Только куры оголтелые по дороге мечутся, да собаки во дворах брешут.
- А вот тот плетень, с горшами, перемахнем ли? - выкрикнул кто-то из ватаги, другие осадили коней, подъехали.
- Нет, панове, этот высок слишком, горшки побьем!
- А ставлю в заклад шапку, что не побьем!
- Ну что вы, как дети малые, - пыталась урезонить их Катаржина, - и так народ мы перепугали, едем в поле.
- Нет, ясновельможная пани, будем через изгородь скакать!
- Будем! Будем!
Вот уж выстроились кто за кем, начали состязание. Со смехом и посвистом, охаживая жеребцов по бокам плетками.
И один конь своротил перед изгородью, и второй стушевался. Третий встал на дыбы, сбросил седока. Забава становилась опасной, но гостей графа было не удержать. Кто не прыгал бились об заклад, сьер Томас подбоченясь глянул на Ричарда. Хорош был юный Элдфорд на тонконогом Искандере, жеребец так и плясал под седоком, вскидывая морду, выкатывая глаза.
Катаржина смотрела с тревогой, но сьер Томас кивнул, Ричард гикнул, развернул коня, отъезжая чтобы взять разгон.
Влажная земля брызнула из-под копыт, Ричард на скаку привстал в стременах, пригнулся к вытянутой шее, не стегнул коня плетью, а только сказал что-то. А потом Искандер не прыгнул, он взлетел! Все так и ахнули, когда конь взял препятствие с таким запасом, что можно было бы надстроить его в половину и тогда бы горшки уцелели.
Вся ватага разразилась одобрительным криком, Ричард подъехал к отцу.
- А хорош ли конь, сынок?
- Чудо, как хорош, батюшка!
- Так дальше поскачем! В поле, в поле!
И снова запел рог, охота понеслась далее, оставляя позади ошарашенное набегом верховых местечко.
Лиса остановилась у кромки леса, оглянулась. Ее хвост опустился, прижался к ногам, бока западали от тяжелого дыхания.
Ричард, весь во власти охотничьего азарта, не замечал ничего, кроме того, что добыча близка. Не зря он ушел от большого гона в сторону, в овраг на краю поля. Крупная рыжая лисица, подгоняемая лаем собак, бросилась туда, где Ричард и поджидал ее.
По дну оврага протекал небольшой ручеек, зверь прыгнул в него,побежал против течения. Гончие не взяли след, вернулись наверх, на зов псарей. А Ричард поскакал за лисой вдоль оврага. Сверху ему было хорошо видно мелькание рыжей шубки между ветвями кустарника. Эти заросли мешали стрелять,приходилось ждать, пока зверь выскочит наверх - здесь, на открытом поле, он сразу подстрелит красавицу. Но лиса все бежала вперед, Ричард разумел - рвется в сосновую рощу.
Быстрая скачка и азарт добыть зверя горячили кровь, но сейчас Ричарду нужен был верный глаз и твердая рука. На миновать лисице этой тропки, значит, осталось лишь дождаться.
Юноша спешился, снял с плеча арбалет. Но и рыжая была хитра, мало, что следы запутала у ручье, так еще и забежала к роще с другой стороны, прямо по полю, кинулась между копыт Искандера и скрылась в роще. Подлесок принял ее, покачиваясь, сомкнулись кусты малины и ольхи, скрыли лисицу.
- Нет уж, не уйдешь ты! - Ричард в охотничьем азарте не подумал, что может лишиться Искандера, бросил коня и ринулся следом за лисой.
Становил его окрик отца.
- Ричард, назад! Не смей входить в лес!
Сьер Томас первым из охотников доскакал до края поля, но не остановился, а погнал коня наперерез сыну и преградил Ричарду путь.
- Но отец, уйдет же! Позволь мне...
- Нет, назад, говорю тебе!
Граф Элдфорд тяжело спешился, оступился, выругался по-нормански. Они стояли друг против друга, распаленные гоном и желанием каждый настоять на своем.
- Отец!
Ричард сделал еще шаг, но сьер Томас сильно толкнул его в плечо, рука графа была тяжела, Ричард едва устоял. Разъяренный несправедливым приказом, который лишал его охотничьего трофея, юноша непокорно продолжал рваться к роще. Томас Элдфорд взялся за спату.
