- Дурак!!! Ну зачем??? – от бессильной злобы прошипел Ромка.
Он достал нож из шеи, вытер его о куртку павшего и поспешно двинул в сторону дома. По пути скинул нож в люк ливневой канализации; тот упорно не хотел пролезать в узкую щель, и пришлось яростно колотить его каблуком, пока на куски не разлетелась пластиковая рукоять.
Дома, отмыв окровавленную руку, Ромка снова разорил отцовский бар. Бутылку доставал наугад. Попался коньяк. Названия не разобрать, но судя по загогулинам – армянский. С кофейным ароматом и шоколадно-ванильным послевкусием. Таким напитком можно наслаждаться весь вечер, но он пил из горла большими глотками, обжигающими пищевод.
«Ну зачем? Зачем? Зачем? Зачем ты пил, Ромка? Говорил же док, что нельзя! Ярая злоба, агрессия, ненависть, садизм, сумасшествие. Нельзя тебе пить! Нельзя! Нельзя! Нельзя! - как в бреду, мысленно повторял он и снова выпивал»…
И снова ему снились кошмары. Или не снились. Он не знал. Он спал, или думал, что спит. Очень хотелось открыть глаза, но не получалось. Хотелось посмотреть на часы – никогда не снимаемые дайверские «Ситизен» на каучуковом ремешке… как вдруг кто-то подошёл к кровати. Тихие, чуть шаркающие шаги, глубокое ровное дыхание. И нежная рука, - он был уверен, что женская, - сильно надавила на спину между лопаток. Стало страшно. Ни глаз открыть, ни пошевелиться, ни закричать. Ничего не сделать. А рука давит всё чаще, всё сильнее… а потом она вдруг исчезла, также неожиданно, как и появилась…
Ромка не знал, сколько прошло времени, прежде чем он очнулся. Светящиеся зелёным стрелки часов, спросонья, в тёмной комнате, выглядели пугающе. 3:52 ночи. Около полутора часов сна и невесть сколько минут кошмара. Но в комнате он точно был один, и это успокоило. Решив, что спать сегодня больше не будет, он лежал и смотрел в потолок. Ночное происшествие почему-то не волновало. Наверное, просто привык к смерти. Чужой смерти. Думал только об Ольге. Как она там? Думает ли о нём? Вспоминал все их встречи…
И снова уснул. И снова пришла ОНА. И снова давила меж лопаток. Сильно. Долго. А потом легла сверху, и сомнений в половой принадлежности ночного гостя не осталось. Маленькая, но нереально тяжёлая женщина придавила его своим весом. Грудь больно сдавило, не получалось вдохнуть. Страх задохнуться превышал все мыслимые пределы. И она снова исчезла… а он лежал не дыша, не открывая глаз, не в состоянии ещё раз взглянуть на часы…
Проснулся, - теперь уже действительно проснулся, - Ромка утром. В открытое окно доносилось пение неизвестных пташек. Только вставшее, красное ещё, майское солнце поджигало горизонт. И только дворник-гастарбайтер нарушал эту идиллию мерным шарканьем изрядно облысевшей метлы. Хотелось кофе. Настоящего, крепкого, горячего. Привезённый отцом много лет назад из Италии аппарат «Делонги» остался безработным. «Правильный» кофе может приготовить только человек, ибо «правильность» и степень готовности определяются только чувствами приготовляющего. Поэтому в ход пошли старая довольно изношенная мельничка и потемневшая медная турка. Жаль было только, что вкус и аромат итальянских тёмнообжаренных зёрен портила вода из-под крана. Но другой воды не было. Из-за неё кофе получился «не очень», и пришлось густо разбавить его сгущёнкой. «Сейчас бы ещё круассан и вид на какую-нибудь башню – получился бы маленький Париж, - подумал он». Но нашёлся только засохший яблочный штрудель, который он терпеть не мог, но с маниакальной регулярностью покупал и давился. Их любила Ольга. А он мечтал, что когда-нибудь она заночует у него и таким же прекрасным утром он приятно её порадует.
