Каждый мужчина желает знать, где второй носок
вместо эпиграфа,
источник - интернет
1.
Лет в восемь я впервые увидела настоящего мага. Это было жутко. У высокого старика с морщинистым лицом почти белые, неровно поседевшие волосы стояли дыбом, искрили и потрескивали. Но самым страшными у него были глаза – совершенно юные, почти детские, голубые как весеннее небо. Он ненормально плавно двигался, будто не шел, а летел вдоль нашего строя, вглядываясь своими жуткими глазами в каждого. Мы в ужасе замерли, не в силах разбежаться.
Он смотрел внимательно, так, что все холодело внутри, кому-то проводил пальцем по лбу, над кем-то хмыкал, и двигался дальше. Шел, плыл или летел - не понять, пока не остановился напротив меня. Не напротив Жуткой Лукки или Проньки. Нет, точно напротив меня. Лукка привычным движением задвинула меня себе за спину, а я привычно спряталась за её высоким, крепким и таким надёжным плечом. Но длинные цепкие пальцы старика вытащили меня пред его молодые очи.
Этот взгляд... Он перевернул всё в моей душе, разорвал привычное спокойствие и смял радость, как тяжелый сапог сминает траву, в голове зашумела вода, а мир закружился в белой метели и почти растаял. Только это старое лицо с яркими голубыми глазами мальчишки осталось передо мной. Лицо улыбалось, а губы вдруг зашевелились.
- Как зовут?
Звук его голоса расплывался и отражался эхом.
- Девочка. Меня зовут девочка.
- Нет такого имени! – сурово припечатал плывущий голос, хотя глаза продолжали улыбаться. Старик чуть повернул голову, так, что мне стало видно его большое морщинистое ухо с длинными белыми восками, и прогрохотал: – Как её зовут?!
Я дернулась, где-то за метелью прозвучало:
- Вильгельмина Чараппа.
Старик с молодыми глазами снова обернулся ко мне. Во взгляде – недоумение и веселье. А у меня в горле скрутился комок слез - от обиды, от разочарования, от боли. Я ведь тоже спрашивала, спрашивала про имя! Ещё когда была совсем маленькой, однажды поняла, что меня зовут просто девочка, а у других детей есть имена: Велька, Стефан, Пронька или ещё как-нибудь. У Лукки было даже несколько имён – просто Лукка, Жуткая Лукка и Злюка.
Я спросила у служительницы почему так, и та объяснила, что мои родители не успели дать мне имя, и поэтому все зовут меня просто девочка. А вот теперь оказывается и имя у меня есть, и даже фамилия… Предательство, как есть предательство! А ведь я верила служителям!
- Чараппа? Вильгельмина?
И если бы не этот комок в горле, что мешал дышать, я бы порадовалась имени и фамилии. Они были красивые, и имя, и фамилия. Их хотелось повторять снова и снова. Но невнятное бормотание служительницы, искаженное и приглушенное метелью, заставило прислушаться: «Ну как же! Нельзя простого человека как королеву звать! Да ещё с таким дурацким прозвищем». *чарапа (хорват.) – носок
Молодой старик расхохотался прямо мне в лицо, многократно усиливая эхо, так, что ушам стало больно.
- Что бы вы понимали! Это знак свыше! Такое имя да с такой фамилией! – эхом бился вокруг его голос. Голубые глаза вновь весело глядели на меня. – Ну что, Чараппа, готовься, поедешь жить во дворец!
Мое сердце дернулось, пропустило удар, но когда из горла наконец вырвался крик «Нет!», старика передо мной уже не было. Он исчез. Вместе с ним исчезла метель, звуки стали нормальными, и вокруг себя я увидела привычные лица наших приютских ребят. Они во все глаза смотрели на меня, кто-то тыкал пальцем, кто-то перешептывался. Даже служительницы не отрывали от меня взглядов.
Я хотела о многом их спросить, но одна сразу отвернулась, другая сочувственно поджала губы.
- Вот так, девочка, - сказала она, подходя ближе. Провела рукой по моим волосам и грустно улыбнулась. Я глядела на неё, запрокинув голову, и всё никак не могла справиться с потрясением.
