И мысли такие несвоевременные в голову лезут. Кажется, что из-за ёлок кто-то наблюдает за нами. А до леса метров триста – хорошая дистанция для винтовочного выстрела. В иной ситуации, зная как пули над головой свистят, я бы затаился, в землю врос бы, и глазами по «зелёнке» шарил, но сейчас я впервые отрываюсь от её глаз, и взглядом шарю по изгибам тела. Кажется, что издалека моторка по реке на нас идёт. Но какая может быть моторка в обмелевшей реке метров пять шириной? Чудится, как поскрипывает по дороге телега старая, деревянная, и кучер напевает «Эх, дороги…».
А её рука вниз опускается. Едва касаясь, почему-то прохладная ладошка скользит по моему виску, по щеке. Большой палец на мгновение останавливается на губах. Я пытаюсь его поцеловать, но рука тут же опускается ниже. Аккуратно, чтобы не порвать цепочку с крестиком, она притягивает меня к себе. Ожидая поцелуя, я поддаюсь, но она отталкивает. Когти впиваются мне в грудь и скребут вниз, оставляя след приятной прохлады. Кажется, что белая футболка прилипает, напитавшись кровью. Но боли я не чувствую. Мне уже всё равно. Я понимаю, к чему всё идёт. Я готов. Меня не остановить. И её рука тоже не остановится…
Чёрт… сон. Опять сон. Всего лишь утренний сон. Впрочем, сны о женщинах и Родине – самое приятное из того, что есть у беглеца или изгнанника.
Я ещё долго лежал в кровати, раз за разом прокручивая увиденное, боясь открыть глаза и потерять то немногое, ту частичку беззаботного блаженства, которая отделяла меня от пугающей реальности.
«Третий раз, - подумал я, – уже третий…».
А во второй раз мы увиделись, что вполне логично, вскоре после первого. Тогда я уже знал, что она бывшая модель. Модель чего – не знал. Наверное, женщины. Знал, что после она работала в продажах. Знал, что ныне переехала по работе в Москву…
В тот день, вооружившись букетами, мы с Игоряном шли к ЗАГСу. Высокую барышню в неприлично коротком платье завидели издали. Она шла нам навстречу, в сторону парковки, очевидно, что к машине. Я узнал её сразу, но вида не подал, промолчал. Она, вероятно, тоже меня вспомнила – уж больно пристально посмотрела в глаза. Я был уверен, что Игорян, животное, мысленно её изнасиловал.
Короче, мы шли на свадьбу той самой старой подруги, купившей машину, и чью покупку мы обмывали в Буферном парке. Да-да, Игорян, она, её жених и я – мы все учились в одном классе. Больше десяти лет прошло, а дружбу мы так и сохранили. Хочу заметить, что кроме них троих, вряд ли кто ещё пригласил бы меня на свадьбу. А теперь двое из них женились, и мы с Игоряном, если они не разведутся, было похоже, никогда более не побываем на подобном торжестве.
А что? Торжественная церемония бракоразводного процесса – мысль, как мне кажется, интересная…
…Что вообще из себя представляет современная российская свадьба?
Свадьба – помпезный цирк, несмешной и без грустных клоунов (это если жениха не считать).
Главное действующее лицо этого шапито – невеста, то есть устрашающего слоем косметики вида баба неопределённого возраста, с вычурно-несексуальными завитушками волос на голове и в подчёркивающем все недостатки фигуры платье.
Главное украшение арены и потеха для зрителей – жених. По обычаю, это лицо мужского пола, в костюме и при галстуке очень похожее на хохлатого пингвина, желающего этим же галстуком удавиться. Но чтобы не омрачать праздника своей «единственной, желанной и вечно любимой», а главным образом её маме, новоиспечённый пернатый, выпучив слезливые глаза, натягивает умоляющую улыбку благодушия и безысходной радости.
