Те тоже стрельнули пару раз, но драпанули. Двоих потом нашли. Один ещё живой был, так его допросили и… не дали быстро умереть, в общем. Мстили за Игоряна, звери. Нет, даже хуже – звери-то не мстят. А что Игоряном двигало, зачем он вылез, так никто и не понял. Просто устал от всего, наверное. Говорят, так бывает.
- Ну ты и сочинять, Павлуха, - сказал старик и горько ухмыльнулся, - военную драму прям нарисовал, «Смерть героя» Олдингтона. Читал?
- Нет, - соврал я.
- Ну и не надо, а то и не женишься никогда. Или наоборот – прочитай, может оно и к лучшему будет. Но и врать тоже не надо. Я ведь про Игорька просто так спросил. Астан всё нам рассказал, как было, и про тебя тоже не забыл. Мать из-за этого и убивается. Ты глупостей наплёл, хорошо, хоть она не слышит, а жизнь всё ещё гаже преподнесла. Нам с тобой матерей не понять. Нет, мы конечно всегда к чему-то такому готовились, но когда он из армии ушёл, то радовались втихую. Хоть и несчастный, а всё живой сын лучше, чем мёртвый. А ты, кстати, телевизор настраивать умеешь?
- Могу попробовать, – я опешил от такой смены темы.
- Хорошо. А то мы недавно новый купили. Мать к нему и притрагиваться не хочет, а я не пойму никак что там и куда. Он сам пятьдесят каналов настроил не пойми в каком порядке. А нам столько – зачем? Нам бы первые девять кнопок занять нужными каналами, а там гори оно всё огнём, гомосятина это проклятая.
- Попробую, попробую, - повторил я.
- Вот и хорошо, - сказал Михаил Афанасьевич. – Ты заходи почаще. Может, мать привыкнет к тебе, успокоится маленько.
- Зайду обязательно.
- Вот и заходи. А за машину не переживай, я следил за ней, всё работает, всё исправно. Аккумулятор вот новый по весне поставил.
- Вы знаете, Михаил Афанасьевич, машина мне действительно нужна сейчас. Без неё тяжеловато. А потом я свои дела налажу, и верну её вам.
- Нет! – резко возразил старик. – Не надо. Раз он её тебе оставил, пусть так и будет. Ты её только не продавай, память всё же. А у нас своя есть, не такая красивая, правда, но нам другой и не надо. Ты винтовку забирать будешь?
- Да, если вам она для охоты не нужна, то заберу. Но потом как-нибудь, когда документы получу. А сейчас надо с машиной разобраться. В нотариате сегодня был, там всё в порядке, с дарственной и правами моими разберутся, и через пару дней всё оформим. В коммерческом МРЭО это быстро делается.
Мы снова выпили и ещё немного поговорили. Казалось, что всё не так уж и плохо, но чувство моей неуместности, что мне здесь не рады, продолжало давить даже сквозь спиртуозные пары и жирную шпротную отрыжку. За окном погасли сумерки, и повисла ранняя осенняя ночь.
В прескверном состоянии духа я пришёл домой. В штанах и свитере завалился на кровать и принялся думать об Игоряне. Когда мы виделись последний раз, он рассказывал про свою девушку, Милу. Он вообще часто про неё вспоминал, убивался по ней, но рассказывал как-то обрывочно. Тогда он сказал, что снова нашёл её, но отпустил. Потом, в своих письмах с фронта, он рассказывал о ней более подробно. Эти рассказы я обработал, и они вошли в мою первую книгу. Но чем всё закончилось, он не поведал. На то у него были свои причины. Но Астан всё знал, и в предпоследний мой Абхазский вечер, с его разрешения рассказал.
