Молодой человек в очках имел очень озадаченный и деловой вид, но был приветлив и неловко улыбался. Услышав мой вопрос, он отправил меня на второй этаж, а сам поспешил ретироваться, при этом улыбка сошла с его юного лица, на котором отпечаталась неприязнь. Очевидно, он во мне разочаровался, как только может разочароваться человек, у которого на лбу написано, что он любит Достоевского, услышав вопрос: «А где тут у вас фантастика?». Я задал этот вопрос неспроста. Сколь неожиданно меня посетило желание почитать, столь же быстро, без раздумий, я понял что именно.
Я искал книгу Виктора Точинова «Новая Инквизиция». Когда мне было двадцать, я читал её запоем и пытался подсадить на неё всех знакомых и окружающих, называя «самой царскосельской книгой». Несколько лет спустя, когда я отважился и перечитал, ей заинтересовался сержант Лобанов, тот самый безынициативный Дима-сержант. Кто бы мог подумать, что в этом вялом милиционере (простите, уже полицейском) живёт отъявленный книжный червь. Начитавшись, он был очень вдохновлён и взбудоражен мыслями о таинственной СКД-вакцинации и мифическом Дыевом ноже. Он же эту книгу у меня и спёр, заявляя, что дал почитать сослуживцу, затем ещё одному, а после того забыл куда дел, но обязательно найдёт. Теперь же я решил купить её снова, отважившись на безумно дерзкий книголюбский шаг – прочитать одно и то же трижды. Но дважды обойдя стеллаж «отечественная фантастика», я с неудовольствием отметил, что литературный мир уже не тот. Полки пестрили неизвестными фамилиями, а все книги были разделены на серии. Как у Кинга «Тёмная башня», так и у нас образовался «Тайный город», «Анклавы», «Метро лохматого года», и ещё куча всякой белиберды, обложки коей так пёстро были украшены картинками, содержание которых могло возбудить разве что школьников. Кто все эти люди, подумал я, которые это пишут? Откуда они вылезли в таком количестве? Кто их читает? А ведь говорят, что фантастика – самый продаваемый жанр. Тогда почему в переполненном магазине только я трусь возле этого стеллажа? Так или иначе, но не найдя на полках Точинова, я плюнул на всё это и ушёл из магазина с Хемингуэйевским «По ком звонит колокол». Давно хотел прочитать, да глаза как-то не добегали.
Почуяв угрозу своим литературным амбициям, мне расхотелось гулять, и я направился обратно к вокзалу. Лавируя меж людей на узком тротуаре Садовой, я думал о Кондратьеве, его задумчивом виде и нерешительных, размытых фразах. За последние годы у меня вообще выработалась зловредная зависимость – слишком много думать. Вот чем отличается человек мыслящий от здравомыслящего? Первый постоянно думает о том, что ему непонятно, а второй – только о том, что укладывается в схему с готовыми ответами. Это такая система ориентирования в жизни и пространстве. Вот я и шёл, ничего вокруг не замечая, думая об очевидном и не находя простейших ответов.
На Сенной площади я зашёл в ту самую пышечную, где в последний раз был с Игоряном. Пышки остались такими же вкусными, а кофе – таким же отвратительным. Но воспоминания не нахлынули, и, набив брюхо, по улице Ефимова, через набережную Введенского канала, я припёрся на Витебский вокзал, преисполненный бесплодных мыслей, сытый и тупой.
До следующей электрички оставалось восемнадцать минут. На перроне начинал скапливаться народ. Прислонившись к ограде, я сидел на железной лавочке и наблюдал. Вот вездесущие дачники, как ослы навьюченные, бредут, шаркая по асфальту. И что они только находят в сидении за забором на шести сотках? С другой стороны, всё ясно: из города сбежать, хоть на выходные – святое дело. В городе что? Дерьмо и люди. Собственно говоря, одно от другого и происходит. Но чаще это одно и то же. Дерьмо-людишки – рядовое явление нашей жизни. Они коварны в своей простоте и неприметности. Их не замечаешь, пока не наступишь. Но если научиться читать по лицам, то можно замечать их издали. Хороший навык, полезный. Вот только жить с ним трудно. Иногда мне кажется, что заражение крови, понос и смерть от удушья менее гадки и пугающи, чем такая жизнь. А дачники – молодцы. Было бы у меня миллионов двадцать, я бы тоже свалил. Только в деревню, в самую глушь. Родовое поместье построил бы, завёл самогонный аппарат и стадо баранов, и умер бы лет через пятнадцать от цирроза печени.
