Где-то через полгода мне открылась тайна трёх столбов. Оказалось, что они имитируют трёх противников. Я спросил:
- Почему именно трёх?
- С двумя тактика другая, - ответил Игорян, - а с четырьмя и более - та же. С двумя проще: не даёшь зайти за спину и бьёшь ближайшего, а дальше - по ситуации. С тремя сложнее, и если не лохи, то обступят, а у тебя будет не больше секунды чтобы вырваться. Тут действовать надо так…
Он вошёл в центр образованного столбами треугольника, несколько секунд постоял, смотря в землю, резко выдохнул и… то, что произошло дальше, было похоже на лезгинку или на танец с саблями. Вскинув локти, он рванулся вперёд. Сначала ударил левым, а затем, разворачиваясь назад, правым. После чего сделал короткий шаг вперёд и, крутнувшись вокруг оси, правой пяткой ударил по столбу на уровне своей головы. Вкопанный на полметра столб едва не вырвало из земли. А Игорян сказал:
- Можно так. Красиво, но глупо. И ты так не делай: во-первых, одна сторона у тебя не развита, а во-вторых, ногами желательно бить только по ногам…
После этого мы долго сидели за импровизированным столиком, наспех склоченным из пенька и трухлявой фанеры, и курили. Он инструктировал. Я внимательно впитывал.
Я и по сей день помню его отрывистые колючие фразы, ржавыми постулатами вколоченные в моё мировоззрение: «Нападаешь на толпу – бей ближайшего. Вычислишь самого опасного – бей его. Обступили – иди на прорыв. Драки избегай любой ценой. Можешь убежать – беги. Бегство - не позор, если никого не бросаешь. Победитель тот, кто достиг цели. Твоя цель – остаться живым и невредимым…».
Впервые наука Игоряна показала себя на практике лишь почти через год после начала наших тренировок (которые к тому моменту, честно признаюсь, сошли на «нет» – мы всё больше пили). А дело было так.
Весна. Апрель. Вечер. То самое время, когда солнце уже зашло, но ещё светло, и голубеет подёрнутое серой дымкой небо. Пыльными завихрениями, от проносящихся автомобилей, вздымается с обочин просохшая зимняя грязь. А в стороне от неё воздух такой свежий и прохладный, что наполняет лёгкие и пьянит мозг ощущением собственной силы и очередных свершений. Проще говоря, та самая пора, когда убеждаешься в том, что зима окончательно ушла, и впереди две недели до появления первой зелени – те самые две недели в году, которые пролетают быстрее остальных, и когда особенно торопишься жить.
Мы с Игоряном пили пиво в Буферном парке. Он (парк, не Игорян) простой и незамысловатый, ничем не примечательный, кроме того что разбит аккурат на бывшей передовой – здесь проходила передняя линия обороны Ленинграда. Я – краевед. Игорян – военный. Мы оба любим историю. И пиво (тогда ещё любили). Поэтому, вооружившись бутылками, часто уходим в прошлое.
- Ты знаешь, - сказал я, - какое расстояние здесь было между нашими и немецкими окопами?
- Догадываюсь, - ответил он. – А ты знаешь, какой известный писатель здесь воевал?
- Знаю. А ты догадываешься о том, сколько человек тут наступало в январе сорок четвёртого?
- Примерно. А тебе известно, кто тем наступлением командовал?
- А то. И что ты хочешь этим сказать?
- Ничего. Просто давай выпьем за генерала Хазова.
Мы чокнулись горлышком о донышко. И тут нашу интеллигентнейшую беседу прервал пронзительный девичий крик. Я встрепенулся. Игорян сделал большой глоток, взбултыхнул остатки, осмотрел их на просвет, и допил, звучно чмокнув на прощание горлышко.
- Насилуют? – как-то вяло и без интереса, спросил он, лениво косясь в сторону звука.
- Может быть, - ответил я. – Поможем?
- Что, насиловать?
- Очень смешно. А если её там убивают?
- Тогда нам лучше быть отсюда подальше. Хотя… - несколько театрально задумался он. – Если отобьём, поимеем сами. Ты не против?