Эта история начиналась как любовная, а закончилась как шпионская. Мила выкрала у отца некие документы и передала их грузинам. Отец, опальный генерал одного из военных ведомств, послал для её поиска и возврата уже гражданского тогда Игоряна. Тот с радостью согласился. Мне теперь уже не узнать, почему: то ли её хотел увидеть, а может, желал ещё Родине послужить. В славном городе Сочи его снабдили всем необходимым, и поздней ночью он пересёк абхазскую границу. Как пёс, Игорян шёл по следам её пребывания в этой стране. Гагра, Гудаута, Новый Афон. В Сухуме след потерялся, а все расчётные сроки уже вышли, и он был вынужден искать помощи у Астана, который её, конечно же, нашёл. Он предупреждал, что история скверная и пахнет дурно, мол, по всем законам разведки её давно уже здесь быть не должно. Но оглушённого чувствами долга и любви Игоряна было уже не вразумить. Они просил Астана оставить его без прикрытия, чтобы не засветились, и оправился на рандеву. И они встретились, на набережной, за колоннадой художников. Астан, разумеется, прикрытия не снял, потому что был другом, а не российским разведчиком, и безопасность друга ставил превыше всего. Наружка их прекрасно видела, но разговора не слышала, зато срисовала наблюдателей с той стороны. Наблюдаемые ничем не обменивались, просто разговаривали, а потом Мила притянула его к себе и долго как бы целовала. На самом же деле она «кормила» его рублеными фразами, из которых любой здравомыслящий человек сделал бы правильные выводы (Игорян их сделал, но не сразу, что его и погубило). А потом оттолкнула и, не оглядываясь, пошла прочь. Встретиться вновь им было не суждено.
Всё было очень просто. Игоряна играли втёмную. Засылка агента на поиск перебежчицы оказалась акцией прикрытия. Перебежчица на самом деле таковой не являлась, а действовала строго по плану. Она знала, что он приедет за ней – это было необходимо в рамках легенды. И он приехал. И она его как бы облапошила. А те, кого срисовала наружка Астана, были, скорее всего, вовсе не сторонними наблюдателями, а теми, кто прикрывал Милу. Так или иначе, а он ей поверил и отпустил, и генералу сказал, что не нашёл, а генерал был очень рад, и уверял, что всё прошло чётко, как по учебнику.
Все знают, что Цюрих – шпионская столица мира. В этом уверял нас Витя Суворов. А вот оказывается и в маленьком Сухуме тоже кое-что происходит. Наверное, я об этом когда-нибудь напишу подробнее. Мне кажется, что шпионская история без стрельбы и предательства - это то, чего очень не хватает в отечественной литературе.
А я лежал в кровати, очередной раз обдумывал эту историю, и настроение становилось всё хуже. Я ещё подумал, что не так уж много и соврал Михаил Афанасьевичу, ведь мой друг и его сын действительно сломался. Он смертельно устал от разочарований, и Сухум стал для него последней каплей, после которой он держался только за меня. А я ничем ему не помог. Да и что я мог сделать, если он мне ничего не рассказывал? Наши совместные попойки и блядоходы держали на плаву скорее меня, а его просто отвлекали, оттягивая то, чем всё и закончилось. Игорян всё сделал, чтобы я был жив, здоров и на свободе. А что сделал я?
Наверное, я был плохим другом.
Пьяное животное сидело в углу. Его пустые глаза смотрели в одну точку, стараясь пронзить время и пространство, а тёмные круги под ними вещали о его беспутном образе жизни. Морда животного осунулась, скулы стали явно выделяться на фоне прямого и чуть острого носа. Губы были недовольно поджаты. Рубашка расстёгнута на три пуговицы, и её воротник выехал на лацканы помятого пиджака. Длинные костлявые пальцы поигрывали ножкой винного бокала; мизинец украшала крупная «гайка» - золотой перстень с чёрным камнем.
Я не ожидал встретить его в литературке, полагая, что из Москвы не возвращаются. Животное совсем потеряло человеческий облик, но я без труда узнал этого обладателя байковых трусов.
- Эх ты, повелитель чулочных подвязок, фельдмаршал переваренных пельменей, твою мать. Чего приуныл? – спросил я, подсев к нему.
- М-м-м, - протянул он, устало улыбаясь, - ты вернулся?
- Как видишь.
- Хорошо выглядишь, бодренько.
- Не могу ответить тебе тем же. Опять работал всю ночь?
- А куда деваться? Жрать-то что-то надо, - ответил Жигалов, походивший на кого угодно, но только не на голодающего.
