ГЛАВА 1
Мы остановились у железнодорожного переезда. Мимо шел «Москва-Адлер». Стук колес, шелест, скрип, знакомые с детства запахи. Предвкушение, жареная курица, синеватые яйца вкрутую, из окна дует. На море еще не сезон, и отпуск в мае — большая лотерея: то ли грозы грозят, то ли солнце палит побледневшие после зимы носы и плечи. Если останусь жива, куплю билет в плацкарт. Не в купе, нет. В плацкарт, чтобы не оставаться в одиночестве ни на одну секунду. Буду смотреть на людей, буду видеть в их глазах обычные заботы – обыденность. Такое наслаждение.
Машина тронулась с места. Мои попутчики — трое парней крепкого телосложения. За всю дорогу ни разу не назвали друг друга по имени, только кликухи: Скат, Дирижабль или Жаба (похож, тут уж ничего не скажешь), Кошак. Все трое – телохранители Киприянова.
Кошак посмотрел на меня в зеркало заднего вида:
— Чё, боишься?
Я промолчала, отвернувшись к окну, теребя замочек сумки. Тот, что сидел рядом с водителем, Жаба, ухмыльнулся и бросил:
— Не бойся.
Скат, сидевший рядом со мной на заднем сидении, поморщился. Он всю дорогу морщился. Из них троих он единственный более-менее претендовал на статус человека с интеллектом: ему не нравился бодренький шансон из магнитолы, ему не нравился пошловатый треп попутчиков, и я ему не нравилась. Да и вся затея ему не нравилось, он этого и не скрывал. Или хорошо притворялся.
Я пыталась прочувствовать своих спутников, пока они были от меня на расстоянии вытянутой руки. Кое-что мне удалось. Вот, к примеру, Жаба. Полный примитив. Мне даже показалось, что как только я переводила на него свое внимание, он нарочно выдавал самые отвратительные мысленные образы. Судя по ним, если у него и была прошлая реинкарнация, то в ней он был животным. И в этой далеко не продвинулся. Зато инструмент между ног у него работал прекрасно, от того мысли у него были как жижа, подтекающая из разорванного мусорного пакета. Я старалась не слушать их - в них не было воспоминаний, Жаба жил одним днем. Покажи он мне хоть какие-то образы, я бы вытерпела и перетрясла его, как торбу с гнилой соломой.
Кошак, водила, был хитрым и умным. Обладал юмором, достаточным даже для того, чтобы уязвить в самое сердце, а не только анекдотец трепануть под шашлык. Он единственный был для меня как открытая книга. Он был опасным. Любое мое противостояние ему было бы тут неуместным. Поэтому я молчала. Он бы не сомневался: «Борис Петрович, так она побежала, что мне было делать? Вы ж сами говорили, что она…ну…эта… типа экстрасенса. Вот и Жаба — свидетель. Она с ним что-то сделала, он очумел просто». Хотя, нет, Кошак не стал бы меня убивать сейчас, дождался бы момента поудобнее. Здесь Скат, явно главный среди них троих, и Киприянов по головке не погладит. Кошак боялся только Киприянова. А еще, что я наведу на него порчу.
Скат прервал мои размышления:
— Еще минут сорок. Скоро заправка. В туалет там, воды попить?
Я кивнула. Подышала свежим воздухом, прошла в туалет, постояла у раковины, пропуская холодную, пахнущую хлоркой воду сквозь пальцы, прислушиваясь к покашливанию Ската у выхода. Сбегать я не собиралась, это было не в моих интересах. Да и куда бежать? Киприянов умел находить людей. Один раз меня нашел, найдет и второй. К тому же, я сама этого хотела.
Они просто позвонили в дверь. Я открыла. Сама не помню, как оказалась в машине. Даже не представляла, что такое возможно. Что я буду подбираться к Киприянову с одной стороны, а он атакует меня с другой. Что он мог знать? Во мне жили и конфликтовали два противоположных ощущения: азарт и усталость от поисков и ожидания. Мне потребовалось четыре месяца, чтобы определить источник. Четыре месяца не самой худшей жизни. Я прижилась здесь, обустроила скромное, но удобное жилье, обзавелась друзьями. Но, говорят, на ловца и зверь бежит. Вот только кто нынче ловец, а кто зверь?