Но в то утро отвращение к этому произведению кондитерского искусства зашкалило, и лакомство улетело с балкона вниз, на радость голубям, мгновенно слетевшимся на бесплатное угощение. Вместо сладенького Ромка закурил. Первая утренняя сигарета была особенно приятна, а прохладный влажный воздух и горячий напиток делали её бесподобной и вожделенной.
Надо было подумать, что делать дальше. Но разум спал, пока тело наслаждалось смолами и никотином. Мысли были отвлечёнными и, как обычно, только о любимой Оле. Она уехала четыре недели назад и вернётся ещё через две. Хуже нет – ждать да догонять. Одного уже догнал, ночью, и ничего хорошего из этого не вышло. Оставалось дождаться одну.
Подумать о том, что всё будет «хуже некуда», он не мог.
Когда тлеющая бумажка выжгла надпись «Camel», бычок улетел вслед за штруделем и, казалось, даже подпалил одного из сизых пожирателей печеного теста. Недопитый глоток остывшего кофе отправился туда же, в глупой и смешной попытке исправить сделанную гадость и потушить «горящего».
Посуду он не мыл дня три или четыре, - точно уже не помнил, - и для чашки места в раковине не нашлось. Решил помыть. Но только чашку. Тарелки ещё оставались, а вот чистой питейной посуды в доме больше не наблюдалось. На место ночного ЧП он решил не возвращаться. Так поступают только негодяи в старых детективах. Ну, на что там смотреть? Приедут, сфотографируют, увезут мертвяка. Быть может, даже кровь замоют силами дворника. И будут искать. Вяло искать, потому что гиблое это дело. Если, конечно, свидетель случайный не отыскался, что маловероятно. Или пострадавший не был сыном какой-нибудь шишки, вероятность чего ещё меньше. Так что, забыли-проехали. Надо было решать вопрос с Серёгой. Этот любящий гад мог доставить куда как больше неприятностей, если бы прочухал что к чему. Но в любом случае надо было дождаться Ольгу и рассказать ей об их знакомстве.
За две недели они не сдружились, да и не смогли бы в принципе, но крепко скорешились – именно такую иллюзию создавал Ромка. Вместе больше не выпивали, признавшись друг другу в тяжких последствиях – одного мучили кошмары, другой с похмелья безостановочно блевал. Рассказами о службе почти не делились – одному не хотелось, а другому рассказать было особо и нечего, кроме случая с майором и его предсказания о том, что Оля его обязательно бросит. Но Ромка своим серьёзным видом и спокойным голосом Серёгу легко успокоил.
- Да брось. Куда она денется? С ребёнком-то, кому нужна? А у тебя квартира, машина, деньги есть. Любишь, опять же… Ты для неё, как минимум, удобный.
- В том-то и дело, что удобный. А любит ли? Уйти-не уйдёт, а изменять будет. Ты вот тоже небедный и не пальцем деланный. Да-да, по тебе видно, что не так прост. Может, с тобой и будет!
- Ну чего ты херню-то порешь? На кой мне твоя Оля, если своя имеется? Хоть один аргумент выдвинь. Молчишь? Вот и молчи, или думай, прежде чем говоришь!..
- Да это… Я не со зла. Ты пойми…
- Забей. Всё будет пучком…
Больше к этой теме они не возвращались. Вечерами, как обычно, пропадали в бильярдных и кальянных. Болтали за жизнь. Оказалось, что отцы обоих рыболовы-охотники, а сыновья к рыбной ловле холодны. Тогда они порешили браконьерствовать уток в Пулково…
… За локатором раскинулось огромное огородничество, в котором, собственно, и заканчивалась асфальтовая дорога. Начиналась грунтовка – жутко ухабистая и по-весеннему жидковатая. Поднятый на гидропневматической подвеске, «Ситроен» переваливался на кочках, то и дело, чиркая по земле то бампером, то днищем. Ромка катил зигзагом, медленно, стараясь выбирать кочки поменьше, но был спокоен – машину особо не жалел. Серёга же, страстный автолюбитель, содрогался при каждом контакте кузова с дорогой и упорно бубнил о том, что его «Субару», хоть и неполноценный внедорожник, была бы здесь уместнее. Но худо-бедно, морщась и матерясь, доехали.