Вдруг вспомнилось, как он однажды сказал мне: «Женщины бывают разные: от нежно-розовых до на всё согласных. Дело в возрасте». Красивое выражение, как мне кажется, и очень точное. Смотря на него, я ухмыльнулся и спросил:
- Неужели ты так и не женился ни на одной из них? Делал бы всё то же самое, только в спокойных условиях и на законных основаниях. Может она бы тебе и работу дала адекватную твоим суждениям. Или всё же свобода дороже?
- Свобода, - протянул он, и начал бомбардировать вопросами. – Что, по-твоему, есть свобода? Ни от кого не зависеть? Не иметь привязанности? Делать что хочешь? Ни в чём себя не ограничивать? Нет. Свобода – это ни от кого ничего не хотеть, не ждать. Свобода – ответственность за себя и вызов миру, которому на тебя плевать. Свобода – до тошноты напаивающее одиночество. Так ли хорошо быть свободным? Не думаю. Воля – моя мечта. А ты как думаешь? - заключил он порцию утренних философствований.
- А я думаю, что девять человек из десяти целиком и без остатка делятся на тех, кто много болтает, и тех, кто мало делает, - ответил я. – Не согласен?
Отвернувшись к окну, Жигалов вздохнул и молчал. Смотря на него, я подумал, что, пожалуй, погорячился, решив, что он пьян. Нет. Он просто был чем-то недоволен и даже подавлен. Может, спать хотел, может, настроение плохое, или устал и поглощён досадой, оттого что ночная спутница была страшна и ненасытна. Но в любом случае он был плох. А ещё ни он, ни встреча с ним не входили в мои планы, но я очень хотел помочь ему, только не знал чем. Работы по профилю предложить не мог, но на фоне неопределённости последних дней и Жигалов мог на что-нибудь сгодиться, и я спросил:
- Слушай, Дим, ты долго ещё собираешься по старушкам бегать? Силы-то, поди, уже не те, а?
- Вот это ты верно подметил, - ответил он, снова повернувшись ко мне, - и силы не те, и бабы не те, и вообще всё как-то не так. Можешь предложить что-нибудь лучше?
- Предложить могу, лучше – нет. Во всяком случае, финансовые амбиции придётся подужать.
- Боже мой, - рассмеялся Жигалов, - от кого я это слышу. Ты ли это обеспокоен денежной составляющей бытия?
Смех у него был хороший, а вот шутка-замечание мне не понравилась. За год в стеснённых условиях тотальной экономии на всём, кроме алкоголя, я действительно пересмотрел некоторые аспекты бытия.
На столе лежала потрёпанная книга. На других столиках никакой литературы не наблюдалось. Повернув её к себе, я с трудом смог разобрать замысловатые завитушки «Б. Пастернак» и, чуть ниже, «Избранное».
- Перед чтением подобной лабуды надо консультироваться с Еленой Малышевой, иначе это может плохо сказаться на мозгах и прочих атавизмах твоего организма, - ответил я, развернув книгу обратно.
- Точно, точно, - заметил Жигалов. – Только это не моё. Тут теперь всем подобное приносят вместе с меню, чтоб читали в ожидании заказа, а то знаешь, повадились всякие студентишки дебиловатые захаживать, и сидят, носами в телефоны уткнувшись. Тут нынче даже вай-фай отключили, а они всё равно продолжают дегенерировать. Они всех раздражают, но пьют много кофе. Кажется, здесь даже ментов стало меньше. Кстати, анекдот недавно услышал: «Чтобы не выносить мусора из избы, не надо мусора в избу пускать». Смешно, правда?
- Смешно, да. Пока он к тебе в избу не придёт, а там уж, может, и не смешно будет. Ты мне расскажи лучше, чем город дышит.
- Да хрен его знает, честно говоря. Я сам только в августе вернулся. И долго в себя прийти не мог, чай не Москва тут, ритмы другие. Провинция. Ну, втянулся понемногу, хожу по рукам.
- Ты не про себя толкуй, - перебил его я. – Я тебя про город спрашиваю.
