Хорошо, что тётя Аннина что-то поняла и успела влить в меня какого-то отвара за пару мгновений до того, как меня куда-то повели.
Путь я не запомнила. Немного пришла в себя только в приёмной перед кабинетом. Я сидела на стуле, наблюдала за всем как будто со стороны, голова была немного в тумане, но дрожь бить перестала, а спазм рыдания перестал сжимать горло. Это уже хорошо.
Ожидать пришлось долго. Очень долго. В кабинет и из кабинета постоянно сновали какие-то пышно одетые люди, рядом с которыми моя повседневная форма горничной была совсем незаметной. За небольшими столиками с наклонной доской, немного похожими на парты, сидели тоже пышно одетые господа. Они скрипели большими белыми перьями, кое-кто поглядывал на меня вопросительно, но при этом в приёмной стояла усыпляющая тишина.
Я уже начала клевать носом, когда услышала шушуканье и сдавленный смех. Двое парней постарше меня, но заметно младше господина младшего ученика мага пытались незаметно прокрасться вдоль стены к двери королевского кабинета. Мне они показались странными.
Юноши были абсолютными копиями друг друга, и при этом были очень ярко, даже как-то скоморошно ярко одеты: в малиновые, лиловые, сияющее-желтые, искристо травяного цвета одежды, отчего напоминали диковинных птичек. Ещё странно было видеть их крадущиеся движения, говорящие о том, что они пытаются быть незаметными, и в то же время слышать их смех и довольно громкий шёпот. Ну и самое странное, что крались они к двери королевского кабинета на глазах у нескольких секретарей, те их не останавливали.
Так же толкаясь и тихо посмеиваясь, ребята приоткрыли тяжелую высокую створку двери и бочком протиснулись внутрь. Я с интересом взглянула на служащих за столиками. Они все были очень заняты – почти уткнув носы в бумагу, старательно выводили что-то белыми перьями. Странно… Что-то тут не так.
В кабинете нарастал шум, но разобрать ничего нельзя было. Затем послышался грохот двери и из кабинета, распахнув разом обе створки, вырвался его величество король, держа в каждой руке по уху. Уши принадлежали ярко разодетым молоденьким господам. Я немедленно присела в положенном реверансе, наклонив голову пониже. Трудно не узнать короля, если живешь в его замке уже месяц и повсюду видишь его портреты.
- Негодники! – прошипел его величество. – Кто вас сюда пустил?! Прочь! И чтобы я вас здесь не видел!
Послышался топот каблуков, оханье и шипенье (видимо, хватка у короля была крепкая), а затем более спокойным тоном король спросил:
- Я вызывал хранительницу! Где она?
Чей-то заискивающий голос пискляво ответил:
- Ваше величество, вот она.
- Тааак, вижу.
Я всё ещё склонялась в глубоком реверансе, но тут передо мной остановились носки великолепных парчовых туфель, в которые были обуты ноги в белых чулках. Или носках? Я с интересом присмотрелась – что-то знакомое…
- Дитя моё, встаньте, - спокойно и властно приказал… видимо, король.
Я подняла голову и распрямилась.
- Да, ваше величество.
Холодные глаза внимательно скользили по моему лицу и фигуре, бровь величественно приподнялась и неспешно опустилась.
- Зайдёшь следующая.
- Слушаюсь, ваше величество.
Я опять присела. Как хорошо, что тётя Аннина влила в меня этот отвар! Если бы не он, я бы сейчас упала. А так даже отвечать могу!
Когда минут через пятнадцать из кабинета вышел одетый важный мужчина, я направилась к двери. Но меня обогнул и почти оттолкнул плечом какой-то господин, тоже важный, если судить по богатой и пышной одежде. Его движения были несколько торопливы, как для человека такого внешнего вида, и впереди меня проскользнул в кабинет. Закрывающаяся дверь почти скрыла слова:
- Ваше величество! Разрешите…
Я вздохнула и сделала шаг назад. Ну да, кто я такая? Служанка.
