- Вика… - тихо ответил Тимофей, выставляя на стол свои обеденные покупки. – Угораздило же встретиться.
- Ах, вон оно что. А я уж было за шампусик переживать начал.
- Но теперь-то ты спокоен? - спросил Тима, поставив на пол пакет с двумя бутылками «Чинзано Асти». Бутылки звонко ударились друг о друга.
- Не совсем. Теперь я буду переживать за тебя.
- Не надо. Столько лет я прожил без неё, и ничего хуже со мной уже не сделается.
- Ты не без неё эти годы прожил. Ты прожил эти годы вообще без баб. Вот что меня настораживает. Или всё же с ними? Вожатую по переезду не считаем. Если хочешь, можем Аманду на двоих. Вечером. А? – загадочно улыбаясь и постреливая глазами, Ромка кивнул в сторону диванчика.
- Нет, не хочу.
- Вот за это я и переживаю. Хохлушки, китаянки, негритянки – никто тебе не нравится, никого не хочется. Так быть не должно, и я буду бороться за твоё счастье. Но только в том случае, если за тобой не приедут из Валаамского монастыря. Против церкви я пойти не могу.
Тимофей не обратил внимания на глупую шутку.
- А ты как думаешь, Романыч, можно умереть от счастья?
- Ну-у-у… - затянул Ромка, - если оно очень большое, то почему бы и нет.
- Вот и я об этом. Не хочу умереть от сорока уколов в задницу.
- Гонорея – не бешенство. Там всего тридцать было, - поморщившись, ответил Ромка, вспомнив свою Юнь Сань.
Тема была больная во всех смыслах этого слова, и не померкла ещё в его памяти. Юнь Сань, студентка Аграрного университета, что расположился вместе со своим общежитием неподалёку от их сервиса, была хороша. Маленькая, едва ли метр пятьдесят наберётся, черноглазая, черноволосая, с тонюсеньким голосочком и ещё более тонкой талией и совершенно плоской грудью, она в один миг покорила чёрствое сердце Ромки Уварова, на ломаном русском попросив его достать какую-то дрянь с верхней полки в гипермаркете «Raps». Он достал. Тем же вечером она достала ему. Из его же штанов. Правда, за деньги, но Ромку это не расстроило. Он даже влюбился. Маленькие ручки, маленькие ножки, всё у Юнь Сань было такое маленькое и узенькое, что он впервые почувствовал себя старым. Старым извращенцем. Юнь Сань ассоциировалась у него исключительно с девочкой-шестиклассницей. С Танькой Трофимовой, с такой же чернявой и миниатюрной, в которую он был влюблён в бытность свою шестиклассником. И вот он влюбился снова. Опять в «плоскую». Он всегда влюблялся только в таких. Ну, почти всегда. Он вообще влюблялся редко, иначе как к «мясу» к бабам с некоторых пор не относясь. Но Санька, как он сам её называл, вскоре отчалила в сторону дома, не сдав в первую же сессию ни одного, кажется, предмета. Жутко расстроился Ромка. Переживал. Пил. Тосковал. Они всего-то дней десять пробыли вместе… но вскоре с конца закапало, и грустить стало некогда.
Очистив стол от хлама, Тимофей разложил на нём принесённые припасы. Кафе поблизости не было. Еду на заказ они находили отвратительной. Поначалу, конечно, как только раскрутились, они заказывали суши, пиццу и комплексные обеды, отчего-то называемые бизнес-ланчами. Последнее, само собой, было недоразумением, не очень вкусным, не очень сытным, плохо выглядящим и дурно пахнущим. Безусловно считая себя людьми нормальными со вкусом здоровым, они от этого быстро отказались, став готовить себе сами.
Помыв овощи, Тима застелил стол газетой и раскатал на нём армянский лаваш. Вынув из ящика, Ромка протянул ему нож. Говоря точнее, это был кинжал SOG Desert dagger. Ромка им гордился. Зимой он контрабандой провёз его через финскую границу. От осознания этого факта его гордость раздувалась ещё сильнее. Он не знал, зачем сделал это, ведь купить такой кинжал можно было и в России. Наверное, всему виной и первопричиной был адреналин, вскипятивший кровь при таможенном досмотре.