- Я тебе и отвечаю: ритмы тут другие, непонятно ни хрена и неприятно. Город меняется, причём стремительно и не в лучшую сторону. Это я ещё при тебе заметил, но ты тогда деловой был, не замечал, наверное. Поэтому, как предложили в Москву перебраться на неопределённый срок, так я и согласился. Хватит, думаю, тут высиживать. Там всё-таки перспектива…
- Про город, - напомнил я.
- Так я и говорю. Не тот город уже, не тот. Старые заведения закрываются. Официанточки, на которых мы с тобой охотились, повзрослели, разбежались. А новые, из студенточек приезжих, ну, не очень, мягко скажем. Здесь студенты мешаются. В «Сорбете» по-прежнему вкусно и дорого. «На дне» закрылось. От «Софии» только вывеска осталась – там теперь китайская кухня и полчища узкоглазых туристов. «Ди энд Ди» только за счёт таблеток держится, видимо, там теперь сплошное отребье трётся. А, ещё паб ирландский на Шишкова открылся. Меню так себе, винная карта - ещё хуже, но на открытой веранде посидеть можно. Ну, что тебе ещё сказать?
- Местная пресса что?
- А ты как ушёл оттуда, так я её и не читал больше. Зачем?
- Правильно. Не читай за обедом царскосельских газет, - ответил я и задумался.
Даже не знаю, что я хотел услышать от человека, который утром пьёт, днём спит, вечером жрёт, а по ночам старушек трахает. «Впрочем, - подумал я, - с каких это пор я начал считать женщин «за сорок» старушками? Грубо. И глупо. А бабу хочется. Даже такую. Не даёт мне покоя эта уработавшаяся рожа напротив. Можно, конечно, к Анастасии Андреевне, но денег лишних нет. А впереди неизвестно что. Придётся вопрос решить самостоятельно. Ладно, не впервой. Чёрт, угораздило же встретить его именно сегодня. Зашёл, блин, кофейку выпить, подумать. Теперь о другом думаю. Нельзя. Отвлекает. Мешает. И вообще, лучше думать об Ирке. Она ведь скоро позвонит, приедет. Позвонит? Приедет? Ты уверен? Должна. Обещала. Нет, нет, нет. Что за сомнения, старина? Конечно, приедет! У неё же чувства. А у тебя? И у меня. Ну и вот! Думай лучше о работе, у тебя ещё целый день впереди: командора надо выцепить, а потом»…
- Сам-то давно вернулся? - спросил Жигалов, прервав ход бесплодной мысли.
- А откуда ты знаешь, что я уезжал?
- Встретил на Шишкова нашу старую знакомую. Ну, ту, коммунисточку маленькую.
- Дашку, что ли?
- Наверно, мы как-то без имён обошлись. Она и рассказала. Про тебя, кстати, спрашивала.
- Она одна была?
- Нет, с хахалем.
- Худой, высокий, чернявый, нос прямой, рожа задумчивая, но довольная?
- В точку, - ответил Жигалов. – Если б не светлая кожа – вылитый цыган.
- Нет, - я был не в силах сдержать улыбку, при мысли об этой комической парочке, - он интереснее.
- Чем же?
- «За так» цыган жопу не покажет. А он покажет. Только захочешь ли ты её увидеть? Нет? А он всё равно покажет.
- Опасный тип, - согласился Жигалов, не понимая моей радости, - я сразу заметил.
В списке моих контактов Дашка с Никитосом стояли на последнем месте, потому что я не знал, вместе они до сих пор или нет. Если разошлись – это затягивало дело и, возможно, усложняло бы. А так всё лучшим образом само собой решалось. Я сразу понял, что вечерок меня ждёт весёленький.
- Ладно, с ними я сам разберусь, - пообещал я Жигалову. – А теперь послушай, что я могу тебе предложить…
Встреча с Димоном придала мне сил. Духом я не воспрянул, но напряжение ушло, и жить стало веселее. Неудачи и неопределённость трёх прошедших дней рассосались в сентябрьском воздухе. Оставив Жигалова допивать утреннюю порцию вдохновения, я вышел на улицу, достал телефон и оставленный тётей Надей клочок бумажки, и набрал номер Андрюхи Кондратьева.