Остановились на крошечной полянке, на дальнем краю огородничества, что ближе всего к взлётно-посадочной полосе, где три небольших водоёма. Вероятнее всего, что некогда это были мини-карьеры, где добывали песок для строительства аэропорта. А сейчас это были пруды с заросшими берегами и населённые всякими птицами. Здесь всегда были утки, осенью встречались гуси. Поговаривали, что даже лебедей когда-то видели.
Они вылезли из машины. Расчехлили и зарядили стволы. Серёга, возбуждённый приятной тяжестью раритетного «Зауэра», спросил:
- Валим всех?
- Мы же браконьеры, а не мрази, - ответил Ромка. - Лицензии у нас нет, но совесть-то осталась. Только селезней. На воде не стреляем – не достать. Сверхдальних не стреляем – подранков не плодим. Пары, если ещё остались, не разбиваем. Всё понял?
- Так точно! – залихватски отрапортовал Серёга.
Не нравилась Ромке такая бодрость в «товарище». Ой, как не нравилась. Малахольный, почувствовав холод стали и запах ружейного масла, явно возомнил себя крутым. Судьей. Будет решать, кому жить, а кому умереть. И смертных приговоров будет слишком много. И не таких недорослей оружие сводило с ума…
Эти печальные домыслы подтвердились после первых же выстрелов на дальнем, самом маленьком пруду. Кроме того что Сергей открыл стрельбу раньше времени, так ещё и разом нарушил все Ромкины инструкции. Издали, сразу с двух стволов, он саданул по небольшой утиной стайке, качавшейся на волнах метрах в десяти от берега. Вода вскипела от сотен дробин, не достигших цели. Десяток птиц резко взмыл в направлении дальнего брега. Остальных словно огромной метлой смело. Раненые птицы ожесточенно молотили по воде перебитыми крыльями. Жалобно, громко крякали. И лишь одна счастливица спокойно покачивалась на волнах, неестественно опрокинув голову. Ромка с семизарядным помповым «Бекасом», с прытью раненого лося выбежал из-за кустов слева на открытый пятачок и в несколько секунд покончил с птичьими мучениями. Тут же подоспел Серёга. Медленно, неуклюже перезарядил потёртую двудулку. Задыхаясь от радости и возбуждения, сообщил:
- Ну, Романыч, ты видел? Видел, как я их?! Сразу с двух стволов! Их как косой прокосило! А меня отдачей как шибанёт, чуть говно не выпало!
Ромка был в бешенстве. Кроме того, что его будоражил запах пороха, так он ещё питал острую ненависть к мудакам. Отрывисто и резко выдыхая, он молчал. Серёга же, находясь под адреналином, не мог угомониться:
- Ну чего, Ромка, доставай топор! Сейчас вон ту березку чахлую завалим, да подгребём их к берегу, - тараторил он, размахивая ружьём.
Озверевший от пьянящего аромата, Ромка не выдержал и зло прошипел:
- Ты, ушлёпок, сейчас поплывёшь за ними. А потом сырыми жрать будешь, вместе с перьями и дробью. Я тебя заставлю…
- Охерел, что ли? Командир? Да, блядь? Да я тебя…
Серёжа замахнулся и не успел договорить. Приклад «Бекаса» больно впечатался в левые ребра, а мощный пинок отправил согнувшееся тело в воду. «Может притопить недоноска, и все проблемы долой? – мелькнула шальная мысль. – Нет. Она сама его бросит. Уверен».
Ромка вытащил ублюдка за шкирку, пару раз остервенело пнул по уже сломанным ребрам, зло сплюнул и поплёлся к машине. Он искренне надеялся никогда больше не встретить Серёжу…
Она всегда была впереди. Она опережала его на шаг. Опережала его действия, его слова, мысли. Она была опасна. Никогда не причинила бы ему гадости, боли, вреда. Но после случая на охоте, в воздухе так и носилось предвкушение беды.
Она вновь оказалась непредсказуема.
Вместо двух недель, позвонила через три дня. Рыдала, всхлипывала:
- Я вылетаю скоро. Буду в шесть. Встреть меня, пожалуйста. Я думала, Серёжа встретит, но его какой-то новый друг, ублюдок, избил. Он теперь в больнице лежит, в Семашко…
- Конечно встречу, родная. Не плачь. И с другом этим разберусь.