- Стоять на месте, говорю тебе, щенок непокорный!
Тут уже подскакали и остальные, с ними и леди Элдфорд.
Картина, что предстала их взорам, была необьяснима и страшна. Готовые сцепиться в драке отец и сын, старый граф с обнаженным мечом, а в руке у Ричарда арбалет с наложенным болтом.
- Рысеееек! - закричала графиня. - Господь милосердный, остановите их!
В мгновение ока с коня слетел Хенрик Соколинский и встал между разъяренными Элдфордами.
- Иезус Мария, если вы так жаждете крови, панове, то рубите и стрелите меня!
Катаржина тоже спешилась, побежала к ним, оступилась и упала.
Мужчины сейчас же опустили оружие, Ричард отбросил арбалет.
- Матушка... - опустился на колени, приподнял ее за плечи, - матушка, простите.
Леди Элдфорд вцепилась в руку сына, обвела взглядом мужчин. Остановилась на потемневшем от гнева лице мужа.
- Ричард, немедля проси прощения у отца! Целуй руку... прошу тебя, умоляю...
Ричард встал перед графом на колено, склонил голову, прижался лбом к отцовской руке, голос его звучал глухо:
- Прости, отец... охотничья горячка помутила мне разум...
Все замерли, ожидая ответа графа. Сьер Томас был известен крутым нравом, гнева его страшились и враги и друзья. Леди Элдфорд не смела даже умолять, по лицу ее текли слезы.
Наконец, граф ответил:
- Скольких бед избежали бы Элдфорды, если бы умели обуздывать горячность сердца и слышать глас рассудка. Встань, Ричард, вижу, что раскаяние твое искренне. А что не постыдился при людях признать ошибку - честь тебе, а не поношение.
Томас поднял сына и обнял, все вздохнули с облегчением.
Ричард был поражен словами отца, таким он не знал его. И повторил от сердца:
- Прости, прости! Я и не мыслил дурного, никогда бы…
- Знаю, знаю. Промеж нами не должно быть вражды, и не приведи Бог пролить родную кровь, помни это. А что бывает в горячности, то ветер уносит. Тревожусь я о тебе, Ричард, поедем, перемолвимся - тихо добавил он, с теми словами и отпустил сына из рук. - А вы все, в замок возвращайтесь, - обернулся к гостям и жене, - зверя травить завтра будем, нынче погода не та. Езжайте тотчас, мы догоним.
Вся охота повиновалась беспрекословно, все знали также, что нрав графа переменчив как погожий день весной, за ясным солнцем может и ветер налететь, принести грозовые тучи.
Отец и сын поехали в сторону от охоты, огибая рощу с северной стороны.
- Не подумай Ричард, что запрет мой - злое своеволие, - после некоторого раздумья начал граф. - Я не верю глупым поверьям и то, что болтают простолюдины - все бред. Однако послушай и запомни, что я скажу тебе.
- Да, батюшка.
- И обещай следовать этому, чтобы ни случилось со мной. Моих ошибок не повторяй.
Ричард был смущен, смысл речей графа казался темен, а тон тревожен. О чем беспокоился отец?
- Все, что ты скажешь, я сохраню в сердце, но мне не постигнуть, о чем ты желаешь предостеречь. Разве что-то угрожает нам? Тогда прикажи и чтобы это ни было, я смогу совладать, у меня достанет сил, отец!
- Молод ты и горяч, Ричард. А есть то, чего силой не превозмочь. Сейчас одно запомни: к роще сосновой не приближайся. Все подвластно тебе будет в наших владениях, но это место оставь, как есть. Не могу и не хочу сказать больше, лучше тебе не знать, чтобы души не смутить. Помни, что опасно тут. Ни мечом, ни огнем, ни молитвой не можно защититься. Стороной обходи, детей своих не пускай и внукам заповедай. Беда здесь, темное место гиблое.
Ехали они стремя в стремя, вот уже и рощу миновали, ступили кони в ручей. Прозрачные воды еще не сковал холод, бежали они по камням, стелились-колыхались у дна зелеными прядями тонкие травы. Ричард засмотрелся на них. И все раздумывал о словах отца. Не страх они породили в нем, а желание разведать, что же такого в той роще, что за сила?