Его голос не изменился. Я сразу же представил его круглое добродушное лицо и скорбные, но живые и подвижные глаза, преисполненные истовой тоской, свойственной исключительно давно женатому человеку.
- Ну ты и сочинять, Павлуха, - сказал старик и горько ухмыльнулся, - военную драму прям нарисовал, «Смерть героя» Олдингтона. Читал?
- Нет, - соврал я.
- Ну и не надо, а то и не женишься никогда. Или наоборот – прочитай, может оно и к лучшему будет. Но и врать тоже не надо. Я ведь про Игорька просто так спросил. Астан всё нам рассказал, как было, и про тебя тоже не забыл. Мать из-за этого и убивается. Ты глупостей наплёл, хорошо, хоть она не слышит, а жизнь всё ещё гаже преподнесла. Нам с тобой матерей не понять. Нет, мы конечно всегда к чему-то такому готовились, но когда он из армии ушёл, то радовались втихую. Хоть и несчастный, а всё живой сын лучше, чем мёртвый. А ты, кстати, телевизор настраивать умеешь?
- Могу попробовать, – я опешил от такой смены темы.
- Хорошо. А то мы недавно новый купили. Мать к нему и притрагиваться не хочет, а я не пойму никак что там и куда. Он сам пятьдесят каналов настроил не пойми в каком порядке. А нам столько – зачем? Нам бы первые девять кнопок занять нужными каналами, а там гори оно всё огнём, гомосятина это проклятая.
- Попробую, попробую, - повторил я.
- Вот и хорошо, - сказал Михаил Афанасьевич. – Ты заходи почаще. Может, мать привыкнет к тебе, успокоится маленько.
- Зайду обязательно.
- Вот и заходи. А за машину не переживай, я следил за ней, всё работает, всё исправно. Аккумулятор вот новый по весне поставил.
- Вы знаете, Михаил Афанасьевич, машина мне действительно нужна сейчас. Без неё тяжеловато. А потом я свои дела налажу, и верну её вам.
- Нет! – резко возразил старик. – Не надо. Раз он её тебе оставил, пусть так и будет. Ты её только не продавай, память всё же. А у нас своя есть, не такая красивая, правда, но нам другой и не надо. Ты винтовку забирать будешь?
- Да, если вам она для охоты не нужна, то заберу. Но потом как-нибудь, когда документы получу. А сейчас надо с машиной разобраться. В нотариате сегодня был, там всё в порядке, с дарственной и правами моими разберутся, и через пару дней всё оформим. В коммерческом МРЭО это быстро делается.
Мы снова выпили и ещё немного поговорили. Казалось, что всё не так уж и плохо, но чувство моей неуместности, что мне здесь не рады, продолжало давить даже сквозь спиртуозные пары и жирную шпротную отрыжку. За окном погасли сумерки, и повисла ранняя осенняя ночь.
В прескверном состоянии духа я пришёл домой. В штанах и свитере завалился на кровать и принялся думать об Игоряне. Когда мы виделись последний раз, он рассказывал про свою девушку, Милу. Он вообще часто про неё вспоминал, убивался по ней, но рассказывал как-то обрывочно. Тогда он сказал, что снова нашёл её, но отпустил. Потом, в своих письмах с фронта, он рассказывал о ней более подробно. Эти рассказы я обработал, и они вошли в мою первую книгу. Но чем всё закончилось, он не поведал. На то у него были свои причины. Но Астан всё знал, и в предпоследний мой Абхазский вечер, с его разрешения рассказал.