Помедлив, она улыбнулась сквозь слёзы и хотела сказать, что любит его. Но он этого не знал и первым положил трубку.
В эту ночь Ромка не спал. Сидел за кухонным столом, уставившись на опустевшую, и единственную, кофейную чашку. Бесконечное количество раз мысленно репетировал предстоящее объяснение. Придумывал, что соврать и как разобраться с другом-ублюдком, и не придумал ничего лучше, чем сказать правду.
Утро пришло столь же тоскливое, как и мысли. Было пасмурно. Моросило. В аэропорт он опаздывал, и ещё с шоссе видел, как садится её «Боинг». Когда доехал, они уже вышли из терминала. У неё были опухшие заплаканные глаза. Андрюшка был хмур.
- Вы почему так рано? Ведь больше недели ещё осталось…
Она ничего не ответила. Бросилась ему на шею. Целовала губы, щёки, лоб. Уткнувшись в плечо, плакала. Андрюшка, оставшийся позади, смотрел волчонком. Ромка гладил её по волосам, по спине. Шептал всякие глупости, неумело пытаясь успокоить. Когда всхлипывания пошли на спад, он отставил её в сторону, взял сумки и тихо, но по-командирски резко, сказал:
- Пойдём!
Погрузив вещи в багажник, он разместил Олю с сыном сзади и медленно покатил к дому.
- Так почему же так рано вернулись?
- Андрюшке надоело. Не плакал, конечно, но скулил постоянно, домой просился, к папе.
- Почему заранее не предупредила?
Оля промолчала. Вопрос был глупый, ибо ответ таился в телефонном разговоре, и оба это поняли.
Она впервые позвала его в квартиру. И сейчас идти туда очень не хотелось, но отказаться было нельзя.
Просторная трёшка. Модный ремонт, в непопулярном для жилых помещений стиле «лофт». Множество чёрно-белых портретов на стенах, где члены счастливого семейства запечатлены вместе и по отдельности.
Измотанного путешествием и перелётом сына она уложила в дальней комнате. Сама же разместилась в большой, сев на краешек длинного узкого дивана. Похлопывая и поглаживая фактурную материю, призвала его сесть рядом.
Несколько секунд они сидели молча, боясь посмотреть друг на друга. О чём думала она, Ромка не знал. Что сказать – тоже не знал, а начать с правды не решался. Чтобы как-то скрасить неловкое для него молчание, он обнял Ольгу за плечи, притянул к себе. Она подалась легко, но сидела напряжённо, молча рассматривала хитрый узор пушистого ковра на полу, и, казалось, к чему-то готовилась.
Предчувствие не обмануло. Спустя несколько минут она заговорила:
- Знаешь, я много думала о нас. И о нём тоже, - она взглядом указала на огромный портрет мужа, что с ехидной полуулыбкой взирал на них с противоположной стены. – Он любит меня. Он отец моего ребенка. Муж. Он нас не бросит. А ты… Ты… Я боюсь, что ты снова уедешь. Снова оставишь.
- А кого любишь ты? – выделяя «ты», спросил Ромка.
- А я – тебя.
- То есть ты подводишь к тому, что во всех отношениях лучше быть любимой, чем любящей?
- Да. Так надёжнее…
«Какая же она хорошая. Умничка. Опять опередила. Сама подвела к главному, - думал Ромка, испытывая бессильную ярость». Такую правду горько слышать даже прожженному правдолюбу и цинику. Но сейчас он ответит своей правдой, которая посильнее будет, и куда как более гадливая.
- Новый друг твоего Серёжи – это я…
Её глаза смотрели на него в упор, как два крупнокалиберных ствола. Дыхание остановилось. Казалось, что сейчас она закричит и вцепится ему в лицо своими когтями. Но через несколько секунд её уничтожающий взгляд погас, она отвернулась и тихонечко произнесла:
- Рома, милый, уйди, пожалуйста… Не мучай меня больше. Уйди навсегда…
Ромка попытался представить, что испытала она, когда навсегда прощался с ней он. Казалось, представил, но ничего ужасного не произошло. Других слов он ждал от неё, другой реакции – от себя. Но свою роль сыграла правда.
