Она же – здешняя туристическая Мекка. Она же – главное абхазское разводилово. Ехать туда на своей машине ещё можно, но без гида скучно. А в составе экскурсионной группы – отвратительно.
Сначала вы остановитесь на винодельне, где вам бесплатно нальют семь видов «компота», гордо именуемого домашним вином. А после, разумеется, настойчиво предложат купить по бутылочке.
Захмелевший турист – глупый турист, а русский - ещё и щедрый.
Поэтому потом вас высадят на сыроварне, где подробно расскажут и покажут технологию изготовления «настоящего» сыра, и даже дадут попробовать кусочек и, конечно же, попытаются продать ещё килограммчик. Правда, это уже будет фабричный сыр, но до этого забродивший на жаре и пойле мозг закусившего экскурсанта по всем расчётам догадываться не должен.
Следующим пунктом остановки будет пасека – самое лучшее место на абхазской земле. Там, в окружении гор, где самый чистый воздух и наилучшая экология, живут и трудятся самые лучшие в мире пчёлы, приносящие самый вкусный и полезный мёд. Он настолько «правильный», что Винни Пух, знай об этом, поселился бы здесь, или умер от тоски и зависти. В Апсны вообще всё самое лучшее (армяне бы с этим утверждением поспорили). В этом вас постараются убедить, рассказывая как не попасть в руки спекулянтов и жуликов. А если вдруг вам лень таскаться с горшком по горам, то у каждого лавочника есть друг, торгующий тем же самым исключительно «правильным» продуктом. В Сухуме, например (вы же оттуда приехали, да?), на центральном рынке, на втором этаже, зовут его… только у него дороже, чем здесь.
А между основными пунктами «настоящести» и «правильности», вы купите магнит с изображением Голубого озера, под гнётом давления на мужественность пролетите по канатке на Бзыпью и, может быть, пропитавшись духом гор, обзаведётесь мохнатой шапкой и кинжалом в Юпшарском каньоне. А может быть ничего этого и не произойдёт, если не развешивать уши и покупать вино в магазине (или на рынке – там дешевле). Но абхазы расстроятся.
В конце концов, выслушав очередную легенду и испив из водопада «Девичьи слёзы», вы таки доберётесь до конечной точки маршрута, где вас отпустят на часок погулять. Вы погуляете, поглядите на бесформенную лужицу, с трёх сторон окружённую горами, и сделаете пару-тройку фотографий. А дальше что? Правильно – пойдёте жрать. Почему обязательно жрать? А потому что стоимость завтрака или обеда включена в стоимость поездки, но в начале пути экскурсовод на пару с водителем убедили вас, что спешить надо к прекрасному, а чревоугодничать можно и потом, на обратном пути, например. Поэтому обедать вы будете за свой счёт: во-первых, жрать захочется, а во-вторых, делать там больше нечего…
- Конечно, поедем, - ответил я, - только не завтра.
- Почему? – спросила Ира, жестом выманивая у меня прикуренную сигарету.
- Потому что завтра мы поедем в Новый Афон…
Заказав ещё одну бутылку, мы долго сидели: она, уже лениво, трескала мой остывший шашлык, а я – её «гадкий» сациви. Ресторан пустел. Умолкла музыка, стих гвалт прихожан, рассосался аромат остывающего мангала. Облокотившись на стол и подавшись ко мне, обожравшаяся Иришка сказала:
- Пойдём отсюда, прогуляемся. А то мне трудно дышать.
- Не может быть, - ответил я, мотнув головой и сгоняя хмельной бред услышанного. – Это что, у тебя от влюблённости дыхание спирает?
- Нет, это от обжорства, глупый.
- Ну, тогда всё в порядке. А то я уж решил, что мечты сбываются.
- Мечты? – переспросила она таким тоном, какой случается только у нетрезвых девушек лет не более двадцати.