Вдруг раздвинулись речные травы, словно развел их кто там, на глубине, у самого дна. И лицо будто глянуло женское белое. Страшное, ни кровинки в нем, почудилось - улыбнулась или оскалилась. Рука из вод поднялась, в коней плеснула. Или волна из под копыт...
Конь графа прянул, взвился на дыбы. Ричард и глазом моргнуть не успел, а отец уже в воде и такой ужас в глазах, как будто здесь не брод, а омут бездонный. Ричард хотел сойти с коня, помочь отцу, но тот закричал:
- На берег! В воду ступать не смей. Я сам...сам выберусь! - а лицо так и перекосило, застонал: - Ох, нога...
Ричард не послушал, спрыгнул в воду. Течение не быстрое, да и мелко, но травы так и обхватили его ноги.
- Не твое дитя! - непонятно закричал граф. - И вины нет на нем!
И лицом в воду упал.
Ричард из ила и трав выпростал ноги, стал отца из воды тащить. Граф отяжелел, ногу левую согнуть не может, сознание от боли мутится. Насилу на берег выбрались, на пригорок, под сосны. Ричард поймал отцовского коня, хотел отцу помочь в седло подняться, но граф только головой замотал:
- Нет, езжай за подмогой, я тут посижу.
- Зачем мне оставлять тебя, сейчас на коня сядешь и потихоньку до замка...
- Нет, езжай как я велел, не спорь ты, Бога ради! Не серди меня! И без того тошно...
Не смея ослушаться, Ричард подозвал Искандера, взлетел в седло:
-Я мигом, батюшка!
Отец махнул ему - езжай, мол, и младший Элдфорд пригнулся к гриве жеребца, понесся догонять охоту.
Граф остался один. С небольшого пригорка, где Ричард устроил его, был хорошо виден ручей, и взгляд старшего Элдфорда неотрывно следил за темной водой, в которой теперь даже не отражалось сумрачное осеннее небо.
Тишина, надвинувшаяся с отъездом Рысека, не казалась сьеру Томасу ни умиротворяющей, ни мирной. Он ждал, и сильные пальцы его то сжимали рукоять спаты, то перебирали янтарные четки.
Она появилась из воды бесшумно, без всплеска, ничем поначалу не нарушая зыбкой тишины.
Граф замер, приподнялся на локте, охнул от острой боли в сломанной ноге. Она обратила к нему прекрасное бледное лицо, склонила голову, глядя в упор. Кожа ее белела сквозь пряди темных волос, укрывающих тело до самых маленьких ступней, что стояли на поверхности воды, будто на стеклянном полу. Глаза, в точности повторяющие цвет воды в ручье, метали молнии:
- Где мой сын, Томаш?
Голос, резкий и высокий, будто плетью хлестнул графа.
- Он далеко, Крина, в жарких землях Леванта.
- Ты отнял его у меня! Даже самую память обо мне у него отобрал! Но он мой сын, и тебе не изменить этого.
- Да, не изменить! И это хуже всего!
- Освободи меня, заточение ужасно, в память о нашей любви, Томаш! - простонала Крина, тонкие руки ее умоляюще простерлись к графу.
- Я и правда любил. Но ты обманула меня! Я думал, что беру в дом женщину, а привел в замок водяницу!
- Но разве я была не хороша? - Крина склонила голову набок, голос ее стал вкрадчив, зажурчал, будто сонный летний ручеек по камушкам. - Разве не горячи были наши ночи? Разве не любила я тебя, Томаш, не целовала нежно, не баюкала на моей груди? Я гуляла в твоих полях, и они родили высокую пшеницу, так что все соседи дивились. Я поила твоих коней, и они резвостью могли сравняться с ветром. О, я вижу, как горят твои глаза! Я поцелую тебя, и вся седина с твоей буйной головы исчезнет, ты снова станешь юн и горяч....и будешь любить меня...
Голос водяницы журчал и обволакивал негой, обещанием счастья.
- Твои слова - обман, Крина, - Элдфорд потряс головой, наваждение почти завладело им. - Перестань наводить на меня морок. Ты отравила мою душу, теперь я не могу любить никого! Сколько я пытался, все даром - кто любил тебя, тому уж не полюбить другую!
-Так дай мне любить тебя, мой Томаш.
- Ты не умеешь любить, Крина.
- Разве? - водяница приподняла тонкую бровь, улыбнулась призывно, повела плечом, из плаща густых волос выступила белая ножка, показалось округлое бедро.