Распластав лаваш на шесть частей, Тимофей принялся за разделку овощей. С сочным хрустом разлетались разрезаемые соломкой пупырчатые огурцы. Пластиковая тарелка наполнялась прозрачным помидорным соком. В кабинете витал аромат порванной вручную зелени. Вскрыв упаковку, он кубиками нарезал сербскую брынзу, не доставая её из коробочки. Возиться с жаркой бекона на рабочем месте было не с руки, поэтому Тима работал по классике, укладывая на лаваш кусочки бастурмы. Затем он выложил туда же остальные компоненты и свернул всё это трубочкой, хитро подогнув её снизу. Он готовил армянский дурум.
Так они обедали уже довольно давно, сами затрудняясь высчитать, когда именно это началось. Дурум был лёгок и сытен; он никогда не надоедал, и каждый день был разным, стоило лишь изменить пропорции начинки. Формула была проста: укроп к помидорам, петрушка к огурцам, а, следовательно, больше одного – меньше другого. Готовил всегда Тима. Ромка к этому способен не был от рождения, отчего не страдал ни капли. Но он всегда с наслаждением наблюдал за тем, как ловко его друг управляется с разделкой и как порхает в его руке хищно отточенный клинок. Предвкушение подобной трапезы нередко вызывало в нём странное чувство, отдалённо напоминающее негу, без малейшего возбуждения вяло протекающую в ожидании интимных моментов.
Заварив в огромном френч-прессе крепкий чай, они принялись обедать. Дурум, как обычно, уплетали жадно, откусывая огромные куски, но жевали медленно. Сёрбая, прихлёбывали горячий чай. Переглядывались, негласно соревнуясь в мощности челюстей.
За окном разыгрывалась буря.
- Удивительно гадкое, - сказал Ромка, на несколько секунд прервавшись, дожёвывая и проглатывая последний кусок, - лето. Давненько такого не было.
- Уж лучше так, чем пекло.
- Для нас – да. Для нашего благополучия – не очень. Так бы убогие понаехали, кондей заправить или радиатор с патрубками поменять, хотя бы.
Подобные разговоры были традиционны для этого времени суток.
УАЗ – машина хорошая. Но плохая. Это для кого как. Чинить-то её выгодно… для ремонтников, ибо проблем с ней не счесть. Поэтому горе-владельцев этих телег они именовали исключительно беззлобными уничижительными словами.
- Как думаешь, скоро на Руси геморройщики переведутся? – спросил Тима.
- Думаю, на наш век хватит. А что будет после, меня не очень-то волнует.
- Кто бы сомневался.
- Сам же всё понимаешь. Тут ведь как? Есть нормальные машины, и на них ездят нормальные люди. Ну, не всегда, конечно, но бывает. А есть автомобили дерьмовые, у них и владельцы соответствующие.
- Короче, все – говно.
- А как же? – усмехнулся Ромка и принялся за второй дурум. – И я, и ты. Один дядя Вася нормальный, ибо прав его за пьянку лишили.
- Ну, с тобой-то всё ясно, но я-то чем провинился?
- А кто собаку в прошлом месяце сбил?
- Она сама из кустов выскочила.
- А девушку на круговом кто в том же месяце забодал?
- Сама виновата. Никакого смысла не было ряд менять.
- Ну да. А кто на прошлой неделе под кирпич проехал, а затем на красный выскочил? И всё это за один месяц, заметь. А всё почему? А всё потому, что кругом говно, и мы в нём измазались изрядно. Вот так вот.
- Но разве мы сами от этого говном стали?
- А как же? Зашкварились…
Ромка любил читать криминальные детективчики и часто использовал дурные словечки там почерпнутые. Тиме это не нравилось – он читать просто любил, а в вопросах любви избирателен был до неприличия.
Окончив трапезу, Ромка достал из ящика стола пачку «Беломора», табак и машинку для набивки. Свернув из обеденной газеты кулёк, он взял папиросу и резко в неё дунул. Табачная мешка вылетела, как пуля, почти со свистом. То же самое он проделал со второй папиросой.
