- Брат! - Ричард сбежал к нему совсем по-мальчишески, порывисто обнял, глаза сияют - вот уж воистину чистая душа, рад непритворно.
Робер тоже от души обнял младшего брата, отстранил, чтоб рассмотреть. И понял как ему не хватало Дикона, Рысека, как его называют домашние.
— Будь здрав и счастлив! Давно не видел тебя, и не узнал бы! Как ты возмужал!
Они снова обнялись.
— Идемте же к отцу, граф сам выйти не сможет, — обьяснила Катаржина, жестом приглашая гостя за собой.
— Что с отцом? — вспомнил о таинственном письме Робер и оглядел встречающих его домочадцев, нет ли среди них того, кто писал? Не выдаст ли он себя сейчас?
— Сьер Томаш ногу повредил на охоте, — упредила открывшего было рот Рысека Катаржина. Но не таков был младший Элдфорд, чтоб смолчать.
— Да! И повредил так страно, а потом недуг неизвестный свалил его. Метр Брюль вылечить не смог, так призвали знахарку Люцию.
— Рысек! Я же просила тебя!
— Хорошо, матушка, я помню, помню. — и радостно брату: — Я тебе все расскажу вечером. И еще мне надо... Ты надолго к нам?
Робер и сам не знал, дела Ордена требовали его присутствия на Рождественском капитуле в Вандобоне, но Элдфорд старший твердо решил, что не двинется из замка, пока не узнает всего. И не найдет того доброжелателя, кто сочинил подметное письмо.
— Пока не знаю, но время чтобы поговорить по душам у нас всегда найдется.
— И правда! Как же я рад, что ты приехал! Идем, идем к батюшке. И он обрадуется, да и поправится скорее.
Позже, после встречи с отцом Робер сидел в своей комнате в резном кресле перед камином и размышлял об услышанном и увиденном. Но поверх этого шли даже не мысли, а нечто приятное, радостное. Огонь весело плясал на поленьях, Робера ласково обволакивало ощущение, что он дома. Это было непривычно, ни в одном из командорств, в которых ему доводилось жить не испытывал он ничего подобного, а то, что было в детстве в этом доме стерлось из памяти, вместе с образами матери и няни.
И вот он снова здесь, это та самая его комната, так ему сказали, ни одна вещь не тронута, сундуки с одеждой, поставцы с посудой, скамьи, ложе. Здесь её украшения и вышивки, зеркало, гобелены на стенах... Значит она жила тут с ним, смеялась, пела колыбельные, ласкала и целовала, укачивала, прижимала к груди.
Более всего мучило Робера, что он не мог вспомнить ее лицо. Но смутно помнил прикосновения, руки. От чего она умерла? Люди говорили утопилась или утонула, что ее в омут затянуло там, где река через заповедную рощу протекает, тело не нашли... с тех пор редко кто ходит приности жертву у древних камней. Да и святые отцы запрещают.
Мысли о матери не вызвали обычной тоски и холода в груди. То ли огонь горел слишком жарко, или Робер уж избыл их и осталась лишь нежность к женщине, которя дала ему жизнь. Но странное чувство, что она жива, пришло к нему здесь.
Легкий стук в дверь, шевеление полога, женский силуэт в полумраке и надежда крылом голубки затрепетала в груди. Она! Но нет... леди Элдфорд, мачеха...
— Прости, что потревожила тебя, Робер.
Она никогда не называла его сыном.
— Я рад, благодарю за то что сохранили здесь все, как было, — он обвел взглядом комнату.
— Лорд Элдфорд приказал сделать так, — губы Катаржины сжались. Робер понял, что ей неприятно напоминание о первой жене сьера Томаса, даже столь неявное, и не стал ничего говорить больше, а ждал что скажет леди Элдфорд. Она опустилась во второе кресло у камина, засмотрелась на огонь.
- Я хотела говорить с тобой о Рысеке, - сказала леди, стиснув пальцы. - Ты видишь, у него чистая душа и доброе сердце, он неопытен и доверчив... я боюсь за него, он может попасть в беду!
— Что может угрожать ему в отчем доме?