Граф с видимым усилием отвел глаза:
- Не умеешь так, как это нужно мне. Мне надобна леди в моем замке, а ты - не леди и никогда ею не станешь.
Ласковые очи водяницы мгновенно переменили выражение, голос стал угрожающе низким:
- Подумай, Томаш, о другом своем сыне! Если ты забрал мое дитя, я заберу твое!
Вода выплеснулась на берег, обернулась толстою змеёй, извиваясь, поползла к Элдфорду.
Водяница перебежала ближе, но выйти за границы ручья не могла, будто невидимая клетка удерживала ее. Крина с яростью принялась биться в незримую стену, взмахивала руками, кричала пронзительно и страшно. Змея бросилась на человека, обвивая ноги, стала подниматься к сердцу, остужая кровь, ледяными прикосновениями отнимая жизнь.
Нестерпимая боль в сломанной ноге стала спасением, огненной вспышкой разогнала ледяной морок. Трясущимися руками граф вытащил из-под рубахи ладанку на толстом черном шнурке, выставил перед собой:
-Оставайся здесь вечно, Крина! Ты не властна надо мной, а я над тобой - властен!
Из ладанки со свистом вырвался порыв горячего ветра, взметнул палую листву, пронесся над травами, ударил Крину в грудь.
Она взвыла, рассыпалась фонтаном брызг, вода в ручье забурлила, завертелась воронкой, утаскивая водяницу в глубину. Змея изошла паром, горячий ветер разметал его остатки, развеял запах тины и речных трав, обдал Элдфорда жаром раскаленного песка, еще раз взлетел как птица и ринулся вниз, втянулся в ладанку, как улитка в раковину, оставив после себя аромат ладана и сандала...
Охота неторопливо двинулась обратно, собак взяли на своры, арбалеты закинули за спины.
Гости старались сделать вид, что ничего не произошло. И так неплохо позабавились в местечке, а лисицы куда денутся, и завтра можно их погонять.
Соколинский и леди Элдфорд поотстали, ехали рядом, молчали. На щеках Катаржины еще не высохли слезы, Хенрик хмурился. Наконец он первый со вздохом нарушил молчание.
- Что же, должно быть трудно тебе, пани Катаржина? Не жалеешь, что не послушала меня тогда?
- Нет, Хенрик, не жалею, - она ехала отпустив удила, смотрела в сторону, лошадь ее шла вольно.
- Правду ли молвишь?
- Никогда не оскорбляла я любви нашей лживым словом.
- Так была любовь? Отчего же не пошла за мной, отвергла? - он перехватил повод вороной кобылы и придержал своего коня, наклонился к леди Элдфорд, заглянул в глаза. - Ведь и теперь не поздно, одно твое слово!
- Оставь, Хенрик, безумны твои речи. За тем ли ты явился в наш дом, чтобы позорить меня?
- Прости, - он отпустил ее лошадь, - и вправду безумны речи того, кто столько лет не может забыть...
- Что говорить о прошлом? Как ты жил? Я ничего не знала о тебе.
- Жил...в странствиях. Воевал на дальних рубежах, ездил с миссией в Александрию.
- Не женился?
- Нет, ясновельможная пани, такой как ты не сыскал.
- Ну полно, Хенрик, я рассержусь. И так мне достало печали, - взор ее затуманился, она вспомнила о минувшей ночи, подавила вздох, собрала повод, тронула кобылу хлыстиком. - Поедем уже, а то сильно отстали, что люди скажут?
- Да им не до нас, они будут о другом судачить. Не думал я, что россказни о заповедной роще правда.
- А что за россказни?
- Неужто не слышала? Столько лет живешь за Элдфордом, а...
Крик и конский топот прервал его. Во весь опор охоту догонял Ричард на Искандере - одежда вымокла, волосы растрепал ветер, щеки горят от волнения.
- Матушка! Конь скинул отца у ручья, скорее...помощь нужна!
Катаржина развернула кобылу.
- Хенрик, догони мужчин, приведи подмогу, твой конь резвее, а мы с Ричардом поскачем к графу! Господи, как же случилось... Рысек, как случилось? Что с ним?
- Конь оступился в ручье... Я не хотел оставлять отца, он повредил ногу, встать не может. Сердится, велел мне вас догнать, а я сам бы справился...