На соседнюю скамью уселись три спортсмена и ещё четверо встали перед ними. Свои огромные сумки они сложили кучкой промеж собой. Хорошие ребята, молодые парни, лет восемнадцати-двадцати, крепкие, здоровые, розовощёкие, как поросята. Спорт вообще – вещь в себе. Ты им либо занимаешься, либо – нет. А смотреть футбол, кино про хоккей, и хвалиться тем, что в древнем году наши жопу канадцам причесали – быдлячество. А эти парни – молодцы, хоть и в спортивных штанах. Одно плохо: именно такие индивиды особенно подвержены глилостно-пассионарной деструктуризации личности. Это беда. Но они об этом никогда не узнают. Горько сознавать, что беды – неотъемлемая часть бытия гражданина с активной мыслительной позицией, несовместимой с активной физической деятельностью.
Перед нами процокала каблучками девушка в жёлтом плаще. На мгновение притихнув, спортсмены смотрели ей вслед. Она шла походкой счастливой женщины – враскорячку. Немного отпустив её, ребята взорвались смехом. Я тоже усмехнулся, и второй раз за день задумался о бабе. Как-то одна девушка сказала мне: «Я тебя люблю». Я не был готов к этому, растерялся, и соврал: «И я тебя тоже, очень, очень сильно люблю». Это было прекрасно. За эту фразу я получил минет. Но после она потребовала кунилингус. И это было ужасно. После этого я придумал восемь заменителей слова «люблю», и двенадцать конструкций с их использованием. Таким образом, девяносто шесть сложносочинённых комбинаций. Учитывая, что на земле свыше четырёх миллиардов женщин, степень опасности оставалась по-прежнему высокой. С другой стороны… нет, всё же надо ещё пополнить свой словарный запас. Так я думал, но это было давно. Когда я был молод, я был сволочью. С тех пор много воды утекло. Теперь я – старая сволочь. Правда, так до сих пор и не знаю, чем измерить рост словарного запаса.
А девушка всё удалялась в сторону остановки первого вагона. Я провожал её взглядом. И тут подумал: а что, если у неё просто прокладка сместилась, а на самом деле она несчастна? Эта мысль показалась мне весьма жизненной и даже мудрой, ведь мудрость – следствие опыта, приобретённого наблюдательным человеком, прошедшим все стадии морального разложения.
Более ничего примечательного и противоречивого, что могло бы подкинуть дровишек для размышлений, не происходило, и только некоторое оживление граждан, вызванное прибытием поезда, походило на сцену из немого кино.
Мы загрузились по вагонам. Электричка немного постояла в тишине, затем загудела и завибрировала. Человек в форме РЖД быстрым шагом промчался из хвоста поезда к его голове. Через несколько минут по громкой связи объявили нечто несвязное, двери закрылись, и, грохнув сочленениями, поезд тронулся в обратный путь.
Боровую проехали без остановки. Время шло к четырём часам. Я принялся строить планы. Люблю это дело; особенно мне нравится представлять, как они рухнут. Этого никогда не предугадаешь и никогда не получается быть к этому готовым. Неожиданность – она как женщина, бывает приятной, но чаще - жестока и коварна.