Вопрос Катаржины вначале удивил Робера, потом встревожил. Невольно он связал тревогу графини с письмом.
- Та знахарка, что призвали лечить сьера Томаса, привела с собой девушку, ученицу. Бог знает, что она подсыпала Рысеку в питье, только он сам не свой стал. Ночью ушел в лес, бродил там совсем один, говорил потом, будто разговаривал со зверями, видел, как люди ходят сквозь камни и бог весть что еще! А вчера и вовсе заявил, что женится на этой Марысе!
Желание Рысека жениться на простолюдинке не слишком удивило Робера, горячий сердцем Дикон был влюбчив как отец, но более честен в привязанности. И должно быть, каждый раз принимал увлечение за любовь. К тому же юность так порывиста... А вот упоминание о том, что брат блуждал в лесу, заинтересовало больше.
— Люди проходят сквозь камни? Возможно ли такое?
Леди Кэтрин всплеснула руками:
- Да как можно верить! Всё эта девчонка, она ходила в комнату к Рысю, относила питье. Верно, траву положила такую, от которой чудится всякое! Вот и привиделось ему, да еще... - она запнулась, на щеках выступили красные пятна, но все же договорила: - Видно, с ней ночь провел, и после уж совсем голову потерял. Слова сказать о ней не дает, только твердит женюсь, и всё тут!
И о знахарке было в том письме. Желание найти того, кто писал и допросить как следует, окрепло. Возможно, беспокойство леди Элдфорд обоснованно.
Отец тоже вел себя странно, не было прежней говорливости, он ничего не спросил о делах в Ордене, а прежде живо интересовался этим. Разговор у них не клеился, будто сьер Томас всё ждал чего-то, тревожился, и даже отводил глаза, будто боялся или не желал посмотреть на старшего сына. А Рысек, значит, невесту из Вышнемяста выбрал. Неладно в доме...
— Я готов помочь хоть делом, хоть советом. Скажи яснее, чего ты хочешь?
- Увезти его отсюда надобно, - вымолвила леди Элдфорд, и было видно, что сказать это стоило ей труда, побелели даже губы и задрожал голос. - В Виндобону, подальше от этой девицы. Там забудет ее Рысек, молод ведь так еще...
Робер молчал некоторое время, обдумывая её слова. Будет ли лучше так? Или навредит Дикону? Пока он сам не поговорит с ним, понять невозможно, но и мачеху оставлять в смятении не следует. Иначе она начнет улаживать это сама, а что может женщина? Даже такая разумная, как леди Элдфорд. И Робер ответил уклончиво:
— Позволь мне обдумать это до утра, вечерние мысли беспокойны и ведут к поступкам, о которых после приходится сожалеть, так научили меня мудрые братья в Ордене. Ступай отдохни, день твой был наполнен хлопотами. Завтра мы вернемся к этому разговору. Отец ничего не знает, я полагаю? Если так, то и не посвящай его, он разгневается, и только. А на расправу скор, как бы не запер Дикона.
- Я полагаюсь на твое решение, Робер, - леди встала, волнение не оставило ее, но во взгляде, которым она смотрела на Робера, читалась надежда. - Ты говоришь как зрелый муж, я вижу, братья-храмовники внушили тебе мудрую неспешность в принятии важных решений, однако прошу... - она совладала с подступившими слезами и продолжила твердо: - Позаботься о своем брате, он любит тебя и пожалуй, не станет слушать никого другого...
Робер также поднялся, чтобы проводить её до женских покоев, вынул из скобы факел и сунул в камин, чтобы разжечь.
— И я люблю его всем сердцем, ты знаешь это, иначе бы не пришла.
Легкая улыбка скользнула по его губам, отразилась во взгляде, но тут же угасла.
— Слишком многое разделяет нас, леди Элдфорд, — он подчеркнул последние слова, а смотрел Катаржине глаза в глаза, но без ненависти, лишь с сожалением, — ни ты, ни я не в силах изменить это, но поверь, никогда не причиню я вреда моему брату. Если же надо будет, то стану защищать его до последнего вздоха и от людей, и от нездешних сил. Будь спокойна. Идем, я провожу тебя до комнат.