- Да, Ира, да. Началось это со мной уже давно, ещё там, на Родине…
Рассчитавшись, мы вышли на полупустую набережную. Солёный бриз приятно щекотал волосы в носу. Озорно булькая, бились о гранит волны. Я радовался, что она не предложила делить счёт – верный признак успеха, как показывает практика. Такси в такой час было уже не поймать, разве что исходить полгорода в поисках притомившегося и решившего кемарнуть за рулём извозчика, и я вызвался проводить её до гостиницы.
Идти от центра к окраине неприятно всегда: днём и ночью, по мегаполису или деревне, по жаре и холоду, а также пьяным, безоружным и с бабой. В чужом городе эти факторы давят на человека сильнее, чем в родном. На Кавказе это ощущается особенно сильно – несмотря на внешний порядок и почтенное поведение местных, сюрпризы могут прилететь, откуда угодно и в любом количестве. А чему удивляться, если средь бела дня, в центре города, человек, перекладывающий из салона в багажник автомат, не удивляет никого, коме приезжих?
Я прекрасно об этом знал, был к этому готов, и очень этого опасался. Да чего уж там – откровенно боялся, ведь рядом шла «бомба». Все радости наши от женщин, от них же божий гнев и прочие неприятности, включая сифилис и не разглаженные стрелки на рубашечных рукавах. Нет, не грабежа я опасался, и не ударов по жизненно важным, и не очень, органам, даже если ножом. Страшно было потерять лицо, уронить честь и отдать бабу. В целом же, по местным понятиям, присутствие мужчины – оберег для женщины. Но в горах бывает всякое. Короче, ежели что, мордобой с непонятным исходом был обеспечен. Хотя, почему с непонятным?
Поэтому под гнётом безумной ответственности я стремительно трезвел: всё меньше говорил, и больше смотрел по сторонам, чем на свою даму, попутно вспоминая всё, чему учил меня Игорян. Тут же вспомнился он сам и его последнее письмо про Бабаловский парк, Милку и хулиганов. Нападения столь же большой толпы опасаться не следовало, горные гопники не кучкуются, но и я – не он.
Ирка всё болтала и болтала о какой-то ерунде. А о чём ещё может трещать женщина? Поняв, что я её не очень-то и слушаю, она начала бомбить меня вопросами: как здесь оказался, почему залип, долго ли ещё пробуду, чем занимаюсь, какие планы на будущее. Рассказывать о трусости, бедственном положении и неопределённости, желания не было, поэтому отвечал я просто и односложно, проще говоря – недоговаривал, лукавил и откровенно врал, приукрашивая прошлое и настоящее. О туманном будущем промолчал вовсе, – ко всему вышеумолченному добавились бы нерешительность и ожидание чуда, – и я перевёл разговор на тему путешествий. Как мол, грузины поживают? Где больше нравится? С какой страной можно сравнить Абхазию, не принимая в расчёт бытовой необустроенности?
И снова полились на меня водопады красивых слов про Варадеро, Флоренцию, раннюю осень в Бордо, и прочие прелестные места, где я никогда не был. Сообразив, что я опять где-то далеко отсюда (а я действительно был далеко – в Суздале и тех временах, когда тонул в чувствах к другой путешественнице), она спросила, по-женски игриво, но строго, чуть наивно, и вообще непонятно зачем:
- И всё же расскажи, мне очень интересно, зачем всё это? Для чего?
- Что – это?
- Эта встреча, ужин, провожание…
Я малость потерялся. Глупо молчал, чуть повернувшись к ней, и загадочно улыбался. Мне не хватало смелости сказать: «Ну а когда же, если не теперь? Другого шанса уже может и не быть. Это вспоминаю я о многих, но думаю-то только о тебе. Нужна ты мне, понимаешь?! Не люблю, не скучаю, а именно что нуждаюсь. Странно? Может быть…». Но и чтобы соврать, слов мне тоже не хватало, как не хватало их, чтобы поведать правду о своём сумасшествии и недосексуальных снах о ней.
Я бы мог рассказать и о другом, более милом и невинном. Как, например, сидел давеча в бамбуковых кущах, и вопреки обыкновению думал не о мести, а о более простых вещах.