- Когда ты уже прекратишь этой ерундой заниматься? – наморщив лоб, спросил Тима. – Продаются же пустые гильзы.
- Это стиль, что б ты понимал.
Открыв пачку табака, Ромка принялся набивать его в машинку. Вид у него при этом был очень деловой и сконцентрированный. Длинными тонкими пальцами он расщепил тонкой нарезки табак, уложил его ровным слоем и сильно примял. Зарядив гильзу, он постучал ей по столу, а затем утрамбовал тупым концом карандаша. Уплотнив набивку до предела, он «хвостиком» закрутил свободный край бумажки и повторил ту же процедуру со второй гильзой.
Они вышли на улицу. Это был всего второй перекур за день – в борьбе за снижение норм потребления табака, количество папирос уменьшалось, их качество увеличивалось, а длительность перекура возрастала, растягиваясь за счёт увеличения плотности набивки. Придумал такую концепцию Тима. Он же первым опробовал её на себе. Он же остался ею не доволен, чего нельзя было сказать о Ромке, который сходу сбавил количество дневных перекуров до трёх, на чём успешно и остановился. Бросать совсем не хотели оба, и даже немного побаивались, что это произойдёт. Всё ж огромный пласт жизни был на это потрачен.
На улице шёл дождь. Предшествующие ему порывы ветра наломали множество мелких веточек со стоящего рядом старого ясеня, и теперь они, веточки, лежали на асфальте, тёмные и корявые, как погибшие на выжженном поле змеи. Но ветра уже не было, и косые струи небесной воды не попадали под широкий козырёк.
- М-да, - глубоко затянувшись, выдавил из себя Ромка. – Это когда-нибудь кончится?
Тима посмотрел по сторонам. Просвета нигде не видно, а той стороны, с которой пришло ненастье, он видеть не мог – мешало здание сервиса.
- Минут через тридцать, надо полагать, судя по лужам.
- Тебе в гидрометцентре работать надо, вместо этого козла, главным синоптиком Санкт-Петербурга.
- Ну, кто на что учился, - заметил Тимофей и задумался о неприятном.
Учиться он никогда не любил. Однако это не помешало ему окончить школу с одной-единственной тройкой, и той по геометрии, и поступить на филологический. В университете, на первых порах, казалось, что вот теперь-то жизнь наладится. Однако учёба оказалась скучна и неинтересна, но давалась легко, да и в свободное от учёбы время его организм не простаивал – в группе из двадцати двух человек он был одним из трёх лишь парней.
Первый, Дима Митин (бывают же такие несуразные сочетания), был толстеньким ботаном, опрятно одетым по моде начала восьмидесятых, в очках с выпуклыми линзами и жиденькой порослью на подбородке. Хороший парень, добрый и отзывчивый, но страшный зануда. Сирота, он жил с бабушкой, очевидно и ставшей главной виновницей его стиля. Учился он лучше всех. Преподаватели его любили, чего никак нельзя было сказать о девчонках. Жестокие по природе своей, эти гадины всегда были с ним дружелюбны и приветливы. Он отвечал им взаимностью, оказывая «избранным» скупые знаки внимания; на широкие жесты, ни с бабушкиной пенсии, ни с его куцых подработок, средств не хватало. Девки ему улыбались, гордо ходили по универу с подаренными им цветами, уплетали его конфетки и втайне над ним потешались.
Другим был Ванька Архипков, высокий красавец с фигурой атланта и светлыми, бледно-серыми глазами, весёлый и глуповатый, поступивший по блату и распираемый творческими амбициями. Его страстью была английская классика и… женщины. Дружить с ним было выгодно… для женщин. Одногруппницы клеились к нему наперебой, отчего нередко случались склоки и скандалы, выступать миротворцем в которых приходилось Тиме. Занимая нейтральную позицию, внакладе он не оставался никогда, выстраивая с обеими конфликтующими сторонами сугубо деловые отношения. Впрочем, пресловутая деловитость не исключала периодического интима, что в свою очередь становилось залогом прочных отношений дружеского характера.