Он достал нож из шеи, вытер его о куртку павшего и поспешно двинул в сторону дома. По пути скинул нож в люк ливневой канализации; тот упорно не хотел пролезать в узкую щель, и пришлось яростно колотить его каблуком, пока на куски не разлетелась пластиковая рукоять.
Дома, отмыв окровавленную руку, Ромка снова разорил отцовский бар. Бутылку доставал наугад. Попался коньяк. Названия не разобрать, но судя по загогулинам – армянский. С кофейным ароматом и шоколадно-ванильным послевкусием. Таким напитком можно наслаждаться весь вечер, но он пил из горла большими глотками, обжигающими пищевод.
«Ну зачем? Зачем? Зачем? Зачем ты пил, Ромка? Говорил же док, что нельзя! Ярая злоба, агрессия, ненависть, садизм, сумасшествие. Нельзя тебе пить! Нельзя! Нельзя! Нельзя! - как в бреду, мысленно повторял он и снова выпивал»…
***
И снова ему снились кошмары. Или не снились. Он не знал. Он спал, или думал, что спит. Очень хотелось открыть глаза, но не получалось. Хотелось посмотреть на часы – никогда не снимаемые дайверские «Ситизен» на каучуковом ремешке… как вдруг кто-то подошёл к кровати. Тихие, чуть шаркающие шаги, глубокое ровное дыхание. И нежная рука, - он был уверен, что женская, - сильно надавила на спину между лопаток. Стало страшно. Ни глаз открыть, ни пошевелиться, ни закричать. Ничего не сделать. А рука давит всё чаще, всё сильнее… а потом она вдруг исчезла, также неожиданно, как и появилась…
Ромка не знал, сколько прошло времени, прежде чем он очнулся. Светящиеся зелёным стрелки часов, спросонья, в тёмной комнате, выглядели пугающе. 3:52 ночи. Около полутора часов сна и невесть сколько минут кошмара. Но в комнате он точно был один, и это успокоило. Решив, что спать сегодня больше не будет, он лежал и смотрел в потолок. Ночное происшествие почему-то не волновало. Наверное, просто привык к смерти. Чужой смерти. Думал только об Ольге. Как она там? Думает ли о нём? Вспоминал все их встречи…
И снова уснул. И снова пришла ОНА. И снова давила меж лопаток. Сильно. Долго. А потом легла сверху, и сомнений в половой принадлежности ночного гостя не осталось. Маленькая, но нереально тяжёлая женщина придавила его своим весом. Грудь больно сдавило, не получалось вдохнуть. Страх задохнуться превышал все мыслимые пределы. И она снова исчезла… а он лежал не дыша, не открывая глаз, не в состоянии ещё раз взглянуть на часы…
Проснулся, - теперь уже действительно проснулся, - Ромка утром. В открытое окно доносилось пение неизвестных пташек. Только вставшее, красное ещё, майское солнце поджигало горизонт. И только дворник-гастарбайтер нарушал эту идиллию мерным шарканьем изрядно облысевшей метлы. Хотелось кофе. Настоящего, крепкого, горячего. Привезённый отцом много лет назад из Италии аппарат «Делонги» остался безработным. «Правильный» кофе может приготовить только человек, ибо «правильность» и степень готовности определяются только чувствами приготовляющего. Поэтому в ход пошли старая довольно изношенная мельничка и потемневшая медная турка. Жаль было только, что вкус и аромат итальянских тёмнообжаренных зёрен портила вода из-под крана. Но другой воды не было. Из-за неё кофе получился «не очень», и пришлось густо разбавить его сгущёнкой. «Сейчас бы ещё круассан и вид на какую-нибудь башню – получился бы маленький Париж, - подумал он». Но нашёлся только засохший яблочный штрудель, который он терпеть не мог, но с маниакальной регулярностью покупал и давился. Их любила Ольга. А он мечтал, что когда-нибудь она заночует у него и таким же прекрасным утром он приятно её порадует.
Но в то утро отвращение к этому произведению кондитерского искусства зашкалило, и лакомство улетело с балкона вниз, на радость голубям, мгновенно слетевшимся на бесплатное угощение. Вместо сладенького Ромка закурил. Первая утренняя сигарета была особенно приятна, а прохладный влажный воздух и горячий напиток делали её бесподобной и вожделенной.