Я вздохнула и сделала шаг назад. Ну да, кто я такая? Служанка. Но с другой стороны эта пауза к лучшему: ко мне вновь стал подкрадываться страх, холодящий руки и ноги, делающий суставы малоподвижными, а язык неповоротливым. Так что передышка перед встречей с королём как глоток свежего воздуха. Однако этим глотком я чуть не поперхнулась: спина, что только что скрылась в кабинете, теперь вылетела из него, распахнув собой дверь. Изнутри донеслось:
- Я сказал Хранительница! Вон! А ко мне девчонку-Хранительницу! Немедленно!
Вывалившийся из кабинета вельможа был совершенно белым, перепуганным. Он метнул на меня затравленно и, всё также пятясь, удалился из приёмной. Я проводила его недоумённым взглядом, повернулась к открытому проёму и сделала шаг.
Кабинет короля потрясал своими размерами. Что там наша спальня в приюте, что казалась мне самой большой комнатой в мире? Это помещенье даже комнатой не получалось назвать – зала, огромная, с высоченными окнами в два этажа, с огромной люстрой, сверкающей множеством, множеством стеклянных висюлек, какой-то мебелью, огромным женским портретом на противоположной стене. Но всё это было не важно - в середине кабинета стоял король, и я немедля согнулась в поклоне. И хоть был он без короны и мантии, как я привыкла видеть его на картине в приюте, всё равно подавлял своей властностью, королевским достоинством так, что даже имей я желание подняться раньше, не смогла бы. Поэтому встала лишь когда его величество позволил.
Он стоял важно, отставив одну ногу в белом высоком носке и коротких блестящих штанах с пышным бантом под коленом, заложив руки за спину так, что кругловатый животик, похожий на небольшой шар, выпирал из камзола, будто смотрел на меня. А вот круглые черные глаза короля смотрели скорее в потолок, но при этом я почему-то чувствовала себя так, будто королевский взгляд прожигает меня насквозь.
Сердце в груди прыгало и переворачивалось – вот оно, то самое страшное, что могло со мной произойти. И это самое страшное сейчас со мной и случится. Молчание его величества нагнетало страх. И когда он наконец заговорил, меня уже трясло.
- Старая Хранительница носков слегла. Это чрезвычайно скверно! Ты должна заменить её и дальше сама выполнять всю работу! Я и мои двенадцать сыновей очень ревностно относимся к своим носкам.
У меня перехватило дыхание – двенадцать сыновей и сам король тринадцатый! Дева-Праматерь! Нет, я знала, что у короля много наследников. Но только сейчас поняла, чьи носки ежедневно перебирала, почему их было так много и почему коробок со знаками, куда складывались носки, было тринадцать.
Король продолжил:
- В нашем роду мужчины очень трепетно относятся к этой части своего гардероба. Это наша фамильная черта, и она передаётся по наследству. Мой отец, ныне почивший Эдвард V менял носки трижды в день и ещё столько же, сколько менял облачение. Я занят политикой куда больше своего родителя, мне некогда следить за своей внешностью, поэтому я меняю носки только когда переоблачаюсь, что, конечно же, ты должна воспринимать как подарок.
Король задрал нос ещё выше, отчего выпирающий круглый животик его величества ещё больше высунулся из камзола. Я опустила глаза в пол, пытаясь представить насколько утренняя куча носков могла бы быть больше. Пожалуй, я действительно благодарна королю, что он настолько непривередлив.
- Мои сыновья ещё молоды и совершенно не способны думать о других, поэтому работы благодаря им у тебя всегда будет достаточно, - он улыбнулся удовлетворенно. Я как раз слегка приподняла взгляд и уловила это выражение на королевском лице. Почему-то мне показалось, что он рад тому, что у меня много работы. Чувство благодарности сильно уменьшилось, пришлось быстро опустить глаза в пол.