Так бы всё и шло до самого конца, но туповатый Ванька заигрался настолько, что удержаться на фронтах борьбы с гранитом науки ему не помогла даже протекция в деканате. На кого переключить своё внимание, девки долго не размышляли, но тут случилось то, что слишком уж часто и несвоевременно случается с не достигшими ещё двадцатилетия молодыми людьми. Тима встретил свою первую во взрослой жизни любовь.
Её звали Поля. Полина Добролюбова. Студентка-переводчица с кафедры испанского языка. Он сам не знал, чем она его зацепила. Он не замечал её в толпе. Он смотрел на неё с трёх шагов и не мог понять, почему делает это так пристально. Но когда она сама подошла к нему близко-близко, в упор, а он, не смотря на внушительный бюст, заглянул ей в глаза… однако, узнав его ближе, Поля, очевидно, разочаровалась, и первая любовь сыграла в одни ворота, оказавшись настолько возвышенной, что даже платонической…
- А я ни о чём не жалею, - весомо заявил Ромка. – Что бы сейчас было, сложись всё иначе?
Тима ничего не успел ответить. На территорию, огромными колёсами рассекая лужи, вкатил «Патриот». Зелёный, весь заляпанный наклейками различных внедорожных соревнований, он жалобно и натужно скрипнул тормозами, остановившись прямо напротив входа. Зачем-то поддав газку, водитель заглушил двигатель и вывалился под резвые косые струи дождя. Чуть плотноватая мощная фигура его, облачённая в нейлоновую ветровку, внушала доверие, а людям с ним незнакомым – вполне законное опасение. Это был Смирнов.
Сильно хлопнув дверью, в три упругих размашистых шага он перенёс своё тренированное тело под козырёк.
- Салам, - хрипло выдавил он, протягивая сервисменам свою широченную ладонь.
- Бон жур, твою мать, - ответил Ромка и лихо ударил по протянутой пятерне.
Тима был более сдержан, ответив немым кивком и рукопожатием; всё же Смирнов был не его другом.
- Вот блядство, - продолжал хрипеть Смирнов, - единственный выходной, и тут такое дерьмо.
- Ты о погоде или о своей машине? – скривив бровь, спросил его Ромка. В своих шутках он порой был не сдержан.
- О твоём лице, - ответил Смирнов, натянув фирменную улыбочку, увидев которую многие забывали своё имя. – Ты, кстати, тоже выглядишь не очень, - добавил он, глядя на Тиму.
- Стараюсь, - пожав плечами, парировал Тима.
- Зря, - заверил его Смирнов. – Для потенции вредно и вообще.
- Отстань от этого декадента-прокрастинатора, - вмешался Ромка, - у него личная драма застарелая приоткрылась. Поведай лучше, чего припёрся?
- Мелочь. Датчик колена барахлит походу. На холодную всё хорошо, а как нагреется, так хоть не глуши.
- Я тебя обрадую, но на ноль-четвёртый дрыгатель датчика у нас точно нет. Но загоним, посмотреть будем. Ежели чего, оставишь до вечера, привезём. Один хрен, на «Базу» ехать надо. Но у нас там донор стоит как раз, органов ждёт, с него перекинем, проверим.
Завести машину не удалось. Смирнов звучно ругал славный город Ульяновск за свою забывчивость, что таки заглушил бричку. Злые механики, замочив свои промасленные комбезы, затолкали аппарат во вторые ворота. Без энтузиазма встретив столь мелкую проблему, дядя Вася, так и не повеселев, потрогал клапанные крышки, что-то понюхал, запустил руку в подкапотные недра, по локоть испачкав рукав сине-серого халата, и подтвердил диагноз: надо менять.
Несмотря на то, что очередь была за Ромкой, на «Базу» поехал Тима. Сам вызвался. Ему вдруг захотелось побыть одному.
Сорок минут в пути пролетели как один миг. Он даже не заметил, как миновал последний светофор, очнувшись от собственных мыслей лишь когда «Пежо» получил по зубам – высокий поребрик при въезде во двор дома номер пятьдесят восемь по улице Тамбовской, если заезжать с Прилукской, забыть сложно, но можно, особенно если думаешь о чужой беременной жене.
