось всё труднее.
«Дойду до стенда с номером, ну, к примеру, сто восемьдесят пять и достаточно».
Стенд с таким номером оказался принадлежащим частному лицу – независимому текстэро.
