Люди, сами не подозревая об этом, вытягивают из нас силу. Но мы приходим в их мир, потому что очарованы ими так же, как они нами. В любой большой толпе я чувствую нашу кровь. У кого-то ее больше, у кого-то меньше. Иногда я хожу вокруг, ощущая недоброе присутствие посланцев мрака, принюхиваясь, точно зверь, но зло, совершаемое людьми, часто закрывает от меня их суть. У человеческого зла в этом мире тоже есть покровители. Они, подобно нам, живут среди людей, оставляя после себя потомство. Мы мало что о них знаем, но некоторые из нас могут «чуять» их на расстоянии.
Торговый центр был огромен. Мне понадобилось не меньше часа, чтобы определиться со списком покупок. Но Скат удивленно поднял брови, когда я подошла к нему в кафе.
— Что, и все?
— Да. Мне достаточно.
Сеня заглянул в мои пакеты:
— Вы, наверное, шутите. Белье, пара джинсов и футболок? — он достал из кармана мобильник, что-то понажимал. На экране высветилась заставка банковского приложения. — Вы не истратили и четверти выделенной суммы. Борис Петрович будет недоволен.
— Передайте Борису Петровичу, что он может идти лесом, и что в моих устах это не просто оборот речи. Он поймет.
— Да. Конечно.
Сеня сухо улыбнулся, дав понять, что оценил шутку, но его наши с Борисом Петровичем отношения не касаются. Он отошел от столика, долго говорил по телефону, вернулся, сел, налил мне и себе минеральной воды, произнес деловито:
— Парикмахерская, вечернее платье, украшения.
— Вечернее платье-то зачем? — устало спросила я.
Скат удивленно покачал головой:
— Я думал, вы обрадуетесь. Женщины ведь любят вещи. Шмотки, брюлики.
— Я люблю вещи, — сказала я, прикрывая глаза. — Они придают жизни яркость. Хорошие вещи остаются, становясь незаметными, или уходят, даря приятные воспоминания. Я не люблю то, что привязывает к себе. Вещи бывают злыми.
— Как тот кулон? Почему шеф на нем…
— Помешался?
— Зациклился.
— Добрые вещи могут стать злыми в недобрых руках… но вы ошибаетесь, Сеня. Однажды кто-то, полюбивший всем сердцем, привез кусочек рога из далекой страны и заказал ювелиру эту вещицу. Красота с одной стороны, смерть с другой. Это был подарок для любимой, судя по изображению. Не чтобы напугать, а чтобы напомнить: жизнь коротка, и я проведу отмеренное тебе время с тобой. Все время, до конца.
— Тебе? Не нам? — спросил Сеня.
— Вы задаете правильные вопросы, Александр, — сказала я. — Я устала, закажите мне кофе с молоком.
Я вышла из примерочной в зеленом платье с юбкой до пят из нескольких слоев полупрозрачного шифона. Чувствовала себя куклой, злилась. Продемонстрировала Сене ценник, бросила вызывающе:
— Как вы думаете, Борис Петрович будет доволен?
Скат мельком взглянул на ценник, осмотрел меня с ног до головы, одобрительно кивнул:
— Зеленый – ваш цвет. Давайте покупки, я подожду вас в машине.
— Не боитесь, что сбегу?
— Я в чем-то провинился перед вами?... Не сердитесь на меня, Жанна Викторовна, не надо. Я не причиню вам зла, вы мне очень симпатичны, — Скат посмотрел мне в глаза.
— Вы мне тоже, Сеня, — смягчилась я. — Простите.
И все-таки на парковку я спустилась вся раздраженная. Ненавижу, когда кто-то прикасается к моим волосам. Зато с головы была смыта дрянная пепельная краска. В школе наша классная все время лезла мне в голову с брезгливой гримасой – пыталась разглядеть «отросшие корни». В интернате некоторые девочки уже в двенадцать лет пытались стать блондинками, выжигая волосы пергидролем. Многие из них потемнели, повзрослев, а я все светлела. Наша кровь не сразу дает о себе знать. Никто не остается прежним, даже такие полукровки, как я. Я впервые прошла по мосту в тринадцать, а потом, за несколько лет, изменилась почти до неузнаваемости. Тогда-то я и встретила Странника. Здесь, в этом мире, который я никогда не считала своим.