- Ах, вон оно что. А я уж было за шампусик переживать начал.
- Но теперь-то ты спокоен? - спросил Тима, поставив на пол пакет с двумя бутылками «Чинзано Асти». Бутылки звонко ударились друг о друга.
- Не совсем. Теперь я буду переживать за тебя.
- Не надо. Столько лет я прожил без неё, и ничего хуже со мной уже не сделается.
- Ты не без неё эти годы прожил. Ты прожил эти годы вообще без баб. Вот что меня настораживает. Или всё же с ними? Вожатую по переезду не считаем. Если хочешь, можем Аманду на двоих. Вечером. А? – загадочно улыбаясь и постреливая глазами, Ромка кивнул в сторону диванчика.
- Нет, не хочу.
- Вот за это я и переживаю. Хохлушки, китаянки, негритянки – никто тебе не нравится, никого не хочется. Так быть не должно, и я буду бороться за твоё счастье. Но только в том случае, если за тобой не приедут из Валаамского монастыря. Против церкви я пойти не могу.
Тимофей не обратил внимания на глупую шутку.
- А ты как думаешь, Романыч, можно умереть от счастья?
- Ну-у-у… - затянул Ромка, - если оно очень большое, то почему бы и нет.
- Вот и я об этом. Не хочу умереть от сорока уколов в задницу.
- Гонорея – не бешенство. Там всего тридцать было, - поморщившись, ответил Ромка, вспомнив свою Юнь Сань.
Тема была больная во всех смыслах этого слова, и не померкла ещё в его памяти. Юнь Сань, студентка Аграрного университета, что расположился вместе со своим общежитием неподалёку от их сервиса, была хороша. Маленькая, едва ли метр пятьдесят наберётся, черноглазая, черноволосая, с тонюсеньким голосочком и ещё более тонкой талией и совершенно плоской грудью, она в один миг покорила чёрствое сердце Ромки Уварова, на ломаном русском попросив его достать какую-то дрянь с верхней полки в гипермаркете «Raps». Он достал. Тем же вечером она достала ему. Из его же штанов. Правда, за деньги, но Ромку это не расстроило. Он даже влюбился. Маленькие ручки, маленькие ножки, всё у Юнь Сань было такое маленькое и узенькое, что он впервые почувствовал себя старым. Старым извращенцем. Юнь Сань ассоциировалась у него исключительно с девочкой-шестиклассницей. С Танькой Трофимовой, с такой же чернявой и миниатюрной, в которую он был влюблён в бытность свою шестиклассником. И вот он влюбился снова. Опять в «плоскую». Он всегда влюблялся только в таких. Ну, почти всегда. Он вообще влюблялся редко, иначе как к «мясу» к бабам с некоторых пор не относясь. Но Санька, как он сам её называл, вскоре отчалила в сторону дома, не сдав в первую же сессию ни одного, кажется, предмета. Жутко расстроился Ромка. Переживал. Пил. Тосковал. Они всего-то дней десять пробыли вместе… но вскоре с конца закапало, и грустить стало некогда.
Очистив стол от хлама, Тимофей разложил на нём принесённые припасы. Кафе поблизости не было. Еду на заказ они находили отвратительной. Поначалу, конечно, как только раскрутились, они заказывали суши, пиццу и комплексные обеды, отчего-то называемые бизнес-ланчами. Последнее, само собой, было недоразумением, не очень вкусным, не очень сытным, плохо выглядящим и дурно пахнущим. Безусловно считая себя людьми нормальными со вкусом здоровым, они от этого быстро отказались, став готовить себе сами.
Помыв овощи, Тима застелил стол газетой и раскатал на нём армянский лаваш. Вынув из ящика, Ромка протянул ему нож. Говоря точнее, это был кинжал SOG Desert dagger. Ромка им гордился. Зимой он контрабандой провёз его через финскую границу. От осознания этого факта его гордость раздувалась ещё сильнее. Он не знал, зачем сделал это, ведь купить такой кинжал можно было и в России. Наверное, всему виной и первопричиной был адреналин, вскипятивший кровь при таможенном досмотре.