Остаток пути я молчала, Киприяновские шестерки лениво перебрасывались фразами. Ни о чем. Сколько я ни прислушивалась, ни крупицы полезной информации не извлекла. Скат нервничал. Что-то он знал. Мне нужно было с самой первой секунды повести себя истерично: Куда вы меня везете? Какое имеете право? У них могло бы что-то вырваться, а я уж сопоставила бы намеки и догадки. Догадок-то у меня было всего несколько, как банальные, так и на грани невозможного, и все, в перспективе, с печальным для меня исходом.
Мы подъехали к внушительному особняку у реки. За рекой торчали Красногорские высотки. Длань Киприянова простиралась над всем районом. Но жил он поближе к центру паутины, как и положено пауку. Впрочем, в городе поговаривали, что в последнее время он совсем отошел от дел. Оно и понятно, почему.
Джип въехал через центральные ворота, покатился по подъездной с соснами и бездарно наваленными кучами камнями, должными изображать альпинарии. Меня провели через роскошный холл, по мраморной лестнице с заглушающим шаги пестрым ковром, на второй этаж, в обитый теплым деревом, пахнущий табаком и книгами кабинет. Жаба остался за дверью. Скат вошел первым:
— Борис Петрович, вы позволите?
Из кабинета раздался раздраженный голос:
— Сеня, привез? Заводи, быстрее.
Я вошла. Сеня-Скат отошел в сторону, и я увидела Киприанова. Темноволосый мужчина, лет сорока восьми, с глубоко посаженными глазами, выпирающими передними зубами и острым, неприятным почти до физической боли, взглядом. Я видела его несколько раз в городе и на обложках местных газет и журналов. В других обстоятельствах мне бы сейчас было очень страшно.
Борис Киприянов – местный авторитет, власть имущий. Предприниматель, бизнесмен, меценат, вхожий в высшие административные круги. Как и все, выходец из лихих девяностых, с впечатляющим послужным списком ходок и закрытых, за отсутствием улик и благодаря своевременному исчезновению свидетелей, уголовных дел. Крысак. Так его называют местные. Киприянов сам родом из здешних краев.
Лера подарила мне книгу с байками Красных Гор. Одна история повествует о том, как после войны на Бортневский элеватор, что до сих пор стоит на левом берегу реки Бортянки, завезли добытое по репарации зерно. За зерном пришли крысы. Бог знает, где они отсиживались и лучше не думать, чем питались, пока люди умирали от голода. Охранники элеватора днем и ночью отбивались от крысиного полчища палками - грызуны нападали стаями. Где-то раздобыли котов, оголодавших и готовых на все. Первое время люди охотились заодно с ними, чтобы крысы не сожрали мурзиков вместе с зерном. Кошки плодились, крысы отступали. Выжили самые осторожные и ловкие. Среди них был Крысак – огромный бурый зверь с крупными желтыми резцами. Говорят, что приподнимаясь на задних лапах, он мог достать до колена взрослого человека. Его боялись даже сторожа и работники элеватора. Он нападал первым, и на людей, и на котов. Нападал и скрывался. Суеверные крестились – одни говорили, что в Крысака вселился дух убитого наци, другие, что крысы обладают коллективным разумом и мстят людям через грызуна-убийцу. Однажды Крысака ранили из ружья. Он лежал на гнилых досках, истекая кровью, и люди толпились вокруг, боясь подходить ближе. Кто-то ткнул его лопатой, зверь взвился и исчез в щели между трубами. Больше Крысак на элеваторе не появлялся. Видимо, сдох где-то от раны, или собаки прикончили (коты к нему даже раненому подходить боялись).
Ох, не к добру вспомнилась мне эта история. Киприянов лежал передо мной на кушетке в стиле арт-деко, шарил по мне узкими глазками. Если бы узнал, о чем я думаю, я бы и копейки не дала за свою жизнь. Хотя, смотря что ему надо, Крысаку.