- Меня зовут как королеву? – всё же выдавила из себя. На плечо легла надёжная и сильная рука Лукки, и я сразу почувствовала себя защищенной. Служительница пожала плечами, сказала:
- Да.
- Почему же меня не называют моим именем?
Служительница отвела взгляд и промолчала.
- А когда меня заберут во дворец?
Женщина глянула на меня, пожала плечами вновь.
- Наверное, позже. Ты же совсем ещё малышка.
Рука Лукки сжалась на моем плече, и я уткнулась ей носом в подмышку. Нет, слёз не было. О чем тут плакать? Но... не хотелось никого видеть. Хотелось понять, что всё это значит: и то, что моё имя от меня прятали, и то, что меня заберут во дворец, и кто такой этот старик, и много-много чего ещё.
- Пойдём, - Лукка повела меня в дальний конец приютского дворика, туда, где нас хоть и было хорошо видно со всех сторон, но услышать никто не мог. Мы уселись на пыльное основание высокого каменного забора.
- Лукка, - я посмотрела на её круглое лицо. Сейчас оно было не просто суровым, а каким-то отчаянным. – Кто этот старик? Чего он хотел?
Она вновь прижала меня рукой к своему боку, а другой - погладила по голове.
- Он маг. И как-то связан с королевским дворцом. И ты ему зачем-то нужна.
Я всегда восхищалась Луккой – она намного умнее меня, и такая сильная, что сравнивать со мной просто смешно! А ещё она самая-самая добрая. И хоть мальчишки называют её Жуткой Луккой или попросту Злюкой, потому что она всегда с ними дерется, меня она никогда не обижала. Ни разу в жизни. Всегда только защищала. Иногда даже делилась краюшкой, когда помогая кухарке, получала в награду немного хлеба.
Она вообще была самым первым моим приютским воспоминанием.
Я не помнила время до приюта, только серый холодный и вязкий туман, такой холодный, что выстужал даже косточки, высасывал последние капли сил, от него было жутко и тоскливо, страшно до ужаса, и грудь раздирал ужасный кашель. Служительницы говорили, что где-то в этом тумане остались мои мама и папа. Может и остались, но я их не помню и возвращаться в тот туман не хочу, очень страшно. Мне всегда казалось, что моя жизнь началась уже здесь, в приюте.
Самые первые воспоминания - тепло и сытость. Страшный серый туман не мог ко мне подкрасться, потому что мне давали есть несколько раз в день. От каши и супа ушла сосущая пустота в животе, и это было чудо. Меня поили горячими отварами трав, парили в чане с горячей водой, даже давали на ночь стакан молока. От этого кашель становился меньше, и даже как-то незаметно прошел совсем. И это тоже было восхитительно.
Я помню ещё кое-что, тоже смутно. Это даже не картинки, это полузабытые ощущения: в темноте я крадусь босиком мимо кроватей, ногам холодно, я чувствую, что пол деревянный, вытертый. Кроватей много, они какие-то все длинные, мне плохо видно, есть ли на них кто, но слышно чуть слышное сопение спящих. Я иду тихо и медленно, меня куда-то тянет неведомая сила. Вот наконец тепло – это у самой печи пол покрыт чем-то гладким, нагретым.
Это восхитительное ощущение тепла на стопах, от которого волны ласковых мурашек разбегаются от пяток к самой макушке. Потом помню, как, раскинув руки, прижимаюсь к чему-то большому, круглому и такому теплому, что глаза сами закрываются, а губы растягиваются в блаженной улыбке. И вот я так стою, прижимаюсь и впитываю, впитываю, впитываю тепло. И ничего, что животу и коленкам твердо, главное – им тепло, и это счастье!
Служительницы мне потом рассказывали, что каждое утро находили меня спящей у печи, свернувшейся прямо на испачканном угольной пылью полу. И как бы они меня ни сторожили, как бы ни пытались изловить и водворить обратно в кровать, я всё равно умудрялась тихонько пробраться к теплому печному боку и там уснуть.