Распластав лаваш на шесть частей, Тимофей принялся за разделку овощей. С сочным хрустом разлетались разрезаемые соломкой пупырчатые огурцы. Пластиковая тарелка наполнялась прозрачным помидорным соком. В кабинете витал аромат порванной вручную зелени. Вскрыв упаковку, он кубиками нарезал сербскую брынзу, не доставая её из коробочки. Возиться с жаркой бекона на рабочем месте было не с руки, поэтому Тима работал по классике, укладывая на лаваш кусочки бастурмы. Затем он выложил туда же остальные компоненты и свернул всё это трубочкой, хитро подогнув её снизу. Он готовил армянский дурум.
Так они обедали уже довольно давно, сами затрудняясь высчитать, когда именно это началось. Дурум был лёгок и сытен; он никогда не надоедал, и каждый день был разным, стоило лишь изменить пропорции начинки. Формула была проста: укроп к помидорам, петрушка к огурцам, а, следовательно, больше одного – меньше другого. Готовил всегда Тима. Ромка к этому способен не был от рождения, отчего не страдал ни капли. Но он всегда с наслаждением наблюдал за тем, как ловко его друг управляется с разделкой и как порхает в его руке хищно отточенный клинок. Предвкушение подобной трапезы нередко вызывало в нём странное чувство, отдалённо напоминающее негу, без малейшего возбуждения вяло протекающую в ожидании интимных моментов.
Заварив в огромном френч-прессе крепкий чай, они принялись обедать. Дурум, как обычно, уплетали жадно, откусывая огромные куски, но жевали медленно. Сёрбая, прихлёбывали горячий чай. Переглядывались, негласно соревнуясь в мощности челюстей.
За окном разыгрывалась буря.
- Удивительно гадкое, - сказал Ромка, на несколько секунд прервавшись, дожёвывая и проглатывая последний кусок, - лето. Давненько такого не было.
- Уж лучше так, чем пекло.
- Для нас – да. Для нашего благополучия – не очень. Так бы убогие понаехали, кондей заправить или радиатор с патрубками поменять, хотя бы.
Подобные разговоры были традиционны для этого времени суток.
УАЗ – машина хорошая. Но плохая. Это для кого как. Чинить-то её выгодно… для ремонтников, ибо проблем с ней не счесть. Поэтому горе-владельцев этих телег они именовали исключительно беззлобными уничижительными словами.
- Как думаешь, скоро на Руси геморройщики переведутся? – спросил Тима.
- Думаю, на наш век хватит. А что будет после, меня не очень-то волнует.
- Кто бы сомневался.
- Сам же всё понимаешь. Тут ведь как? Есть нормальные машины, и на них ездят нормальные люди. Ну, не всегда, конечно, но бывает. А есть автомобили дерьмовые, у них и владельцы соответствующие.
- Короче, все – говно.
- А как же? – усмехнулся Ромка и принялся за второй дурум. – И я, и ты. Один дядя Вася нормальный, ибо прав его за пьянку лишили.
- Ну, с тобой-то всё ясно, но я-то чем провинился?
- А кто собаку в прошлом месяце сбил?
- Она сама из кустов выскочила.
- А девушку на круговом кто в том же месяце забодал?
- Сама виновата. Никакого смысла не было ряд менять.
- Ну да. А кто на прошлой неделе под кирпич проехал, а затем на красный выскочил? И всё это за один месяц, заметь. А всё почему? А всё потому, что кругом говно, и мы в нём измазались изрядно. Вот так вот.
- Но разве мы сами от этого говном стали?
- А как же? Зашкварились…
Ромка любил читать криминальные детективчики и часто использовал дурные словечки там почерпнутые. Тиме это не нравилось – он читать просто любил, а в вопросах любви избирателен был до неприличия.
Окончив трапезу, Ромка достал из ящика стола пачку «Беломора», табак и машинку для набивки. Свернув из обеденной газеты кулёк, он взял папиросу и резко в неё дунул. Табачная мешка вылетела, как пуля, почти со свистом. То же самое он проделал со второй папиросой.