Они прошли к покоям Катаржины молча, больше ни слова не было сказано между ними.
Робер учтиво склонил голову прощаясь, Катаржина слабо улыбнулась ему у ответ. Что-то похожее не сочувствие к этой женщине шевельнулось в его душе. Так ли счастлива леди Элдфорд, его мачеха, за что её невзлюбил? Невинной девой вошла она в этот дом, да и не по своей воле венчалась со вдовцом, а по родительской. Продали её, не пожалели, такое Робер тоже слышал. А он привык судить по справедливости. Время покажет что происходит в Фолмброке, надо лишь подождать и не принимать скоропалительных решений. Более всего тревожил Робера отец и еще что-то неведомое, чему не мог он дать разьяснения.
В таких мыслях и направился Робер себе. Бродить по замку в столь поздний час желания он не имел.
Шаги гулко отдавались под каменными сводами, гуляли сквозняки, колыхали тяжелые гобелены.
Привыкший за годы юности к жаркому климату Леванта и Иберики, Робер поёжился, тонкая камиза и легкая кота не защищали от проморзглой сырости. Что же, в доверенном ему Северном командорстве еще холоднее, не пристало рыцарю жаловаться на такие пустяки.
Но что это? Тихий смех почудился ему, Робер оглянулся, но не видел никого. Вот снова... Он остановился, поднял факел. Тени метались по стенам, складываясь в причудливые силуэты. Будто тонкая женская фигура, и машет рукой, а распущенные волосы летят за ней, она танцует, и зовет его, снова смех, журчащий, нежный...
Он пришел в себя, когда факел почти погас и зачадил, понял что стоял незнамо сколько и смотрел на стену, как зачарованный. Что же с ним? Устал с дороги, и не оправился от раны? Надо отдохнуть.
Робер не задернул тяжелую, шитую цветным шелком занавесь на высоком, забранном в частый переплет окне, уснул так. Лунный свет упал на его постель, медленно пополз вверх, пока наконец не добрался до лица. Высветил серебром четкий красивый профиль, высокий лоб, чеканный рисунок губ и упрямый, как у всех Элдфордов, подбородок. Суровая складка между бровей, уже успевшая заложиться от бремени дел, разгладилась, смягчилась линия рта. Что-то детское проглянуло в лице молодого рыцаря, то, что обычно видят лишь матери, и в зрелом муже умеющие разглядеть того малыша, что играл когда-то на их коленях.
Серебряный луч щекотал Робера, протягивал тонкую ниточку, по которой можно уйти туда, где спуталось все - зима и лето, грядущее и былое, явь и сон...
- Не можно нам совершить такое, еще и в Огни Святонские! Не пойду я дальше, сьер Робер, хоть режь меня.
- Чудной ты, Миклош, зачем же резать? А ходить тебе со мной ни к чему, ты коней и доспехи стереги, я дальше сам.
В свете ближних костров, что тянулись на том берегу плетью оранжевых языкатых цветов и превращали воду в расплавленное золото, нетрудно было рассмотреть двух всадников в дорожных плащах. Под плащами отблескивали кольчуги.
- Не должно быть на мне железа, так сказала ведунья, и крест надо снять.
- Нет! В гиблое место как идти без креста?! Прости, сьер Робер, но не лишился ли ты ума? Мало, что явились мы в Вышнемясто тайно, в Комтурию не заехали, писем магистру не отдали, с постоялого двора ушли, братьев не предупредив. Ты, конечно, в высоком орденском звании, но это уж слишком, дойдет до Великого Магистра - он не помилует, сам знаешь. И с собаками с полу есть заставит.
- Меня-то? - тот из рыцарей, к которому была обращена эта отчаянная речь, рассмеялся.
Он уже спешился и расшнуровывал кольчужные рукава. - Плохо ты знаешь брата Бернара, Миклош, он и сам поступил бы также.
- Но крест-то зачем снимать? - не соглашался второй рыцарь.
Он остался в седле и был готов вести коней от реки в условленное место.