Согласно перестуку колёс, мысли стучали в голове и последовательно прыгали с одной на другую. Четвёртый день трудов на излёте, а толку – ноль. Сплошная неопределённость, никто ни к чему не готов и всем подумать надо. Ишь ты, мыслители! Впрочем, все они не очень-то и счастливы, а, следовательно – не глупы. Нам такие нужны. Но с ними всё ясно, их я дожму. Самое сложное ещё впереди, где ждут Волковищев с Дашкой, Гриша и Йога. И три дня до контрольного срока. До созвона. А вообще, интересная у нас команда собирается. Толстячок угнетённый семейной жизнью, потасканный плейбой, алкоголик без почки, двое влюблённых (или они уже женаты? вечером узнаю), полячка, одинокий еврей, и пара любовников в директорском кресле. Великолепный коллектив, нечего сказать…
Поезд замедлил ход. Хриплый голос объявил: «Царское Село, город Пушкин. Следующая остановка – Павловск». Двери открылись, и люди высыпали из вагона. Дав им рассосаться, я прогулялся до середины перрона и скользнул в здание вокзала, в центральный вход. У билетных касс, напротив зала ожидания, я купил с лотка последний номер «Царскосельских ведомостей». Свернув газету трубочкой, вышел на Привокзальную площадь. Осмотрелся. Я надеялся, но, как и утром, ничто ностальгическое меня не кольнуло, и я направился прямиком к дому.
Дома, развалившись в кресле, я раскатал трубочку, погнул бумагу, чтобы распрямить, и принялся читать мелкий шрифт в самом низу. Тираж газеты оставался прежним, и печаталась она в той же типографии. Адрес и контакты редакции не изменились, чего нельзя было сказать о главном редакторе. Это меня неприятно порадовало, насколько такое вообще возможно. Главредом значился Цепнов Григорий. Это меняло многое, вернее – могло изменить. Если порядки в редакции не изменились, то идти туда было уже поздно. Звонить не хотелось, а хотелось устроить ему сюрприз, и посещение редакции я наметил главной целью на завтра.
Слегка ошеломлённый новостью, я снова пустился в размышления, а вернувшись обратно, так и не найдя ответов, взял телефон и набрал старый номер.
Дашка открыла дверь.
- Ну наконец-то, - воскликнула она и бросилась мне на шею. – Где же ты был?
- Там климат иной, - ответил я, обнимая за талию повисшее на моей шее тело. Не дожидаясь приглашения, шагнул вперёд, внося это тело в квартиру.
- А мы слышали, будто ты пропал.
- Не пропал, а исчез.
Она опустилась на пол и теперь стояла передо мной во весь свой невеликий рост.
Дашка похорошела. Сохранив детские черты, её лицо получило отпечаток мужественности. Но это издержка, неизбежность, когда играешь первым номером, подчиняешь мужчину и женишь его на себе. Она перекрасила волосы. Тёмно-каштановый оттенок ей ужасно шёл и делал старше. Мне это не понравилось. Одетая в домашнее, неспешная, маленькая и юркая, она походила на молодую мать бездетного семейства, кем, по существу, почти и являлась.
- Что же с тобой приключилось? – спросила она.
- Ничего, просто отдыхал. Море, серные источники, горы, эвкалипты, вечная фиеста – сплошная польза для тела и ума.
- Мы тоже только недавно из Испании вернулись. Там так здорово. Эти селения на склонах, маленькие домики с красной черепичной крышей, золотые пляжи, это просто невероятно. А ещё…
- Да, здорово. А ещё скажи мне, где Никитос?
- Он в магазин побежал, за Риохой. Мы к ней в Испании пристрастились.
- Ну, может, тогда в комнате его подождём?
- Ага, пойдём. Расскажешь всё.
Жили они у Волковищева. Оно и понятно: не знаю ни одного человека, который хотел бы жить в Красном Селе. Комната, в которой мы расположились, была довольно большая. Раньше здесь всё было не так, впрочем, как и во всей квартире. Ремонта не проводили, но обстановку сменили полностью. Исчезли стеллажи и полки с военным антиквариатом, зато появилась витрина со всякими декоративными безделушками и огромный платяной шкаф. Налицо присутствие авторитарной женщины, с её извечной тягой к псевдо-прекрасному и тремя чемоданами шмотья.