Надо было подумать, что делать дальше. Но разум спал, пока тело наслаждалось смолами и никотином. Мысли были отвлечёнными и, как обычно, только о любимой Оле. Она уехала четыре недели назад и вернётся ещё через две. Хуже нет – ждать да догонять. Одного уже догнал, ночью, и ничего хорошего из этого не вышло. Оставалось дождаться одну.
Подумать о том, что всё будет «хуже некуда», он не мог.
Когда тлеющая бумажка выжгла надпись «Camel», бычок улетел вслед за штруделем и, казалось, даже подпалил одного из сизых пожирателей печеного теста. Недопитый глоток остывшего кофе отправился туда же, в глупой и смешной попытке исправить сделанную гадость и потушить «горящего».
Посуду он не мыл дня три или четыре, - точно уже не помнил, - и для чашки места в раковине не нашлось. Решил помыть. Но только чашку. Тарелки ещё оставались, а вот чистой питейной посуды в доме больше не наблюдалось. На место ночного ЧП он решил не возвращаться. Так поступают только негодяи в старых детективах. Ну, на что там смотреть? Приедут, сфотографируют, увезут мертвяка. Быть может, даже кровь замоют силами дворника. И будут искать. Вяло искать, потому что гиблое это дело. Если, конечно, свидетель случайный не отыскался, что маловероятно. Или пострадавший не был сыном какой-нибудь шишки, вероятность чего ещё меньше. Так что, забыли-проехали. Надо было решать вопрос с Серёгой. Этот любящий гад мог доставить куда как больше неприятностей, если бы прочухал что к чему. Но в любом случае надо было дождаться Ольгу и рассказать ей об их знакомстве.
***
За две недели они не сдружились, да и не смогли бы в принципе, но крепко скорешились – именно такую иллюзию создавал Ромка. Вместе больше не выпивали, признавшись друг другу в тяжких последствиях – одного мучили кошмары, другой с похмелья безостановочно блевал. Рассказами о службе почти не делились – одному не хотелось, а другому рассказать было особо и нечего, кроме случая с майором и его предсказания о том, что Оля его обязательно бросит. Но Ромка своим серьёзным видом и спокойным голосом Серёгу легко успокоил.
- Да брось. Куда она денется? С ребёнком-то, кому нужна? А у тебя квартира, машина, деньги есть. Любишь, опять же… Ты для неё, как минимум, удобный.
- В том-то и дело, что удобный. А любит ли? Уйти-не уйдёт, а изменять будет. Ты вот тоже небедный и не пальцем деланный. Да-да, по тебе видно, что не так прост. Может, с тобой и будет!
- Ну чего ты херню-то порешь? На кой мне твоя Оля, если своя имеется? Хоть один аргумент выдвинь. Молчишь? Вот и молчи, или думай, прежде чем говоришь!..
- Да это… Я не со зла. Ты пойми…
- Забей. Всё будет пучком…
Больше к этой теме они не возвращались. Вечерами, как обычно, пропадали в бильярдных и кальянных. Болтали за жизнь. Оказалось, что отцы обоих рыболовы-охотники, а сыновья к рыбной ловле холодны. Тогда они порешили браконьерствовать уток в Пулково…
… За локатором раскинулось огромное огородничество, в котором, собственно, и заканчивалась асфальтовая дорога. Начиналась грунтовка – жутко ухабистая и по-весеннему жидковатая. Поднятый на гидропневматической подвеске, «Ситроен» переваливался на кочках, то и дело, чиркая по земле то бампером, то днищем. Ромка катил зигзагом, медленно, стараясь выбирать кочки поменьше, но был спокоен – машину особо не жалел. Серёга же, страстный автолюбитель, содрогался при каждом контакте кузова с дорогой и упорно бубнил о том, что его «Субару», хоть и неполноценный внедорожник, была бы здесь уместнее. Но худо-бедно, морщась и матерясь, доехали.