Все эти воспоминания были размытыми и неясными, как полузабытый сон. А первое, что я помню ясно - удивленное лицо Жуткой Лукки, в кровати у которой я проснулась однажды утром. Помню, я тогда испугалась, что она заругается и прогонит меня, ведь она была на целый год, наверное, старше меня, и ещё при этом намного больше и сильнее. Ведь прозвище Жуткая на оправдывала с лихвой. Я сжалась и сощурила глаза, ожидая, что мне сейчас вышвырнут как паршивого котенка. Но Лукка только слабо улыбнулась и вздохнула. Не прогнала.
- Эх ты, малышка!.. - сказала грустно.
С этого дня она стала мне как сестра, а иногда и как мама. Наверное. Я не знаю, какая может быть мама. Но с тех пор мы всегда были вместе, и Лукка всегда меня защищала.
И в этот день, когда страшный маг своими словами потряс и почти разрушил мой уютный мир с теплыми зимними платьями красивого темно-серого цвета и ещё более красивыми светло-серыми летними платьями, кашей утром и вечером и супом в обед, прогулками в приютском дворе и редкими походами за ограду, в город, рядом была Лукка, моя любимая Жуткая Лукка. Она меня поддержала, снова стала моей опрой.
- Зачем я этому магу? И что мне делать во дворце?
Названная сестра тяжело вздохнула.
- Не знаю, Малышка.
Она всегда называла меня Малышка, так, будто это было моё имя.
- Лу, скажи, почему меня нельзя называть моим настоящим именем – Вильгельмина?
- Ты разве не слышала? – спросила Лукка хмуро. – Это имя королевы.
- Разве нельзя называться также как королева?
Она пожала плечами.
- Мне-то все равно, а вот королеве такое может не понравится.
Я только вздохнула, запрокинула голову, глядя в ясное небо, немного похожее цветом на глаза того странного мага.
- Лукка, как думаешь, меня скоро заберут во дворец?
- А ты хочешь?
Я повернулась посмотреть, почему у моей лучшей в мире Лукки такой голос. Она смотрела на меня исподлобья, хмуря и так хмурые от природы брови. И я снова уткнулась ей в подмышку, разревелась, цепляясь за её темно-серое платье так, будто меня уже отрывают от неё и увозят куда-то очень далеко.
- Нет, я не хочу! Не отдавай меня, Лукка, не отдавай, слышишь?! Я хочу быть с тобой, всегда жить здесь, в приюте, всегда быть рядом с тобой!
- Тшш, тихо, тихо, Малышка. Не плачь! - в её голосе тоже слышался плач.
Когда слёзы и слова кончились, мы ещё долго сидели обнявшись на пыльном камне и молчали. И только когда сторож пошел к колоколу звонить к обеду, Лукка сказала:
- Была бы ты ему сильно нужна, забрал бы сейчас. А раз не забрал… Может же он забыть про тебя? Может. Да мало ли, что может произойти? Подожди горевать!
Это были правильные слова, они меня успокоили. Почти.
Ещё какое-то время я вздрагивала, заслышав или мужской голос, или скрип приютских ворот, через которые въезжала телега с хлебом и другими припасами. Но скоро теплые однообразные будни успокоили меня, снова сделали незыблемым пошатнувшийся мир. Всё снова было как прежде – приют, Лукка, серые платья, каменные стены, уроки рукоделия, теплые зимние печи, и я до поры забыла про мага, дворец и связанную с этим угрозу.
2.
Рука делает движение за движением, стежок ложится к стежку, картина на полотне оживает. Я давно в нетерпении – ещё пара стежков тут, ещё немного здесь, немного желтого, немного оранжевого, и красота всё ярче сияет и переливается. Я парю в теплом сладком тумане, это восхитительное чувство, которое я обожаю! Всегда бы в нем находится, всегда бы так парить!
Но тут началось!.. Яркий свет рябит, кто-то трогает меня за плечо.
- Малышка!
- Сейчас, сейчас, - бормочу и тороплюсь сделать ещё один стежок. А теперь нужно чуть посветлее, вот, так хорошо, теперь более зелёный. Ах, ну почему так мало иголок? Вынимать ненужную сейчас нить и вдевать ту, позеленее.
- Малышка! Малыш!
- Ну сейчас, ещё чуточку!