«Как же не хватает порой самого простого, - думал я тогда, одиноко сидя на скамейке и вытянув вправо руку, будто бы рядом сидел кто-нибудь ещё. – А может быть самое простое на самом деле и есть самое сложное? Просто мы привыкли считать сложным то, чего не понимаем, а тому привычному и бесхитростному, что в понимании и не нуждается, найти объяснений не пытаемся. Мы просто не задумываемся об этом, но знаем. Не умом знаем, а… что там у нас ещё есть, повыше?.. душой, что ли? – При этом моя рука непроизвольно напряглась, будто что-то сжимала. Мне действительно хотелось простого. Мне хотелось потрогать женскую… руку. Левую. Я даже явственно представил, как сжимаю эту тёплую ладонь. Она, ладошка, крупная, не худая, не мягкая, косточки хорошо прощупываются. Кожа нежная, но уже немолодая, и приятной влажности. Тонкое золотое колечко на безымянном пальце. Маникюр – рубиновый! Кроме ладошки я не знаю об этой женщине ничего, я её не вижу, но могу всё рассказать о её внешности… всё… кроме лица – вместо него маска гладкой кожи… Чёрт, похоже, я перегрелся, - подумал я тогда, и по въевшейся привычке начал приглаживать бороду».
Расскажи я об этом Ирке, она бы решила, что я не перегрелся, а просто псих. И была бы не первой, так подумавшей. И была бы права, в отличие от всех остальных… может быть. Поэтому я пошутил:
- Сиськи, Ира! Сиськи! В них всё дело.
- Гм… - издав этот сомневающийся звук, она демонстративно взглянула на свою грудь и поджала губы. – Ты сейчас серьёзно?
- А с ними разве шутят? Хотя… - протянул я, - если в более интимной обстановке…
Она как-то странно взглянула на меня, не то игриво, не то с сожалением, затем рассмеялась, но ничего не ответила.
- А что, - продолжил я, - сиськи – вот что волнует умы интеллигенции уже не одну сотню лет. В них загадка и откровенность. В них женская сила и мужская слабость. Они волнуют, распаляют воображение и прочие функции организма. Они притягивают. Бывает, конечно, что и отталкивают, но не все, не всех и не сразу, и вообще это исключительный случай. А что? Вот ребёнок, например, и тот не всегда хочет грудь брать, а ты мужику предложи! То-то и оно. А любители задниц – это пролетариат, а у него фантазия дурная и с эстетикой туго. Беспощадный класс, и бессмысленный, как говорил один мой друг.
Тут я в очередной раз отметил превосходную черту, отличающую Ирку от большинства женщин – мгновенно перескакивая с одной темы на другую, не спрашивая пошлых глупостей о личном, подмечать тонкости и сразу бить по больному, наверняка. Она спросила:
- А почему ты говоришь о друге в прошедшем времени? Вы поссорились?
- Да никогда! Просто он уехал воевать и потерялся…
- Думаешь, он погиб, и боишься признаться себе в этом, да?
«Да, именно этого я и боюсь, - подумал я. – И как раз себе-то в этом признаваться и нельзя – тогда и самому конец». Не признался я и ей.
- Да типун тебе на язык! Думай когда говоришь! Он знаешь какой? Он сам кого хочешь убьёт и съест. Он там камня на камне не оставит… он…он… - я разволновался, и вконец растерял слова и мысли.
- На войне всякое бывает, - тихо, примирительно сказала Ира.
- Только не с ним, - ответил я, и мгновенно вскипел, - а тебе лучше замолчать!
За такую грубость едва знакомая девушка должна была послать меня подальше и в демонстративном одиночестве быстро зашагать вперёд. Но она оказалась не такой – за это я её и полюбил.
- Прости, - сказала она и взяла меня за руку.
Перехватив её левую ладонь поудобнее, я нащупал кольцо на безымянном пальце и тут же остыл. Это была самая лучшая поддержка во всех моих страданиях.
- Это что, женская народная забава такая – наговорить дурноты и потом извиняться?