Должный всё рассказать, я больше слушал про Испанию, и к тому моменту, когда в дверь позвонил Никитос, я, кажется, даже не успел назвать страны, в которой провёл столько времени.
Дашка побежала открывать, а затем, оставив нас вдвоём, ушла в другую комнату переодеться. Мы молча пожали руки и дружески обнялись. Никитос жестом позвал меня на кухню. Убирая бутылки в морозильник, он бросил пару фраз, и я даже не понял, к чему они были сказаны. Затем он выпрямился и, кивая, посмотрел мне в глаза.
- А знаешь, - тихо сказал он, - это невероятно, но я полюбил женщину, которая совершенно не умеет готовить.
- Стоп-стоп, - ответил я. – Ты, вообще-то, уже был на такой женат. Тогда в чём невероятность?
- Так то – женат, а тут – любовь. Я вот о чём тебе говорю.
- Жениться, значит, ты на ней не собираешься.
- Почему?
- А раньше зачем?
- За еду.
- Которой не было…
- И что? – продолжал упрямствовать Волковищев.
- Ничего. Но жениться-то зачем?
- Не знаю.
- А я тебе скажу…
Но я не сказал. Вошла Дашка. Она предложила заказать пиццу. Не сговариваясь, мы согласились. Она поставила нас перед фактом – уже заказала. Мы с Волковищевым переглянулись. Он сказал:
- И не надо мне ничего говорить.
- О чём? – поинтересовалась Дашка, глядя почему-то на меня.
- У нас тут маленькая полемика состоялась, - ответил я. – Про тебя тёрли.
- И что решили?
- Ничего. Я говорил, что безумно рад, что познакомил вас, и это оказалось не зря.
- А ты всё так же один? – спросила она.
- Да, - интересуясь, вставил Волковищев.
- Не вполне, - ответил я.
- Как это? – не понял он. Дашка продолжала смотреть и молчала.
- Следствие разногласий между разными органами. Но обо мне после. Сначала давайте лучше о вас.
Мы снова вернулись в большую комнату. Дашка, скрестив ноги, уселась на кровати, мы с Никитосом – в другом углу, на диване.
- Ну, рассказывайте, как живёте.
- Вместе, - пошутил Волковищев.
- Логичный у меня молодой человек, - подколола его Дашка, - а главное – наблюдательный. А в целом, кроме этого ничего значимого не произошло. Никита на нормальную работу устроился, наконец-то. На деньги больше не играет, в лес свой дурацкий не ездит. Хлам ржавый распродал. Я и не подозревала, что это вообще кому-то может понадобиться, - при этом она многозначительно пожала плечами.
- А ещё тачку новую взяли, - добавил Волковищев.
- Какую?
- Шкоду.
- Чёрную?
- Нет, белую. А что?
- Просто мне серебристая нравится.
- А нам белая, - влезла в разговор Дашка.
- Так это ж не коммунистический цвет, - заметил я.
- А я с ними больше не знаюсь, - ответила она и снова подёрнула плечами. – Я теперь за демократию, и тружусь, между прочим, где мечтала. Мечты сбываются, вот так.
- Я надеюсь не в Газпроме?
- Пока только в Царскосельских ведомостях, - ответила Дашка. Она была явно горда собой.
- Ну вот, а говоришь, что ничего значимого.
- Да я как-то свыклась уже с этой радостью. К тому же главред у нас дурак дураком. Бесит.
- Дурак-начальник – это нормально, это демократия. Но не переживай. Если он действительно дурак, а ты умнее него, то он об этом всё равно никогда не узнает.
- Точно-точно, - расхохотался Волковищев и похлопал меня по плечу, - у меня та же бодяга.
- А ты где подвизался?
- Он теперь менеджер по продажам автомобилей, - ответила за него Дашка. – Мне так нравится, что он на работу в костюме ходит. Деловой такой стал, серьёзный, бреется каждое утро.
- Позвольте, я угадаю, - сказал я. – Он продаёт Шкоды.
Волковищев юмор понял, и, кажется, не обиделся.