— Да, вообще-то я такая, — буркнула я в ответ на удивленный взгляд Сени.
Тот повел плечом, мол, чего только не бывает, но всю дорогу поглядывал на меня в окно заднего вида.
Мы попали в пробку из-за аварии на дороге. Я попросила Сеню остановиться, вышла, чтобы постоять босыми ногами на еще не успевшей прогреться земле. Шоппинг меня вымотал. Скат ждал меня у машины. Сказал, глядя на багровеющий в закатных лучах горизонт:
— Я Борису Петровичу всем обязан. Он меня из такого дерьма вытащил. Помог нам с матерью. Мой отец был ему другом. Киприянов – неплохой человек, поверьте, просто вспыльчивый. Привык получать от жизни все. И вдруг эта болезнь. Это он из-за нее такой.
— Это ваше мнение, Сеня, — откликнулась я. — Я его не разделяю.
— Если бы он желал вам зла, то поверьте… Мне кажется, вы ему нравитесь… как женщина. С самого начала. У него все женщины… всегда были незаурядные. И вы тоже… Я теперь это вижу. А Борис Петрович увидел сразу. И у вас много общего. Он тоже любит книги.
— Спасибо, — сказала я. — Это утешение. Только вы ничего не знаете. Мы с Борисом Петровичем заключили… соглашение. И я просто выполняю свою часть. Ничего личного между нами нет и быть не может.
Больше в пути мы не разговаривали. Сеня на миг приоткрылся, и я что-то уловила в его мыслях. Всего лишь мгновенное воспоминание: глаза, смех, но мне этого хватило. Я поняла, что не уйду, пока не докопаюсь до истины.
Элла Ивановна сначала меня не узнала, но когда я поздоровалась, чуть не задохнулась от ярости. Жаба и Кошак смотрели на меня недобро. Я ожидала от них пошлостей и сальных шуточек, а они глядели так, будто я была убийцей, нанятой для уничтожения их обожаемого босса. Садовник подумал, что я недавно приехавшая родственница Киприянова. Вера удивилась, в ее глазах читалась зависть. Я подарила ей дорогие очки от солнца, и она подобрела. Вот и хорошо – одним недоброжелателем меньше. Киприянов весь вечер не выходил из комнаты. Он позвал меня утром следующего дня. Ему было плевать, как я там выгляжу – в тот момент он еле передвигался. Элла Ивановна сделала ему укол обезболивающего и ушла, даже не посмотрев в мою сторону. Она была очень сильно встревожена.
Киприянов встал с постели, не дождавшись, когда подействует лекарство. Лицо его было в бисеринках пота. Мы шли по коридорам целую вечность: Скат сам вел шефа, подставив ему плечо. Мы остановились у двери, прежде всегда запертой. Пока Сеня подбирал ключ из связки, Киприянов схватил меня за руку и привлек к себе. Прошептал:
— Молись, чтобы я не сдох раньше времени.
Это была большая комната, соединявшаяся анфиладой с несколькими другими залами и широкой террасой. Когда-то, возможно, здесь проходили балы. Посреди комнаты, прямо на потертом, ссохшемся паркете, стоял мостик, снятый, как я догадалась, с садового пруда. Он казался маленьким, совсем игрушечным. Мне на мгновенье пригрезилось, что открылись широкие двустворчатые двери, и стайка детей, одетых средневековыми рыцарями и дамами, веселится в пыльных дорожках струящегося из окон света. Это был Дом с его картинами прошлого. Он предчувствовал волшебство. Он радовался, как ребенок, потому что еще ничего не знал о человеческом вероломстве.
Я очнулась от прикосновения металла к руке. Крысак пристегнул мою правую руку к своей левой наручниками. Он ухмылялся, морщась при этом от боли. Я потрясла рукой.
— Демонические существа не любят холодного железа, — с хриплым смешком произнес Киприянов.