Не имея никакого желания к половому акту на окраине Кузьминского кладбища, я согласился, и мы, оставив четыре бутылки «Афанасия», двинулись на выручку.
На высоком обрывистом берегу Кузьминки, поросшем высокими разлапистыми ивами, нам представилась следующая картина. Вечерний сумрак. В мангале тлеют угли. Рядом, уперевшись руками в толстый щербатый ствол ивы, стоит девушка в приспущенных джинсах. Локтём обхватив её горло, сзади к ней пристроился кавалер. Девчушка всхлипывает и жалобно повизгивает. «Заткнись дрянь… - нашёптывает он, и отчаянно шурудит рукой чуть пониже пояса». То ли от страха, то ли от удовольствия, она стоит сильно зажмурившись. Он увлечён процессом настолько, что не замечает нашего появления.
По натюрморту – мангал, складной столик, два стульчика, шампуры, дешёвое вино - сразу стало очевидным, что, по крайней мере, пришла она сюда добровольно. Я опешил. Игоряна в боевом азарте было уже не остановить. Молнией метнувшись к парочке, он схватил «насильника» за шиворот и отбросил в сторону. Я рванул к девчонке. Ничего не понимая, ещё не успев смутиться своей наготы, растерянная, она пару раз моргнула глазами, глядя на меня, и перевела взгляд на происходящее рядом. Я тоже обернулся.
Её кавалер оказался не робкого десятка. Быстро поднявшись с влажной земли и заправив восвояси болтающийся причиндал, он бросился на Игоряна, пытаясь провести боксёрскую «двойку». Не прошло, конечно. Игорян увернулся и отступил. Я бокс никогда не любил, и видел его только по телевизору, но это было красиво, чёрт возьми. Приплясывая, как на ринге, парень порхал, как бабочка. Его длинные руки резко выстреливали вперёд, как бросающиеся кобры (их я тоже видел только в телеке). Кружа по маленькой утоптанной полянке, Игорян продолжал уклоняться и отступать, а потом ка-а-к ударит ногой… и прямо по яйцам. Боксёр схватился за ушибленное место, его колени сомкнулись, подкосились, и он упал.
Тем временем девчушка (признаться, довольно таки страшненькая), видимо, до последнего верящая в победу своего парня, осознала, что произошло, и бросилась на меня. Итог – расцарапанное лицо, хоть не глубоко, и на том спасибо. Итог для неё – плюха от Игоряна – ладонью в лоб, и короткая профилактическая беседа о культуре сексуальных отношений в неподобающих местах.
Глупо вышло, и, дождавшись возвращения в чувства обоих, мы принялись извиняться. Они же, обоюдно и одновременно назвав нас мудаками, извинений не приняли, лишь коротко пояснив, что это игра у них такая…
- Вот это игры у людей. Вот это заняты делом, понимаешь, - сказал Игорян, залпом допивая вторую бутылку. – Не то, что ты в своей газетёнке пасквили строчишь прескверные. Вот это развлекаются. Пролетариат… грубый и бессмысленный одним лишь фактом своего существования в современных экономических реалиях. А вообще – хорошие ребята, забавные…
Игорян шутил. Юмор у него такой: то злой и ехидный, то солдафонский, то просто непонятный, как сейчас.
- Доразвлекались, бляха-муха, - ответил я, ощупывая израненное лицо. - Тем летом, между прочим, тоже на Кузьминке, только в парке Александровком, девку трое поимели. Против её воли, что характерно. И никто не помог, никто. Понимаешь?
…Как звали пострадавшую, я тогда не знал. Информация прошла через пресс-центр ГУВД, но нашему спецу по всяческим ЧП, сразу за эту историю ухватившемуся, раскрывать её на страницах газеты запретили. Её имя откроется мне лишь через много лет…
- Так может, там и не было никого, рядом-то?
- В том-то и дело, что был. Она об этом сама следователю сказала.
- В любом случае, спасать и помогать никто не обязан.
- Ты в самом деле так думаешь? – спросил я, заранее зная ответ.