В тени сего действа притаились отважные дрессировщики – подружки невесты. Это они одобрили его в качестве жертвенной птицы. Это они знают о нём больше подробностей, чем его мама. Это они подстрекают молодую, а зачастую и не очень, выжимать из него все соки и прочие органические жидкости. Но!.. это именно под их завистливыми взглядами невеста должна пройти по арене, плохо скрывая нескрываемую радость на блудливых щеках и умещая в своём взгляде всепоглощающую гордость, покорную робость и отражение заветного штампа на сетчатке.
А на светлой стороне торжества стоят друзья жениха. Их гладко и гадко выбритые физии, преисполненные трагического фанатизма, то и дело озаряются ехидными оскалами усмешек. Радостное сияние молодецки ровных и острых зубов возвещает миру об их скорби и сочувствии. Есть среди них и женатые и уже образумившиеся, сиречь разведённые, и те, кто ещё не был под венцом, и те, которые туда не попадут никогда. Но всех их объединяет одно – все они искренне и по-доброму злорадствуют, хохмят и пританцовывают от радости, что сегодня капкан семейных уз защёлкнулся не на их шее. Особенно бодры уже окольцованные – в их полку прибыло. Стоит заметить, что среди этой ликующей свиты обязательно должен найтись один небритышь, хмуро оглядывающий всех без исключения приглашённых девиц и своим мрачным видом демонстрирующий округе досаду тем, что вдуть, по его высочайшему разумению, абсолютно некому.
В первых рядах притихли родственники жениха и невесты. Первые – недоумевают, что именно он в ней нашёл, вторые – рады, что её подобрал хоть кто-нибудь. И те и другие не рады обретённым родственникам, и каждый родственник в отдельности рад, хоть и сам не знает чему именно. Поначалу они несколько скованны, но вскоре их подхватывает атмосфера всеобщего дутого веселья и лживых поздравлений. Они произносят длинные тосты. Здесь, на этом торжестве безумия, они самые искренние. К тому же именно среди них должен отыскаться самый-самый искренний – любитель водочки, который перепьёт хмурого бородача и первым исчезнет в неизвестном направлении…
Помпезный снаружи, внутри ЗАГС оказался довольно скучным. Церемония никакого впечатления на меня не произвела, ещё раз доказав всю бессмысленность данного мероприятия. Да и о том, что было после, рассказать особо нечего. А что можно рассказать о торжестве, где ты скучал, и при том был не очень пьян и голоден?
Хотя, пара моментов всё же была.
Тамада объявил танец. Все пришедшие парами встали, некоторые знакомые обменялись партнёрами. Родители остались сидеть за столами. Одиночки тоже – они выпивали. Мадонне, понятное дело, никого не досталось – она пришла одна, а к такой яркой даме подойти вряд ли кто решится. Вид у неё был немного сконфуженный. Неловкий момент. Понятно, что обидно, но могла бы и сама кого угодно выбрать – к чёрту приличия, морали и нормы поведения! Но она осталась на месте, и тогда выводить ситуацию из штопора взялся я.
Из мощных динамиков лилась медленная попса. Хотелось бы сказать, что пары кружили, но они топтались на месте. Девушки с хитрыми причёсками и плоскими фигурами улыбались, парни сурово смотрели им в глаза. Протиснувшись сквозь человеческую массу, я подошёл к ней и молча протянул руку. Смерив меня взглядом, она протянула в ответ загорелую ладошку, встала, и великосветски кивнула. Хищный, невозмутимый, решительно настроенный, я почувствовал себя чуть неловко – при моих ста восьмидесяти с небольшим, на каблуках она была ещё выше. Я обнимал её за талию, глаз не сводя с её губ. Она, длинными пальчиками, увенчанными множеством тонких колец, гладила меня по шее. А вместе мы, эгоистично (а бывает ли эгоизм один на двоих?) отступив от всех метра на три, вращались вокруг незримой оси, под заунывный напев о любви. Как вдруг тамада, мужчина неопределённых лет в дурацком синем пиджаке, заявил:
- Давайте продолжим наш вечер…
Музыка смолкла. Пары начали, было, расходиться по столикам. Жалость сверкнула в её глазах, будто всё закончилось трагично и мы расстаёмся навсегда. И я сказал:
- Стоять! Замерли все! Маэстро, а давайте-ка ещё одну, а то я не всё ещё успел ощупать…
Все посмотрели на нас: девушки - с завистью, парни - с уважением. Кто-то засмеялся. Кто-то пьяный заорал:
- Вот это я понимаю – мужик!