— Это сталь, мудак, — сказала я.
— А это? — он быстрым движение достал пистолет из кобуры на поясе, направил мне в лоб, касаясь дулом кожи. — Достаточно холодный? Думаешь, причипурилась немного, и я все? Размяк? Вякнешь еще раз в таком духе, и я тебя слегка покалечу. Жить будешь, ходить по мосту будешь, ноги раздвигать будешь, вякать – не будешь.
Сеня прошелся по залу, подергал двери слева и справа. Мне не удавалось разглядеть его лицо. Но Киприянов, должно быть, его проинструктировал. Я не удивилась тому, что Крысак позвал на первое испытание именно Сеню-Ската. Кто еще в этом доме, кроме самого Киприянова, мог похвастаться интеллектом и выдержкой? Зато стойкости к чарам местному персоналу было не занимать, это я признаю.
Сеня занял место слева от моста. Я так и не смогла поймать его взгляд. Крысак кивнул ему.
— Как там течет время? — спросил Киприянов.
Еще один правильный, хороший вопрос. Рука Киприянова касалась моей. Я чувствовала, как сильно его трясет от волнения. Он верил. Другой человек назвал бы болтовню Странника о Зеленых Холмах и Третьем Пути бредом сумасшедшего. А Крысак верил. «Если я заболею, я к врачам обращаться не стану. Обращусь я…». К сказке. К россказням полубезумного бомжа-скитальца.
— Так же, как здесь.
— Помни, ты поклялась. Сеня, ты знаешь, что делать, если мы не вернемся через двадцать минут.
Скат кивнул с каменным выражением лица.
— Ну, — сказал Крысак.
Я шагнула на мост.
Когда мне было тринадцать, старшие парни из нашей школы-интерната решили, что я достаточно созрела, чтобы доставить им немного удовольствия. Началась охота, и «охотники» получали от нее не меньше кайфа, чем от предвкушения ее итога. Это сейчас я понимаю, что могла довериться, пожаловаться кому-нибудь из взрослых, попросить о помощи, хотя… не знаю… Стаса Миролюбова и его компанию боялись даже воспитатели. Это была та еще ОПГ со своей иерархией, отвоеванной на районе территорией и подобием «общака». Поэтому я чувствовала себя затравленным зверьком, пытающимся лишь отсрочить неизбежное. Две недели я передвигалась по интернату короткими перебежками, пряталась в толпе девочек. Я была очень осторожна, но никогда даже представить себе не могла, что прямо в лапы Миролюбовской банды меня передадут как раз наши девчонки. Сначала я думала, что они таким образом откупались, чтобы Стас и его крысята их не трогали, потом узнала, что «биксы» боролись за право «гулять» со Стасом на правах официальной подружки, а я была разменной монеткой в их конкурсе на занимаемую должность.
Не буду вдаваться в подробности того, как я оказалась в подвале. Мне заклеили рот скотчем. Парни не спеша раздели меня, лениво переговариваясь. Из их разговоров я узнала, как с максимальным удовольствием использовать женское тело так, чтобы «никто не заметил». Они все-таки боялись разборок с воспитателями и учителями.
Мне до сих пор иногда снится этот сон: я, обнаженная, перед похотливо улыбающимися нелюдями. Я не помню их лиц, никого, кроме Стаса, а страх все тот же. Я всегда просыпаюсь в ужасе, в холодном поту. Время не властно над некоторыми воспоминаниями.
Я смогла вырваться и побежала, сорвав с лица скотч. Вслед мне неслись улюлюканье и хохот. Подвал был длинным, но спрятаться было негде. В отчаянии я залезла на длинный малярный верстак, не чувствуя боли от вонзающихся в ступни, ладони и колени крупных заноз, забила руками по узкому цокольному окну. Никто снаружи не услышал моих криков. Миролюбов со снисходительной ухмылкой запрыгнул на верстак и пошел ко мне, расставив руки. Я попятилась, подумав о том, как хотелось бы мне стоять сейчас на мосту над бездной, а не на шатком деревянном помосте. О том, что охотно рассталась бы с жизнью, шагнув в пропасть, лишь бы закончилось это унижение.