Эта история начиналась как любовная, а закончилась как шпионская. Мила выкрала у отца некие документы и передала их грузинам. Отец, опальный генерал одного из военных ведомств, послал для её поиска и возврата уже гражданского тогда Игоряна. Тот с радостью согласился. Мне теперь уже не узнать, почему: то ли её хотел увидеть, а может, желал ещё Родине послужить. В славном городе Сочи его снабдили всем необходимым, и поздней ночью он пересёк абхазскую границу. Как пёс, Игорян шёл по следам её пребывания в этой стране. Гагра, Гудаута, Новый Афон. В Сухуме след потерялся, а все расчётные сроки уже вышли, и он был вынужден искать помощи у Астана, который её, конечно же, нашёл. Он предупреждал, что история скверная и пахнет дурно, мол, по всем законам разведки её давно уже здесь быть не должно. Но оглушённого чувствами долга и любви Игоряна было уже не вразумить. Они просил Астана оставить его без прикрытия, чтобы не засветились, и оправился на рандеву. И они встретились, на набережной, за колоннадой художников. Астан, разумеется, прикрытия не снял, потому что был другом, а не российским разведчиком, и безопасность друга ставил превыше всего. Наружка их прекрасно видела, но разговора не слышала, зато срисовала наблюдателей с той стороны. Наблюдаемые ничем не обменивались, просто разговаривали, а потом Мила притянула его к себе и долго как бы целовала. На самом же деле она «кормила» его рублеными фразами, из которых любой здравомыслящий человек сделал бы правильные выводы (Игорян их сделал, но не сразу, что его и погубило). А потом оттолкнула и, не оглядываясь, пошла прочь. Встретиться вновь им было не суждено.
Всё было очень просто. Игоряна играли втёмную. Засылка агента на поиск перебежчицы оказалась акцией прикрытия. Перебежчица на самом деле таковой не являлась, а действовала строго по плану. Она знала, что он приедет за ней – это было необходимо в рамках легенды. И он приехал. И она его как бы облапошила. А те, кого срисовала наружка Астана, были, скорее всего, вовсе не сторонними наблюдателями, а теми, кто прикрывал Милу. Так или иначе, а он ей поверил и отпустил, и генералу сказал, что не нашёл, а генерал был очень рад, и уверял, что всё прошло чётко, как по учебнику.
Все знают, что Цюрих – шпионская столица мира. В этом уверял нас Витя Суворов. А вот оказывается и в маленьком Сухуме тоже кое-что происходит. Наверное, я об этом когда-нибудь напишу подробнее. Мне кажется, что шпионская история без стрельбы и предательства - это то, чего очень не хватает в отечественной литературе.
А я лежал в кровати, очередной раз обдумывал эту историю, и настроение становилось всё хуже. Я ещё подумал, что не так уж много и соврал Михаил Афанасьевичу, ведь мой друг и его сын действительно сломался. Он смертельно устал от разочарований, и Сухум стал для него последней каплей, после которой он держался только за меня. А я ничем ему не помог. Да и что я мог сделать, если он мне ничего не рассказывал? Наши совместные попойки и блядоходы держали на плаву скорее меня, а его просто отвлекали, оттягивая то, чем всё и закончилось. Игорян всё сделал, чтобы я был жив, здоров и на свободе. А что сделал я?
Наверное, я был плохим другом.
***
Пьяное животное сидело в углу. Его пустые глаза смотрели в одну точку, стараясь пронзить время и пространство, а тёмные круги под ними вещали о его беспутном образе жизни. Морда животного осунулась, скулы стали явно выделяться на фоне прямого и чуть острого носа. Губы были недовольно поджаты. Рубашка расстёгнута на три пуговицы, и её воротник выехал на лацканы помятого пиджака. Длинные костлявые пальцы поигрывали ножкой винного бокала; мизинец украшала крупная «гайка» - золотой перстень с чёрным камнем.
Я не ожидал встретить его в литературке, полагая, что из Москвы не возвращаются. Животное совсем потеряло человеческий облик, но я без труда узнал этого обладателя байковых трусов.
- Эх ты, повелитель чулочных подвязок, фельдмаршал переваренных пельменей, твою мать. Чего приуныл? – спросил я, подсев к нему.
- М-м-м, - протянул он, устало улыбаясь, - ты вернулся?
- Как видишь.
- Хорошо выглядишь, бодренько.
- Не могу ответить тебе тем же. Опять работал всю ночь?
- А куда деваться? Жрать-то что-то надо, - ответил Жигалов, походивший на кого угодно, но только не на голодающего.