- Прости, - повторила она, - я не думала, что такой отшельник-одиночка может ценить друзей. Их сейчас вообще никто не ценит. Вместе пьют, гуляют, работают, баб трахают, да что угодно делают, братишками друг друга называют, а живут врозь. Помощь нужна – поддержки ищут. А потом всё одно – живут своими тревожными заботами. Даже в общем деле, и то личными выгодами живут, не то чтобы чужими жизнями.
- Враньё – не лучший способ утешить и оправдаться, Ира. Просто ты злая и не любишь людей. Ты такая же, как я – просто не умеешь их готовить, - попытался я старой шуткой снять возросшее напряжение.
- Я не вру, я точно знаю – вся Москва на таких людях держится.
- Москва – не Россия, а Россия – не Кавказ, - гордо ответил я, и сделал ей непристойное предложение. – Давай так пройдёмся, - я сильнее сжал её руку, - и помолчим. Мне очень надо…
Обратно я шёл быстро – забравшийся под рубашку южный ночной холодок, бессильный в Иркином присутствии, вдруг стал ощутим, и чувственно приподнял на дыбы растительность на руках. По телу пробегали мурашки, и оно, тело, то и дело содрогалось и передёргивалось. Лёгкой беззаботной походкой я летел над асфальтом, и казалось, что время остановилось. Мысленно я оставался там, позади, перед гостиницей «Айтар», где всё ещё прощался с ней. Прощался надолго, почти навсегда – до завтра. Рядом своими жёсткими листьями шуршали пальмы. Проносились полуночные гонщики. Ветер нагонял солёный и чуть прелый аромат моря, но любимая и желанная «земляника» довлела над ним. В ушах вязли её звонкий голос и насмешливые слова о нежданной встрече и том, что просто пожрать тоже бывает романтично. Горела прощальным поцелуем моя щека, а руку жёг лёд потери. Проклиная вдруг подкатившую робость, я смотрел ей вслед, а она уходила не оглядываясь. Я хотел бы пойти вместе с ней, но поступи такое предложение – отказался бы. Знакомый набор чувств, глупая надуманная влюблённость, вдруг ставшая явью, и вновь не сказанные слова о простом и главном не предвещали ничего хорошего.
В сотый раз прокручивая эти картинки, минут за двадцать я дошел до санатория МВО, где давно, каких-то шесть часов назад, а будто в прошлой жизни, шумели наши туристы. С тех пор изменилось многое: забылись новости с Родины и сами Кестнеры, ушёл в астрал Йога, растаяла благодарность Астану, опять потерялся Игорян, и только тонкий аромат Иркиного парфюма, накрепко прилипший к моей руке, по-прежнему трепал какой-то давно уснувший нерв. Нерв любви и счастья. Нерв беззаботного бытия. Нерв лёгкой досады и трепетной радости, пронзающий насквозь, вызывая эйфорию и растворяя скопившуюся в груди боль. Но она, боль, обещала вернуться.
На другой стороне улицы, из темноты, что- то шумно обсуждая, под фонарём появились двое и быстро побежали по зебре. О чём они говорили, я не понял, но сомнений в том, что это по мою душу не оставалось. Я сбавил ход. Через десяток метров они меня нагнали.
- Добрый вечер, - чисто, без акцента, сказал один из них мне в спину.
Я остановился и обернулся. Местные. Молодые, совсем юнцы – у одного ещё пушок под горбатым носом. Кряжистый, приземистый, глаза подлые – он сразу мне не понравился. Опасный. Другой – ростом повыше, лицо доброе, улыбчивое. Худой и плечистый, как я. Мне почему-то сразу подумалось, что говорил именно он.
- Это точно, - ответил я и попытался улыбнуться, хотел добавить что-то ещё, но передумал.
Они обступили меня с двух сторон: худой встал чуть справа, а «пушок» зашёл за спину и натужно кашлянул. Я не обращал на него внимания, и продолжал смотреть в глаза худому.
- У вас не найдётся телефона, - улыбаясь в ответ, спросил он.
- Найдётся, - ответил я. – Очень надо?
- Да, очень надо позвонить, - пояснил он и глазами стрельнул в напарника.