- Ты должна знать, что и я, и мои сыновья предъявляем высокие требования к своему гардеробу, но даже при всём этом носки для нас - святое! Они обязательно, слышишь, Хранительница? Обязательно должны быть чистыми, свежими, целыми, разложенными парами по цвету, аккуратно свернутыми. В общем – в идеальном порядке!
И король продолжил свою величественную речь о том, как важны носки в жизни любого мужчины, как влияет на настроение хорошая пара, если шелк приятен коже, а цвет – глазу, как важно своевременно наполнять носочные коробки, чтобы утром весь набор радовал королевскую душу. Что даже для простого мужчины это важная часть жизни, а уж для монаршей особы – крайне, крайне важная! А человек, что хранит королевские носки, хранит по сути мир своего королевства. Ведь от него зависят судьбы людей, стран и даже мира!
Мне становилось всё страшнее. То есть из-за меня кто-то может попасть на плаху и дети останутся сиротами? Может начаться война и тысячи людей погибнут? Меня окатило ледяной паникой, тело сковал животный ужас, а в голове билась мысль "Это конец!".
- Ибо если утро нашего величества начнется с плохих носков… Не отстиранных, к примеру…
Моя паника немного утихла: я знала о строгом распоряжении кастелянши не допускать в носочные коробки носков, если они хоть немного, хоть едва заметно не чисты или на них есть, не дай Дева-Праматерь, малейшая дырочка или потертость. Такие следовало откладывать в сторону, меняя их у кастелянши на такую же, только новую пару.
Король продолжил перечислять возможные сложности с носками. Было заметно, что он злится только перечисляя возможные проблемы, и меня стало придавливать к полу.
- …Или из разных пар! Или неаккуратно свернутых! Или перепутанных! Или ещё каких-нибудь плохих, - мужской голос почти перешел на визг, а я сжалась, ожидая взрыва. Но голос резко вернулся к нормальному: - …то мир может рухнуть.
Последовавшая за этим пауза была как благословенье Девы-Праматери, как передышка перед концом света.
- Помни, Хранительница, об этом! Твоё Предназначенье – хранить королевские носки и приводить их в порядок! – воскликнул король.
Я тяжело вздохнула, постаравшись сделать так, чтобы это не было заметно. Я хорошо делала свою работу, ко мне не может быть пзамечаний.
- Ибо кто не справляется со своим Предназначеньем, тот будет казнён!
Мир передо мной закружился.
7.
- …Казнить! – крик короля гулким эхом отражается от высоких, украшенных росписью и лепниной потолков. В панике я разворачиваюсь и бегу. Воздух сгущается, но я стараюсь прорваться сквозь него, бежать, хоть каждое движение дается с невероятным трудом. Паника перехватывает горло удавкой, сердце колотится с бешеным шумом, из-за которого уже не слышно ничего - ни гневных криков короля, ни топота преследователей. Из последних сил я бегу, делая медленные трудные движения, на губах – вкус пота и почему-то крови. Но я не успеваю - кто-то хватает меня за плечо, задыхаясь в смертельном ужасе, я делаю последний рывок…
… и резко подскакиваю на кровати. Кошмар, это просто кошмар... Просто дурной сон. Всё, всё…
Но сердце стучало как сумасшедшее, и отдышаться получилось не сразу. Сорочка неприятно прилипла к телу. Посмотрела на руки – крупно дрожат. Глянула в окно, там занимался рассвет. Хорошо, значит, можно уже не ложиться. Глянула со страхом на подушку и облегчённо вздохнула – нет, не лягу больше. И решительно откинула одеяло.
Холодная вода, расческа, кружка горячего чая. Всё, руки не дрожат, сердце не выпрыгивает, дыхание ровное. Я подкрутила светильник и взяла в руки вышивку. Стежок, стежок, ещё стежок… Пробую раз за разом уплыть в мягкий радужный туман, тот ласковый кокон света и ярких красок, где так уютно, и откуда так не хочется выбираться, но нет, не получается – я слишком боюсь опоздать.