Я был горд своей решительностью. Она смотрела на меня с умилением и желанием, как на героя боевика, который, окровавленный, с автоматом наперевес стоит в ночи, а за его спиной всё пылает, и суетятся спасённые от террористов заложники.
А потом невеста бросала букет. Три незамужних девушки выстроились в рядок и замерли в скованном ожидании. Тамада балагурил, но в воздухе висело напряжение – тридцать пар глаз (или чуть меньше) насмешливо сверлили потенциальных невест. И вот букет полетел. Криворукая подружка невесты, видимо от желания и волнения, не смогла совладать со своими высокоподнятыми трясущимися клешнями и, едва коснувшись, упустила его. Букет сам упал в руки Мадонны, чем вызвал недоумённую гримасу на её лице.
Ситуация складывалась непонятная. Был нужен арбитр. Зал притих, а я встал и с упрёком сказал:
- Ира, это был всего лишь танец!
Зал взорвался смехом. Моя «избранница» раскраснелась и вконец растерялась, а я с удовольствием отметил, как к лицу ей румянец.
Она начинала нравиться мне всё больше и больше, и я, глядя на тамаду, обратился ко всем присутствующим, чтобы переключить внимание на себя и дать ей успокоиться.
- Господа, - сказал я, - ну что мы всё букеты бросаем? Ну стандартно как-то, заезжено. Предлагаю ввести новый конкурс: неженатые парни встают в рядок, а жених по команде бросает в них… ну, скажем… например… давайте вместе придумаем, что именно он бросает. Но! Парни разбегаются, а жених уже на своё усмотрение решает, в кого именно попасть, если, конечно, сможет. Короче, в кого-нибудь да попадёт, а там уж извини, но с обладательницей букета пострадавший должен… давайте снова вместе придумывать, что именно должен будет сделать несчастный.
Моё предложение вызвало бурное одобрение и шумную перепалку. Каждый кричал что-то своё, и ничего не разобрать было в общем гомоне. Но когда балаган затих, тамада подвёл итог:
- Насколько я смог расслышать из обсуждения, лучший вариант прозвучал за третьим столиком, и я предлагаю в качестве оружия возмездия использовать вот этот чудесный предмет, - сказал он, взял с ближайшего подоконника маленький толстый кактус и потряс им в воздухе. – Прошу к барьеру жениха и счастливых, пока, обладателей свободного безымянного пальца.
Вооружившись снарядом, жених встал напротив четырёх отчаянных парней. Быстро сориентировавшийся в ситуации ди-джей включил дуэльную тему Морриконе из фильма «Хороший, плохой, злой». Не считая музыки, в зале воцарилась такая тишина, что казалось, будто слышен треск натянутых нервов.
Удача никогда не сопутствовала мне, и я не сомневался, что под общий хохот корчиться от боли буду я. Как говорится, инициатива ебёт инициатора. Впрочем, единственным, что волновало меня в тот момент, было отношение к этому самой Ирки, в испытующем взгляде которой я так нуждался, и даже готов был добровольно подставиться под экзекуцию, и которая отчуждённо смотрела куда-то в сторону от всего происходящего. Разбегаться, ища спасения, собственно говоря, в любом случае было особо некуда. В том, что Игорян под «пулю» не подставится, я был уверен – его и не такому учили. Пронырливый доходяга из-за нашего столика наказания тоже должен избежать – такие типы с хитрющими глазами и не из таких задниц выбираются. Четвёртый же, увалень, конечно, пухляш неповоротливый, и за ним можно было бы укрыться, но он стоял на другом конце нашей шеренги. А я стоял и гипнотизировал её: «Ну же, милая, ну, посмотри на меня! Один только взгляд…».