Вдруг вспомнилось, как он однажды сказал мне: «Женщины бывают разные: от нежно-розовых до на всё согласных. Дело в возрасте». Красивое выражение, как мне кажется, и очень точное. Смотря на него, я ухмыльнулся и спросил:
- Неужели ты так и не женился ни на одной из них? Делал бы всё то же самое, только в спокойных условиях и на законных основаниях. Может она бы тебе и работу дала адекватную твоим суждениям. Или всё же свобода дороже?
- Свобода, - протянул он, и начал бомбардировать вопросами. – Что, по-твоему, есть свобода? Ни от кого не зависеть? Не иметь привязанности? Делать что хочешь? Ни в чём себя не ограничивать? Нет. Свобода – это ни от кого ничего не хотеть, не ждать. Свобода – ответственность за себя и вызов миру, которому на тебя плевать. Свобода – до тошноты напаивающее одиночество. Так ли хорошо быть свободным? Не думаю. Воля – моя мечта. А ты как думаешь? - заключил он порцию утренних философствований.
- А я думаю, что девять человек из десяти целиком и без остатка делятся на тех, кто много болтает, и тех, кто мало делает, - ответил я. – Не согласен?
Отвернувшись к окну, Жигалов вздохнул и молчал. Смотря на него, я подумал, что, пожалуй, погорячился, решив, что он пьян. Нет. Он просто был чем-то недоволен и даже подавлен. Может, спать хотел, может, настроение плохое, или устал и поглощён досадой, оттого что ночная спутница была страшна и ненасытна. Но в любом случае он был плох. А ещё ни он, ни встреча с ним не входили в мои планы, но я очень хотел помочь ему, только не знал чем. Работы по профилю предложить не мог, но на фоне неопределённости последних дней и Жигалов мог на что-нибудь сгодиться, и я спросил:
- Слушай, Дим, ты долго ещё собираешься по старушкам бегать? Силы-то, поди, уже не те, а?
- Вот это ты верно подметил, - ответил он, снова повернувшись ко мне, - и силы не те, и бабы не те, и вообще всё как-то не так. Можешь предложить что-нибудь лучше?
- Предложить могу, лучше – нет. Во всяком случае, финансовые амбиции придётся подужать.
- Боже мой, - рассмеялся Жигалов, - от кого я это слышу. Ты ли это обеспокоен денежной составляющей бытия?
Смех у него был хороший, а вот шутка-замечание мне не понравилась. За год в стеснённых условиях тотальной экономии на всём, кроме алкоголя, я действительно пересмотрел некоторые аспекты бытия.
На столе лежала потрёпанная книга. На других столиках никакой литературы не наблюдалось. Повернув её к себе, я с трудом смог разобрать замысловатые завитушки «Б. Пастернак» и, чуть ниже, «Избранное».
- Перед чтением подобной лабуды надо консультироваться с Еленой Малышевой, иначе это может плохо сказаться на мозгах и прочих атавизмах твоего организма, - ответил я, развернув книгу обратно.
- Точно, точно, - заметил Жигалов. – Только это не моё. Тут теперь всем подобное приносят вместе с меню, чтоб читали в ожидании заказа, а то знаешь, повадились всякие студентишки дебиловатые захаживать, и сидят, носами в телефоны уткнувшись. Тут нынче даже вай-фай отключили, а они всё равно продолжают дегенерировать. Они всех раздражают, но пьют много кофе. Кажется, здесь даже ментов стало меньше. Кстати, анекдот недавно услышал: «Чтобы не выносить мусора из избы, не надо мусора в избу пускать». Смешно, правда?
- Смешно, да. Пока он к тебе в избу не придёт, а там уж, может, и не смешно будет. Ты мне расскажи лучше, чем город дышит.
- Да хрен его знает, честно говоря. Я сам только в августе вернулся. И долго в себя прийти не мог, чай не Москва тут, ритмы другие. Провинция. Ну, втянулся понемногу, хожу по рукам.
- Ты не про себя толкуй, - перебил его я. – Я тебя про город спрашиваю.
- Я тебе и отвечаю: ритмы тут другие, непонятно ни хрена и неприятно. Город меняется, причём стремительно и не в лучшую сторону. Это я ещё при тебе заметил, но ты тогда деловой был, не замечал, наверное. Поэтому, как предложили в Москву перебраться на неопределённый срок, так я и согласился. Хватит, думаю, тут высиживать. Там всё-таки перспектива…
- Про город, - напомнил я.