- Я знаю, что ты Шкоду за автомобиль не считаешь. Но их хорошо покупают, а значит – их выгодно продавать. Ну и для сотрудников скидки хорошие, и на покупку, и на ремонт. А она, - он кивнул на Дашку, - научила меня считать деньги. Вот и всего лишь.
Я искал книгу Виктора Точинова «Новая Инквизиция». Когда мне было двадцать, я читал её запоем и пытался подсадить на неё всех знакомых и окружающих, называя «самой царскосельской книгой». Несколько лет спустя, когда я отважился и перечитал, ей заинтересовался сержант Лобанов, тот самый безынициативный Дима-сержант. Кто бы мог подумать, что в этом вялом милиционере (простите, уже полицейском) живёт отъявленный книжный червь. Начитавшись, он был очень вдохновлён и взбудоражен мыслями о таинственной СКД-вакцинации и мифическом Дыевом ноже. Он же эту книгу у меня и спёр, заявляя, что дал почитать сослуживцу, затем ещё одному, а после того забыл куда дел, но обязательно найдёт. Теперь же я решил купить её снова, отважившись на безумно дерзкий книголюбский шаг – прочитать одно и то же трижды. Но дважды обойдя стеллаж «отечественная фантастика», я с неудовольствием отметил, что литературный мир уже не тот. Полки пестрили неизвестными фамилиями, а все книги были разделены на серии. Как у Кинга «Тёмная башня», так и у нас образовался «Тайный город», «Анклавы», «Метро лохматого года», и ещё куча всякой белиберды, обложки коей так пёстро были украшены картинками, содержание которых могло возбудить разве что школьников. Кто все эти люди, подумал я, которые это пишут? Откуда они вылезли в таком количестве? Кто их читает? А ведь говорят, что фантастика – самый продаваемый жанр. Тогда почему в переполненном магазине только я трусь возле этого стеллажа? Так или иначе, но не найдя на полках Точинова, я плюнул на всё это и ушёл из магазина с Хемингуэйевским «По ком звонит колокол». Давно хотел прочитать, да глаза как-то не добегали.
Почуяв угрозу своим литературным амбициям, мне расхотелось гулять, и я направился обратно к вокзалу. Лавируя меж людей на узком тротуаре Садовой, я думал о Кондратьеве, его задумчивом виде и нерешительных, размытых фразах. За последние годы у меня вообще выработалась зловредная зависимость – слишком много думать. Вот чем отличается человек мыслящий от здравомыслящего? Первый постоянно думает о том, что ему непонятно, а второй – только о том, что укладывается в схему с готовыми ответами. Это такая система ориентирования в жизни и пространстве. Вот я и шёл, ничего вокруг не замечая, думая об очевидном и не находя простейших ответов.
На Сенной площади я зашёл в ту самую пышечную, где в последний раз был с Игоряном. Пышки остались такими же вкусными, а кофе – таким же отвратительным. Но воспоминания не нахлынули, и, набив брюхо, по улице Ефимова, через набережную Введенского канала, я припёрся на Витебский вокзал, преисполненный бесплодных мыслей, сытый и тупой.
До следующей электрички оставалось восемнадцать минут. На перроне начинал скапливаться народ. Прислонившись к ограде, я сидел на железной лавочке и наблюдал. Вот вездесущие дачники, как ослы навьюченные, бредут, шаркая по асфальту. И что они только находят в сидении за забором на шести сотках? С другой стороны, всё ясно: из города сбежать, хоть на выходные – святое дело. В городе что? Дерьмо и люди. Собственно говоря, одно от другого и происходит. Но чаще это одно и то же. Дерьмо-людишки – рядовое явление нашей жизни. Они коварны в своей простоте и неприметности. Их не замечаешь, пока не наступишь. Но если научиться читать по лицам, то можно замечать их издали. Хороший навык, полезный. Вот только жить с ним трудно. Иногда мне кажется, что заражение крови, понос и смерть от удушья менее гадки и пугающи, чем такая жизнь. А дачники – молодцы. Было бы у меня миллионов двадцать, я бы тоже свалил. Только в деревню, в самую глушь. Родовое поместье построил бы, завёл самогонный аппарат и стадо баранов, и умер бы лет через пятнадцать от цирроза печени.