- А вот тот плетень, с горшами, перемахнем ли? - выкрикнул кто-то из ватаги, другие осадили коней, подъехали.
- Нет, панове, этот высок слишком, горшки побьем!
- А ставлю в заклад шапку, что не побьем!
- Ну что вы, как дети малые, - пыталась урезонить их Катаржина, - и так народ мы перепугали, едем в поле.
- Нет, ясновельможная пани, будем через изгородь скакать!
- Будем! Будем!
Вот уж выстроились кто за кем, начали состязание. Со смехом и посвистом, охаживая жеребцов по бокам плетками.
И один конь своротил перед изгородью, и второй стушевался. Третий встал на дыбы, сбросил седока. Забава становилась опасной, но гостей графа было не удержать. Кто не прыгал бились об заклад, сьер Томас подбоченясь глянул на Ричарда. Хорош был юный Элдфорд на тонконогом Искандере, жеребец так и плясал под седоком, вскидывая морду, выкатывая глаза.
Катаржина смотрела с тревогой, но сьер Томас кивнул, Ричард гикнул, развернул коня, отъезжая чтобы взять разгон.
Влажная земля брызнула из-под копыт, Ричард на скаку привстал в стременах, пригнулся к вытянутой шее, не стегнул коня плетью, а только сказал что-то. А потом Искандер не прыгнул, он взлетел! Все так и ахнули, когда конь взял препятствие с таким запасом, что можно было бы надстроить его в половину и тогда бы горшки уцелели.
Вся ватага разразилась одобрительным криком, Ричард подъехал к отцу.
- А хорош ли конь, сынок?
- Чудо, как хорош, батюшка!
- Так дальше поскачем! В поле, в поле!
И снова запел рог, охота понеслась далее, оставляя позади ошарашенное набегом верховых местечко.
Лиса остановилась у кромки леса, оглянулась. Ее хвост опустился, прижался к ногам, бока западали от тяжелого дыхания.
Ричард, весь во власти охотничьего азарта, не замечал ничего, кроме того, что добыча близка. Не зря он ушел от большого гона в сторону, в овраг на краю поля. Крупная рыжая лисица, подгоняемая лаем собак, бросилась туда, где Ричард и поджидал ее.
По дну оврага протекал небольшой ручеек, зверь прыгнул в него,побежал против течения. Гончие не взяли след, вернулись наверх, на зов псарей. А Ричард поскакал за лисой вдоль оврага. Сверху ему было хорошо видно мелькание рыжей шубки между ветвями кустарника. Эти заросли мешали стрелять,приходилось ждать, пока зверь выскочит наверх - здесь, на открытом поле, он сразу подстрелит красавицу. Но лиса все бежала вперед, Ричард разумел - рвется в сосновую рощу.
Быстрая скачка и азарт добыть зверя горячили кровь, но сейчас Ричарду нужен был верный глаз и твердая рука. На миновать лисице этой тропки, значит, осталось лишь дождаться.
Юноша спешился, снял с плеча арбалет. Но и рыжая была хитра, мало, что следы запутала у ручье, так еще и забежала к роще с другой стороны, прямо по полю, кинулась между копыт Искандера и скрылась в роще. Подлесок принял ее, покачиваясь, сомкнулись кусты малины и ольхи, скрыли лисицу.
- Нет уж, не уйдешь ты! - Ричард в охотничьем азарте не подумал, что может лишиться Искандера, бросил коня и ринулся следом за лисой.
Становил его окрик отца.
- Ричард, назад! Не смей входить в лес!
Сьер Томас первым из охотников доскакал до края поля, но не остановился, а погнал коня наперерез сыну и преградил Ричарду путь.
- Но отец, уйдет же! Позволь мне...
- Нет, назад, говорю тебе!
Граф Элдфорд тяжело спешился, оступился, выругался по-нормански. Они стояли друг против друга, распаленные гоном и желанием каждый настоять на своем.
- Отец!
Ричард сделал еще шаг, но сьер Томас сильно толкнул его в плечо, рука графа была тяжела, Ричард едва устоял. Разъяренный несправедливым приказом, который лишал его охотничьего трофея, юноша непокорно продолжал рваться к роще. Томас Элдфорд взялся за спату.
- Стоять на месте, говорю тебе, щенок непокорный!