- Нет. Просто так сложились звёзды…
Держа в руках по две бутылки, мы выходили из парка. Окраины города ещё не засыпали. Впереди ждала неизвестность…
Наш коллектив был ничем не хуже других. Более того, он был лучше, ведь в нём был я, а значит, иначе и быть не могло. Знаю-знаю, моё раздутое эго не во всякий дверной проём проходит; про надменность и высокомерие я тоже слышал.
Несмотря на это, каждое утро в нашей редакции начиналось одинаково. Хмурые, серые лица, затаив обиду на несовершенство этого мира и подло подступившее утро, собирались вместе. Все предпочитали молчать. Кто-то, растёкшись в кресле из кожзама, делал вид, что спит; кто-то бродил туда-сюда и шумно вздыхал; другие сжимали в натруженных ладошках чашки с кофе, смотрели в окна, на стены, реже - друг на друга, чаще - на «спящего» или вздыхающего. В редакции мы не курили, хотя курящими были все. Это не тимбилдинг и не правило, это – воспитание духа по методике Перфилофа. Бросить-то не трудно, трудно себя ограничить, не загоняя при этом в рамки и нормы. Признаюсь, помогало слабо – все старались до отвращения накуриться до и после трудового дня.
Все у нас были таланты, мастера своего дела, профессионалы без специального образования и опыта работы по освещаемым вопросам.
Чем мы занимались? Мы обманывали людей, но чаще – просто ссали в уши, а если быть точным – в глаза, газета всё-таки, а её читать принято. Как мы это делали? Ловко. Такое уж время: начало второго десятилетия двадцать первого века – время трепачей и балаболов, время криворуких лентяев, время, в которое мы живём и по сей день. Время, в которое завела нас правящая партия. Всё похерено. Сельское хозяйство просрали, лёгкая промышленность сдалась на милость туркам с китайцами, тяжёлая - ещё дышит, но только за счёт ВПК. Зато все стремятся к успеху, хотят быть «личностями», хотят, чтобы им завидовали. Саморазвитие – вот как это называется.
Мы делали своё дело честно – мы помогали нашей аудитории поверить в себя так же, как и в то, что всё не так уж плохо. Делать деньги на дураках – самый верный способ, проверенный тысячелетиями.
Что отличало нас от полчищ подобных писак-одиночек? Да то, что мы – команда, нас много, и вместе мы охватывали все актуальные темы. Мы заботились друг о друге, поддерживали и помогали морально и физически. У нас было имя, у нас были деньги. Правда, имя большое и длинное, а денег мало. В Питере нас знали. По крайней мере, хотелось в это верить.
Так кто же мы и чем, собственно, занимались? Мы – «Царскосельские ведомости». Мы не были волшебниками и не учились этому. Мы даже не создавали из говна конфетки, а лишь заворачивали его в красочные обёртки. И если вы читали нашу газету, верили в человечность и, например, демократию, то у меня для вас плохие новости – нашей «покрывашкой» была администрация Пушкинского района. А вы как думали? Трудно без покровителя быть идейно выдержанным и политически грамотным, не расплёскивать на окружающих ушаты помоев, и при этом иметь деньги на хлеб с маслом, или без оного, чтоб на бутылочку красненького оставалось. Но не будем о грустном… пока.
Так вот мой трудовой день начинался задолго до редакционной встречи с «хмурыми». Начинался с борьбы. Начинался дома, в кровати. Нет, не с того, о чём вы подумали. Эта борьба куда как хуже, и в ней даже можно победить, но без хеппи-энда; в ней можно проиграть – тоже без него же. Но ничьей или победы по очкам, здесь, в борьбе ушей с будильником и тела с одеялом, не бывает. Рано ли, поздно ли, с победой или без, но встать всё равно придётся. Так было всегда. Из-за неравенства сил я опаздывал в школу, прогуливал первую пару, а бывало что и все остальные, в университете, получал выговоры и штрафы на работе.
Так было всегда, но однажды всё изменилось…
Утро выдалось пышным. Батарея пустых бутылок на полу источала сложный амбре, а утренняя прохлада, врываясь в раскрытые окна эркера, завихряла его, разнося по комнате пары коньяка, портвейна и куантро. Пахло ностальгией, от которой слегка тошнило. Или это от коктейля «Царскосельское чучхе», когда, в финале пьянки наиболее стойкие бойцы и верные последователи идеологии заливают глотку из двух любых бутылок на выбор одновременно?