Стежок, ещё один, скорее, где-то там снаружи нарастает шум, значит, сейчас придётся вырываться из этого чудесного, волшебного мира, где можно создавать чудеса, где всегда тепло, ярко и солнечно, где не тревожат никакие заботы, и где есть только радость, удовольствие и ласковые ощущения.
- Малышка! Вильгельмина, да очнись же ты!
Моё имя, да ещё вот так произнесенное сквозь зубы, привело меня в себя. Тяжко вздохнув, я подняла глаза от вышивки. Это Жуткая Лукка трясёт меня за плечо, шипит мне в ухо и выразительно косит глазом на середину учебной комнаты. А там…
Высокий господин с совершенно черными, смоляными кудрями, черными же тонкими усиками над верхней губой и очень белыми мягкими руками, все в пене дорогих кружев, рассматривал наши работы.
- Малышка, – прошипела Жуткая Лукка. – Это наш шанс, вспомни!
Я метнула на неё удивлённый взгляд. Шанс? Какой шанс? Лукка шевелила бровями, морщила нос, легонько кивала головой. Я всё никак не могла сообразить, что же она пытается мне рассказать. Так и не успела.
- Покажите-ка, - голос мужчины тоже был таким же мягким как и его руки. Лукка ловким движением повернула свою подставку с пяльцами к господину, чтобы ему было лучше видно, и вежливо присела, склонив голову.
Какая же она молодец, моя Лукка! А я всё забыла! Я схватила свою подставку и тоже повернула, тоже присела, склонив голову. Как же я могла забыть! Мы так долго обсуждали это событие, готовились к нему, придумали всё до самых мелких деталей, до слёз, которые мне нужно пролить, а я всё позабыла!
Было трудно на виду у всех сохранять тайну. Но мы смогли! Мы часто сидели рядом, глядели перед собой и будто лениво переговариваясь, обсуждали, обсуждали, обсуждали. С того самого дня, когда страшный маг с торчащими седыми волосами сказал, что я поеду жить во дворец, мы придумывали новые и новые способы как мне остаться рядом с Луккой.
Совсем не сразу родилась идея, которую сейчас нужно было разыграть. Нам помогли уроки рукоделия, моя помощь названной сестре в развитии её мастерства, мой маленький, а её большой рост, редкие визиты владельцев или управляющих швейных и вышивальных мастерских, и вот идея готова.
Господин с тонкими усиками рассматривал шитье Лукки, трогал пальцем, со знанием дела рассматривал изнанку, двигал бровью вверх и вниз. Ему должно было нравится. Ему не могло не нравится! Я учила Лукку искусству вышивки очень давно, объясняла и рассказывала ей одной все свои маленькие хитрости, которые у меня появлялись сами, будто бы из ниоткуда, заставляла присматриваться к оттенкам цвета и различать больше десяти в каждом. У неё получалось лучше, чем у других девочек, настолько лучше, что мы с ней вдвоём выполняли какие-нибудь заказы, за которые главная служительница покупала нам пряники и давала по две, три, а то и пять медных монеток.
Вот поэтому я точно знала, что господину с усиками работа Лукки понравится. И сама она ещё два года назад нравилась таким вот господам, что отбирали себе работниц из нашего приюта. Моя сестра была большая, широкоплечая, очень сильная и при этом умела так задорно улыбаться, отчего её лицо с по-мужски крупными чертами преображалось и становилось очень милым.
Вот и сейчас она сияла своей самой лучистой улыбкой так, будто только и делала всю жизнь, что улыбалась. И не поверишь, глядя на неё теперь, что обычно она хмурая, и ей проще дать кому-нибудь в ухо, чем вежливо поговорить.
Господин обратил внимание на мою сестру, снова приподнял одну бровь, будто удивляясь, чуть заметно улыбнулся. Ямочка на щеке улыбающейся Жуткой Лукки стала ещё глубже, глазки она опустила, изображая смущенье. Кажется, у нас получилось! Теперь моя очередь.
Взгляд господина как раз переместился на мою работу. И замер. Он стоял, застыв на месте, и я встревожилась. Но тут господин остро взглянул на меня исподлобья и бросил служительницам, даже не повернув головы:
вместо эпиграфа,
источник - интернет
1.