А ещё я боялась не успеть к сроку сделать свою работу. Боялась ошибиться, складывая пары. Боялась пропустить малейшую дырочку. Боялась положить пару не в ту коробку, ещё - положить лишнюю или не доложить. Боюсь замка, боюсь слуг, боюсь своей работы…
И к Евангелине меня больше не пускали. Вообще. Даже заглянуть через приоткрытую дверь. За неё я тоже боялась. Я бы очень хотела попрощаться с ней, но, думаю, мне не дадут. Опять закапали слезы. Плохо. Я быстро их утёрла, шмыгнула носом и постаралась отключиться от всего: от шагов в коридоре за неплотно притворённой дверью, от своего страха, от стен, что меня окружали, от горя, от своих переживаний. Старалась смотреть сквозь огромную гору носков, быстро-быстро разбирая их по огромным корзинам.
Тут самое главное – не думать, не вспоминать, не говорить. Руки сновали шустро, мысли я держала в узде, не позволяя им никуда уплывать, глаза закрыла. Постепенно стала успокаиваться и погружаться в туман. Это бывал редко, и был он не цветной, как при вышивании, а почему-то в полосочку. Но какая разница? Главное, помогало работать. Однако меня быстро вырвали из этого замечательного состояния.
***
Вечером того дня я пошла к кастелянше – в замене нуждались несколько пар носков. Она обменяла старые на новые и, присмотревшись ко мне, велела:
- На вот тебе новые и выйди-ка ты на воздух, прогуляйся. Что-то ты слишком бледная.
- Потом. Я не хочу сейчас, - мне и правда ничего не хотелось то ли от усталости, то ли от грусти.
- Э, нет. Так не пойдёт, девонька, - строго проговорила добрая женщина и, отложив носки, взяла меня под руку. – Пойдём вместе прогуляемся. Погода сейчас стоит прекрасная.
И повела меня к ближайшему выходу из дворца. По пути стала расспрашивать, давно ли я гуляла, давно ли встречалась со своими родными, давно ли выбиралась в столицу. И только охала и удивлялась моему рассказу, потом и пожалела.
Мы вышли на задний двор, к конюшням. И я даже удивилась, как замечательно, оказывается, пахнет воздух, какое ласковое солнышко, что трава зеленая, а небо прозрачно-голубое. Кастелянша улыбнулась мне:
- Ну вот, совсем другое дело! Щечки сразу порозовели, глазки заблестели! Какая же ты ещё молоденькая, Вильгельмина! Евангелина тоже любила выйти, воздухом подышать.
Я тут же загрустила. Но кастелянша заметив это, стала рассказывать, что моя наставница прожила долгую и счастливую жизнь, что вырастила троих детей, что её муж был простым стражником, но очень её любил и берёг, что её очень ценил и предыдущий король, и этот. И моё настроение улучшалось с каждым словом.
А потом она рассказала, что меня искали очень долго, что таких Хрнительниц, как я, было мало, и до этого возраста дожила только я одна. Мне в лицо дул прохладный ласковый ветерок, и я жадно слушала, что про меня есть распоряжение самого короля, где приказано меня беречь, хорошо кормить, если заболею – лечить, быть внимательными к моим потребностям и просьбам. Что мне положено не только хорошее жалованье, но и два раза в месяц полдня выходных, чтобы я могла проведать родных и проветриться в столице.
Я слушала, грелась в лучах заходящего солнца, и сердце, моё заледеневшее сердце отогревалось, оттаивало, тот страх, что ледяными щупальцами стискивал мою душу, становился всё меньше, всё прозрачнее, всё слабее. Я чувствовала, что нужна, что не брошена на произвол судьбы, что обо мне заботятся, пусть и так вот странно, через указы. Что смогу разыскать свою названную сестру и даже, может быть, взять извозчика и съездить в приют, повидать служителей и ребят. И это давало надежду, что всё будет хорошо, это грело и радовало. Как же это замечательно!
- Деточка, - друг понизила голос кастелянша, - это их высочества! Надо поклониться!