И пока я играл в Вольфа Мессинга, музыка неожиданно стихла. Сердце замерло. Ничего не осознав, на каком-то животном инстинкте, в ту же секунду я дёрнул головой, переводя глаза на жениха. За мгновение «до», я успел заметить метнувшийся на меня её взгляд и поджавшиеся губы. За мгновение «после» растаяли последние сомнения в том, что «колючка» летит в меня, причём прямо в лицо. Ещё через долю секунды, молниеносным броском кобры передо мной мелькнула рука и налету, в пыль и мясо разнесла миниатюрный горшочек с ни в чём неповинным растением.
- Не позволю, - безо всяких эмоций произнёс Игорян, и первым покинул шеренгу, направившись за стол.
- Ого, - протянул тот же пьяный голос, что недавно называл мужиком меня, - вот это я понимаю – мужик!
- А вы как думали? Это вам не это! Это – друг! – увесисто добавил я, а мысленно взмолился: «Что же ты наделал, друг! Что же ты наделал…»…
Но всё это, конечно, было плодом распалённого тремя порциями виски ущемлённого самолюбия и гимном собственной трусости. На самом деле, весь танец и после я просидел за столом, лопая какой-то майонезный салат и всего лишь искоса поглядывая на самую привлекательную в зале девушку - такую близкую, только руку протяни, и такую далёкую, гордо недоступную, как трансцендентность, или смысл песен БГ, что, впрочем, одно и то же.
Со мной такое бывает. Особенно, если я влюблён.
Однако когда мы с Игоряном уходили, курили и прощались с новобрачными, смотря на меня, всё с тем же упрёком в глазах и голосе, как при первой встрече, обращаясь ко мне, Мадонна спросила:
- Что, ждали-ждали, так окончания праздника и не дождались?
Я подумал тогда, что нравлюсь ей. Что она снова не хочет, чтобы я уходил. Но всё с тем же напускным равнодушием, скрывая свою симпатию, я вновь промолчал.
Мне бы знать в тот день, когда и при каких обстоятельствах я окажусь в ЗАГСе в следующий раз…
Утомляющее это занятие – прокручивать воспоминания. Надо было вставать. Предстояло прожить ещё один мучительно жаркий день. Прожить и прождать, ведь кроме этого мне ничего не оставалось. И если в жизни я был больше разочарован, чем уверен, то ждал я упорно. Чего? Эх-хе-хе…
Астан наделил меня квартирой по соседству, а до этого я почти год прожил в доме на горе, на самом севере Сухума, но ужасно устал от бессмысленных ежедневных спусков и подъёмов.
«Реквием» уже несколько месяцев как был закончен и разослан во все издательства и многие журналы, в том числе иностранные. Ответа ниоткуда не было, что и понятно, и что меня, естественно, огорчало. Однако все надежды на публикацию были не более чем высокопарными мечтами, что я вполне осознавал – уж слишком нестандартным он вышел по форме, слишком вызывающим по сути и слишком аморальным по содержанию. Всего в нём было слишком, как в исповеди.
Спустившись в город, по прежнему убиваемый жарой, так и не свыкнувшись с местным климатом, я решил «ломать» себя и возвышать своё «Я», делая его сильнее тела. Так учил меня отец: боишься или одолевают трудности – борись и победишь, а трус и проигравший - тот, кто в борьбу не вступил. Так работа над собой стала моим единственным занятием, и каждый день я бродил городу. Тем временем в тени было под сорок, а сколько на солнце и подумать страшно – градусников я нигде не наблюдал.