Торчащие из-под одеяла мозолистые пятки холодели. Сдуваемая с занавесок многолетняя пыль кружила, блестя в лучах утреннего солнца, и щекотала нос. Открыв остекленевшие глаза, я не мог посмотреть на часы: отлёжанная левая рука онемела и отказывалась подчиняться. Чтобы освободить её, я повернулся на другой бок, и замер от испуга и неожиданности, наткнувшись на что-то тёплое. Рядом лежало скрюченное неопознанное тело, судя по всему - голое, судя по парфюму – женское, с головой накрытое одеялом; казалось, оно не дышало. Превозмогая страх, я «живой» рукой ощупал незнакомку, и тут же разволновался ещё сильнее, обнаружив в морщинистых складках изрядный запас жировой ткани. Странно, но я был уверен, что спать завалился один.
Тело замычало и пошевелилось…
Прошлым вечером мы отмечали очередную годовщину нашей деятельности. Сняли зал в грузинском ресторане, пили, ели, танцевали. Всё было прилично и культурно, пока кто-то не нажрался и не начал, размахивая стулом, выкрикивать абхазские тосты. Этот кто-то – это я, а тостам меня научил Игорян. Но появившийся в зале администратор, гражданин хоть и без «блинчика» на голове, но со шнобелем весьма приметным, меня вразумил: мол, успокойтесь, молодой человек, и вообще, абхаз грузину - не товарищ. Я человек не конфликтный, и национальную гордость уважаю. Успокоился. Заскучал. Пил молча. После чего сослался на тошноту, раскланялся и ушёл. А на пути к дому мне повстречалась она – Юля Падлова (толи румынская, толи молдавская фамилия, ударение на «О»), бывшая одноклассница, не дававшая мне покоя все десять школьных лет, и тем самым отпугивавшая остальных девчонок. Кличка у неё в те годы была соответствующая фамилии – Падла. Только вот озвучивать её решался мало кто, и только в самых пиковых случаях – получить затрещину от бабы на треть тяжелее тебя было проще, чем пару по геометрии. Ну а что? Как мне кажется, никто из нас до сих пор не знает, чему равен тангенс сорока пяти. Разговорились. Отделаться от неё оказалось непросто. Под действием этанола и прочих жидкостей, вечно бродящих в организме молодого мужчины, мы как-то незаметно очутились у меня дома. Пили «Мускатель». Я смотрел на неё. Она ностальгировала.
- А помнишь, как в восьмом классе ты меня за грудь потрогал?
Ещё бы не помнить. Не забывается такое никогда. Это был кошмар. Я её тогда обозвал и, кажется, даже пнул, но она меня догнала и зажала в углу. Шансов в силовом поединке не было. Пришлось удивлять.
- Ещё бы, - сказал я и расплылся в мечтательной улыбке.
- А какие СМС-ки слал в девятом?
Тогда только у нас с ней в классе были мобильные телефоны. Юношеская плоть не давала покоя мне, а я давал прикурить всем классикам эпистолярного жанра. Только темы моих сообщений были куда как более возвышенными: клубничные презервативы, два пальца и ещё какая-то чушь, которой так и не довелось воспользоваться и по сей день.
- Помню, конечно. Хорошее было время, романтичное…
- А в десятом, помнишь, я спросила тебя, девственник ли ты?
- Кажется, я ответил «нет»…
- А я тебе поверила.
- Ну, хватит, знаешь ли, бить моё самолюбие. Обратное тебе всё равно не доказать, - пробурчал я, уже не стесняясь открыто пялиться на её огромную грудь. – Ты так далеко зайдёшь в своих воспоминаниях. Того гляди ещё одиннадцатый вспомнишь.
- Одиннадцатый, - усмехнулась она, - этого я тебе вообще никогда не забуду. Променял меня на Бенедиктову, эту сучку плоскую. Чего ты в ней вообще нашёл? Так опозорить меня на выпуском…
- Почему именно трёх?