Тут уже подскакали и остальные, с ними и леди Элдфорд.
Картина, что предстала их взорам, была необьяснима и страшна. Готовые сцепиться в драке отец и сын, старый граф с обнаженным мечом, а в руке у Ричарда арбалет с наложенным болтом.
- Рысеееек! - закричала графиня. - Господь милосердный, остановите их!
В мгновение ока с коня слетел Хенрик Соколинский и встал между разъяренными Элдфордами.
- Иезус Мария, если вы так жаждете крови, панове, то рубите и стрелите меня!
Катаржина тоже спешилась, побежала к ним, оступилась и упала.
Мужчины сейчас же опустили оружие, Ричард отбросил арбалет.
- Матушка... - опустился на колени, приподнял ее за плечи, - матушка, простите.
Леди Элдфорд вцепилась в руку сына, обвела взглядом мужчин. Остановилась на потемневшем от гнева лице мужа.
- Ричард, немедля проси прощения у отца! Целуй руку... прошу тебя, умоляю...
Ричард встал перед графом на колено, склонил голову, прижался лбом к отцовской руке, голос его звучал глухо:
- Прости, отец... охотничья горячка помутила мне разум...
Все замерли, ожидая ответа графа. Сьер Томас был известен крутым нравом, гнева его страшились и враги и друзья. Леди Элдфорд не смела даже умолять, по лицу ее текли слезы.
Наконец, граф ответил:
- Скольких бед избежали бы Элдфорды, если бы умели обуздывать горячность сердца и слышать глас рассудка. Встань, Ричард, вижу, что раскаяние твое искренне. А что не постыдился при людях признать ошибку - честь тебе, а не поношение.
Томас поднял сына и обнял, все вздохнули с облегчением.
Ричард был поражен словами отца, таким он не знал его. И повторил от сердца:
- Прости, прости! Я и не мыслил дурного, никогда бы…
- Знаю, знаю. Промеж нами не должно быть вражды, и не приведи Бог пролить родную кровь, помни это. А что бывает в горячности, то ветер уносит. Тревожусь я о тебе, Ричард, поедем, перемолвимся - тихо добавил он, с теми словами и отпустил сына из рук. - А вы все, в замок возвращайтесь, - обернулся к гостям и жене, - зверя травить завтра будем, нынче погода не та. Езжайте тотчас, мы догоним.
Вся охота повиновалась беспрекословно, все знали также, что нрав графа переменчив как погожий день весной, за ясным солнцем может и ветер налететь, принести грозовые тучи.
Отец и сын поехали в сторону от охоты, огибая рощу с северной стороны.
- Не подумай Ричард, что запрет мой - злое своеволие, - после некоторого раздумья начал граф. - Я не верю глупым поверьям и то, что болтают простолюдины - все бред. Однако послушай и запомни, что я скажу тебе.
- Да, батюшка.
- И обещай следовать этому, чтобы ни случилось со мной. Моих ошибок не повторяй.
Ричард был смущен, смысл речей графа казался темен, а тон тревожен. О чем беспокоился отец?
- Все, что ты скажешь, я сохраню в сердце, но мне не постигнуть, о чем ты желаешь предостеречь. Разве что-то угрожает нам? Тогда прикажи и чтобы это ни было, я смогу совладать, у меня достанет сил, отец!
- Молод ты и горяч, Ричард. А есть то, чего силой не превозмочь. Сейчас одно запомни: к роще сосновой не приближайся. Все подвластно тебе будет в наших владениях, но это место оставь, как есть. Не могу и не хочу сказать больше, лучше тебе не знать, чтобы души не смутить. Помни, что опасно тут. Ни мечом, ни огнем, ни молитвой не можно защититься. Стороной обходи, детей своих не пускай и внукам заповедай. Беда здесь, темное место гиблое.
Ехали они стремя в стремя, вот уже и рощу миновали, ступили кони в ручей. Прозрачные воды еще не сковал холод, бежали они по камням, стелились-колыхались у дна зелеными прядями тонкие травы. Ричард засмотрелся на них. И все раздумывал о словах отца. Не страх они породили в нем, а желание разведать, что же такого в той роще, что за сила?
Вдруг раздвинулись речные травы, словно развел их кто там, на глубине, у самого дна. И лицо будто глянуло женское белое. Страшное, ни кровинки в нем, почудилось - улыбнулась или оскалилась. Рука из вод поднялась, в коней плеснула. Или волна из под копыт...