Начальной и главной точкой всех утренних хождений был городской рынок. Две-три чурчхелы, как говорят абхазы – аджинжуха, пачка «Ахтамара», персики – такими были мои обычные покупки. Конечно же, всё это я мог купить где угодно, но атмосфера рынка завораживала и манила: во всей этой суете и гомоне не было ни спешки, ни злости, никто не ругался и не оттаптывал ноги, и только в этом месте чужой страны я чувствовал себя своим, почти что местным. Можно сказать, влился в коллектив.
А её рука вниз опускается. Едва касаясь, почему-то прохладная ладошка скользит по моему виску, по щеке. Большой палец на мгновение останавливается на губах. Я пытаюсь его поцеловать, но рука тут же опускается ниже. Аккуратно, чтобы не порвать цепочку с крестиком, она притягивает меня к себе. Ожидая поцелуя, я поддаюсь, но она отталкивает. Когти впиваются мне в грудь и скребут вниз, оставляя след приятной прохлады. Кажется, что белая футболка прилипает, напитавшись кровью. Но боли я не чувствую. Мне уже всё равно. Я понимаю, к чему всё идёт. Я готов. Меня не остановить. И её рука тоже не остановится…
Чёрт… сон. Опять сон. Всего лишь утренний сон. Впрочем, сны о женщинах и Родине – самое приятное из того, что есть у беглеца или изгнанника.
Я ещё долго лежал в кровати, раз за разом прокручивая увиденное, боясь открыть глаза и потерять то немногое, ту частичку беззаботного блаженства, которая отделяла меня от пугающей реальности.
«Третий раз, - подумал я, – уже третий…».
А во второй раз мы увиделись, что вполне логично, вскоре после первого. Тогда я уже знал, что она бывшая модель. Модель чего – не знал. Наверное, женщины. Знал, что после она работала в продажах. Знал, что ныне переехала по работе в Москву…
В тот день, вооружившись букетами, мы с Игоряном шли к ЗАГСу. Высокую барышню в неприлично коротком платье завидели издали. Она шла нам навстречу, в сторону парковки, очевидно, что к машине. Я узнал её сразу, но вида не подал, промолчал. Она, вероятно, тоже меня вспомнила – уж больно пристально посмотрела в глаза. Я был уверен, что Игорян, животное, мысленно её изнасиловал.
Короче, мы шли на свадьбу той самой старой подруги, купившей машину, и чью покупку мы обмывали в Буферном парке. Да-да, Игорян, она, её жених и я – мы все учились в одном классе. Больше десяти лет прошло, а дружбу мы так и сохранили. Хочу заметить, что кроме них троих, вряд ли кто ещё пригласил бы меня на свадьбу. А теперь двое из них женились, и мы с Игоряном, если они не разведутся, было похоже, никогда более не побываем на подобном торжестве.
А что? Торжественная церемония бракоразводного процесса – мысль, как мне кажется, интересная…
…Что вообще из себя представляет современная российская свадьба?
Свадьба – помпезный цирк, несмешной и без грустных клоунов (это если жениха не считать).
Главное действующее лицо этого шапито – невеста, то есть устрашающего слоем косметики вида баба неопределённого возраста, с вычурно-несексуальными завитушками волос на голове и в подчёркивающем все недостатки фигуры платье.
Главное украшение арены и потеха для зрителей – жених. По обычаю, это лицо мужского пола, в костюме и при галстуке очень похожее на хохлатого пингвина, желающего этим же галстуком удавиться. Но чтобы не омрачать праздника своей «единственной, желанной и вечно любимой», а главным образом её маме, новоиспечённый пернатый, выпучив слезливые глаза, натягивает умоляющую улыбку благодушия и безысходной радости.
В тени сего действа притаились отважные дрессировщики – подружки невесты. Это они одобрили его в качестве жертвенной птицы. Это они знают о нём больше подробностей, чем его мама. Это они подстрекают молодую, а зачастую и не очень, выжимать из него все соки и прочие органические жидкости. Но!.. это именно под их завистливыми взглядами невеста должна пройти по арене, плохо скрывая нескрываемую радость на блудливых щеках и умещая в своём взгляде всепоглощающую гордость, покорную робость и отражение заветного штампа на сетчатке.