На соседнюю скамью уселись три спортсмена и ещё четверо встали перед ними. Свои огромные сумки они сложили кучкой промеж собой. Хорошие ребята, молодые парни, лет восемнадцати-двадцати, крепкие, здоровые, розовощёкие, как поросята. Спорт вообще – вещь в себе. Ты им либо занимаешься, либо – нет. А смотреть футбол, кино про хоккей, и хвалиться тем, что в древнем году наши жопу канадцам причесали – быдлячество. А эти парни – молодцы, хоть и в спортивных штанах. Одно плохо: именно такие индивиды особенно подвержены глилостно-пассионарной деструктуризации личности. Это беда. Но они об этом никогда не узнают. Горько сознавать, что беды – неотъемлемая часть бытия гражданина с активной мыслительной позицией, несовместимой с активной физической деятельностью.
Перед нами процокала каблучками девушка в жёлтом плаще. На мгновение притихнув, спортсмены смотрели ей вслед. Она шла походкой счастливой женщины – враскорячку. Немного отпустив её, ребята взорвались смехом. Я тоже усмехнулся, и второй раз за день задумался о бабе. Как-то одна девушка сказала мне: «Я тебя люблю». Я не был готов к этому, растерялся, и соврал: «И я тебя тоже, очень, очень сильно люблю». Это было прекрасно. За эту фразу я получил минет. Но после она потребовала кунилингус. И это было ужасно. После этого я придумал восемь заменителей слова «люблю», и двенадцать конструкций с их использованием. Таким образом, девяносто шесть сложносочинённых комбинаций. Учитывая, что на земле свыше четырёх миллиардов женщин, степень опасности оставалась по-прежнему высокой. С другой стороны… нет, всё же надо ещё пополнить свой словарный запас. Так я думал, но это было давно. Когда я был молод, я был сволочью. С тех пор много воды утекло. Теперь я – старая сволочь. Правда, так до сих пор и не знаю, чем измерить рост словарного запаса.
А девушка всё удалялась в сторону остановки первого вагона. Я провожал её взглядом. И тут подумал: а что, если у неё просто прокладка сместилась, а на самом деле она несчастна? Эта мысль показалась мне весьма жизненной и даже мудрой, ведь мудрость – следствие опыта, приобретённого наблюдательным человеком, прошедшим все стадии морального разложения.
Более ничего примечательного и противоречивого, что могло бы подкинуть дровишек для размышлений, не происходило, и только некоторое оживление граждан, вызванное прибытием поезда, походило на сцену из немого кино.
Мы загрузились по вагонам. Электричка немного постояла в тишине, затем загудела и завибрировала. Человек в форме РЖД быстрым шагом промчался из хвоста поезда к его голове. Через несколько минут по громкой связи объявили нечто несвязное, двери закрылись, и, грохнув сочленениями, поезд тронулся в обратный путь.
Боровую проехали без остановки. Время шло к четырём часам. Я принялся строить планы. Люблю это дело; особенно мне нравится представлять, как они рухнут. Этого никогда не предугадаешь и никогда не получается быть к этому готовым. Неожиданность – она как женщина, бывает приятной, но чаще - жестока и коварна.