Остановились на крошечной полянке, на дальнем краю огородничества, что ближе всего к взлётно-посадочной полосе, где три небольших водоёма. Вероятнее всего, что некогда это были мини-карьеры, где добывали песок для строительства аэропорта. А сейчас это были пруды с заросшими берегами и населённые всякими птицами. Здесь всегда были утки, осенью встречались гуси. Поговаривали, что даже лебедей когда-то видели.
Они вылезли из машины. Расчехлили и зарядили стволы. Серёга, возбуждённый приятной тяжестью раритетного «Зауэра», спросил:
- Валим всех?
- Мы же браконьеры, а не мрази, - ответил Ромка. - Лицензии у нас нет, но совесть-то осталась. Только селезней. На воде не стреляем – не достать. Сверхдальних не стреляем – подранков не плодим. Пары, если ещё остались, не разбиваем. Всё понял?
- Так точно! – залихватски отрапортовал Серёга.
Не нравилась Ромке такая бодрость в «товарище». Ой, как не нравилась. Малахольный, почувствовав холод стали и запах ружейного масла, явно возомнил себя крутым. Судьей. Будет решать, кому жить, а кому умереть. И смертных приговоров будет слишком много. И не таких недорослей оружие сводило с ума…
Эти печальные домыслы подтвердились после первых же выстрелов на дальнем, самом маленьком пруду. Кроме того что Сергей открыл стрельбу раньше времени, так ещё и разом нарушил все Ромкины инструкции. Издали, сразу с двух стволов, он саданул по небольшой утиной стайке, качавшейся на волнах метрах в десяти от берега. Вода вскипела от сотен дробин, не достигших цели. Десяток птиц резко взмыл в направлении дальнего брега. Остальных словно огромной метлой смело. Раненые птицы ожесточенно молотили по воде перебитыми крыльями. Жалобно, громко крякали. И лишь одна счастливица спокойно покачивалась на волнах, неестественно опрокинув голову. Ромка с семизарядным помповым «Бекасом», с прытью раненого лося выбежал из-за кустов слева на открытый пятачок и в несколько секунд покончил с птичьими мучениями. Тут же подоспел Серёга. Медленно, неуклюже перезарядил потёртую двудулку. Задыхаясь от радости и возбуждения, сообщил:
- Ну, Романыч, ты видел? Видел, как я их?! Сразу с двух стволов! Их как косой прокосило! А меня отдачей как шибанёт, чуть говно не выпало!
Ромка был в бешенстве. Кроме того, что его будоражил запах пороха, так он ещё питал острую ненависть к мудакам. Отрывисто и резко выдыхая, он молчал. Серёга же, находясь под адреналином, не мог угомониться:
- Ну чего, Ромка, доставай топор! Сейчас вон ту березку чахлую завалим, да подгребём их к берегу, - тараторил он, размахивая ружьём.
Озверевший от пьянящего аромата, Ромка не выдержал и зло прошипел:
- Ты, ушлёпок, сейчас поплывёшь за ними. А потом сырыми жрать будешь, вместе с перьями и дробью. Я тебя заставлю…
- Охерел, что ли? Командир? Да, блядь? Да я тебя…
Серёжа замахнулся и не успел договорить. Приклад «Бекаса» больно впечатался в левые ребра, а мощный пинок отправил согнувшееся тело в воду. «Может притопить недоноска, и все проблемы долой? – мелькнула шальная мысль. – Нет. Она сама его бросит. Уверен».
Ромка вытащил ублюдка за шкирку, пару раз остервенело пнул по уже сломанным ребрам, зло сплюнул и поплёлся к машине. Он искренне надеялся никогда больше не встретить Серёжу…
***
Она всегда была впереди. Она опережала его на шаг. Опережала его действия, его слова, мысли. Она была опасна. Никогда не причинила бы ему гадости, боли, вреда. Но после случая на охоте, в воздухе так и носилось предвкушение беды.
Она вновь оказалась непредсказуема.
Вместо двух недель, позвонила через три дня. Рыдала, всхлипывала:
- Я вылетаю скоро. Буду в шесть. Встреть меня, пожалуйста. Я думала, Серёжа встретит, но его какой-то новый друг, ублюдок, избил. Он теперь в больнице лежит, в Семашко…
- Конечно встречу, родная. Не плачь. И с другом этим разберусь.