Конь графа прянул, взвился на дыбы. Ричард и глазом моргнуть не успел, а отец уже в воде и такой ужас в глазах, как будто здесь не брод, а омут бездонный. Ричард хотел сойти с коня, помочь отцу, но тот закричал:
- На берег! В воду ступать не смей. Я сам...сам выберусь! - а лицо так и перекосило, застонал: - Ох, нога...
Ричард не послушал, спрыгнул в воду. Течение не быстрое, да и мелко, но травы так и обхватили его ноги.
- Не твое дитя! - непонятно закричал граф. - И вины нет на нем!
И лицом в воду упал.
Ричард из ила и трав выпростал ноги, стал отца из воды тащить. Граф отяжелел, ногу левую согнуть не может, сознание от боли мутится. Насилу на берег выбрались, на пригорок, под сосны. Ричард поймал отцовского коня, хотел отцу помочь в седло подняться, но граф только головой замотал:
- Нет, езжай за подмогой, я тут посижу.
- Зачем мне оставлять тебя, сейчас на коня сядешь и потихоньку до замка...
- Нет, езжай как я велел, не спорь ты, Бога ради! Не серди меня! И без того тошно...
Не смея ослушаться, Ричард подозвал Искандера, взлетел в седло:
-Я мигом, батюшка!
Отец махнул ему - езжай, мол, и младший Элдфорд пригнулся к гриве жеребца, понесся догонять охоту.
Граф остался один. С небольшого пригорка, где Ричард устроил его, был хорошо виден ручей, и взгляд старшего Элдфорда неотрывно следил за темной водой, в которой теперь даже не отражалось сумрачное осеннее небо.
Тишина, надвинувшаяся с отъездом Рысека, не казалась сьеру Томасу ни умиротворяющей, ни мирной. Он ждал, и сильные пальцы его то сжимали рукоять спаты, то перебирали янтарные четки.
Она появилась из воды бесшумно, без всплеска, ничем поначалу не нарушая зыбкой тишины.
Граф замер, приподнялся на локте, охнул от острой боли в сломанной ноге. Она обратила к нему прекрасное бледное лицо, склонила голову, глядя в упор. Кожа ее белела сквозь пряди темных волос, укрывающих тело до самых маленьких ступней, что стояли на поверхности воды, будто на стеклянном полу. Глаза, в точности повторяющие цвет воды в ручье, метали молнии:
- Где мой сын, Томаш?
Голос, резкий и высокий, будто плетью хлестнул графа.
- Он далеко, Крина, в жарких землях Леванта.
- Ты отнял его у меня! Даже самую память обо мне у него отобрал! Но он мой сын, и тебе не изменить этого.
- Да, не изменить! И это хуже всего!
- Освободи меня, заточение ужасно, в память о нашей любви, Томаш! - простонала Крина, тонкие руки ее умоляюще простерлись к графу.
- Я и правда любил. Но ты обманула меня! Я думал, что беру в дом женщину, а привел в замок водяницу!
- Но разве я была не хороша? - Крина склонила голову набок, голос ее стал вкрадчив, зажурчал, будто сонный летний ручеек по камушкам. - Разве не горячи были наши ночи? Разве не любила я тебя, Томаш, не целовала нежно, не баюкала на моей груди? Я гуляла в твоих полях, и они родили высокую пшеницу, так что все соседи дивились. Я поила твоих коней, и они резвостью могли сравняться с ветром. О, я вижу, как горят твои глаза! Я поцелую тебя, и вся седина с твоей буйной головы исчезнет, ты снова станешь юн и горяч....и будешь любить меня...
Голос водяницы журчал и обволакивал негой, обещанием счастья.
- Твои слова - обман, Крина, - Элдфорд потряс головой, наваждение почти завладело им. - Перестань наводить на меня морок. Ты отравила мою душу, теперь я не могу любить никого! Сколько я пытался, все даром - кто любил тебя, тому уж не полюбить другую!
-Так дай мне любить тебя, мой Томаш.
- Ты не умеешь любить, Крина.
- Разве? - водяница приподняла тонкую бровь, улыбнулась призывно, повела плечом, из плаща густых волос выступила белая ножка, показалось округлое бедро.