Сразу стало как-то тревожно.
Путь я не запомнила. Немного пришла в себя только в приёмной перед кабинетом. Я сидела на стуле, наблюдала за всем как будто со стороны, голова была немного в тумане, но дрожь бить перестала, а спазм рыдания перестал сжимать горло. Это уже хорошо.
Ожидать пришлось долго. Очень долго. В кабинет и из кабинета постоянно сновали какие-то пышно одетые люди, рядом с которыми моя повседневная форма горничной была совсем незаметной. За небольшими столиками с наклонной доской, немного похожими на парты, сидели тоже пышно одетые господа. Они скрипели большими белыми перьями, кое-кто поглядывал на меня вопросительно, но при этом в приёмной стояла усыпляющая тишина.
Я уже начала клевать носом, когда услышала шушуканье и сдавленный смех. Двое парней постарше меня, но заметно младше господина младшего ученика мага пытались незаметно прокрасться вдоль стены к двери королевского кабинета. Мне они показались странными.
Юноши были абсолютными копиями друг друга, и при этом были очень ярко, даже как-то скоморошно ярко одеты: в малиновые, лиловые, сияющее-желтые, искристо травяного цвета одежды, отчего напоминали диковинных птичек. Ещё странно было видеть их крадущиеся движения, говорящие о том, что они пытаются быть незаметными, и в то же время слышать их смех и довольно громкий шёпот. Ну и самое странное, что крались они к двери королевского кабинета на глазах у нескольких секретарей, те их не останавливали.
Так же толкаясь и тихо посмеиваясь, ребята приоткрыли тяжелую высокую створку двери и бочком протиснулись внутрь. Я с интересом взглянула на служащих за столиками. Они все были очень заняты – почти уткнув носы в бумагу, старательно выводили что-то белыми перьями. Странно… Что-то тут не так.
В кабинете нарастал шум, но разобрать ничего нельзя было. Затем послышался грохот двери и из кабинета, распахнув разом обе створки, вырвался его величество король, держа в каждой руке по уху. Уши принадлежали ярко разодетым молоденьким господам. Я немедленно присела в положенном реверансе, наклонив голову пониже. Трудно не узнать короля, если живешь в его замке уже месяц и повсюду видишь его портреты.
- Негодники! – прошипел его величество. – Кто вас сюда пустил?! Прочь! И чтобы я вас здесь не видел!
Послышался топот каблуков, оханье и шипенье (видимо, хватка у короля была крепкая), а затем более спокойным тоном король спросил:
- Я вызывал хранительницу! Где она?
Чей-то заискивающий голос пискляво ответил:
- Ваше величество, вот она.
- Тааак, вижу.
Я всё ещё склонялась в глубоком реверансе, но тут передо мной остановились носки великолепных парчовых туфель, в которые были обуты ноги в белых чулках. Или носках? Я с интересом присмотрелась – что-то знакомое…
- Дитя моё, встаньте, - спокойно и властно приказал… видимо, король.
Я подняла голову и распрямилась.
- Да, ваше величество.
Холодные глаза внимательно скользили по моему лицу и фигуре, бровь величественно приподнялась и неспешно опустилась.
- Зайдёшь следующая.
- Слушаюсь, ваше величество.
Я опять присела. Как хорошо, что тётя Аннина влила в меня этот отвар! Если бы не он, я бы сейчас упала. А так даже отвечать могу!
Когда минут через пятнадцать из кабинета вышел одетый важный мужчина, я направилась к двери. Но меня обогнул и почти оттолкнул плечом какой-то господин, тоже важный, если судить по богатой и пышной одежде. Его движения были несколько торопливы, как для человека такого внешнего вида, и впереди меня проскользнул в кабинет. Закрывающаяся дверь почти скрыла слова:
- Ваше величество! Разрешите…
Я вздохнула и сделала шаг назад. Ну да, кто я такая? Служанка.