- Небесный Сюзерен и без креста сохранит того, кто не замыслил дурного. Я только правду хочу узнать. Стереги коней и одежду, как вернусь - свистну.
- А если...
- Езжай, Миклош, а то заметят нас, делай, как я велел.
Орденское исподнее мало отличалось от того, что носили вышнемястовские крестьяне, те же рубаха и порты. Робер был уверен - в толпе на гулянье его никто не узнает. Много лун минуло с тех пор, как покинул он здешние места, и родиной его стали земли Леванта, а семьей - братья храмовники. Но час пришел, он должен наконец узнать всё. Судьба вела Робера к тому, о чем грезил он звездными южными ночами. Времени довольно, луна только поднялась, успеет он дойти до погоста.
Не помнил Робер этих мест, а шел, будто хорошо знал дорогу. Никакого оружия не было при нем, только костяной нож, что дала ведунья. Этим ножом и надо могилу раскопать, тогда правда откроется - так она сказала.
Босые ступни похолодила роса, щедро павшая на прибрежные травы, омыла вода у Верхнего Брода, оставалось пересечь луг, на котором кипело шумное гулянье.
Навстречу пробежали стайкой босоногие девушки в длинных белых рубашках и пышных венках из трав и цветов. И в руках несли венки, спускались к реке со смехом, переговаривались весело.
- А ну как вместо суженого леший венок твой выловит, Яся? Пойдешь за него? - смеется одна подружка.
- Да лучше за лешего, чем за Ефима-плотника! - отвечает другая.
Смех девичий, взгляды лукавые, но мимо проходит Робер, другое у него на уме.
И подальше держаться от огня высоких костров, этой ночью не огонь ему помощник.
Да и не верил Робер, что можно очиститься таким нехитрым способом. Для другого эта игра - взяться за руки, прыгнуть вместе, а потом... Говорят, потом по росным травам парни и девушки катаются обнаженными, любятся, чтобы и земля людей полюбила и родила хорошо. Суеверия все это, в Ордене такое осуждают, брак должен быть освящен Богом, обеты взаимные перед Его лицом произносят. Но что с язычников взять, они Бога не знают...
Крапива хлестко обожгла босые ноги Робера, словно кто наказал его за неуместные в Огнесвятонскую ночь мысли.
- Снял крест - так и не поминай Господа, - сам себе сказал Робер и стороной обошел самый большой из костров. Через него с визгом и криками прыгали по трое. Потом смотрели друг у друга опалило ли рубашки. А потом скидывали их.
Робер отвел глаза от обнаженных девичьих тел, их вид смутил его. Крепок духом был рыцарь в бою, многих противников знал, но тайной оставалась для него близость с женщиной. И не за тем он здесь.
На краю леса погост старый, часовня заброшенная - при церкви хоронить графиню не стали, места ей в фамильном склепе не нашлось...
Тишина. И свет костров не достигал сюда, зетенённый густыми кустами цветущей сирени. Сладкий, тяжелый аромат плыл над погостом. В лунном свете белели надгробия.
И снова неведомой силой направляемый, сразу пришел Робер к тому, что искал. Вот ее могила - ни венка, ни цветов, только земляной холм, да крест, имя на кресте выбито. То имя, что год за годом заставляли его позабыть. Но Робер помнил! И голос ее, и прохладные руки, и аромат лилий...
Ничего больше не осталось из воспоминаний детства, слишком он мал был, когда лишился родного дома и материнской любви.
- Как жила ты без меня, матушка? Как умерла? Не пришел я тебя утешить и защитить! - воскликнул Робер, опускаясь на колени перед безмолвным холмом.
Мягкая земля подавалась легко, он разгребал ее костяным ножом и руками, вот уже стукнул нож о крышку гроба. Неглубоко закопали, а сверху зачем-то камнями привалили, валунами речными, ими же и крест укреплен. Робер отбросил камни в сторону, лишенный опоры, крест упал, подгнившая доска на крышке просела внутрь.
В это же время яркая луна встала высоко, как на полдень, и свет ее пролился на потревоженную могилу.
Робер знал, что должен посмотреть и погубить чудный образ - единственное, что у него оставалось от матери. Тлен, безобразный оскал Смерти - вот что увидит он сейчас...