Под тяжестью крупного Миролюбова верстак затрещал и сложился. Я упала… И кубарем покатилась вниз. Трава была влажной. Я цеплялась, но лишь выдирала ее с корнем из мягкой земли. На середине склона меня развернуло, и я заскользила вниз на животе. На меня неслась бездна, о встрече с которой несколько секунд назад я так мечтала. У самого края обрыва трава уступала место каменистой полоске обнаженной дождями скалы. Отчаянно взвизгнув, я выставила перед собой руки, пропахала длинную борозду ладонями, но остановилась. Я лежала, глядя перед собой сквозь запорошенные землей веки. Передо мной простиралась водная гладь. Солнце припекало затылок. Из-под обрыва взмывали вверх чайки, оглашая воздух по-человечьи деловитыми криками. Я подняла голову. Надо мной кружилась крупная черная птица. Вот она нырнула вниз, темная тень скользнула, на миг заслонив солнце. Птица ушла вбок, развернулась и пронеслась мимо скалы. Я почувствовала, как сознание покидает меня. Это был дракон. Тучный асфальтово-серый дракон с отвисшим брюхом. И, кажется, с седлом и всадником…
Я очнулась на закате. Холод проник под вязаное пончо, в который я была закутана. Лежала я на склоне, немного выше той борозды, где помятая трава и комки взрытой земли указывали на место моего падения. Я села и огляделась. Солнце садилось в море. Стремительные крылатые тени, разрезающие его золотой диск, привели меня одновременно в восторг и содрогание. Рядом со мной на тонкой тарелке с немыслимо красивым узором лежало румяное яблоко. Ветер трепал листок желтоватой бумаги, привязанный ленточкой к его черенку. На листке была надпись: «Ешь. Тебе можно». Осторожно взяв в ладони яблоко, словно оно могло взорваться прямо в моих руках, я встала. За спиной у меня обнаружился старый арочный мост, высотой в половину моего роста. Он выглядел нелепо посреди высокой травы. Я обошла вокруг моста. Доски были темными и склизкими. С одной стороны до половины арки сырой налет был стерт. Я вдруг поняла, что вошла в этот мир по этому самому мосту. Мне не нужно было ничего объяснять. Я все еще верила в сказку и интуитивно почувствовала, что нужно делать.
Я прошла по мосту в обратную сторону, вернувшись в школьный подвал. Там никого не было. В узкие окна вливались сумерки, на грязном полу была разбросана моя одежда. Кое-как отряхнув ее от пыли, я оделась и аккуратно свернула накидку.
К счастью, двери подвала не были заперты. Я благополучно добралась до своей спальни, не встретив по дороге никого из своих преследователей. Меня не было несколько часов, но мое отсутствие осталось незамеченным, я даже успела к ужину.
Несколько дней подряд я ходила по школе, словно Ассоль по своей недружелюбной деревне, улыбаясь, храня в душе теплый, умиротворяющий секрет. Когда я начинала сомневаться в реальности произошедшего, я доставала из кармана яблоко и смотрела на него. Понимая, что многие часы в моей теплой ладони вряд ли могут способствовать его свежести, я решилась надкусить его в постели после отбоя. Его вкус я помню до сих пор. Яблоко было с сожалением съедено, но от дивного путешествия у меня еще оставалось вязаное пончо. Сидя вечером на кровати, вполуха слушая болтовню подруг, я рассматривала его причудливый узор, убеждая себя в том, что мне непременно нужно вернуть накидку владельцам.
Через пару дней восторженного полузабытья я поняла, что за мной следят. Мое исчезновение на краю рухнувшего верстака не могло остаться незамеченным. Члены Миролюбовской банды появлялись подле меня по одному, отслеживая каждый мой шаг. К этому моменту мои чувства немного улеглись, и я стала мечтать о возвращении на травянистый холм. Картина дракона, несущего на своей спине гордого всадника, стояла у меня перед глазами. Единственное, что пугало меня – это мысль о том, что я могла банальным образом сойти с ума, «чокнуться» от страха, что на самом деле в подвале со мной произошло нечто плохое, то, о чем я забыла в своем безумии, и скальный обрыв над морем был лишь плодом моего воображения.