- Так я и говорю. Не тот город уже, не тот. Старые заведения закрываются. Официанточки, на которых мы с тобой охотились, повзрослели, разбежались. А новые, из студенточек приезжих, ну, не очень, мягко скажем. Здесь студенты мешаются. В «Сорбете» по-прежнему вкусно и дорого. «На дне» закрылось. От «Софии» только вывеска осталась – там теперь китайская кухня и полчища узкоглазых туристов. «Ди энд Ди» только за счёт таблеток держится, видимо, там теперь сплошное отребье трётся. А, ещё паб ирландский на Шишкова открылся. Меню так себе, винная карта - ещё хуже, но на открытой веранде посидеть можно. Ну, что тебе ещё сказать?
- Местная пресса что?
- А ты как ушёл оттуда, так я её и не читал больше. Зачем?
- Правильно. Не читай за обедом царскосельских газет, - ответил я и задумался.
Даже не знаю, что я хотел услышать от человека, который утром пьёт, днём спит, вечером жрёт, а по ночам старушек трахает. «Впрочем, - подумал я, - с каких это пор я начал считать женщин «за сорок» старушками? Грубо. И глупо. А бабу хочется. Даже такую. Не даёт мне покоя эта уработавшаяся рожа напротив. Можно, конечно, к Анастасии Андреевне, но денег лишних нет. А впереди неизвестно что. Придётся вопрос решить самостоятельно. Ладно, не впервой. Чёрт, угораздило же встретить его именно сегодня. Зашёл, блин, кофейку выпить, подумать. Теперь о другом думаю. Нельзя. Отвлекает. Мешает. И вообще, лучше думать об Ирке. Она ведь скоро позвонит, приедет. Позвонит? Приедет? Ты уверен? Должна. Обещала. Нет, нет, нет. Что за сомнения, старина? Конечно, приедет! У неё же чувства. А у тебя? И у меня. Ну и вот! Думай лучше о работе, у тебя ещё целый день впереди: командора надо выцепить, а потом»…
- Сам-то давно вернулся? - спросил Жигалов, прервав ход бесплодной мысли.
- А откуда ты знаешь, что я уезжал?
- Встретил на Шишкова нашу старую знакомую. Ну, ту, коммунисточку маленькую.
- Дашку, что ли?
- Наверно, мы как-то без имён обошлись. Она и рассказала. Про тебя, кстати, спрашивала.
- Она одна была?
- Нет, с хахалем.
- Худой, высокий, чернявый, нос прямой, рожа задумчивая, но довольная?
- В точку, - ответил Жигалов. – Если б не светлая кожа – вылитый цыган.
- Нет, - я был не в силах сдержать улыбку, при мысли об этой комической парочке, - он интереснее.
- Чем же?
- «За так» цыган жопу не покажет. А он покажет. Только захочешь ли ты её увидеть? Нет? А он всё равно покажет.
- Опасный тип, - согласился Жигалов, не понимая моей радости, - я сразу заметил.
В списке моих контактов Дашка с Никитосом стояли на последнем месте, потому что я не знал, вместе они до сих пор или нет. Если разошлись – это затягивало дело и, возможно, усложняло бы. А так всё лучшим образом само собой решалось. Я сразу понял, что вечерок меня ждёт весёленький.
- Ладно, с ними я сам разберусь, - пообещал я Жигалову. – А теперь послушай, что я могу тебе предложить…
***
Встреча с Димоном придала мне сил. Духом я не воспрянул, но напряжение ушло, и жить стало веселее. Неудачи и неопределённость трёх прошедших дней рассосались в сентябрьском воздухе. Оставив Жигалова допивать утреннюю порцию вдохновения, я вышел на улицу, достал телефон и оставленный тётей Надей клочок бумажки, и набрал номер Андрюхи Кондратьева.
Его голос не изменился. Я сразу же представил его круглое добродушное лицо и скорбные, но живые и подвижные глаза, преисполненные истовой тоской, свойственной исключительно давно женатому человеку.