Граф с видимым усилием отвел глаза:
- Не умеешь так, как это нужно мне. Мне надобна леди в моем замке, а ты - не леди и никогда ею не станешь.
Ласковые очи водяницы мгновенно переменили выражение, голос стал угрожающе низким:
- Подумай, Томаш, о другом своем сыне! Если ты забрал мое дитя, я заберу твое!
Вода выплеснулась на берег, обернулась толстою змеёй, извиваясь, поползла к Элдфорду.
Водяница перебежала ближе, но выйти за границы ручья не могла, будто невидимая клетка удерживала ее. Крина с яростью принялась биться в незримую стену, взмахивала руками, кричала пронзительно и страшно. Змея бросилась на человека, обвивая ноги, стала подниматься к сердцу, остужая кровь, ледяными прикосновениями отнимая жизнь.
Нестерпимая боль в сломанной ноге стала спасением, огненной вспышкой разогнала ледяной морок. Трясущимися руками граф вытащил из-под рубахи ладанку на толстом черном шнурке, выставил перед собой:
-Оставайся здесь вечно, Крина! Ты не властна надо мной, а я над тобой - властен!
Из ладанки со свистом вырвался порыв горячего ветра, взметнул палую листву, пронесся над травами, ударил Крину в грудь.
Она взвыла, рассыпалась фонтаном брызг, вода в ручье забурлила, завертелась воронкой, утаскивая водяницу в глубину. Змея изошла паром, горячий ветер разметал его остатки, развеял запах тины и речных трав, обдал Элдфорда жаром раскаленного песка, еще раз взлетел как птица и ринулся вниз, втянулся в ладанку, как улитка в раковину, оставив после себя аромат ладана и сандала...
***
Охота неторопливо двинулась обратно, собак взяли на своры, арбалеты закинули за спины.
Гости старались сделать вид, что ничего не произошло. И так неплохо позабавились в местечке, а лисицы куда денутся, и завтра можно их погонять.
Соколинский и леди Элдфорд поотстали, ехали рядом, молчали. На щеках Катаржины еще не высохли слезы, Хенрик хмурился. Наконец он первый со вздохом нарушил молчание.
- Что же, должно быть трудно тебе, пани Катаржина? Не жалеешь, что не послушала меня тогда?
- Нет, Хенрик, не жалею, - она ехала отпустив удила, смотрела в сторону, лошадь ее шла вольно.
- Правду ли молвишь?
- Никогда не оскорбляла я любви нашей лживым словом.
- Так была любовь? Отчего же не пошла за мной, отвергла? - он перехватил повод вороной кобылы и придержал своего коня, наклонился к леди Элдфорд, заглянул в глаза. - Ведь и теперь не поздно, одно твое слово!
- Оставь, Хенрик, безумны твои речи. За тем ли ты явился в наш дом, чтобы позорить меня?
- Прости, - он отпустил ее лошадь, - и вправду безумны речи того, кто столько лет не может забыть...
- Что говорить о прошлом? Как ты жил? Я ничего не знала о тебе.
- Жил...в странствиях. Воевал на дальних рубежах, ездил с миссией в Александрию.
- Не женился?
- Нет, ясновельможная пани, такой как ты не сыскал.
- Ну полно, Хенрик, я рассержусь. И так мне достало печали, - взор ее затуманился, она вспомнила о минувшей ночи, подавила вздох, собрала повод, тронула кобылу хлыстиком. - Поедем уже, а то сильно отстали, что люди скажут?
- Да им не до нас, они будут о другом судачить. Не думал я, что россказни о заповедной роще правда.
- А что за россказни?
- Неужто не слышала? Столько лет живешь за Элдфордом, а...
Крик и конский топот прервал его. Во весь опор охоту догонял Ричард на Искандере - одежда вымокла, волосы растрепал ветер, щеки горят от волнения.
- Матушка! Конь скинул отца у ручья, скорее...помощь нужна!
Катаржина развернула кобылу.
- Хенрик, догони мужчин, приведи подмогу, твой конь резвее, а мы с Ричардом поскачем к графу! Господи, как же случилось... Рысек, как случилось? Что с ним?
- Конь оступился в ручье... Я не хотел оставлять отца, он повредил ногу, встать не может. Сердится, велел мне вас догнать, а я сам бы справился...