А на светлой стороне торжества стоят друзья жениха. Их гладко и гадко выбритые физии, преисполненные трагического фанатизма, то и дело озаряются ехидными оскалами усмешек. Радостное сияние молодецки ровных и острых зубов возвещает миру об их скорби и сочувствии. Есть среди них и женатые и уже образумившиеся, сиречь разведённые, и те, кто ещё не был под венцом, и те, которые туда не попадут никогда. Но всех их объединяет одно – все они искренне и по-доброму злорадствуют, хохмят и пританцовывают от радости, что сегодня капкан семейных уз защёлкнулся не на их шее. Особенно бодры уже окольцованные – в их полку прибыло. Стоит заметить, что среди этой ликующей свиты обязательно должен найтись один небритышь, хмуро оглядывающий всех без исключения приглашённых девиц и своим мрачным видом демонстрирующий округе досаду тем, что вдуть, по его высочайшему разумению, абсолютно некому.
В первых рядах притихли родственники жениха и невесты. Первые – недоумевают, что именно он в ней нашёл, вторые – рады, что её подобрал хоть кто-нибудь. И те и другие не рады обретённым родственникам, и каждый родственник в отдельности рад, хоть и сам не знает чему именно. Поначалу они несколько скованны, но вскоре их подхватывает атмосфера всеобщего дутого веселья и лживых поздравлений. Они произносят длинные тосты. Здесь, на этом торжестве безумия, они самые искренние. К тому же именно среди них должен отыскаться самый-самый искренний – любитель водочки, который перепьёт хмурого бородача и первым исчезнет в неизвестном направлении…
Помпезный снаружи, внутри ЗАГС оказался довольно скучным. Церемония никакого впечатления на меня не произвела, ещё раз доказав всю бессмысленность данного мероприятия. Да и о том, что было после, рассказать особо нечего. А что можно рассказать о торжестве, где ты скучал, и при том был не очень пьян и голоден?
Хотя, пара моментов всё же была.
Тамада объявил танец. Все пришедшие парами встали, некоторые знакомые обменялись партнёрами. Родители остались сидеть за столами. Одиночки тоже – они выпивали. Мадонне, понятное дело, никого не досталось – она пришла одна, а к такой яркой даме подойти вряд ли кто решится. Вид у неё был немного сконфуженный. Неловкий момент. Понятно, что обидно, но могла бы и сама кого угодно выбрать – к чёрту приличия, морали и нормы поведения! Но она осталась на месте, и тогда выводить ситуацию из штопора взялся я.
Из мощных динамиков лилась медленная попса. Хотелось бы сказать, что пары кружили, но они топтались на месте. Девушки с хитрыми причёсками и плоскими фигурами улыбались, парни сурово смотрели им в глаза. Протиснувшись сквозь человеческую массу, я подошёл к ней и молча протянул руку. Смерив меня взглядом, она протянула в ответ загорелую ладошку, встала, и великосветски кивнула. Хищный, невозмутимый, решительно настроенный, я почувствовал себя чуть неловко – при моих ста восьмидесяти с небольшим, на каблуках она была ещё выше. Я обнимал её за талию, глаз не сводя с её губ. Она, длинными пальчиками, увенчанными множеством тонких колец, гладила меня по шее. А вместе мы, эгоистично (а бывает ли эгоизм один на двоих?) отступив от всех метра на три, вращались вокруг незримой оси, под заунывный напев о любви. Как вдруг тамада, мужчина неопределённых лет в дурацком синем пиджаке, заявил:
- Давайте продолжим наш вечер…
Музыка смолкла. Пары начали, было, расходиться по столикам. Жалость сверкнула в её глазах, будто всё закончилось трагично и мы расстаёмся навсегда. И я сказал:
- Стоять! Замерли все! Маэстро, а давайте-ка ещё одну, а то я не всё ещё успел ощупать…
Все посмотрели на нас: девушки - с завистью, парни - с уважением. Кто-то засмеялся. Кто-то пьяный заорал:
- Вот это я понимаю – мужик!