Прода от 19.03.2019, 19:32
Я вздохнула и сделала шаг назад. Ну да, кто я такая? Служанка. Но с другой стороны эта пауза к лучшему: ко мне вновь стал подкрадываться страх, холодящий руки и ноги, делающий суставы малоподвижными, а язык неповоротливым. Так что передышка перед встречей с королём как глоток свежего воздуха. Однако этим глотком я чуть не поперхнулась: спина, что только что скрылась в кабинете, теперь вылетела из него, распахнув собой дверь. Изнутри донеслось:
- Я сказал Хранительница! Вон! А ко мне девчонку-Хранительницу! Немедленно!
Вывалившийся из кабинета вельможа был совершенно белым, перепуганным. Он метнул на меня затравленно и, всё также пятясь, удалился из приёмной. Я проводила его недоумённым взглядом, повернулась к открытому проёму и сделала шаг.
Кабинет короля потрясал своими размерами. Что там наша спальня в приюте, что казалась мне самой большой комнатой в мире? Это помещенье даже комнатой не получалось назвать – зала, огромная, с высоченными окнами в два этажа, с огромной люстрой, сверкающей множеством, множеством стеклянных висюлек, какой-то мебелью, огромным женским портретом на противоположной стене. Но всё это было не важно - в середине кабинета стоял король, и я немедля согнулась в поклоне. И хоть был он без короны и мантии, как я привыкла видеть его на картине в приюте, всё равно подавлял своей властностью, королевским достоинством так, что даже имей я желание подняться раньше, не смогла бы. Поэтому встала лишь когда его величество позволил.
Он стоял важно, отставив одну ногу в белом высоком носке и коротких блестящих штанах с пышным бантом под коленом, заложив руки за спину так, что кругловатый животик, похожий на небольшой шар, выпирал из камзола, будто смотрел на меня. А вот круглые черные глаза короля смотрели скорее в потолок, но при этом я почему-то чувствовала себя так, будто королевский взгляд прожигает меня насквозь.
Сердце в груди прыгало и переворачивалось – вот оно, то самое страшное, что могло со мной произойти. И это самое страшное сейчас со мной и случится. Молчание его величества нагнетало страх. И когда он наконец заговорил, меня уже трясло.
- Старая Хранительница носков слегла. Это чрезвычайно скверно! Ты должна заменить её и дальше сама выполнять всю работу! Я и мои двенадцать сыновей очень ревностно относимся к своим носкам.
У меня перехватило дыхание – двенадцать сыновей и сам король тринадцатый! Дева-Праматерь! Нет, я знала, что у короля много наследников. Но только сейчас поняла, чьи носки ежедневно перебирала, почему их было так много и почему коробок со знаками, куда складывались носки, было тринадцать.
Король продолжил:
- В нашем роду мужчины очень трепетно относятся к этой части своего гардероба. Это наша фамильная черта, и она передаётся по наследству. Мой отец, ныне почивший Эдвард V менял носки трижды в день и ещё столько же, сколько менял облачение. Я занят политикой куда больше своего родителя, мне некогда следить за своей внешностью, поэтому я меняю носки только когда переоблачаюсь, что, конечно же, ты должна воспринимать как подарок.
Король задрал нос ещё выше, отчего выпирающий круглый животик его величества ещё больше высунулся из камзола. Я опустила глаза в пол, пытаясь представить насколько утренняя куча носков могла бы быть больше. Пожалуй, я действительно благодарна королю, что он настолько непривередлив.
- Мои сыновья ещё молоды и совершенно не способны думать о других, поэтому работы благодаря им у тебя всегда будет достаточно, - он улыбнулся удовлетворенно. Я как раз слегка приподняла взгляд и уловила это выражение на королевском лице. Почему-то мне показалось, что он рад тому, что у меня много работы. Чувство благодарности сильно уменьшилось, пришлось быстро опустить глаза в пол.
- Ты должна знать, что и я, и мои сыновья предъявляем высокие требования к своему гардеробу, но даже при всём этом носки для нас - святое! Они обязательно, слышишь, Хранительница? Обязательно должны быть чистыми, свежими, целыми, разложенными парами по цвету, аккуратно свернутыми. В общем – в идеальном порядке!