Робер тоже от души обнял младшего брата, отстранил, чтоб рассмотреть. И понял как ему не хватало Дикона, Рысека, как его называют домашние.
— Будь здрав и счастлив! Давно не видел тебя, и не узнал бы! Как ты возмужал!
Они снова обнялись.
— Идемте же к отцу, граф сам выйти не сможет, — обьяснила Катаржина, жестом приглашая гостя за собой.
— Что с отцом? — вспомнил о таинственном письме Робер и оглядел встречающих его домочадцев, нет ли среди них того, кто писал? Не выдаст ли он себя сейчас?
— Сьер Томаш ногу повредил на охоте, — упредила открывшего было рот Рысека Катаржина. Но не таков был младший Элдфорд, чтоб смолчать.
— Да! И повредил так страно, а потом недуг неизвестный свалил его. Метр Брюль вылечить не смог, так призвали знахарку Люцию.
— Рысек! Я же просила тебя!
— Хорошо, матушка, я помню, помню. — и радостно брату: — Я тебе все расскажу вечером. И еще мне надо... Ты надолго к нам?
Робер и сам не знал, дела Ордена требовали его присутствия на Рождественском капитуле в Вандобоне, но Элдфорд старший твердо решил, что не двинется из замка, пока не узнает всего. И не найдет того доброжелателя, кто сочинил подметное письмо.
— Пока не знаю, но время чтобы поговорить по душам у нас всегда найдется.
— И правда! Как же я рад, что ты приехал! Идем, идем к батюшке. И он обрадуется, да и поправится скорее.
Позже, после встречи с отцом Робер сидел в своей комнате в резном кресле перед камином и размышлял об услышанном и увиденном. Но поверх этого шли даже не мысли, а нечто приятное, радостное. Огонь весело плясал на поленьях, Робера ласково обволакивало ощущение, что он дома. Это было непривычно, ни в одном из командорств, в которых ему доводилось жить не испытывал он ничего подобного, а то, что было в детстве в этом доме стерлось из памяти, вместе с образами матери и няни.
И вот он снова здесь, это та самая его комната, так ему сказали, ни одна вещь не тронута, сундуки с одеждой, поставцы с посудой, скамьи, ложе. Здесь её украшения и вышивки, зеркало, гобелены на стенах... Значит она жила тут с ним, смеялась, пела колыбельные, ласкала и целовала, укачивала, прижимала к груди.
Более всего мучило Робера, что он не мог вспомнить ее лицо. Но смутно помнил прикосновения, руки. От чего она умерла? Люди говорили утопилась или утонула, что ее в омут затянуло там, где река через заповедную рощу протекает, тело не нашли... с тех пор редко кто ходит приности жертву у древних камней. Да и святые отцы запрещают.
Мысли о матери не вызвали обычной тоски и холода в груди. То ли огонь горел слишком жарко, или Робер уж избыл их и осталась лишь нежность к женщине, которя дала ему жизнь. Но странное чувство, что она жива, пришло к нему здесь.
Легкий стук в дверь, шевеление полога, женский силуэт в полумраке и надежда крылом голубки затрепетала в груди. Она! Но нет... леди Элдфорд, мачеха...
— Прости, что потревожила тебя, Робер.
Она никогда не называла его сыном.
— Я рад, благодарю за то что сохранили здесь все, как было, — он обвел взглядом комнату.
— Лорд Элдфорд приказал сделать так, — губы Катаржины сжались. Робер понял, что ей неприятно напоминание о первой жене сьера Томаса, даже столь неявное, и не стал ничего говорить больше, а ждал что скажет леди Элдфорд. Она опустилась во второе кресло у камина, засмотрелась на огонь.
- Я хотела говорить с тобой о Рысеке, - сказала леди, стиснув пальцы. - Ты видишь, у него чистая душа и доброе сердце, он неопытен и доверчив... я боюсь за него, он может попасть в беду!
— Что может угрожать ему в отчем доме?
Вопрос Катаржины вначале удивил Робера, потом встревожил. Невольно он связал тревогу графини с письмом.