Согласно перестуку колёс, мысли стучали в голове и последовательно прыгали с одной на другую. Четвёртый день трудов на излёте, а толку – ноль. Сплошная неопределённость, никто ни к чему не готов и всем подумать надо. Ишь ты, мыслители! Впрочем, все они не очень-то и счастливы, а, следовательно – не глупы. Нам такие нужны. Но с ними всё ясно, их я дожму. Самое сложное ещё впереди, где ждут Волковищев с Дашкой, Гриша и Йога. И три дня до контрольного срока. До созвона. А вообще, интересная у нас команда собирается. Толстячок угнетённый семейной жизнью, потасканный плейбой, алкоголик без почки, двое влюблённых (или они уже женаты? вечером узнаю), полячка, одинокий еврей, и пара любовников в директорском кресле. Великолепный коллектив, нечего сказать…
Поезд замедлил ход. Хриплый голос объявил: «Царское Село, город Пушкин. Следующая остановка – Павловск». Двери открылись, и люди высыпали из вагона. Дав им рассосаться, я прогулялся до середины перрона и скользнул в здание вокзала, в центральный вход. У билетных касс, напротив зала ожидания, я купил с лотка последний номер «Царскосельских ведомостей». Свернув газету трубочкой, вышел на Привокзальную площадь. Осмотрелся. Я надеялся, но, как и утром, ничто ностальгическое меня не кольнуло, и я направился прямиком к дому.
Дома, развалившись в кресле, я раскатал трубочку, погнул бумагу, чтобы распрямить, и принялся читать мелкий шрифт в самом низу. Тираж газеты оставался прежним, и печаталась она в той же типографии. Адрес и контакты редакции не изменились, чего нельзя было сказать о главном редакторе. Это меня неприятно порадовало, насколько такое вообще возможно. Главредом значился Цепнов Григорий. Это меняло многое, вернее – могло изменить. Если порядки в редакции не изменились, то идти туда было уже поздно. Звонить не хотелось, а хотелось устроить ему сюрприз, и посещение редакции я наметил главной целью на завтра.
Слегка ошеломлённый новостью, я снова пустился в размышления, а вернувшись обратно, так и не найдя ответов, взял телефон и набрал старый номер.
***
Дашка открыла дверь.
- Ну наконец-то, - воскликнула она и бросилась мне на шею. – Где же ты был?
- Там климат иной, - ответил я, обнимая за талию повисшее на моей шее тело. Не дожидаясь приглашения, шагнул вперёд, внося это тело в квартиру.
- А мы слышали, будто ты пропал.
- Не пропал, а исчез.
Она опустилась на пол и теперь стояла передо мной во весь свой невеликий рост.
Дашка похорошела. Сохранив детские черты, её лицо получило отпечаток мужественности. Но это издержка, неизбежность, когда играешь первым номером, подчиняешь мужчину и женишь его на себе. Она перекрасила волосы. Тёмно-каштановый оттенок ей ужасно шёл и делал старше. Мне это не понравилось. Одетая в домашнее, неспешная, маленькая и юркая, она походила на молодую мать бездетного семейства, кем, по существу, почти и являлась.
- Что же с тобой приключилось? – спросила она.
- Ничего, просто отдыхал. Море, серные источники, горы, эвкалипты, вечная фиеста – сплошная польза для тела и ума.
- Мы тоже только недавно из Испании вернулись. Там так здорово. Эти селения на склонах, маленькие домики с красной черепичной крышей, золотые пляжи, это просто невероятно. А ещё…
- Да, здорово. А ещё скажи мне, где Никитос?
- Он в магазин побежал, за Риохой. Мы к ней в Испании пристрастились.
- Ну, может, тогда в комнате его подождём?
- Ага, пойдём. Расскажешь всё.
Жили они у Волковищева. Оно и понятно: не знаю ни одного человека, который хотел бы жить в Красном Селе. Комната, в которой мы расположились, была довольно большая. Раньше здесь всё было не так, впрочем, как и во всей квартире. Ремонта не проводили, но обстановку сменили полностью. Исчезли стеллажи и полки с военным антиквариатом, зато появилась витрина со всякими декоративными безделушками и огромный платяной шкаф. Налицо присутствие авторитарной женщины, с её извечной тягой к псевдо-прекрасному и тремя чемоданами шмотья.
Должный всё рассказать, я больше слушал про Испанию, и к тому моменту, когда в дверь позвонил Никитос, я, кажется, даже не успел назвать страны, в которой провёл столько времени.