И король продолжил свою величественную речь о том, как важны носки в жизни любого мужчины, как влияет на настроение хорошая пара, если шелк приятен коже, а цвет – глазу, как важно своевременно наполнять носочные коробки, чтобы утром весь набор радовал королевскую душу. Что даже для простого мужчины это важная часть жизни, а уж для монаршей особы – крайне, крайне важная! А человек, что хранит королевские носки, хранит по сути мир своего королевства. Ведь от него зависят судьбы людей, стран и даже мира!
Мне становилось всё страшнее. То есть из-за меня кто-то может попасть на плаху и дети останутся сиротами? Может начаться война и тысячи людей погибнут? Меня окатило ледяной паникой, тело сковал животный ужас, а в голове билась мысль "Это конец!".
- Ибо если утро нашего величества начнется с плохих носков… Не отстиранных, к примеру…
Моя паника немного утихла: я знала о строгом распоряжении кастелянши не допускать в носочные коробки носков, если они хоть немного, хоть едва заметно не чисты или на них есть, не дай Дева-Праматерь, малейшая дырочка или потертость. Такие следовало откладывать в сторону, меняя их у кастелянши на такую же, только новую пару.
Король продолжил перечислять возможные сложности с носками. Было заметно, что он злится только перечисляя возможные проблемы, и меня стало придавливать к полу.
- …Или из разных пар! Или неаккуратно свернутых! Или перепутанных! Или ещё каких-нибудь плохих, - мужской голос почти перешел на визг, а я сжалась, ожидая взрыва. Но голос резко вернулся к нормальному: - …то мир может рухнуть.
Последовавшая за этим пауза была как благословенье Девы-Праматери, как передышка перед концом света.
- Помни, Хранительница, об этом! Твоё Предназначенье – хранить королевские носки и приводить их в порядок! – воскликнул король.
Я тяжело вздохнула, постаравшись сделать так, чтобы это не было заметно. Я хорошо делала свою работу, ко мне не может быть пзамечаний.
- Ибо кто не справляется со своим Предназначеньем, тот будет казнён!
Мир передо мной закружился.
Прода от 21.03.2019, 10:17
7.
- …Казнить! – крик короля гулким эхом отражается от высоких, украшенных росписью и лепниной потолков. В панике я разворачиваюсь и бегу. Воздух сгущается, но я стараюсь прорваться сквозь него, бежать, хоть каждое движение дается с невероятным трудом. Паника перехватывает горло удавкой, сердце колотится с бешеным шумом, из-за которого уже не слышно ничего - ни гневных криков короля, ни топота преследователей. Из последних сил я бегу, делая медленные трудные движения, на губах – вкус пота и почему-то крови. Но я не успеваю - кто-то хватает меня за плечо, задыхаясь в смертельном ужасе, я делаю последний рывок…
… и резко подскакиваю на кровати. Кошмар, это просто кошмар... Просто дурной сон. Всё, всё…
Но сердце стучало как сумасшедшее, и отдышаться получилось не сразу. Сорочка неприятно прилипла к телу. Посмотрела на руки – крупно дрожат. Глянула в окно, там занимался рассвет. Хорошо, значит, можно уже не ложиться. Глянула со страхом на подушку и облегчённо вздохнула – нет, не лягу больше. И решительно откинула одеяло.
Холодная вода, расческа, кружка горячего чая. Всё, руки не дрожат, сердце не выпрыгивает, дыхание ровное. Я подкрутила светильник и взяла в руки вышивку. Стежок, стежок, ещё стежок… Пробую раз за разом уплыть в мягкий радужный туман, тот ласковый кокон света и ярких красок, где так уютно, и откуда так не хочется выбираться, но нет, не получается – я слишком боюсь опоздать.