- Когда ты уже прекратишь этой ерундой заниматься? – наморщив лоб, спросил Тима. – Продаются же пустые гильзы.
- Это стиль, что б ты понимал.
Открыв пачку табака, Ромка принялся набивать его в машинку. Вид у него при этом был очень деловой и сконцентрированный. Длинными тонкими пальцами он расщепил тонкой нарезки табак, уложил его ровным слоем и сильно примял. Зарядив гильзу, он постучал ей по столу, а затем утрамбовал тупым концом карандаша. Уплотнив набивку до предела, он «хвостиком» закрутил свободный край бумажки и повторил ту же процедуру со второй гильзой.
Они вышли на улицу. Это был всего второй перекур за день – в борьбе за снижение норм потребления табака, количество папирос уменьшалось, их качество увеличивалось, а длительность перекура возрастала, растягиваясь за счёт увеличения плотности набивки. Придумал такую концепцию Тима. Он же первым опробовал её на себе. Он же остался ею не доволен, чего нельзя было сказать о Ромке, который сходу сбавил количество дневных перекуров до трёх, на чём успешно и остановился. Бросать совсем не хотели оба, и даже немного побаивались, что это произойдёт. Всё ж огромный пласт жизни был на это потрачен.
На улице шёл дождь. Предшествующие ему порывы ветра наломали множество мелких веточек со стоящего рядом старого ясеня, и теперь они, веточки, лежали на асфальте, тёмные и корявые, как погибшие на выжженном поле змеи. Но ветра уже не было, и косые струи небесной воды не попадали под широкий козырёк.
- М-да, - глубоко затянувшись, выдавил из себя Ромка. – Это когда-нибудь кончится?
Тима посмотрел по сторонам. Просвета нигде не видно, а той стороны, с которой пришло ненастье, он видеть не мог – мешало здание сервиса.
- Минут через тридцать, надо полагать, судя по лужам.
- Тебе в гидрометцентре работать надо, вместо этого козла, главным синоптиком Санкт-Петербурга.
- Ну, кто на что учился, - заметил Тимофей и задумался о неприятном.
Учиться он никогда не любил. Однако это не помешало ему окончить школу с одной-единственной тройкой, и той по геометрии, и поступить на филологический. В университете, на первых порах, казалось, что вот теперь-то жизнь наладится. Однако учёба оказалась скучна и неинтересна, но давалась легко, да и в свободное от учёбы время его организм не простаивал – в группе из двадцати двух человек он был одним из трёх лишь парней.
Первый, Дима Митин (бывают же такие несуразные сочетания), был толстеньким ботаном, опрятно одетым по моде начала восьмидесятых, в очках с выпуклыми линзами и жиденькой порослью на подбородке. Хороший парень, добрый и отзывчивый, но страшный зануда. Сирота, он жил с бабушкой, очевидно и ставшей главной виновницей его стиля. Учился он лучше всех. Преподаватели его любили, чего никак нельзя было сказать о девчонках. Жестокие по природе своей, эти гадины всегда были с ним дружелюбны и приветливы. Он отвечал им взаимностью, оказывая «избранным» скупые знаки внимания; на широкие жесты, ни с бабушкиной пенсии, ни с его куцых подработок, средств не хватало. Девки ему улыбались, гордо ходили по универу с подаренными им цветами, уплетали его конфетки и втайне над ним потешались.
Другим был Ванька Архипков, высокий красавец с фигурой атланта и светлыми, бледно-серыми глазами, весёлый и глуповатый, поступивший по блату и распираемый творческими амбициями. Его страстью была английская классика и… женщины. Дружить с ним было выгодно… для женщин. Одногруппницы клеились к нему наперебой, отчего нередко случались склоки и скандалы, выступать миротворцем в которых приходилось Тиме. Занимая нейтральную позицию, внакладе он не оставался никогда, выстраивая с обеими конфликтующими сторонами сугубо деловые отношения. Впрочем, пресловутая деловитость не исключала периодического интима, что в свою очередь становилось залогом прочных отношений дружеского характера.