- С двумя тактика другая, - ответил Игорян, - а с четырьмя и более - та же. С двумя проще: не даёшь зайти за спину и бьёшь ближайшего, а дальше - по ситуации. С тремя сложнее, и если не лохи, то обступят, а у тебя будет не больше секунды чтобы вырваться. Тут действовать надо так…
Он вошёл в центр образованного столбами треугольника, несколько секунд постоял, смотря в землю, резко выдохнул и… то, что произошло дальше, было похоже на лезгинку или на танец с саблями. Вскинув локти, он рванулся вперёд. Сначала ударил левым, а затем, разворачиваясь назад, правым. После чего сделал короткий шаг вперёд и, крутнувшись вокруг оси, правой пяткой ударил по столбу на уровне своей головы. Вкопанный на полметра столб едва не вырвало из земли. А Игорян сказал:
- Можно так. Красиво, но глупо. И ты так не делай: во-первых, одна сторона у тебя не развита, а во-вторых, ногами желательно бить только по ногам…
После этого мы долго сидели за импровизированным столиком, наспех склоченным из пенька и трухлявой фанеры, и курили. Он инструктировал. Я внимательно впитывал.
Я и по сей день помню его отрывистые колючие фразы, ржавыми постулатами вколоченные в моё мировоззрение: «Нападаешь на толпу – бей ближайшего. Вычислишь самого опасного – бей его. Обступили – иди на прорыв. Драки избегай любой ценой. Можешь убежать – беги. Бегство - не позор, если никого не бросаешь. Победитель тот, кто достиг цели. Твоя цель – остаться живым и невредимым…».
Впервые наука Игоряна показала себя на практике лишь почти через год после начала наших тренировок (которые к тому моменту, честно признаюсь, сошли на «нет» – мы всё больше пили). А дело было так.
Весна. Апрель. Вечер. То самое время, когда солнце уже зашло, но ещё светло, и голубеет подёрнутое серой дымкой небо. Пыльными завихрениями, от проносящихся автомобилей, вздымается с обочин просохшая зимняя грязь. А в стороне от неё воздух такой свежий и прохладный, что наполняет лёгкие и пьянит мозг ощущением собственной силы и очередных свершений. Проще говоря, та самая пора, когда убеждаешься в том, что зима окончательно ушла, и впереди две недели до появления первой зелени – те самые две недели в году, которые пролетают быстрее остальных, и когда особенно торопишься жить.
Мы с Игоряном пили пиво в Буферном парке. Он (парк, не Игорян) простой и незамысловатый, ничем не примечательный, кроме того что разбит аккурат на бывшей передовой – здесь проходила передняя линия обороны Ленинграда. Я – краевед. Игорян – военный. Мы оба любим историю. И пиво (тогда ещё любили). Поэтому, вооружившись бутылками, часто уходим в прошлое.
- Ты знаешь, - сказал я, - какое расстояние здесь было между нашими и немецкими окопами?
- Догадываюсь, - ответил он. – А ты знаешь, какой известный писатель здесь воевал?
- Знаю. А ты догадываешься о том, сколько человек тут наступало в январе сорок четвёртого?
- Примерно. А тебе известно, кто тем наступлением командовал?
- А то. И что ты хочешь этим сказать?
- Ничего. Просто давай выпьем за генерала Хазова.
Мы чокнулись горлышком о донышко. И тут нашу интеллигентнейшую беседу прервал пронзительный девичий крик. Я встрепенулся. Игорян сделал большой глоток, взбултыхнул остатки, осмотрел их на просвет, и допил, звучно чмокнув на прощание горлышко.
- Насилуют? – как-то вяло и без интереса, спросил он, лениво косясь в сторону звука.
- Может быть, - ответил я. – Поможем?
- Что, насиловать?
- Очень смешно. А если её там убивают?
- Тогда нам лучше быть отсюда подальше. Хотя… - несколько театрально задумался он. – Если отобьём, поимеем сами. Ты не против?