А ещё я боялась не успеть к сроку сделать свою работу. Боялась ошибиться, складывая пары. Боялась пропустить малейшую дырочку. Боялась положить пару не в ту коробку, ещё - положить лишнюю или не доложить. Боюсь замка, боюсь слуг, боюсь своей работы…
И к Евангелине меня больше не пускали. Вообще. Даже заглянуть через приоткрытую дверь. За неё я тоже боялась. Я бы очень хотела попрощаться с ней, но, думаю, мне не дадут. Опять закапали слезы. Плохо. Я быстро их утёрла, шмыгнула носом и постаралась отключиться от всего: от шагов в коридоре за неплотно притворённой дверью, от своего страха, от стен, что меня окружали, от горя, от своих переживаний. Старалась смотреть сквозь огромную гору носков, быстро-быстро разбирая их по огромным корзинам.
Тут самое главное – не думать, не вспоминать, не говорить. Руки сновали шустро, мысли я держала в узде, не позволяя им никуда уплывать, глаза закрыла. Постепенно стала успокаиваться и погружаться в туман. Это бывал редко, и был он не цветной, как при вышивании, а почему-то в полосочку. Но какая разница? Главное, помогало работать. Однако меня быстро вырвали из этого замечательного состояния.
***
Вечером того дня я пошла к кастелянше – в замене нуждались несколько пар носков. Она обменяла старые на новые и, присмотревшись ко мне, велела:
- На вот тебе новые и выйди-ка ты на воздух, прогуляйся. Что-то ты слишком бледная.
- Потом. Я не хочу сейчас, - мне и правда ничего не хотелось то ли от усталости, то ли от грусти.
- Э, нет. Так не пойдёт, девонька, - строго проговорила добрая женщина и, отложив носки, взяла меня под руку. – Пойдём вместе прогуляемся. Погода сейчас стоит прекрасная.
И повела меня к ближайшему выходу из дворца. По пути стала расспрашивать, давно ли я гуляла, давно ли встречалась со своими родными, давно ли выбиралась в столицу. И только охала и удивлялась моему рассказу, потом и пожалела.
Мы вышли на задний двор, к конюшням. И я даже удивилась, как замечательно, оказывается, пахнет воздух, какое ласковое солнышко, что трава зеленая, а небо прозрачно-голубое. Кастелянша улыбнулась мне:
- Ну вот, совсем другое дело! Щечки сразу порозовели, глазки заблестели! Какая же ты ещё молоденькая, Вильгельмина! Евангелина тоже любила выйти, воздухом подышать.
Я тут же загрустила. Но кастелянша заметив это, стала рассказывать, что моя наставница прожила долгую и счастливую жизнь, что вырастила троих детей, что её муж был простым стражником, но очень её любил и берёг, что её очень ценил и предыдущий король, и этот. И моё настроение улучшалось с каждым словом.
А потом она рассказала, что меня искали очень долго, что таких Хрнительниц, как я, было мало, и до этого возраста дожила только я одна. Мне в лицо дул прохладный ласковый ветерок, и я жадно слушала, что про меня есть распоряжение самого короля, где приказано меня беречь, хорошо кормить, если заболею – лечить, быть внимательными к моим потребностям и просьбам. Что мне положено не только хорошее жалованье, но и два раза в месяц полдня выходных, чтобы я могла проведать родных и проветриться в столице.
Я слушала, грелась в лучах заходящего солнца, и сердце, моё заледеневшее сердце отогревалось, оттаивало, тот страх, что ледяными щупальцами стискивал мою душу, становился всё меньше, всё прозрачнее, всё слабее. Я чувствовала, что нужна, что не брошена на произвол судьбы, что обо мне заботятся, пусть и так вот странно, через указы. Что смогу разыскать свою названную сестру и даже, может быть, взять извозчика и съездить в приют, повидать служителей и ребят. И это давало надежду, что всё будет хорошо, это грело и радовало. Как же это замечательно!
- Деточка, - друг понизила голос кастелянша, - это их высочества! Надо поклониться!
Сразу стало как-то тревожно.