Однажды вечером я спустилась в подвал, просто чтобы еще раз взглянуть на место несостоявшегося преступления и, может быть, понять, что именно произошло тогда.
Торговый центр был огромен. Мне понадобилось не меньше часа, чтобы определиться со списком покупок. Но Скат удивленно поднял брови, когда я подошла к нему в кафе.
— Что, и все?
— Да. Мне достаточно.
Сеня заглянул в мои пакеты:
— Вы, наверное, шутите. Белье, пара джинсов и футболок? — он достал из кармана мобильник, что-то понажимал. На экране высветилась заставка банковского приложения. — Вы не истратили и четверти выделенной суммы. Борис Петрович будет недоволен.
— Передайте Борису Петровичу, что он может идти лесом, и что в моих устах это не просто оборот речи. Он поймет.
— Да. Конечно.
Сеня сухо улыбнулся, дав понять, что оценил шутку, но его наши с Борисом Петровичем отношения не касаются. Он отошел от столика, долго говорил по телефону, вернулся, сел, налил мне и себе минеральной воды, произнес деловито:
— Парикмахерская, вечернее платье, украшения.
— Вечернее платье-то зачем? — устало спросила я.
Скат удивленно покачал головой:
— Я думал, вы обрадуетесь. Женщины ведь любят вещи. Шмотки, брюлики.
— Я люблю вещи, — сказала я, прикрывая глаза. — Они придают жизни яркость. Хорошие вещи остаются, становясь незаметными, или уходят, даря приятные воспоминания. Я не люблю то, что привязывает к себе. Вещи бывают злыми.
— Как тот кулон? Почему шеф на нем…
— Помешался?
— Зациклился.
— Добрые вещи могут стать злыми в недобрых руках… но вы ошибаетесь, Сеня. Однажды кто-то, полюбивший всем сердцем, привез кусочек рога из далекой страны и заказал ювелиру эту вещицу. Красота с одной стороны, смерть с другой. Это был подарок для любимой, судя по изображению. Не чтобы напугать, а чтобы напомнить: жизнь коротка, и я проведу отмеренное тебе время с тобой. Все время, до конца.
— Тебе? Не нам? — спросил Сеня.
— Вы задаете правильные вопросы, Александр, — сказала я. — Я устала, закажите мне кофе с молоком.
Я вышла из примерочной в зеленом платье с юбкой до пят из нескольких слоев полупрозрачного шифона. Чувствовала себя куклой, злилась. Продемонстрировала Сене ценник, бросила вызывающе:
— Как вы думаете, Борис Петрович будет доволен?
Скат мельком взглянул на ценник, осмотрел меня с ног до головы, одобрительно кивнул:
— Зеленый – ваш цвет. Давайте покупки, я подожду вас в машине.
— Не боитесь, что сбегу?
— Я в чем-то провинился перед вами?... Не сердитесь на меня, Жанна Викторовна, не надо. Я не причиню вам зла, вы мне очень симпатичны, — Скат посмотрел мне в глаза.
— Вы мне тоже, Сеня, — смягчилась я. — Простите.
И все-таки на парковку я спустилась вся раздраженная. Ненавижу, когда кто-то прикасается к моим волосам. Зато с головы была смыта дрянная пепельная краска. В школе наша классная все время лезла мне в голову с брезгливой гримасой – пыталась разглядеть «отросшие корни». В интернате некоторые девочки уже в двенадцать лет пытались стать блондинками, выжигая волосы пергидролем. Многие из них потемнели, повзрослев, а я все светлела. Наша кровь не сразу дает о себе знать. Никто не остается прежним, даже такие полукровки, как я. Я впервые прошла по мосту в тринадцать, а потом, за несколько лет, изменилась почти до неузнаваемости. Тогда-то я и встретила Странника. Здесь, в этом мире, который я никогда не считала своим.
— Да, вообще-то я такая, — буркнула я в ответ на удивленный взгляд Сени.