Дашка побежала открывать, а затем, оставив нас вдвоём, ушла в другую комнату переодеться. Мы молча пожали руки и дружески обнялись. Никитос жестом позвал меня на кухню. Убирая бутылки в морозильник, он бросил пару фраз, и я даже не понял, к чему они были сказаны. Затем он выпрямился и, кивая, посмотрел мне в глаза.
- А знаешь, - тихо сказал он, - это невероятно, но я полюбил женщину, которая совершенно не умеет готовить.
- Стоп-стоп, - ответил я. – Ты, вообще-то, уже был на такой женат. Тогда в чём невероятность?
- Так то – женат, а тут – любовь. Я вот о чём тебе говорю.
- Жениться, значит, ты на ней не собираешься.
- Почему?
- А раньше зачем?
- За еду.
- Которой не было…
- И что? – продолжал упрямствовать Волковищев.
- Ничего. Но жениться-то зачем?
- Не знаю.
- А я тебе скажу…
Но я не сказал. Вошла Дашка. Она предложила заказать пиццу. Не сговариваясь, мы согласились. Она поставила нас перед фактом – уже заказала. Мы с Волковищевым переглянулись. Он сказал:
- И не надо мне ничего говорить.
- О чём? – поинтересовалась Дашка, глядя почему-то на меня.
- У нас тут маленькая полемика состоялась, - ответил я. – Про тебя тёрли.
- И что решили?
- Ничего. Я говорил, что безумно рад, что познакомил вас, и это оказалось не зря.
- А ты всё так же один? – спросила она.
- Да, - интересуясь, вставил Волковищев.
- Не вполне, - ответил я.
- Как это? – не понял он. Дашка продолжала смотреть и молчала.
- Следствие разногласий между разными органами. Но обо мне после. Сначала давайте лучше о вас.
Мы снова вернулись в большую комнату. Дашка, скрестив ноги, уселась на кровати, мы с Никитосом – в другом углу, на диване.
- Ну, рассказывайте, как живёте.
- Вместе, - пошутил Волковищев.
- Логичный у меня молодой человек, - подколола его Дашка, - а главное – наблюдательный. А в целом, кроме этого ничего значимого не произошло. Никита на нормальную работу устроился, наконец-то. На деньги больше не играет, в лес свой дурацкий не ездит. Хлам ржавый распродал. Я и не подозревала, что это вообще кому-то может понадобиться, - при этом она многозначительно пожала плечами.
- А ещё тачку новую взяли, - добавил Волковищев.
- Какую?
- Шкоду.
- Чёрную?
- Нет, белую. А что?
- Просто мне серебристая нравится.
- А нам белая, - влезла в разговор Дашка.
- Так это ж не коммунистический цвет, - заметил я.
- А я с ними больше не знаюсь, - ответила она и снова подёрнула плечами. – Я теперь за демократию, и тружусь, между прочим, где мечтала. Мечты сбываются, вот так.
- Я надеюсь не в Газпроме?
- Пока только в Царскосельских ведомостях, - ответила Дашка. Она была явно горда собой.
- Ну вот, а говоришь, что ничего значимого.
- Да я как-то свыклась уже с этой радостью. К тому же главред у нас дурак дураком. Бесит.
- Дурак-начальник – это нормально, это демократия. Но не переживай. Если он действительно дурак, а ты умнее него, то он об этом всё равно никогда не узнает.
- Точно-точно, - расхохотался Волковищев и похлопал меня по плечу, - у меня та же бодяга.
- А ты где подвизался?
- Он теперь менеджер по продажам автомобилей, - ответила за него Дашка. – Мне так нравится, что он на работу в костюме ходит. Деловой такой стал, серьёзный, бреется каждое утро.
- Позвольте, я угадаю, - сказал я. – Он продаёт Шкоды.
Волковищев юмор понял, и, кажется, не обиделся.
- Я знаю, что ты Шкоду за автомобиль не считаешь. Но их хорошо покупают, а значит – их выгодно продавать. Ну и для сотрудников скидки хорошие, и на покупку, и на ремонт. А она, - он кивнул на Дашку, - научила меня считать деньги. Вот и всего лишь.