«Хорошо, что сейчас, - подумал я, - а не при Ирке. Как же повезло…». И тут же «нашёлся» Игорян. Всё-таки не зря он меня учил своим простым истинам.
Сначала вы остановитесь на винодельне, где вам бесплатно нальют семь видов «компота», гордо именуемого домашним вином. А после, разумеется, настойчиво предложат купить по бутылочке.
Захмелевший турист – глупый турист, а русский - ещё и щедрый.
Поэтому потом вас высадят на сыроварне, где подробно расскажут и покажут технологию изготовления «настоящего» сыра, и даже дадут попробовать кусочек и, конечно же, попытаются продать ещё килограммчик. Правда, это уже будет фабричный сыр, но до этого забродивший на жаре и пойле мозг закусившего экскурсанта по всем расчётам догадываться не должен.
Следующим пунктом остановки будет пасека – самое лучшее место на абхазской земле. Там, в окружении гор, где самый чистый воздух и наилучшая экология, живут и трудятся самые лучшие в мире пчёлы, приносящие самый вкусный и полезный мёд. Он настолько «правильный», что Винни Пух, знай об этом, поселился бы здесь, или умер от тоски и зависти. В Апсны вообще всё самое лучшее (армяне бы с этим утверждением поспорили). В этом вас постараются убедить, рассказывая как не попасть в руки спекулянтов и жуликов. А если вдруг вам лень таскаться с горшком по горам, то у каждого лавочника есть друг, торгующий тем же самым исключительно «правильным» продуктом. В Сухуме, например (вы же оттуда приехали, да?), на центральном рынке, на втором этаже, зовут его… только у него дороже, чем здесь.
А между основными пунктами «настоящести» и «правильности», вы купите магнит с изображением Голубого озера, под гнётом давления на мужественность пролетите по канатке на Бзыпью и, может быть, пропитавшись духом гор, обзаведётесь мохнатой шапкой и кинжалом в Юпшарском каньоне. А может быть ничего этого и не произойдёт, если не развешивать уши и покупать вино в магазине (или на рынке – там дешевле). Но абхазы расстроятся.
В конце концов, выслушав очередную легенду и испив из водопада «Девичьи слёзы», вы таки доберётесь до конечной точки маршрута, где вас отпустят на часок погулять. Вы погуляете, поглядите на бесформенную лужицу, с трёх сторон окружённую горами, и сделаете пару-тройку фотографий. А дальше что? Правильно – пойдёте жрать. Почему обязательно жрать? А потому что стоимость завтрака или обеда включена в стоимость поездки, но в начале пути экскурсовод на пару с водителем убедили вас, что спешить надо к прекрасному, а чревоугодничать можно и потом, на обратном пути, например. Поэтому обедать вы будете за свой счёт: во-первых, жрать захочется, а во-вторых, делать там больше нечего…
- Конечно, поедем, - ответил я, - только не завтра.
- Почему? – спросила Ира, жестом выманивая у меня прикуренную сигарету.
- Потому что завтра мы поедем в Новый Афон…
Заказав ещё одну бутылку, мы долго сидели: она, уже лениво, трескала мой остывший шашлык, а я – её «гадкий» сациви. Ресторан пустел. Умолкла музыка, стих гвалт прихожан, рассосался аромат остывающего мангала. Облокотившись на стол и подавшись ко мне, обожравшаяся Иришка сказала:
- Пойдём отсюда, прогуляемся. А то мне трудно дышать.
- Не может быть, - ответил я, мотнув головой и сгоняя хмельной бред услышанного. – Это что, у тебя от влюблённости дыхание спирает?
- Нет, это от обжорства, глупый.
- Ну, тогда всё в порядке. А то я уж решил, что мечты сбываются.
- Мечты? – переспросила она таким тоном, какой случается только у нетрезвых девушек лет не более двадцати.
- Да, Ира, да. Началось это со мной уже давно, ещё там, на Родине…
Рассчитавшись, мы вышли на полупустую набережную. Солёный бриз приятно щекотал волосы в носу. Озорно булькая, бились о гранит волны. Я радовался, что она не предложила делить счёт – верный признак успеха, как показывает практика. Такси в такой час было уже не поймать, разве что исходить полгорода в поисках притомившегося и решившего кемарнуть за рулём извозчика, и я вызвался проводить её до гостиницы.