Тот повел плечом, мол, чего только не бывает, но всю дорогу поглядывал на меня в окно заднего вида.
Мы попали в пробку из-за аварии на дороге. Я попросила Сеню остановиться, вышла, чтобы постоять босыми ногами на еще не успевшей прогреться земле. Шоппинг меня вымотал. Скат ждал меня у машины. Сказал, глядя на багровеющий в закатных лучах горизонт:
— Я Борису Петровичу всем обязан. Он меня из такого дерьма вытащил. Помог нам с матерью. Мой отец был ему другом. Киприянов – неплохой человек, поверьте, просто вспыльчивый. Привык получать от жизни все. И вдруг эта болезнь. Это он из-за нее такой.
— Это ваше мнение, Сеня, — откликнулась я. — Я его не разделяю.
— Если бы он желал вам зла, то поверьте… Мне кажется, вы ему нравитесь… как женщина. С самого начала. У него все женщины… всегда были незаурядные. И вы тоже… Я теперь это вижу. А Борис Петрович увидел сразу. И у вас много общего. Он тоже любит книги.
— Спасибо, — сказала я. — Это утешение. Только вы ничего не знаете. Мы с Борисом Петровичем заключили… соглашение. И я просто выполняю свою часть. Ничего личного между нами нет и быть не может.
Больше в пути мы не разговаривали. Сеня на миг приоткрылся, и я что-то уловила в его мыслях. Всего лишь мгновенное воспоминание: глаза, смех, но мне этого хватило. Я поняла, что не уйду, пока не докопаюсь до истины.
Элла Ивановна сначала меня не узнала, но когда я поздоровалась, чуть не задохнулась от ярости. Жаба и Кошак смотрели на меня недобро. Я ожидала от них пошлостей и сальных шуточек, а они глядели так, будто я была убийцей, нанятой для уничтожения их обожаемого босса. Садовник подумал, что я недавно приехавшая родственница Киприянова. Вера удивилась, в ее глазах читалась зависть. Я подарила ей дорогие очки от солнца, и она подобрела. Вот и хорошо – одним недоброжелателем меньше. Киприянов весь вечер не выходил из комнаты. Он позвал меня утром следующего дня. Ему было плевать, как я там выгляжу – в тот момент он еле передвигался. Элла Ивановна сделала ему укол обезболивающего и ушла, даже не посмотрев в мою сторону. Она была очень сильно встревожена.
Киприянов встал с постели, не дождавшись, когда подействует лекарство. Лицо его было в бисеринках пота. Мы шли по коридорам целую вечность: Скат сам вел шефа, подставив ему плечо. Мы остановились у двери, прежде всегда запертой. Пока Сеня подбирал ключ из связки, Киприянов схватил меня за руку и привлек к себе. Прошептал:
— Молись, чтобы я не сдох раньше времени.
Это была большая комната, соединявшаяся анфиладой с несколькими другими залами и широкой террасой. Когда-то, возможно, здесь проходили балы. Посреди комнаты, прямо на потертом, ссохшемся паркете, стоял мостик, снятый, как я догадалась, с садового пруда. Он казался маленьким, совсем игрушечным. Мне на мгновенье пригрезилось, что открылись широкие двустворчатые двери, и стайка детей, одетых средневековыми рыцарями и дамами, веселится в пыльных дорожках струящегося из окон света. Это был Дом с его картинами прошлого. Он предчувствовал волшебство. Он радовался, как ребенок, потому что еще ничего не знал о человеческом вероломстве.
Я очнулась от прикосновения металла к руке. Крысак пристегнул мою правую руку к своей левой наручниками. Он ухмылялся, морщась при этом от боли. Я потрясла рукой.
— Демонические существа не любят холодного железа, — с хриплым смешком произнес Киприянов.
— Это сталь, мудак, — сказала я.
— А это? — он быстрым движение достал пистолет из кобуры на поясе, направил мне в лоб, касаясь дулом кожи. — Достаточно холодный? Думаешь, причипурилась немного, и я все? Размяк? Вякнешь еще раз в таком духе, и я тебя слегка покалечу. Жить будешь, ходить по мосту будешь, ноги раздвигать будешь, вякать – не будешь.