Не имея никакого желания к половому акту на окраине Кузьминского кладбища, я согласился, и мы, оставив четыре бутылки «Афанасия», двинулись на выручку.
На высоком обрывистом берегу Кузьминки, поросшем высокими разлапистыми ивами, нам представилась следующая картина. Вечерний сумрак. В мангале тлеют угли. Рядом, уперевшись руками в толстый щербатый ствол ивы, стоит девушка в приспущенных джинсах. Локтём обхватив её горло, сзади к ней пристроился кавалер. Девчушка всхлипывает и жалобно повизгивает. «Заткнись дрянь… - нашёптывает он, и отчаянно шурудит рукой чуть пониже пояса». То ли от страха, то ли от удовольствия, она стоит сильно зажмурившись. Он увлечён процессом настолько, что не замечает нашего появления.
По натюрморту – мангал, складной столик, два стульчика, шампуры, дешёвое вино - сразу стало очевидным, что, по крайней мере, пришла она сюда добровольно. Я опешил. Игоряна в боевом азарте было уже не остановить. Молнией метнувшись к парочке, он схватил «насильника» за шиворот и отбросил в сторону. Я рванул к девчонке. Ничего не понимая, ещё не успев смутиться своей наготы, растерянная, она пару раз моргнула глазами, глядя на меня, и перевела взгляд на происходящее рядом. Я тоже обернулся.
Её кавалер оказался не робкого десятка. Быстро поднявшись с влажной земли и заправив восвояси болтающийся причиндал, он бросился на Игоряна, пытаясь провести боксёрскую «двойку». Не прошло, конечно. Игорян увернулся и отступил. Я бокс никогда не любил, и видел его только по телевизору, но это было красиво, чёрт возьми. Приплясывая, как на ринге, парень порхал, как бабочка. Его длинные руки резко выстреливали вперёд, как бросающиеся кобры (их я тоже видел только в телеке). Кружа по маленькой утоптанной полянке, Игорян продолжал уклоняться и отступать, а потом ка-а-к ударит ногой… и прямо по яйцам. Боксёр схватился за ушибленное место, его колени сомкнулись, подкосились, и он упал.
Тем временем девчушка (признаться, довольно таки страшненькая), видимо, до последнего верящая в победу своего парня, осознала, что произошло, и бросилась на меня. Итог – расцарапанное лицо, хоть не глубоко, и на том спасибо. Итог для неё – плюха от Игоряна – ладонью в лоб, и короткая профилактическая беседа о культуре сексуальных отношений в неподобающих местах.
Глупо вышло, и, дождавшись возвращения в чувства обоих, мы принялись извиняться. Они же, обоюдно и одновременно назвав нас мудаками, извинений не приняли, лишь коротко пояснив, что это игра у них такая…
- Вот это игры у людей. Вот это заняты делом, понимаешь, - сказал Игорян, залпом допивая вторую бутылку. – Не то, что ты в своей газетёнке пасквили строчишь прескверные. Вот это развлекаются. Пролетариат… грубый и бессмысленный одним лишь фактом своего существования в современных экономических реалиях. А вообще – хорошие ребята, забавные…
Игорян шутил. Юмор у него такой: то злой и ехидный, то солдафонский, то просто непонятный, как сейчас.
- Доразвлекались, бляха-муха, - ответил я, ощупывая израненное лицо. - Тем летом, между прочим, тоже на Кузьминке, только в парке Александровком, девку трое поимели. Против её воли, что характерно. И никто не помог, никто. Понимаешь?
…Как звали пострадавшую, я тогда не знал. Информация прошла через пресс-центр ГУВД, но нашему спецу по всяческим ЧП, сразу за эту историю ухватившемуся, раскрывать её на страницах газеты запретили. Её имя откроется мне лишь через много лет…
- Так может, там и не было никого, рядом-то?
- В том-то и дело, что был. Она об этом сама следователю сказала.
- В любом случае, спасать и помогать никто не обязан.
- Ты в самом деле так думаешь? – спросил я, заранее зная ответ.