- Та знахарка, что призвали лечить сьера Томаса, привела с собой девушку, ученицу. Бог знает, что она подсыпала Рысеку в питье, только он сам не свой стал. Ночью ушел в лес, бродил там совсем один, говорил потом, будто разговаривал со зверями, видел, как люди ходят сквозь камни и бог весть что еще! А вчера и вовсе заявил, что женится на этой Марысе!
Желание Рысека жениться на простолюдинке не слишком удивило Робера, горячий сердцем Дикон был влюбчив как отец, но более честен в привязанности. И должно быть, каждый раз принимал увлечение за любовь. К тому же юность так порывиста... А вот упоминание о том, что брат блуждал в лесу, заинтересовало больше.
— Люди проходят сквозь камни? Возможно ли такое?
Леди Кэтрин всплеснула руками:
- Да как можно верить! Всё эта девчонка, она ходила в комнату к Рысю, относила питье. Верно, траву положила такую, от которой чудится всякое! Вот и привиделось ему, да еще... - она запнулась, на щеках выступили красные пятна, но все же договорила: - Видно, с ней ночь провел, и после уж совсем голову потерял. Слова сказать о ней не дает, только твердит женюсь, и всё тут!
И о знахарке было в том письме. Желание найти того, кто писал и допросить как следует, окрепло. Возможно, беспокойство леди Элдфорд обоснованно.
Отец тоже вел себя странно, не было прежней говорливости, он ничего не спросил о делах в Ордене, а прежде живо интересовался этим. Разговор у них не клеился, будто сьер Томас всё ждал чего-то, тревожился, и даже отводил глаза, будто боялся или не желал посмотреть на старшего сына. А Рысек, значит, невесту из Вышнемяста выбрал. Неладно в доме...
— Я готов помочь хоть делом, хоть советом. Скажи яснее, чего ты хочешь?
- Увезти его отсюда надобно, - вымолвила леди Элдфорд, и было видно, что сказать это стоило ей труда, побелели даже губы и задрожал голос. - В Виндобону, подальше от этой девицы. Там забудет ее Рысек, молод ведь так еще...
Робер молчал некоторое время, обдумывая её слова. Будет ли лучше так? Или навредит Дикону? Пока он сам не поговорит с ним, понять невозможно, но и мачеху оставлять в смятении не следует. Иначе она начнет улаживать это сама, а что может женщина? Даже такая разумная, как леди Элдфорд. И Робер ответил уклончиво:
— Позволь мне обдумать это до утра, вечерние мысли беспокойны и ведут к поступкам, о которых после приходится сожалеть, так научили меня мудрые братья в Ордене. Ступай отдохни, день твой был наполнен хлопотами. Завтра мы вернемся к этому разговору. Отец ничего не знает, я полагаю? Если так, то и не посвящай его, он разгневается, и только. А на расправу скор, как бы не запер Дикона.
- Я полагаюсь на твое решение, Робер, - леди встала, волнение не оставило ее, но во взгляде, которым она смотрела на Робера, читалась надежда. - Ты говоришь как зрелый муж, я вижу, братья-храмовники внушили тебе мудрую неспешность в принятии важных решений, однако прошу... - она совладала с подступившими слезами и продолжила твердо: - Позаботься о своем брате, он любит тебя и пожалуй, не станет слушать никого другого...
Робер также поднялся, чтобы проводить её до женских покоев, вынул из скобы факел и сунул в камин, чтобы разжечь.
— И я люблю его всем сердцем, ты знаешь это, иначе бы не пришла.
Легкая улыбка скользнула по его губам, отразилась во взгляде, но тут же угасла.
— Слишком многое разделяет нас, леди Элдфорд, — он подчеркнул последние слова, а смотрел Катаржине глаза в глаза, но без ненависти, лишь с сожалением, — ни ты, ни я не в силах изменить это, но поверь, никогда не причиню я вреда моему брату. Если же надо будет, то стану защищать его до последнего вздоха и от людей, и от нездешних сил. Будь спокойна. Идем, я провожу тебя до комнат.