Сеня прошелся по залу, подергал двери слева и справа. Мне не удавалось разглядеть его лицо. Но Киприянов, должно быть, его проинструктировал. Я не удивилась тому, что Крысак позвал на первое испытание именно Сеню-Ската. Кто еще в этом доме, кроме самого Киприянова, мог похвастаться интеллектом и выдержкой? Зато стойкости к чарам местному персоналу было не занимать, это я признаю.
Сеня занял место слева от моста. Я так и не смогла поймать его взгляд. Крысак кивнул ему.
— Как там течет время? — спросил Киприянов.
Еще один правильный, хороший вопрос. Рука Киприянова касалась моей. Я чувствовала, как сильно его трясет от волнения. Он верил. Другой человек назвал бы болтовню Странника о Зеленых Холмах и Третьем Пути бредом сумасшедшего. А Крысак верил. «Если я заболею, я к врачам обращаться не стану. Обращусь я…». К сказке. К россказням полубезумного бомжа-скитальца.
— Так же, как здесь.
— Помни, ты поклялась. Сеня, ты знаешь, что делать, если мы не вернемся через двадцать минут.
Скат кивнул с каменным выражением лица.
— Ну, — сказал Крысак.
Я шагнула на мост.
ГЛАВА 5
Когда мне было тринадцать, старшие парни из нашей школы-интерната решили, что я достаточно созрела, чтобы доставить им немного удовольствия. Началась охота, и «охотники» получали от нее не меньше кайфа, чем от предвкушения ее итога. Это сейчас я понимаю, что могла довериться, пожаловаться кому-нибудь из взрослых, попросить о помощи, хотя… не знаю… Стаса Миролюбова и его компанию боялись даже воспитатели. Это была та еще ОПГ со своей иерархией, отвоеванной на районе территорией и подобием «общака». Поэтому я чувствовала себя затравленным зверьком, пытающимся лишь отсрочить неизбежное. Две недели я передвигалась по интернату короткими перебежками, пряталась в толпе девочек. Я была очень осторожна, но никогда даже представить себе не могла, что прямо в лапы Миролюбовской банды меня передадут как раз наши девчонки. Сначала я думала, что они таким образом откупались, чтобы Стас и его крысята их не трогали, потом узнала, что «биксы» боролись за право «гулять» со Стасом на правах официальной подружки, а я была разменной монеткой в их конкурсе на занимаемую должность.
Не буду вдаваться в подробности того, как я оказалась в подвале. Мне заклеили рот скотчем. Парни не спеша раздели меня, лениво переговариваясь. Из их разговоров я узнала, как с максимальным удовольствием использовать женское тело так, чтобы «никто не заметил». Они все-таки боялись разборок с воспитателями и учителями.
Мне до сих пор иногда снится этот сон: я, обнаженная, перед похотливо улыбающимися нелюдями. Я не помню их лиц, никого, кроме Стаса, а страх все тот же. Я всегда просыпаюсь в ужасе, в холодном поту. Время не властно над некоторыми воспоминаниями.
Я смогла вырваться и побежала, сорвав с лица скотч. Вслед мне неслись улюлюканье и хохот. Подвал был длинным, но спрятаться было негде. В отчаянии я залезла на длинный малярный верстак, не чувствуя боли от вонзающихся в ступни, ладони и колени крупных заноз, забила руками по узкому цокольному окну. Никто снаружи не услышал моих криков. Миролюбов со снисходительной ухмылкой запрыгнул на верстак и пошел ко мне, расставив руки. Я попятилась, подумав о том, как хотелось бы мне стоять сейчас на мосту над бездной, а не на шатком деревянном помосте. О том, что охотно рассталась бы с жизнью, шагнув в пропасть, лишь бы закончилось это унижение.