Киприянов был болен. Лицо у него было коричневое, как сухой осенний лист, и тело горело, как в пламени. Тьма обратилась в болезнь и достала его изнутри, жарила без огня. Я чувствовала его боль. И все. Совершенно нечитаемый человек. Как странно. Словно я на какое-то время лишилась незаметного, но такого привычного бокового зрения.
Полноватая светловолосая женщина в зеленом медицинском халате и с усталым озабоченным лицом настраивала капельницу у левого бока больного. Она бросила на меня недовольный взгляд. Как же, я смела побеспокоить ее пациента. Интересно, сколько он ей платит за этот неравнодушный взгляд и гримасы сострадания? А она знает, что он убийца?
Киприянов заметил, куда я смотрю, и кинул медсестре через плечо:
— Выйди.
Та состроила очередную мину, но спорить не стала. Киприянов не тот человек, чтобы с ним спорить.
— Сеня.
Скат, не помешкав ни секунды, скользнул к двери, встал там с каменным лицом. Комната была длинная и узкая, голос Крысака гас в тесных пространствах между громоздкой мебелью (ампир, барокко), оседал на стенах, обитых итальянской шелкографией, тонул в обивке. Роскошь. Эклектика. Безвкусица.
— Не такой я тебя представлял.
— Меня?
Уж совсем молчать я не могла. Люди не молчат, когда их насильно сажают в машину с затемненными стеклами и увозят к черту на кулички. Люди боятся, они говорят, потому что им страшно. Они чувствуют себя беспомощными, крошечными. Начинают понимать, как легко можно потерять достоинство и жизнь.
— Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? Почему я здесь? Вы кто?
— А разве тебе не сказали? — Киприянов разочарованно поцокал языком.
— Нет! По какому праву?!
Я подпустила в голос истеричных ноток. А руки у меня и вправду немного тряслись. От напряжения. Поправила очки на носу, неуверенным, нервным движением. Одни люди в очках кажутся более слабыми, домашними, другие приобретают шарм, третьи ставят преграду между собой и окружающим миром. В моем нынешнем облике очки – небольшая деталь, добавляющая «образу» ущербности и некрасивости. В них я просто классическая старая дева.
Скотина, даже сесть мне не предложил. А я не могу сесть сама. Я испуганная тетка, библиотекарь в областном центре. Испуганные тетки не садятся без приглашения в домах с лепниной и каминами. И я стояла, осматриваясь краем глаза. Разглядела у окна книжный шкаф красного дерева. Ампир. Британия, начало девятнадцатого века. Мечта. Тысяч четыреста, если не больше. Если бы у меня было постоянное жилье, я бы жила в ампире. Писала бы письма на липком от патины бюро, а печенье хранила бы в буфете красного дерева. Впрочем, кто сейчас пишет письма?
Киприянов понял мой взгляд по-своему, мол, баба первый раз в такую роскошь попала, ошалела совсем, зенки в кучку собрать не может. Что-то в выражении его лица поменялось, черты смягчились, в глазах промелькнула растерянность . Он кивнул на банкетку, обитую гобеленом. Подделка под девятнадцатый век, но хорошая. Я села, прижимая к животу в спешке прихваченную из дома сумочку с документами. На паспорте — не я. Той женщине тридцать девять лет. Мне меньше. Но мы отдаленно похожи. Только я обычно не ношу очки, даже сейчас на мне простые стекла без диоптрий. И еще немного грима: под глаза, на лоб, чтобы казаться старше. Грим я собой не взяла, не успела. Придется впредь полагаться только на «обаяние». Держать иллюзию намного сложнее, чем пользоваться гримом, можно отвлечься и раскрыть себя раньше времени. Ничего, у меня тусклые, неопрятные волосы мышиного цвета. Ничто не портит женщину так, как неухоженная голова.
Все мои документы – подделка. Я устроилась на работу в Красногорскую областную библиотеку по липовому диплому. Только так могла приблизиться к Крысаку. Киприянов с некоторых пор не посещал светские мероприятия, ушел из политики и всюду появлялся в сопровождении трех телохранителей. И только в библиотеке он проводил по нескольку часов каждую неделю, изучая редкие книги и рукописи по краеведению и фольклору.