Они прошли к покоям Катаржины молча, больше ни слова не было сказано между ними.
Робер учтиво склонил голову прощаясь, Катаржина слабо улыбнулась ему у ответ. Что-то похожее не сочувствие к этой женщине шевельнулось в его душе. Так ли счастлива леди Элдфорд, его мачеха, за что её невзлюбил? Невинной девой вошла она в этот дом, да и не по своей воле венчалась со вдовцом, а по родительской. Продали её, не пожалели, такое Робер тоже слышал. А он привык судить по справедливости. Время покажет что происходит в Фолмброке, надо лишь подождать и не принимать скоропалительных решений. Более всего тревожил Робера отец и еще что-то неведомое, чему не мог он дать разьяснения.
В таких мыслях и направился Робер себе. Бродить по замку в столь поздний час желания он не имел.
Шаги гулко отдавались под каменными сводами, гуляли сквозняки, колыхали тяжелые гобелены.
Привыкший за годы юности к жаркому климату Леванта и Иберики, Робер поёжился, тонкая камиза и легкая кота не защищали от проморзглой сырости. Что же, в доверенном ему Северном командорстве еще холоднее, не пристало рыцарю жаловаться на такие пустяки.
Но что это? Тихий смех почудился ему, Робер оглянулся, но не видел никого. Вот снова... Он остановился, поднял факел. Тени метались по стенам, складываясь в причудливые силуэты. Будто тонкая женская фигура, и машет рукой, а распущенные волосы летят за ней, она танцует, и зовет его, снова смех, журчащий, нежный...
Он пришел в себя, когда факел почти погас и зачадил, понял что стоял незнамо сколько и смотрел на стену, как зачарованный. Что же с ним? Устал с дороги, и не оправился от раны? Надо отдохнуть.
Робер не задернул тяжелую, шитую цветным шелком занавесь на высоком, забранном в частый переплет окне, уснул так. Лунный свет упал на его постель, медленно пополз вверх, пока наконец не добрался до лица. Высветил серебром четкий красивый профиль, высокий лоб, чеканный рисунок губ и упрямый, как у всех Элдфордов, подбородок. Суровая складка между бровей, уже успевшая заложиться от бремени дел, разгладилась, смягчилась линия рта. Что-то детское проглянуло в лице молодого рыцаря, то, что обычно видят лишь матери, и в зрелом муже умеющие разглядеть того малыша, что играл когда-то на их коленях.
Серебряный луч щекотал Робера, протягивал тонкую ниточку, по которой можно уйти туда, где спуталось все - зима и лето, грядущее и былое, явь и сон...
***
- Не можно нам совершить такое, еще и в Огни Святонские! Не пойду я дальше, сьер Робер, хоть режь меня.
- Чудной ты, Миклош, зачем же резать? А ходить тебе со мной ни к чему, ты коней и доспехи стереги, я дальше сам.
В свете ближних костров, что тянулись на том берегу плетью оранжевых языкатых цветов и превращали воду в расплавленное золото, нетрудно было рассмотреть двух всадников в дорожных плащах. Под плащами отблескивали кольчуги.
- Не должно быть на мне железа, так сказала ведунья, и крест надо снять.
- Нет! В гиблое место как идти без креста?! Прости, сьер Робер, но не лишился ли ты ума? Мало, что явились мы в Вышнемясто тайно, в Комтурию не заехали, писем магистру не отдали, с постоялого двора ушли, братьев не предупредив. Ты, конечно, в высоком орденском звании, но это уж слишком, дойдет до Великого Магистра - он не помилует, сам знаешь. И с собаками с полу есть заставит.
- Меня-то? - тот из рыцарей, к которому была обращена эта отчаянная речь, рассмеялся.
Он уже спешился и расшнуровывал кольчужные рукава. - Плохо ты знаешь брата Бернара, Миклош, он и сам поступил бы также.
- Но крест-то зачем снимать? - не соглашался второй рыцарь.
Он остался в седле и был готов вести коней от реки в условленное место.
- Небесный Сюзерен и без креста сохранит того, кто не замыслил дурного. Я только правду хочу узнать. Стереги коней и одежду, как вернусь - свистну.