Идти от центра к окраине неприятно всегда: днём и ночью, по мегаполису или деревне, по жаре и холоду, а также пьяным, безоружным и с бабой. В чужом городе эти факторы давят на человека сильнее, чем в родном. На Кавказе это ощущается особенно сильно – несмотря на внешний порядок и почтенное поведение местных, сюрпризы могут прилететь, откуда угодно и в любом количестве. А чему удивляться, если средь бела дня, в центре города, человек, перекладывающий из салона в багажник автомат, не удивляет никого, коме приезжих?
Я прекрасно об этом знал, был к этому готов, и очень этого опасался. Да чего уж там – откровенно боялся, ведь рядом шла «бомба». Все радости наши от женщин, от них же божий гнев и прочие неприятности, включая сифилис и не разглаженные стрелки на рубашечных рукавах. Нет, не грабежа я опасался, и не ударов по жизненно важным, и не очень, органам, даже если ножом. Страшно было потерять лицо, уронить честь и отдать бабу. В целом же, по местным понятиям, присутствие мужчины – оберег для женщины. Но в горах бывает всякое. Короче, ежели что, мордобой с непонятным исходом был обеспечен. Хотя, почему с непонятным?
Поэтому под гнётом безумной ответственности я стремительно трезвел: всё меньше говорил, и больше смотрел по сторонам, чем на свою даму, попутно вспоминая всё, чему учил меня Игорян. Тут же вспомнился он сам и его последнее письмо про Бабаловский парк, Милку и хулиганов. Нападения столь же большой толпы опасаться не следовало, горные гопники не кучкуются, но и я – не он.
Ирка всё болтала и болтала о какой-то ерунде. А о чём ещё может трещать женщина? Поняв, что я её не очень-то и слушаю, она начала бомбить меня вопросами: как здесь оказался, почему залип, долго ли ещё пробуду, чем занимаюсь, какие планы на будущее. Рассказывать о трусости, бедственном положении и неопределённости, желания не было, поэтому отвечал я просто и односложно, проще говоря – недоговаривал, лукавил и откровенно врал, приукрашивая прошлое и настоящее. О туманном будущем промолчал вовсе, – ко всему вышеумолченному добавились бы нерешительность и ожидание чуда, – и я перевёл разговор на тему путешествий. Как мол, грузины поживают? Где больше нравится? С какой страной можно сравнить Абхазию, не принимая в расчёт бытовой необустроенности?
И снова полились на меня водопады красивых слов про Варадеро, Флоренцию, раннюю осень в Бордо, и прочие прелестные места, где я никогда не был. Сообразив, что я опять где-то далеко отсюда (а я действительно был далеко – в Суздале и тех временах, когда тонул в чувствах к другой путешественнице), она спросила, по-женски игриво, но строго, чуть наивно, и вообще непонятно зачем:
- И всё же расскажи, мне очень интересно, зачем всё это? Для чего?
- Что – это?
- Эта встреча, ужин, провожание…
Я малость потерялся. Глупо молчал, чуть повернувшись к ней, и загадочно улыбался. Мне не хватало смелости сказать: «Ну а когда же, если не теперь? Другого шанса уже может и не быть. Это вспоминаю я о многих, но думаю-то только о тебе. Нужна ты мне, понимаешь?! Не люблю, не скучаю, а именно что нуждаюсь. Странно? Может быть…». Но и чтобы соврать, слов мне тоже не хватало, как не хватало их, чтобы поведать правду о своём сумасшествии и недосексуальных снах о ней.
Я бы мог рассказать и о другом, более милом и невинном. Как, например, сидел давеча в бамбуковых кущах, и вопреки обыкновению думал не о мести, а о более простых вещах.