Я был горд своей решительностью. Она смотрела на меня с умилением и желанием, как на героя боевика, который, окровавленный, с автоматом наперевес стоит в ночи, а за его спиной всё пылает, и суетятся спасённые от террористов заложники.
А потом невеста бросала букет. Три незамужних девушки выстроились в рядок и замерли в скованном ожидании. Тамада балагурил, но в воздухе висело напряжение – тридцать пар глаз (или чуть меньше) насмешливо сверлили потенциальных невест. И вот букет полетел. Криворукая подружка невесты, видимо от желания и волнения, не смогла совладать со своими высокоподнятыми трясущимися клешнями и, едва коснувшись, упустила его. Букет сам упал в руки Мадонны, чем вызвал недоумённую гримасу на её лице.
Ситуация складывалась непонятная. Был нужен арбитр. Зал притих, а я встал и с упрёком сказал:
- Ира, это был всего лишь танец!
Зал взорвался смехом. Моя «избранница» раскраснелась и вконец растерялась, а я с удовольствием отметил, как к лицу ей румянец.
Она начинала нравиться мне всё больше и больше, и я, глядя на тамаду, обратился ко всем присутствующим, чтобы переключить внимание на себя и дать ей успокоиться.
- Господа, - сказал я, - ну что мы всё букеты бросаем? Ну стандартно как-то, заезжено. Предлагаю ввести новый конкурс: неженатые парни встают в рядок, а жених по команде бросает в них… ну, скажем… например… давайте вместе придумаем, что именно он бросает. Но! Парни разбегаются, а жених уже на своё усмотрение решает, в кого именно попасть, если, конечно, сможет. Короче, в кого-нибудь да попадёт, а там уж извини, но с обладательницей букета пострадавший должен… давайте снова вместе придумывать, что именно должен будет сделать несчастный.
Моё предложение вызвало бурное одобрение и шумную перепалку. Каждый кричал что-то своё, и ничего не разобрать было в общем гомоне. Но когда балаган затих, тамада подвёл итог:
- Насколько я смог расслышать из обсуждения, лучший вариант прозвучал за третьим столиком, и я предлагаю в качестве оружия возмездия использовать вот этот чудесный предмет, - сказал он, взял с ближайшего подоконника маленький толстый кактус и потряс им в воздухе. – Прошу к барьеру жениха и счастливых, пока, обладателей свободного безымянного пальца.
Вооружившись снарядом, жених встал напротив четырёх отчаянных парней. Быстро сориентировавшийся в ситуации ди-джей включил дуэльную тему Морриконе из фильма «Хороший, плохой, злой». Не считая музыки, в зале воцарилась такая тишина, что казалось, будто слышен треск натянутых нервов.
Удача никогда не сопутствовала мне, и я не сомневался, что под общий хохот корчиться от боли буду я. Как говорится, инициатива ебёт инициатора. Впрочем, единственным, что волновало меня в тот момент, было отношение к этому самой Ирки, в испытующем взгляде которой я так нуждался, и даже готов был добровольно подставиться под экзекуцию, и которая отчуждённо смотрела куда-то в сторону от всего происходящего. Разбегаться, ища спасения, собственно говоря, в любом случае было особо некуда. В том, что Игорян под «пулю» не подставится, я был уверен – его и не такому учили. Пронырливый доходяга из-за нашего столика наказания тоже должен избежать – такие типы с хитрющими глазами и не из таких задниц выбираются. Четвёртый же, увалень, конечно, пухляш неповоротливый, и за ним можно было бы укрыться, но он стоял на другом конце нашей шеренги. А я стоял и гипнотизировал её: «Ну же, милая, ну, посмотри на меня! Один только взгляд…».