Лет в восемь я впервые увидела настоящего мага. Это было жутко. У высокого старика с морщинистым лицом почти белые, неровно поседевшие волосы стояли дыбом, искрили и потрескивали. Но самым страшными у него были глаза – совершенно юные, почти детские, голубые как весеннее небо. Он ненормально плавно двигался, будто не шел, а летел вдоль нашего строя, вглядываясь своими жуткими глазами в каждого. Мы в ужасе замерли, не в силах разбежаться.
Он смотрел внимательно, так, что все холодело внутри, кому-то проводил пальцем по лбу, над кем-то хмыкал, и двигался дальше. Шел, плыл или летел - не понять, пока не остановился напротив меня. Не напротив Жуткой Лукки или Проньки. Нет, точно напротив меня. Лукка привычным движением задвинула меня себе за спину, а я привычно спряталась за её высоким, крепким и таким надёжным плечом. Но длинные цепкие пальцы старика вытащили меня пред его молодые очи.
Этот взгляд... Он перевернул всё в моей душе, разорвал привычное спокойствие и смял радость, как тяжелый сапог сминает траву, в голове зашумела вода, а мир закружился в белой метели и почти растаял. Только это старое лицо с яркими голубыми глазами мальчишки осталось передо мной. Лицо улыбалось, а губы вдруг зашевелились.
- Как зовут?
Звук его голоса расплывался и отражался эхом.
- Девочка. Меня зовут девочка.
- Нет такого имени! – сурово припечатал плывущий голос, хотя глаза продолжали улыбаться. Старик чуть повернул голову, так, что мне стало видно его большое морщинистое ухо с длинными белыми восками, и прогрохотал: – Как её зовут?!
Я дернулась, где-то за метелью прозвучало:
- Вильгельмина Чараппа.
Старик с молодыми глазами снова обернулся ко мне. Во взгляде – недоумение и веселье. А у меня в горле скрутился комок слез - от обиды, от разочарования, от боли. Я ведь тоже спрашивала, спрашивала про имя! Ещё когда была совсем маленькой, однажды поняла, что меня зовут просто девочка, а у других детей есть имена: Велька, Стефан, Пронька или ещё как-нибудь. У Лукки было даже несколько имён – просто Лукка, Жуткая Лукка и Злюка.
Я спросила у служительницы почему так, и та объяснила, что мои родители не успели дать мне имя, и поэтому все зовут меня просто девочка. А вот теперь оказывается и имя у меня есть, и даже фамилия… Предательство, как есть предательство! А ведь я верила служителям!
- Чараппа? Вильгельмина?
И если бы не этот комок в горле, что мешал дышать, я бы порадовалась имени и фамилии. Они были красивые, и имя, и фамилия. Их хотелось повторять снова и снова. Но невнятное бормотание служительницы, искаженное и приглушенное метелью, заставило прислушаться: «Ну как же! Нельзя простого человека как королеву звать! Да ещё с таким дурацким прозвищем». *чарапа (хорват.) – носок
Молодой старик расхохотался прямо мне в лицо, многократно усиливая эхо, так, что ушам стало больно.
- Что бы вы понимали! Это знак свыше! Такое имя да с такой фамилией! – эхом бился вокруг его голос. Голубые глаза вновь весело глядели на меня. – Ну что, Чараппа, готовься, поедешь жить во дворец!
Мое сердце дернулось, пропустило удар, но когда из горла наконец вырвался крик «Нет!», старика передо мной уже не было. Он исчез. Вместе с ним исчезла метель, звуки стали нормальными, и вокруг себя я увидела привычные лица наших приютских ребят. Они во все глаза смотрели на меня, кто-то тыкал пальцем, кто-то перешептывался. Даже служительницы не отрывали от меня взглядов.
Я хотела о многом их спросить, но одна сразу отвернулась, другая сочувственно поджала губы.
- Вот так, девочка, - сказала она, подходя ближе. Провела рукой по моим волосам и грустно улыбнулась. Я глядела на неё, запрокинув голову, и всё никак не могла справиться с потрясением.