- А если...
- Езжай, Миклош, а то заметят нас, делай, как я велел.
***
Орденское исподнее мало отличалось от того, что носили вышнемястовские крестьяне, те же рубаха и порты. Робер был уверен - в толпе на гулянье его никто не узнает. Много лун минуло с тех пор, как покинул он здешние места, и родиной его стали земли Леванта, а семьей - братья храмовники. Но час пришел, он должен наконец узнать всё. Судьба вела Робера к тому, о чем грезил он звездными южными ночами. Времени довольно, луна только поднялась, успеет он дойти до погоста.
Не помнил Робер этих мест, а шел, будто хорошо знал дорогу. Никакого оружия не было при нем, только костяной нож, что дала ведунья. Этим ножом и надо могилу раскопать, тогда правда откроется - так она сказала.
Босые ступни похолодила роса, щедро павшая на прибрежные травы, омыла вода у Верхнего Брода, оставалось пересечь луг, на котором кипело шумное гулянье.
Навстречу пробежали стайкой босоногие девушки в длинных белых рубашках и пышных венках из трав и цветов. И в руках несли венки, спускались к реке со смехом, переговаривались весело.
- А ну как вместо суженого леший венок твой выловит, Яся? Пойдешь за него? - смеется одна подружка.
- Да лучше за лешего, чем за Ефима-плотника! - отвечает другая.
Смех девичий, взгляды лукавые, но мимо проходит Робер, другое у него на уме.
И подальше держаться от огня высоких костров, этой ночью не огонь ему помощник.
Да и не верил Робер, что можно очиститься таким нехитрым способом. Для другого эта игра - взяться за руки, прыгнуть вместе, а потом... Говорят, потом по росным травам парни и девушки катаются обнаженными, любятся, чтобы и земля людей полюбила и родила хорошо. Суеверия все это, в Ордене такое осуждают, брак должен быть освящен Богом, обеты взаимные перед Его лицом произносят. Но что с язычников взять, они Бога не знают...
Крапива хлестко обожгла босые ноги Робера, словно кто наказал его за неуместные в Огнесвятонскую ночь мысли.
- Снял крест - так и не поминай Господа, - сам себе сказал Робер и стороной обошел самый большой из костров. Через него с визгом и криками прыгали по трое. Потом смотрели друг у друга опалило ли рубашки. А потом скидывали их.
Робер отвел глаза от обнаженных девичьих тел, их вид смутил его. Крепок духом был рыцарь в бою, многих противников знал, но тайной оставалась для него близость с женщиной. И не за тем он здесь.
На краю леса погост старый, часовня заброшенная - при церкви хоронить графиню не стали, места ей в фамильном склепе не нашлось...
Тишина. И свет костров не достигал сюда, зетенённый густыми кустами цветущей сирени. Сладкий, тяжелый аромат плыл над погостом. В лунном свете белели надгробия.
И снова неведомой силой направляемый, сразу пришел Робер к тому, что искал. Вот ее могила - ни венка, ни цветов, только земляной холм, да крест, имя на кресте выбито. То имя, что год за годом заставляли его позабыть. Но Робер помнил! И голос ее, и прохладные руки, и аромат лилий...
Ничего больше не осталось из воспоминаний детства, слишком он мал был, когда лишился родного дома и материнской любви.
- Как жила ты без меня, матушка? Как умерла? Не пришел я тебя утешить и защитить! - воскликнул Робер, опускаясь на колени перед безмолвным холмом.
Мягкая земля подавалась легко, он разгребал ее костяным ножом и руками, вот уже стукнул нож о крышку гроба. Неглубоко закопали, а сверху зачем-то камнями привалили, валунами речными, ими же и крест укреплен. Робер отбросил камни в сторону, лишенный опоры, крест упал, подгнившая доска на крышке просела внутрь.
В это же время яркая луна встала высоко, как на полдень, и свет ее пролился на потревоженную могилу.
Робер знал, что должен посмотреть и погубить чудный образ - единственное, что у него оставалось от матери. Тлен, безобразный оскал Смерти - вот что увидит он сейчас...