- Нет. Просто так сложились звёзды…
Держа в руках по две бутылки, мы выходили из парка. Окраины города ещё не засыпали. Впереди ждала неизвестность…
***
Наш коллектив был ничем не хуже других. Более того, он был лучше, ведь в нём был я, а значит, иначе и быть не могло. Знаю-знаю, моё раздутое эго не во всякий дверной проём проходит; про надменность и высокомерие я тоже слышал.
Несмотря на это, каждое утро в нашей редакции начиналось одинаково. Хмурые, серые лица, затаив обиду на несовершенство этого мира и подло подступившее утро, собирались вместе. Все предпочитали молчать. Кто-то, растёкшись в кресле из кожзама, делал вид, что спит; кто-то бродил туда-сюда и шумно вздыхал; другие сжимали в натруженных ладошках чашки с кофе, смотрели в окна, на стены, реже - друг на друга, чаще - на «спящего» или вздыхающего. В редакции мы не курили, хотя курящими были все. Это не тимбилдинг и не правило, это – воспитание духа по методике Перфилофа. Бросить-то не трудно, трудно себя ограничить, не загоняя при этом в рамки и нормы. Признаюсь, помогало слабо – все старались до отвращения накуриться до и после трудового дня.
Все у нас были таланты, мастера своего дела, профессионалы без специального образования и опыта работы по освещаемым вопросам.
Чем мы занимались? Мы обманывали людей, но чаще – просто ссали в уши, а если быть точным – в глаза, газета всё-таки, а её читать принято. Как мы это делали? Ловко. Такое уж время: начало второго десятилетия двадцать первого века – время трепачей и балаболов, время криворуких лентяев, время, в которое мы живём и по сей день. Время, в которое завела нас правящая партия. Всё похерено. Сельское хозяйство просрали, лёгкая промышленность сдалась на милость туркам с китайцами, тяжёлая - ещё дышит, но только за счёт ВПК. Зато все стремятся к успеху, хотят быть «личностями», хотят, чтобы им завидовали. Саморазвитие – вот как это называется.
Мы делали своё дело честно – мы помогали нашей аудитории поверить в себя так же, как и в то, что всё не так уж плохо. Делать деньги на дураках – самый верный способ, проверенный тысячелетиями.
Что отличало нас от полчищ подобных писак-одиночек? Да то, что мы – команда, нас много, и вместе мы охватывали все актуальные темы. Мы заботились друг о друге, поддерживали и помогали морально и физически. У нас было имя, у нас были деньги. Правда, имя большое и длинное, а денег мало. В Питере нас знали. По крайней мере, хотелось в это верить.
Так кто же мы и чем, собственно, занимались? Мы – «Царскосельские ведомости». Мы не были волшебниками и не учились этому. Мы даже не создавали из говна конфетки, а лишь заворачивали его в красочные обёртки. И если вы читали нашу газету, верили в человечность и, например, демократию, то у меня для вас плохие новости – нашей «покрывашкой» была администрация Пушкинского района. А вы как думали? Трудно без покровителя быть идейно выдержанным и политически грамотным, не расплёскивать на окружающих ушаты помоев, и при этом иметь деньги на хлеб с маслом, или без оного, чтоб на бутылочку красненького оставалось. Но не будем о грустном… пока.
Так вот мой трудовой день начинался задолго до редакционной встречи с «хмурыми». Начинался с борьбы. Начинался дома, в кровати. Нет, не с того, о чём вы подумали. Эта борьба куда как хуже, и в ней даже можно победить, но без хеппи-энда; в ней можно проиграть – тоже без него же. Но ничьей или победы по очкам, здесь, в борьбе ушей с будильником и тела с одеялом, не бывает. Рано ли, поздно ли, с победой или без, но встать всё равно придётся. Так было всегда. Из-за неравенства сил я опаздывал в школу, прогуливал первую пару, а бывало что и все остальные, в университете, получал выговоры и штрафы на работе.
Так было всегда, но однажды всё изменилось…
***
Утро выдалось пышным. Батарея пустых бутылок на полу источала сложный амбре, а утренняя прохлада, врываясь в раскрытые окна эркера, завихряла его, разнося по комнате пары коньяка, портвейна и куантро. Пахло ностальгией, от которой слегка тошнило. Или это от коктейля «Царскосельское чучхе», когда, в финале пьянки наиболее стойкие бойцы и верные последователи идеологии заливают глотку из двух любых бутылок на выбор одновременно?