Помедлив, она улыбнулась сквозь слёзы и хотела сказать, что любит его. Но он этого не знал и первым положил трубку.
В эту ночь Ромка не спал. Сидел за кухонным столом, уставившись на опустевшую, и единственную, кофейную чашку. Бесконечное количество раз мысленно репетировал предстоящее объяснение. Придумывал, что соврать и как разобраться с другом-ублюдком, и не придумал ничего лучше, чем сказать правду.
Утро пришло столь же тоскливое, как и мысли. Было пасмурно. Моросило. В аэропорт он опаздывал, и ещё с шоссе видел, как садится её «Боинг». Когда доехал, они уже вышли из терминала. У неё были опухшие заплаканные глаза. Андрюшка был хмур.
- Вы почему так рано? Ведь больше недели ещё осталось…
Она ничего не ответила. Бросилась ему на шею. Целовала губы, щёки, лоб. Уткнувшись в плечо, плакала. Андрюшка, оставшийся позади, смотрел волчонком. Ромка гладил её по волосам, по спине. Шептал всякие глупости, неумело пытаясь успокоить. Когда всхлипывания пошли на спад, он отставил её в сторону, взял сумки и тихо, но по-командирски резко, сказал:
- Пойдём!
Погрузив вещи в багажник, он разместил Олю с сыном сзади и медленно покатил к дому.
- Так почему же так рано вернулись?
- Андрюшке надоело. Не плакал, конечно, но скулил постоянно, домой просился, к папе.
- Почему заранее не предупредила?
Оля промолчала. Вопрос был глупый, ибо ответ таился в телефонном разговоре, и оба это поняли.
Она впервые позвала его в квартиру. И сейчас идти туда очень не хотелось, но отказаться было нельзя.
Просторная трёшка. Модный ремонт, в непопулярном для жилых помещений стиле «лофт». Множество чёрно-белых портретов на стенах, где члены счастливого семейства запечатлены вместе и по отдельности.
Измотанного путешествием и перелётом сына она уложила в дальней комнате. Сама же разместилась в большой, сев на краешек длинного узкого дивана. Похлопывая и поглаживая фактурную материю, призвала его сесть рядом.
Несколько секунд они сидели молча, боясь посмотреть друг на друга. О чём думала она, Ромка не знал. Что сказать – тоже не знал, а начать с правды не решался. Чтобы как-то скрасить неловкое для него молчание, он обнял Ольгу за плечи, притянул к себе. Она подалась легко, но сидела напряжённо, молча рассматривала хитрый узор пушистого ковра на полу, и, казалось, к чему-то готовилась.
Предчувствие не обмануло. Спустя несколько минут она заговорила:
- Знаешь, я много думала о нас. И о нём тоже, - она взглядом указала на огромный портрет мужа, что с ехидной полуулыбкой взирал на них с противоположной стены. – Он любит меня. Он отец моего ребенка. Муж. Он нас не бросит. А ты… Ты… Я боюсь, что ты снова уедешь. Снова оставишь.
- А кого любишь ты? – выделяя «ты», спросил Ромка.
- А я – тебя.
- То есть ты подводишь к тому, что во всех отношениях лучше быть любимой, чем любящей?
- Да. Так надёжнее…
«Какая же она хорошая. Умничка. Опять опередила. Сама подвела к главному, - думал Ромка, испытывая бессильную ярость». Такую правду горько слышать даже прожженному правдолюбу и цинику. Но сейчас он ответит своей правдой, которая посильнее будет, и куда как более гадливая.
- Новый друг твоего Серёжи – это я…
Её глаза смотрели на него в упор, как два крупнокалиберных ствола. Дыхание остановилось. Казалось, что сейчас она закричит и вцепится ему в лицо своими когтями. Но через несколько секунд её уничтожающий взгляд погас, она отвернулась и тихонечко произнесла:
- Рома, милый, уйди, пожалуйста… Не мучай меня больше. Уйди навсегда…
Ромка попытался представить, что испытала она, когда навсегда прощался с ней он. Казалось, представил, но ничего ужасного не произошло. Других слов он ждал от неё, другой реакции – от себя. Но свою роль сыграла правда.