«Как же не хватает порой самого простого, - думал я тогда, одиноко сидя на скамейке и вытянув вправо руку, будто бы рядом сидел кто-нибудь ещё. – А может быть самое простое на самом деле и есть самое сложное? Просто мы привыкли считать сложным то, чего не понимаем, а тому привычному и бесхитростному, что в понимании и не нуждается, найти объяснений не пытаемся. Мы просто не задумываемся об этом, но знаем. Не умом знаем, а… что там у нас ещё есть, повыше?.. душой, что ли? – При этом моя рука непроизвольно напряглась, будто что-то сжимала. Мне действительно хотелось простого. Мне хотелось потрогать женскую… руку. Левую. Я даже явственно представил, как сжимаю эту тёплую ладонь. Она, ладошка, крупная, не худая, не мягкая, косточки хорошо прощупываются. Кожа нежная, но уже немолодая, и приятной влажности. Тонкое золотое колечко на безымянном пальце. Маникюр – рубиновый! Кроме ладошки я не знаю об этой женщине ничего, я её не вижу, но могу всё рассказать о её внешности… всё… кроме лица – вместо него маска гладкой кожи… Чёрт, похоже, я перегрелся, - подумал я тогда, и по въевшейся привычке начал приглаживать бороду».
Расскажи я об этом Ирке, она бы решила, что я не перегрелся, а просто псих. И была бы не первой, так подумавшей. И была бы права, в отличие от всех остальных… может быть. Поэтому я пошутил:
- Сиськи, Ира! Сиськи! В них всё дело.
- Гм… - издав этот сомневающийся звук, она демонстративно взглянула на свою грудь и поджала губы. – Ты сейчас серьёзно?
- А с ними разве шутят? Хотя… - протянул я, - если в более интимной обстановке…
Она как-то странно взглянула на меня, не то игриво, не то с сожалением, затем рассмеялась, но ничего не ответила.
- А что, - продолжил я, - сиськи – вот что волнует умы интеллигенции уже не одну сотню лет. В них загадка и откровенность. В них женская сила и мужская слабость. Они волнуют, распаляют воображение и прочие функции организма. Они притягивают. Бывает, конечно, что и отталкивают, но не все, не всех и не сразу, и вообще это исключительный случай. А что? Вот ребёнок, например, и тот не всегда хочет грудь брать, а ты мужику предложи! То-то и оно. А любители задниц – это пролетариат, а у него фантазия дурная и с эстетикой туго. Беспощадный класс, и бессмысленный, как говорил один мой друг.
Тут я в очередной раз отметил превосходную черту, отличающую Ирку от большинства женщин – мгновенно перескакивая с одной темы на другую, не спрашивая пошлых глупостей о личном, подмечать тонкости и сразу бить по больному, наверняка. Она спросила:
- А почему ты говоришь о друге в прошедшем времени? Вы поссорились?
- Да никогда! Просто он уехал воевать и потерялся…
- Думаешь, он погиб, и боишься признаться себе в этом, да?
«Да, именно этого я и боюсь, - подумал я. – И как раз себе-то в этом признаваться и нельзя – тогда и самому конец». Не признался я и ей.
- Да типун тебе на язык! Думай когда говоришь! Он знаешь какой? Он сам кого хочешь убьёт и съест. Он там камня на камне не оставит… он…он… - я разволновался, и вконец растерял слова и мысли.
- На войне всякое бывает, - тихо, примирительно сказала Ира.
- Только не с ним, - ответил я, и мгновенно вскипел, - а тебе лучше замолчать!
За такую грубость едва знакомая девушка должна была послать меня подальше и в демонстративном одиночестве быстро зашагать вперёд. Но она оказалась не такой – за это я её и полюбил.
- Прости, - сказала она и взяла меня за руку.
Перехватив её левую ладонь поудобнее, я нащупал кольцо на безымянном пальце и тут же остыл. Это была самая лучшая поддержка во всех моих страданиях.
- Это что, женская народная забава такая – наговорить дурноты и потом извиняться?
- Прости, - повторила она, - я не думала, что такой отшельник-одиночка может ценить друзей. Их сейчас вообще никто не ценит. Вместе пьют, гуляют, работают, баб трахают, да что угодно делают, братишками друг друга называют, а живут врозь. Помощь нужна – поддержки ищут. А потом всё одно – живут своими тревожными заботами. Даже в общем деле, и то личными выгодами живут, не то чтобы чужими жизнями.