- Меня зовут как королеву? – всё же выдавила из себя. На плечо легла надёжная и сильная рука Лукки, и я сразу почувствовала себя защищенной. Служительница пожала плечами, сказала:
- Да.
- Почему же меня не называют моим именем?
Служительница отвела взгляд и промолчала.
- А когда меня заберут во дворец?
Женщина глянула на меня, пожала плечами вновь.
- Наверное, позже. Ты же совсем ещё малышка.
Рука Лукки сжалась на моем плече, и я уткнулась ей носом в подмышку. Нет, слёз не было. О чем тут плакать? Но... не хотелось никого видеть. Хотелось понять, что всё это значит: и то, что моё имя от меня прятали, и то, что меня заберут во дворец, и кто такой этот старик, и много-много чего ещё.
- Пойдём, - Лукка повела меня в дальний конец приютского дворика, туда, где нас хоть и было хорошо видно со всех сторон, но услышать никто не мог. Мы уселись на пыльное основание высокого каменного забора.
- Лукка, - я посмотрела на её круглое лицо. Сейчас оно было не просто суровым, а каким-то отчаянным. – Кто этот старик? Чего он хотел?
Она вновь прижала меня рукой к своему боку, а другой - погладила по голове.
- Он маг. И как-то связан с королевским дворцом. И ты ему зачем-то нужна.
Я всегда восхищалась Луккой – она намного умнее меня, и такая сильная, что сравнивать со мной просто смешно! А ещё она самая-самая добрая. И хоть мальчишки называют её Жуткой Луккой или попросту Злюкой, потому что она всегда с ними дерется, меня она никогда не обижала. Ни разу в жизни. Всегда только защищала. Иногда даже делилась краюшкой, когда помогая кухарке, получала в награду немного хлеба.
Она вообще была самым первым моим приютским воспоминанием.
Я не помнила время до приюта, только серый холодный и вязкий туман, такой холодный, что выстужал даже косточки, высасывал последние капли сил, от него было жутко и тоскливо, страшно до ужаса, и грудь раздирал ужасный кашель. Служительницы говорили, что где-то в этом тумане остались мои мама и папа. Может и остались, но я их не помню и возвращаться в тот туман не хочу, очень страшно. Мне всегда казалось, что моя жизнь началась уже здесь, в приюте.
Самые первые воспоминания - тепло и сытость. Страшный серый туман не мог ко мне подкрасться, потому что мне давали есть несколько раз в день. От каши и супа ушла сосущая пустота в животе, и это было чудо. Меня поили горячими отварами трав, парили в чане с горячей водой, даже давали на ночь стакан молока. От этого кашель становился меньше, и даже как-то незаметно прошел совсем. И это тоже было восхитительно.
Я помню ещё кое-что, тоже смутно. Это даже не картинки, это полузабытые ощущения: в темноте я крадусь босиком мимо кроватей, ногам холодно, я чувствую, что пол деревянный, вытертый. Кроватей много, они какие-то все длинные, мне плохо видно, есть ли на них кто, но слышно чуть слышное сопение спящих. Я иду тихо и медленно, меня куда-то тянет неведомая сила. Вот наконец тепло – это у самой печи пол покрыт чем-то гладким, нагретым.
Это восхитительное ощущение тепла на стопах, от которого волны ласковых мурашек разбегаются от пяток к самой макушке. Потом помню, как, раскинув руки, прижимаюсь к чему-то большому, круглому и такому теплому, что глаза сами закрываются, а губы растягиваются в блаженной улыбке. И вот я так стою, прижимаюсь и впитываю, впитываю, впитываю тепло. И ничего, что животу и коленкам твердо, главное – им тепло, и это счастье!
Служительницы мне потом рассказывали, что каждое утро находили меня спящей у печи, свернувшейся прямо на испачканном угольной пылью полу. И как бы они меня ни сторожили, как бы ни пытались изловить и водворить обратно в кровать, я всё равно умудрялась тихонько пробраться к теплому печному боку и там уснуть.