Под тяжестью крупного Миролюбова верстак затрещал и сложился. Я упала… И кубарем покатилась вниз. Трава была влажной. Я цеплялась, но лишь выдирала ее с корнем из мягкой земли. На середине склона меня развернуло, и я заскользила вниз на животе. На меня неслась бездна, о встрече с которой несколько секунд назад я так мечтала. У самого края обрыва трава уступала место каменистой полоске обнаженной дождями скалы. Отчаянно взвизгнув, я выставила перед собой руки, пропахала длинную борозду ладонями, но остановилась. Я лежала, глядя перед собой сквозь запорошенные землей веки. Передо мной простиралась водная гладь. Солнце припекало затылок. Из-под обрыва взмывали вверх чайки, оглашая воздух по-человечьи деловитыми криками. Я подняла голову. Надо мной кружилась крупная черная птица. Вот она нырнула вниз, темная тень скользнула, на миг заслонив солнце. Птица ушла вбок, развернулась и пронеслась мимо скалы. Я почувствовала, как сознание покидает меня. Это был дракон. Тучный асфальтово-серый дракон с отвисшим брюхом. И, кажется, с седлом и всадником…
Я очнулась на закате. Холод проник под вязаное пончо, в который я была закутана. Лежала я на склоне, немного выше той борозды, где помятая трава и комки взрытой земли указывали на место моего падения. Я села и огляделась. Солнце садилось в море. Стремительные крылатые тени, разрезающие его золотой диск, привели меня одновременно в восторг и содрогание. Рядом со мной на тонкой тарелке с немыслимо красивым узором лежало румяное яблоко. Ветер трепал листок желтоватой бумаги, привязанный ленточкой к его черенку. На листке была надпись: «Ешь. Тебе можно». Осторожно взяв в ладони яблоко, словно оно могло взорваться прямо в моих руках, я встала. За спиной у меня обнаружился старый арочный мост, высотой в половину моего роста. Он выглядел нелепо посреди высокой травы. Я обошла вокруг моста. Доски были темными и склизкими. С одной стороны до половины арки сырой налет был стерт. Я вдруг поняла, что вошла в этот мир по этому самому мосту. Мне не нужно было ничего объяснять. Я все еще верила в сказку и интуитивно почувствовала, что нужно делать.
Я прошла по мосту в обратную сторону, вернувшись в школьный подвал. Там никого не было. В узкие окна вливались сумерки, на грязном полу была разбросана моя одежда. Кое-как отряхнув ее от пыли, я оделась и аккуратно свернула накидку.
К счастью, двери подвала не были заперты. Я благополучно добралась до своей спальни, не встретив по дороге никого из своих преследователей. Меня не было несколько часов, но мое отсутствие осталось незамеченным, я даже успела к ужину.
Несколько дней подряд я ходила по школе, словно Ассоль по своей недружелюбной деревне, улыбаясь, храня в душе теплый, умиротворяющий секрет. Когда я начинала сомневаться в реальности произошедшего, я доставала из кармана яблоко и смотрела на него. Понимая, что многие часы в моей теплой ладони вряд ли могут способствовать его свежести, я решилась надкусить его в постели после отбоя. Его вкус я помню до сих пор. Яблоко было с сожалением съедено, но от дивного путешествия у меня еще оставалось вязаное пончо. Сидя вечером на кровати, вполуха слушая болтовню подруг, я рассматривала его причудливый узор, убеждая себя в том, что мне непременно нужно вернуть накидку владельцам.
Через пару дней восторженного полузабытья я поняла, что за мной следят. Мое исчезновение на краю рухнувшего верстака не могло остаться незамеченным. Члены Миролюбовской банды появлялись подле меня по одному, отслеживая каждый мой шаг. К этому моменту мои чувства немного улеглись, и я стала мечтать о возвращении на травянистый холм. Картина дракона, несущего на своей спине гордого всадника, стояла у меня перед глазами. Единственное, что пугало меня – это мысль о том, что я могла банальным образом сойти с ума, «чокнуться» от страха, что на самом деле в подвале со мной произошло нечто плохое, то, о чем я забыла в своем безумии, и скальный обрыв над морем был лишь плодом моего воображения.
Однажды вечером я спустилась в подвал, просто чтобы еще раз взглянуть на место несостоявшегося преступления и, может быть, понять, что именно произошло тогда.