И пока я играл в Вольфа Мессинга, музыка неожиданно стихла. Сердце замерло. Ничего не осознав, на каком-то животном инстинкте, в ту же секунду я дёрнул головой, переводя глаза на жениха. За мгновение «до», я успел заметить метнувшийся на меня её взгляд и поджавшиеся губы. За мгновение «после» растаяли последние сомнения в том, что «колючка» летит в меня, причём прямо в лицо. Ещё через долю секунды, молниеносным броском кобры передо мной мелькнула рука и налету, в пыль и мясо разнесла миниатюрный горшочек с ни в чём неповинным растением.
- Не позволю, - безо всяких эмоций произнёс Игорян, и первым покинул шеренгу, направившись за стол.
- Ого, - протянул тот же пьяный голос, что недавно называл мужиком меня, - вот это я понимаю – мужик!
- А вы как думали? Это вам не это! Это – друг! – увесисто добавил я, а мысленно взмолился: «Что же ты наделал, друг! Что же ты наделал…»…
Но всё это, конечно, было плодом распалённого тремя порциями виски ущемлённого самолюбия и гимном собственной трусости. На самом деле, весь танец и после я просидел за столом, лопая какой-то майонезный салат и всего лишь искоса поглядывая на самую привлекательную в зале девушку - такую близкую, только руку протяни, и такую далёкую, гордо недоступную, как трансцендентность, или смысл песен БГ, что, впрочем, одно и то же.
Со мной такое бывает. Особенно, если я влюблён.
Однако когда мы с Игоряном уходили, курили и прощались с новобрачными, смотря на меня, всё с тем же упрёком в глазах и голосе, как при первой встрече, обращаясь ко мне, Мадонна спросила:
- Что, ждали-ждали, так окончания праздника и не дождались?
Я подумал тогда, что нравлюсь ей. Что она снова не хочет, чтобы я уходил. Но всё с тем же напускным равнодушием, скрывая свою симпатию, я вновь промолчал.
Мне бы знать в тот день, когда и при каких обстоятельствах я окажусь в ЗАГСе в следующий раз…
Утомляющее это занятие – прокручивать воспоминания. Надо было вставать. Предстояло прожить ещё один мучительно жаркий день. Прожить и прождать, ведь кроме этого мне ничего не оставалось. И если в жизни я был больше разочарован, чем уверен, то ждал я упорно. Чего? Эх-хе-хе…
Астан наделил меня квартирой по соседству, а до этого я почти год прожил в доме на горе, на самом севере Сухума, но ужасно устал от бессмысленных ежедневных спусков и подъёмов.
«Реквием» уже несколько месяцев как был закончен и разослан во все издательства и многие журналы, в том числе иностранные. Ответа ниоткуда не было, что и понятно, и что меня, естественно, огорчало. Однако все надежды на публикацию были не более чем высокопарными мечтами, что я вполне осознавал – уж слишком нестандартным он вышел по форме, слишком вызывающим по сути и слишком аморальным по содержанию. Всего в нём было слишком, как в исповеди.
Спустившись в город, по прежнему убиваемый жарой, так и не свыкнувшись с местным климатом, я решил «ломать» себя и возвышать своё «Я», делая его сильнее тела. Так учил меня отец: боишься или одолевают трудности – борись и победишь, а трус и проигравший - тот, кто в борьбу не вступил. Так работа над собой стала моим единственным занятием, и каждый день я бродил городу. Тем временем в тени было под сорок, а сколько на солнце и подумать страшно – градусников я нигде не наблюдал.
Начальной и главной точкой всех утренних хождений был городской рынок. Две-три чурчхелы, как говорят абхазы – аджинжуха, пачка «Ахтамара», персики – такими были мои обычные покупки. Конечно же, всё это я мог купить где угодно, но атмосфера рынка завораживала и манила: во всей этой суете и гомоне не было ни спешки, ни злости, никто не ругался и не оттаптывал ноги, и только в этом месте чужой страны я чувствовал себя своим, почти что местным. Можно сказать, влился в коллектив.