Все эти воспоминания были размытыми и неясными, как полузабытый сон. А первое, что я помню ясно - удивленное лицо Жуткой Лукки, в кровати у которой я проснулась однажды утром. Помню, я тогда испугалась, что она заругается и прогонит меня, ведь она была на целый год, наверное, старше меня, и ещё при этом намного больше и сильнее. Ведь прозвище Жуткая на оправдывала с лихвой. Я сжалась и сощурила глаза, ожидая, что мне сейчас вышвырнут как паршивого котенка. Но Лукка только слабо улыбнулась и вздохнула. Не прогнала.
- Эх ты, малышка!.. - сказала грустно.
С этого дня она стала мне как сестра, а иногда и как мама. Наверное. Я не знаю, какая может быть мама. Но с тех пор мы всегда были вместе, и Лукка всегда меня защищала.
И в этот день, когда страшный маг своими словами потряс и почти разрушил мой уютный мир с теплыми зимними платьями красивого темно-серого цвета и ещё более красивыми светло-серыми летними платьями, кашей утром и вечером и супом в обед, прогулками в приютском дворе и редкими походами за ограду, в город, рядом была Лукка, моя любимая Жуткая Лукка. Она меня поддержала, снова стала моей опрой.
- Зачем я этому магу? И что мне делать во дворце?
Названная сестра тяжело вздохнула.
- Не знаю, Малышка.
Она всегда называла меня Малышка, так, будто это было моё имя.
- Лу, скажи, почему меня нельзя называть моим настоящим именем – Вильгельмина?
- Ты разве не слышала? – спросила Лукка хмуро. – Это имя королевы.
- Разве нельзя называться также как королева?
Она пожала плечами.
- Мне-то все равно, а вот королеве такое может не понравится.
Я только вздохнула, запрокинула голову, глядя в ясное небо, немного похожее цветом на глаза того странного мага.
- Лукка, как думаешь, меня скоро заберут во дворец?
- А ты хочешь?
Я повернулась посмотреть, почему у моей лучшей в мире Лукки такой голос. Она смотрела на меня исподлобья, хмуря и так хмурые от природы брови. И я снова уткнулась ей в подмышку, разревелась, цепляясь за её темно-серое платье так, будто меня уже отрывают от неё и увозят куда-то очень далеко.
- Нет, я не хочу! Не отдавай меня, Лукка, не отдавай, слышишь?! Я хочу быть с тобой, всегда жить здесь, в приюте, всегда быть рядом с тобой!
- Тшш, тихо, тихо, Малышка. Не плачь! - в её голосе тоже слышался плач.
Когда слёзы и слова кончились, мы ещё долго сидели обнявшись на пыльном камне и молчали. И только когда сторож пошел к колоколу звонить к обеду, Лукка сказала:
- Была бы ты ему сильно нужна, забрал бы сейчас. А раз не забрал… Может же он забыть про тебя? Может. Да мало ли, что может произойти? Подожди горевать!
Это были правильные слова, они меня успокоили. Почти.
Ещё какое-то время я вздрагивала, заслышав или мужской голос, или скрип приютских ворот, через которые въезжала телега с хлебом и другими припасами. Но скоро теплые однообразные будни успокоили меня, снова сделали незыблемым пошатнувшийся мир. Всё снова было как прежде – приют, Лукка, серые платья, каменные стены, уроки рукоделия, теплые зимние печи, и я до поры забыла про мага, дворец и связанную с этим угрозу.
2.
Рука делает движение за движением, стежок ложится к стежку, картина на полотне оживает. Я давно в нетерпении – ещё пара стежков тут, ещё немного здесь, немного желтого, немного оранжевого, и красота всё ярче сияет и переливается. Я парю в теплом сладком тумане, это восхитительное чувство, которое я обожаю! Всегда бы в нем находится, всегда бы так парить!
Но тут началось!.. Яркий свет рябит, кто-то трогает меня за плечо.
- Малышка!
- Сейчас, сейчас, - бормочу и тороплюсь сделать ещё один стежок. А теперь нужно чуть посветлее, вот, так хорошо, теперь более зелёный. Ах, ну почему так мало иголок? Вынимать ненужную сейчас нить и вдевать ту, позеленее.
- Малышка! Малыш!
- Ну сейчас, ещё чуточку!