Торчащие из-под одеяла мозолистые пятки холодели. Сдуваемая с занавесок многолетняя пыль кружила, блестя в лучах утреннего солнца, и щекотала нос. Открыв остекленевшие глаза, я не мог посмотреть на часы: отлёжанная левая рука онемела и отказывалась подчиняться. Чтобы освободить её, я повернулся на другой бок, и замер от испуга и неожиданности, наткнувшись на что-то тёплое. Рядом лежало скрюченное неопознанное тело, судя по всему - голое, судя по парфюму – женское, с головой накрытое одеялом; казалось, оно не дышало. Превозмогая страх, я «живой» рукой ощупал незнакомку, и тут же разволновался ещё сильнее, обнаружив в морщинистых складках изрядный запас жировой ткани. Странно, но я был уверен, что спать завалился один.
Тело замычало и пошевелилось…
Прошлым вечером мы отмечали очередную годовщину нашей деятельности. Сняли зал в грузинском ресторане, пили, ели, танцевали. Всё было прилично и культурно, пока кто-то не нажрался и не начал, размахивая стулом, выкрикивать абхазские тосты. Этот кто-то – это я, а тостам меня научил Игорян. Но появившийся в зале администратор, гражданин хоть и без «блинчика» на голове, но со шнобелем весьма приметным, меня вразумил: мол, успокойтесь, молодой человек, и вообще, абхаз грузину - не товарищ. Я человек не конфликтный, и национальную гордость уважаю. Успокоился. Заскучал. Пил молча. После чего сослался на тошноту, раскланялся и ушёл. А на пути к дому мне повстречалась она – Юля Падлова (толи румынская, толи молдавская фамилия, ударение на «О»), бывшая одноклассница, не дававшая мне покоя все десять школьных лет, и тем самым отпугивавшая остальных девчонок. Кличка у неё в те годы была соответствующая фамилии – Падла. Только вот озвучивать её решался мало кто, и только в самых пиковых случаях – получить затрещину от бабы на треть тяжелее тебя было проще, чем пару по геометрии. Ну а что? Как мне кажется, никто из нас до сих пор не знает, чему равен тангенс сорока пяти. Разговорились. Отделаться от неё оказалось непросто. Под действием этанола и прочих жидкостей, вечно бродящих в организме молодого мужчины, мы как-то незаметно очутились у меня дома. Пили «Мускатель». Я смотрел на неё. Она ностальгировала.
- А помнишь, как в восьмом классе ты меня за грудь потрогал?
Ещё бы не помнить. Не забывается такое никогда. Это был кошмар. Я её тогда обозвал и, кажется, даже пнул, но она меня догнала и зажала в углу. Шансов в силовом поединке не было. Пришлось удивлять.
- Ещё бы, - сказал я и расплылся в мечтательной улыбке.
- А какие СМС-ки слал в девятом?
Тогда только у нас с ней в классе были мобильные телефоны. Юношеская плоть не давала покоя мне, а я давал прикурить всем классикам эпистолярного жанра. Только темы моих сообщений были куда как более возвышенными: клубничные презервативы, два пальца и ещё какая-то чушь, которой так и не довелось воспользоваться и по сей день.
- Помню, конечно. Хорошее было время, романтичное…
- А в десятом, помнишь, я спросила тебя, девственник ли ты?
- Кажется, я ответил «нет»…
- А я тебе поверила.
- Ну, хватит, знаешь ли, бить моё самолюбие. Обратное тебе всё равно не доказать, - пробурчал я, уже не стесняясь открыто пялиться на её огромную грудь. – Ты так далеко зайдёшь в своих воспоминаниях. Того гляди ещё одиннадцатый вспомнишь.
- Одиннадцатый, - усмехнулась она, - этого я тебе вообще никогда не забуду. Променял меня на Бенедиктову, эту сучку плоскую. Чего ты в ней вообще нашёл? Так опозорить меня на выпуском…