Так бы всё и шло до самого конца, но туповатый Ванька заигрался настолько, что удержаться на фронтах борьбы с гранитом науки ему не помогла даже протекция в деканате. На кого переключить своё внимание, девки долго не размышляли, но тут случилось то, что слишком уж часто и несвоевременно случается с не достигшими ещё двадцатилетия молодыми людьми. Тима встретил свою первую во взрослой жизни любовь.
Её звали Поля. Полина Добролюбова. Студентка-переводчица с кафедры испанского языка. Он сам не знал, чем она его зацепила. Он не замечал её в толпе. Он смотрел на неё с трёх шагов и не мог понять, почему делает это так пристально. Но когда она сама подошла к нему близко-близко, в упор, а он, не смотря на внушительный бюст, заглянул ей в глаза… однако, узнав его ближе, Поля, очевидно, разочаровалась, и первая любовь сыграла в одни ворота, оказавшись настолько возвышенной, что даже платонической…
- А я ни о чём не жалею, - весомо заявил Ромка. – Что бы сейчас было, сложись всё иначе?
Тима ничего не успел ответить. На территорию, огромными колёсами рассекая лужи, вкатил «Патриот». Зелёный, весь заляпанный наклейками различных внедорожных соревнований, он жалобно и натужно скрипнул тормозами, остановившись прямо напротив входа. Зачем-то поддав газку, водитель заглушил двигатель и вывалился под резвые косые струи дождя. Чуть плотноватая мощная фигура его, облачённая в нейлоновую ветровку, внушала доверие, а людям с ним незнакомым – вполне законное опасение. Это был Смирнов.
Сильно хлопнув дверью, в три упругих размашистых шага он перенёс своё тренированное тело под козырёк.
- Салам, - хрипло выдавил он, протягивая сервисменам свою широченную ладонь.
- Бон жур, твою мать, - ответил Ромка и лихо ударил по протянутой пятерне.
Тима был более сдержан, ответив немым кивком и рукопожатием; всё же Смирнов был не его другом.
- Вот блядство, - продолжал хрипеть Смирнов, - единственный выходной, и тут такое дерьмо.
- Ты о погоде или о своей машине? – скривив бровь, спросил его Ромка. В своих шутках он порой был не сдержан.
- О твоём лице, - ответил Смирнов, натянув фирменную улыбочку, увидев которую многие забывали своё имя. – Ты, кстати, тоже выглядишь не очень, - добавил он, глядя на Тиму.
- Стараюсь, - пожав плечами, парировал Тима.
- Зря, - заверил его Смирнов. – Для потенции вредно и вообще.
- Отстань от этого декадента-прокрастинатора, - вмешался Ромка, - у него личная драма застарелая приоткрылась. Поведай лучше, чего припёрся?
- Мелочь. Датчик колена барахлит походу. На холодную всё хорошо, а как нагреется, так хоть не глуши.
- Я тебя обрадую, но на ноль-четвёртый дрыгатель датчика у нас точно нет. Но загоним, посмотреть будем. Ежели чего, оставишь до вечера, привезём. Один хрен, на «Базу» ехать надо. Но у нас там донор стоит как раз, органов ждёт, с него перекинем, проверим.
Завести машину не удалось. Смирнов звучно ругал славный город Ульяновск за свою забывчивость, что таки заглушил бричку. Злые механики, замочив свои промасленные комбезы, затолкали аппарат во вторые ворота. Без энтузиазма встретив столь мелкую проблему, дядя Вася, так и не повеселев, потрогал клапанные крышки, что-то понюхал, запустил руку в подкапотные недра, по локоть испачкав рукав сине-серого халата, и подтвердил диагноз: надо менять.
Несмотря на то, что очередь была за Ромкой, на «Базу» поехал Тима. Сам вызвался. Ему вдруг захотелось побыть одному.
***
Сорок минут в пути пролетели как один миг. Он даже не заметил, как миновал последний светофор, очнувшись от собственных мыслей лишь когда «Пежо» получил по зубам – высокий поребрик при въезде во двор дома номер пятьдесят восемь по улице Тамбовской, если заезжать с Прилукской, забыть сложно, но можно, особенно если думаешь о чужой беременной жене.