- Враньё – не лучший способ утешить и оправдаться, Ира. Просто ты злая и не любишь людей. Ты такая же, как я – просто не умеешь их готовить, - попытался я старой шуткой снять возросшее напряжение.
- Я не вру, я точно знаю – вся Москва на таких людях держится.
- Москва – не Россия, а Россия – не Кавказ, - гордо ответил я, и сделал ей непристойное предложение. – Давай так пройдёмся, - я сильнее сжал её руку, - и помолчим. Мне очень надо…
Обратно я шёл быстро – забравшийся под рубашку южный ночной холодок, бессильный в Иркином присутствии, вдруг стал ощутим, и чувственно приподнял на дыбы растительность на руках. По телу пробегали мурашки, и оно, тело, то и дело содрогалось и передёргивалось. Лёгкой беззаботной походкой я летел над асфальтом, и казалось, что время остановилось. Мысленно я оставался там, позади, перед гостиницей «Айтар», где всё ещё прощался с ней. Прощался надолго, почти навсегда – до завтра. Рядом своими жёсткими листьями шуршали пальмы. Проносились полуночные гонщики. Ветер нагонял солёный и чуть прелый аромат моря, но любимая и желанная «земляника» довлела над ним. В ушах вязли её звонкий голос и насмешливые слова о нежданной встрече и том, что просто пожрать тоже бывает романтично. Горела прощальным поцелуем моя щека, а руку жёг лёд потери. Проклиная вдруг подкатившую робость, я смотрел ей вслед, а она уходила не оглядываясь. Я хотел бы пойти вместе с ней, но поступи такое предложение – отказался бы. Знакомый набор чувств, глупая надуманная влюблённость, вдруг ставшая явью, и вновь не сказанные слова о простом и главном не предвещали ничего хорошего.
В сотый раз прокручивая эти картинки, минут за двадцать я дошел до санатория МВО, где давно, каких-то шесть часов назад, а будто в прошлой жизни, шумели наши туристы. С тех пор изменилось многое: забылись новости с Родины и сами Кестнеры, ушёл в астрал Йога, растаяла благодарность Астану, опять потерялся Игорян, и только тонкий аромат Иркиного парфюма, накрепко прилипший к моей руке, по-прежнему трепал какой-то давно уснувший нерв. Нерв любви и счастья. Нерв беззаботного бытия. Нерв лёгкой досады и трепетной радости, пронзающий насквозь, вызывая эйфорию и растворяя скопившуюся в груди боль. Но она, боль, обещала вернуться.
На другой стороне улицы, из темноты, что- то шумно обсуждая, под фонарём появились двое и быстро побежали по зебре. О чём они говорили, я не понял, но сомнений в том, что это по мою душу не оставалось. Я сбавил ход. Через десяток метров они меня нагнали.
- Добрый вечер, - чисто, без акцента, сказал один из них мне в спину.
Я остановился и обернулся. Местные. Молодые, совсем юнцы – у одного ещё пушок под горбатым носом. Кряжистый, приземистый, глаза подлые – он сразу мне не понравился. Опасный. Другой – ростом повыше, лицо доброе, улыбчивое. Худой и плечистый, как я. Мне почему-то сразу подумалось, что говорил именно он.
- Это точно, - ответил я и попытался улыбнуться, хотел добавить что-то ещё, но передумал.
Они обступили меня с двух сторон: худой встал чуть справа, а «пушок» зашёл за спину и натужно кашлянул. Я не обращал на него внимания, и продолжал смотреть в глаза худому.
- У вас не найдётся телефона, - улыбаясь в ответ, спросил он.
- Найдётся, - ответил я. – Очень надо?
- Да, очень надо позвонить, - пояснил он и глазами стрельнул в напарника.
«Хорошо, что сейчас, - подумал я, - а не при Ирке. Как же повезло…». И тут же «нашёлся» Игорян. Всё-таки не зря он меня учил своим простым истинам.