— Жанна Викторовна, — мягко произнес Киприянов. — Вы меня не узнаете?
— Не-е-ет, — проблеяла я.
Крысак наклонил голову набок:
— Я, видите ли, страстный краевед, увлекаюсь изучением городских легенд и местных сказок. Красногорск – особое место. Чего про наши места только не написано. А еще я спонсор программы по модернизации старого библиотечного фонда в Красногорском районе. Мы с вами частенько в библиотеке сталкивались.
— А-а-а, — пробормотала я, — конечно, Борис…
— Петрович. Киприянов.
Киприянов резко сменил тон, перешел на «вы». Я мигом подхватила новые правила игры. Даже сделала вид, что немного расслабилась.
— Борис Петрович, так у нас столько посетителей каждый день, — я нервно захихикала, — всех разве запомнишь? И все же…
— Ну да, ну да, — Киприянов продолжал разглядывать меня, склонив голову к одному плечу. — Вот, сразу вспомнил о вас, как возникло затруднение. Вы уж простите, что выдернул вот так…без предупреждения. И ребят моих простите. Они парни простые, грубые, если обидели чем…
— Ничего, ничего, — забормотала я, — ничем…ничем не обидели…хотя, неожиданно…
— Да уж, — Киприянов развел руками, зацепил пальцами трубочку от капельницы, поморщился, махнул головой на пластиковый флакон с лекарством. — Вот, любезная Жанна Викторовна, времени у меня маловато, хожу, так сказать, по краю. Ну так об этом, наверное, все газеты трубят?
Трубили. Пока их не заткнул кто-то свыше. Особого ажиотажа, впрочем, новость не вызвала. Продавщица тетя Лиля из киоска на углу Ключевой и Красной прокомментировала болезнь местного олигарха плевком из узкого окошка и словами: «А че ему сделается? За границей разрежут и сошьют заново. Может еще и голову к чужому телу присобачат. Сейчас это умеют. Но Бог все видит. И до него доберется». Тете Лиле почти семьдесят. Она заслуги Крысака хорошо помнит.
Не дождавшись от меня ответа, Киприянов продолжил:
— Я к вам как к знающему человеку. По личной рекомендации…
(Интересно, по чьей же?)
— …Не откажете в просьбе, Жанна Викторовна? Уж очень вас хвалят.
— Да, да, конечно, если это в пределах моей компетенции.
(Старые девы очень любят лесть. Они краснеют и поправляют очки указательным пальцам, промахиваясь мимо дужки и пачкая стекла).
— Сеня.
Я уже и забыла про охранника у дверей, вздрогнула, когда тот отделился от стены, прошел вглубь комнаты к тому самому шкафчику красного дерева и вернулся со стопкой книг. Я приняла у него из рук тяжелые тома, положила их к себе на колени. Сверху оказалось старинное издание «Трансцендентальной магии» Элифаса Леви, 1896 года. Я подняла взгляд на Киприянова. Тот смотрел на меня со странным, жадным выражением лица. Он ждал моей реакции. Под «Трансцендентальной магией» оказался «Поиск пути. Разоблачение богопротивных практик и умений» его преподобия благочестивого Винсента Кройера, 1795 год, Лондон, печатный дом братьев Плюгар. С картинками разоблачений и наказаний. Хм, разнообразная подборка. Такое на сон грядущий вряд ли почитаешь. «Практический курс рунического искусства» А. Платова. Издательство: София, 1999 год. Штамп нашей библиотеки. Ну-ну. Я перекладывала книги на столик с мраморной столешницей. «Джонатан Стрендж и Мистер Норелл», Кларк Сюзанна. «Жемчуг проклятых», Маргарет Брентон.
Я вспомнила, что надо изобразить удивление по поводу присутствия современных изданий среди старинных. Изобразила. Следующую книгу я не смогла просто так переложить к стопке просмотренных. «Нравы и повадки фей. Воспоминания и размышления Оливера Фергюсона, эсквайра, побывавшего в плену у лесного народа в год тысяча семьсот тридцать втором от рождества Христова, записанные им самим».