Стежок, ещё один, скорее, где-то там снаружи нарастает шум, значит, сейчас придётся вырываться из этого чудесного, волшебного мира, где можно создавать чудеса, где всегда тепло, ярко и солнечно, где не тревожат никакие заботы, и где есть только радость, удовольствие и ласковые ощущения.
- Малышка! Вильгельмина, да очнись же ты!
Моё имя, да ещё вот так произнесенное сквозь зубы, привело меня в себя. Тяжко вздохнув, я подняла глаза от вышивки. Это Жуткая Лукка трясёт меня за плечо, шипит мне в ухо и выразительно косит глазом на середину учебной комнаты. А там…
Высокий господин с совершенно черными, смоляными кудрями, черными же тонкими усиками над верхней губой и очень белыми мягкими руками, все в пене дорогих кружев, рассматривал наши работы.
- Малышка, – прошипела Жуткая Лукка. – Это наш шанс, вспомни!
Я метнула на неё удивлённый взгляд. Шанс? Какой шанс? Лукка шевелила бровями, морщила нос, легонько кивала головой. Я всё никак не могла сообразить, что же она пытается мне рассказать. Так и не успела.
- Покажите-ка, - голос мужчины тоже был таким же мягким как и его руки. Лукка ловким движением повернула свою подставку с пяльцами к господину, чтобы ему было лучше видно, и вежливо присела, склонив голову.
Какая же она молодец, моя Лукка! А я всё забыла! Я схватила свою подставку и тоже повернула, тоже присела, склонив голову. Как же я могла забыть! Мы так долго обсуждали это событие, готовились к нему, придумали всё до самых мелких деталей, до слёз, которые мне нужно пролить, а я всё позабыла!
Было трудно на виду у всех сохранять тайну. Но мы смогли! Мы часто сидели рядом, глядели перед собой и будто лениво переговариваясь, обсуждали, обсуждали, обсуждали. С того самого дня, когда страшный маг с торчащими седыми волосами сказал, что я поеду жить во дворец, мы придумывали новые и новые способы как мне остаться рядом с Луккой.
Совсем не сразу родилась идея, которую сейчас нужно было разыграть. Нам помогли уроки рукоделия, моя помощь названной сестре в развитии её мастерства, мой маленький, а её большой рост, редкие визиты владельцев или управляющих швейных и вышивальных мастерских, и вот идея готова.
Господин с тонкими усиками рассматривал шитье Лукки, трогал пальцем, со знанием дела рассматривал изнанку, двигал бровью вверх и вниз. Ему должно было нравится. Ему не могло не нравится! Я учила Лукку искусству вышивки очень давно, объясняла и рассказывала ей одной все свои маленькие хитрости, которые у меня появлялись сами, будто бы из ниоткуда, заставляла присматриваться к оттенкам цвета и различать больше десяти в каждом. У неё получалось лучше, чем у других девочек, настолько лучше, что мы с ней вдвоём выполняли какие-нибудь заказы, за которые главная служительница покупала нам пряники и давала по две, три, а то и пять медных монеток.
Вот поэтому я точно знала, что господину с усиками работа Лукки понравится. И сама она ещё два года назад нравилась таким вот господам, что отбирали себе работниц из нашего приюта. Моя сестра была большая, широкоплечая, очень сильная и при этом умела так задорно улыбаться, отчего её лицо с по-мужски крупными чертами преображалось и становилось очень милым.
Вот и сейчас она сияла своей самой лучистой улыбкой так, будто только и делала всю жизнь, что улыбалась. И не поверишь, глядя на неё теперь, что обычно она хмурая, и ей проще дать кому-нибудь в ухо, чем вежливо поговорить.
Господин обратил внимание на мою сестру, снова приподнял одну бровь, будто удивляясь, чуть заметно улыбнулся. Ямочка на щеке улыбающейся Жуткой Лукки стала ещё глубже, глазки она опустила, изображая смущенье. Кажется, у нас получилось! Теперь моя очередь.
Взгляд господина как раз переместился на мою работу. И замер. Он стоял, застыв на месте, и я встревожилась. Но тут господин остро взглянул на меня исподлобья и бросил служительницам, даже не повернув головы:
