Он сам казался нерукотворной скалой – серый, грозный, устрашающий. О его возрасте свидетельствовали лишь плющ, затянувший ров и основание сплошным ковром, и выпавшие из короны донжона зубцы.
— Замок Первого короля, — негромко сказала Аглая, предупреждая мой вопрос. — Одна из королев фейри влюбилась в короля-человека. Тот был прекрасен и велик. Она спасла его, вынеся с поля битвы после смертельного ранения. Холмы приняли человека и вылечили его раны, но на земле он считается погибшим в бою. Многие фейри осудили свою королеву, но потом началась война с зифами, и Король повел за собой волшебный народ. Он выстроил здесь этот замок, чтобы обороняться. Зифы были изгнаны, и мир установился на Холмах.
— Они все еще живут там?
— Нет, замок пустует много веков.
— Куда они делись потом? Ну, король и королева.
— Никто не знает. Говорят, Король вернулся на землю под другим именем, чтобы сражаться с зифами там, куда они были изгнаны, а Королева последовала за ним, стала смертной и …
— Они умерли в один день?
— Так тоже говорят…
— Замок – это и есть Колыбель?
— Нет, вон Колыбель.
Я опустила глаза ниже. У самого рва росло странное дерево. Издали мне показалось, что на нем копошится стая золотистых птиц, но когда мы подошли ближе, я увидела то, от чего долго не могла прийти в себя. Дерево было увешано… игрушками. Погремушки с крошечными колокольчиками, искусные цветы с капельками росы, фигурки драконов и странных птиц с крупными клювами – все они были сделаны из золота. Лишь кое-где на ветвях позвякивали серебряные вещицы – крошечные ложки с изящной гравировкой, изображавшей ветви плюща. Каждая игрушка держалась на грубой веревочке, некоторые крепились на кругах, сплетенных из прутиков, в волнах ветра, поднимающих густую траву на склоне, они сталкивались и создавали прекраснейший переливчатый звон. От блеска у меня заболели глаза. Я взяла в руки цветок. Это была лилия с длинными пестиками и брильянтовой крошкой на тычинках.
— Что это? — благоговейно спросила я.
— Это нам, — спокойно ответила Аглая. — Выбирай.
Я сохранила свои первые игрушки – лилию и дракончика с рубиновыми глазками. Позже я часто бывала у Колыбели, и поняла, почему дерево так называют. Если лечь под ветви на мягкую траву, создается ощущение, что мир был только что рожден и украшен руками заботливой матери.
— Мне всякий раз до слез жалко, — призналась Аглая. — Но ювелиры порой задают слишком много вопросов, и приходится переплавлять… К счастью, когда берешь что-нибудь, на этом месте на ветке появляется другая игрушка, такая же прекрасная. Я ни разу не видела двух одинаковых. Я обычно беру погремушки – они самые непритязательные.
Мы возвращались назад и встретили в лесу двух полукровок, мужчину и женщину. Они помахали Аглае, и та прокричала им вслед пожелания удачи.
— Много нас, таких? — спросила я, уставшая от впечатлений дня.
— Да, — Аглая улыбнулась. — А знаешь, эту… как ее… — она назвала имя известной актрисы-красавицы. — Она тоже из наших.
— Да? — изумилась я.
— Точно говорю!
Аглая принялась сыпать именами знаменитостей: актеров и актрис, политиков, аристократов. Мы шли по тропе. Вскоре похолодало. На краю дубовой рощи мы оделись в теплое, и Агата начала подшучивать над моим талантом превращать вечное лето в четыре банальных времени года. Я подняла голову и увидела, как солнце совершает по небосклону путь в обратную сторону. Мы возвращались на Холмы Искупления, в мое время.
У Киприянова был шок. Его швырнуло через полкомнаты, и он застонал от резкого света. Все они были здесь: Антон-Жаба, Паша-Кошак, Сеня-Скат и Вера. Для них, должно быть, прошло несколько минут с нашего исчезновения, для Киприянова – вечность. У Веры дрожали руки – на подносе позвякивала посуда, собранная с ломберного столика. Сеня бросился к отцу. Из оброненного им конверта веером разлетелись по ковру банкноты с изображением моста на голубом фоне.
Жаба тут же направил на меня ствол. Он был готов и рад выстрелить – я видела это по его глазам, но в этот момент Киприянов, открыл глаза, выгнулся и, неестественно искривив рот, закричал:
— Нет, Антон, нельзя! Нельзя! Не стреляй!
Я засмеялась. Сначала тихо, потом громче. Смех мой отразился отовсюду, и дом подхватил его. Зазвенели и лопнули стекла в шкафах – на этот раз это не было иллюзией. Киприянов скорчился на коленях у сына, закрыв голову руками. Вера уронила поднос, вскрикнула и зажала уши. Жаба и Кошак вздрогнули, не выпуская оружия.
— Вы же все знаете, зачем я здесь, — сказала я, с удовольствием прислушиваясь к том, как отражение моего смеха гуляет по дому. — Пусть убийца признается, и все будет, как прежде.
— Что ты с ним сделала? — сдавленным голосом спросил Сеня, в ужасе глядя на отца.
— Я показала ему альтернативную дорогу, — любезно ответила я. — Место, куда попадают люди после жизни без моральных ограничений. Мир между. Вечную тьму. Ад. Чтобы он не думал, что его поступки останутся безнаказанными.
Киприянов поднял голову и схватился за ворот рубашки Сени:
— Быстро, собирай вещи! — умоляюще забормотал Крысак. — Уедешь… нужно… нужно.
Сеня взял отца за запястье, послушал пульс, нахмурился, потянулся к карману.
— Нет! — страшным голосом закричал Крысак. — Никому не звони, слышишь! Нельзя! Все будет… хорошо… Нельзя… возвращаться. Там мрак, слышишь! И больше ничего! Мост… я должен жить…все исправить…
— Покайся! — вежливо предложила я.
Киприянов, казалось, на секунду пришел в себя. И сделал именно то, что я ожидала.
— Жаба! Кошак! Связать ее! Нет, на цепь! Если она сбежит, вы... я вас… Водки, Вера, дай водяры!
Вера с ужасом посмотрела под ноги, на пол и осколки.
— Ну!
Через секунду ее уже не было в комнате. Жаба и Кошак засуетились. Им было страшно, но шеф велел. Они исполнили его приказ дословно – посадили меня на собачью цепь, заклепав на одной моей лодыжке полоску металла.
В комнате, где меня заперли, в стену был вогнан крюк, пол был забит однотонным ковром, в одном углу стояла моя кровать – узкое, твердое ложе, в другом кучей была свалена одежда. Свержу, жалким, помятым комком, зеленело шифоновое платье. Цепь позволяла мне дойти до унитаза в крошечной ванной, но принять душ я уже не могла, равно, как и подойти к окну. В комнате было пыльно и душно, Вера приносила мне еду. Она так боялась меня, что заскакивала на одну минуту, подхватывала с полу грязную одежду, оставляла поднос у кровати и убегала, чтобы чуть позже в том же темпе забрать нетронутые тарелки. Я пыталась с ней поговорить, но она только ежилась от моего голоса.
Киприянов пришел через четыре дня, остановился на пороге. Глаза у него были красные, воспаленные.
— Довольна?
Я положила ногу на ногу, звякнув цепью.
— Чего не жрешь?
— Опасаюсь за свою драгоценную жизнь.
— Ты че, думаешь, я травить тебя стану?!
— Ты не станешь, другие – могут.
— Ешь, я сказал. Ты мне живая нужна. Отведешь меня туда. Нас. Надолго.
— Хочешь жить вечно?
— Хочу. Сама виновата. Не нужно было устраивать... — Киприянов запнулся.
— Экскурсию в ад? Так это был еще не ад, просто выпавшая из моста перекладина. Пустота. Трещина между мирами.
— Я думал, что ничего не боюсь в этом мире, — с усилием выдавливая из себя слова, сказал Киприянов, — но эта тьма... мрак... ничто. Я третью ночь спать нормально не могу.
— Я семь месяцев не могу нормально спать, — холодно заметила я. — Помог бы ты мне, а, Крысак?
Киприянова вскинул на меня красные глаза, пошевелил губами, словно хотел что-то сказать, но не сказал ничего - вышел и загремел массивным ключом в замке.
Пришла Вера. От подноса вкусно пахло.
— Вкусно пахнет, — сказала я.
— Утиное рагу, — прошептала Вера.
— Ах, сладки утиные лапки! А ты их едал? Нет, я не едал. Мой дядя видал, как барин едал, — с выражением процитировала я.
Вера закусила губу и отвернулась.
— Вы бы поели. Борис Петрович…
— … осерчали, — вздохнула я. — Знаю. Но есть не буду.
— Мне попадет, — тихо сказала Вера.
— Скажи, что пыталась, но я из твоих рук вкушать не согласилась.
— Зачем вы так? Я с первого дня…
— Сколько ты здесь? Года два, так? А Борис Петрович когда заболел? Не с твоим ли появлением?
Вера отступила на шаг, оглянулась на дверь.
— Сколько тебе лет? Сто? Двести? — настаивала я.
— Вы сумасшедшая!
— Больше не носи мне еду. Я ничего есть не буду! Так Борису Петровичу и передай. Прости, если обидела понапрасну.
Вера помедлила и кивнула. Ушла. Ни взглядом, ни эмоциями не выдала, скользнули ли мои слова по поверхности непонимания или вонзились в самое нутро. Никого я здесь нормально не чувствовала. Просто игра вслепую какая-то.
Дверь за Верой запирал Жаба. Заглянул внутрь, глумливо усмехнулся, скользнув взглядом по цепи на моей ноге, сложил из пальцев пистолетное дуло и выразительно пошевелил губами: пиф-паф!
Я лежала, бездумно глядя в потолок. Даже не сразу поняла, кто вошел.
— Здравствуйте, Жанна Викторовна.
— Я вовсе не Жанна и совсем не Викторовна.
— Знаю, догадался.
Скат подошел совсем близко, протянул ладонь. Я не коснулась его руки, села.
— А вам, Сеня, вроде папаша ваш ко мне приближаться не велел.
Сеня сел на край кровати, дернул плечом:
— Почему вы мне сразу не сказали? Я думал, вы мне доверяли.
— Ты ее искал?
— Три месяца. Не верил, что она могла вот так… после всего… Я знал, что нам не быть вместе, но… Потом решил: куда я со свиным рылом… Сначала пил, потом… стал жить, как раньше. Знаю, я слабак, не смотри на меня так… Ты уже поняла, кто… убийца?
Я помолчала, спросила:
— А ты не боишься? Что я думаю на тебя.
Сеня опять дернул плечом. Ответил холодно:
— Думай, что хочешь. Если виноват в чем-то – накажи. Но не за то, чего я не делал. Я ничего не понял из того, что отец мне объяснить пытался. Древняя магия какая-то, мосты эти, куда ты его водила, что там с ним сделала... Хочешь, я сейчас… для тебя, все, что попросишь. Жабу вырублю, Кошака, цепь перепилю, только отдай мне его, убийцу, а?
Я вздохнула.
— Все-то вы пытаетесь со мной сделки заключать. Одному одно надо, другому – другое. Не нужно ничего. Не ссорься с отцом. Все это не твое. Аглая тебя полюбила. Но люди иногда совершают странные поступки. Не подходи ко мне… пока, не пытайся общаться. Я не хочу предвзятости.
Сеня кивнул и вышел.
Вечерело. Я задремала. Проснулась от щелчка – кто-то неумело пытался провернуть ключ в замке. Сердце мое тревожно забилось. Я была одна, без оружия, прикованная к стене. Рассмотрев появившуюся в дверном проеме сутулую фигуру, я с облегчением вздохнула.
— Ну, здравствуй, девочка.
— Господи, Странник, как я рада тебя видеть!
— Дорогушенька.
Странник слюняво облобызал меня в обе щеки.
— Как ты тут, дорогушенька? Сыночек мой тебя не обижает?
— Странник, ты-то мне и нужен!
— …Не обижает? — Странник напряженно заглянул мне в глаза.
И он, и я хорошо видели друг друга в полумраке.
— Нет, нет, не обижает.
— Вот и славно.
Странник вскочил с кровати, принялся бродить по комнате, выписывая странные спирали. Он всегда так двигался. Аглая говорила, что он ходит по энергетическим полям, которые могут видеть только Истинные. Он несколько раз споткнулся о цепь, но не обратил на нее никакого внимания.
— Странник…
— Дорогушенька, пустовато у тебя здесь. Совсем нет мостов. Сколько раз я говорил тебе – запасайся мостами. Путь к отступлению – залог благополучного возвращения….
— Странник!
— … Я вошел через эту дверь. Нашел старый ключ. Мой дом меня помнит, подсказал, где он лежит – старенький ключ… Милый, милый дом. Я так рад, что Николенька теперь живет в этом доме, как и мечтал. И ты теперь здесь. Чудненько! Чудненько!
— Странник, ты помнишь Аглаю?
— Аглая? Нет, я не помню много имен. Много имен – зачем? У тебя совсем нет мостов… как я теперь уйду? Я не хочу через дверь. Мне нужно… я не помню, куда…
— Рыжая девушка. Дочь Истинной из Долины Родников.
— На балу у вице-канцлера Николенька танцевал с одной рыженькой девушкой… не помню… много имен… Они сказал, я должен с тобой поговорить…
— Кто?
— Не помню… Я поговорил?
— Господи, о чем?
— Ты так испугалась, маленькая зимняя девочка!.. Но я не помню, чего…
Я застонала, спрятав лицо в ладонях.
— Дорогушенька, у тебя совсем нет мостов…
— Странник, — осенило меня, — здесь есть зифы?
Странник остановился, замер, словно собака в стойке.
— Зифы… Бедный Николенька…
— Сколько их здесь?
— Трудно… много имен…
— Их здесь много?
— Нет. Маленький зиф, один, совсем не опасный, — Странник заулыбался и завертелся вновь, — гнать его взашей, гнать! Николеньке было совсем худо, но он поправляется. Спасибо тебе, дорогушенька. Я говорил им: бедное дитя! А они говорили: так надо. Но потерпи, немного… уже немного… А вот и мостик! — Странник шустро вскарабкался на мою кровать, встал босой ступней на перильце спинки, упершись ладонями в потолок, прошел несколько шагов и исчез.
— Епт, — громко сказала я в пустоту комнаты. — Ну ты и дура, мать!
Наверное, последние события размягчили мой мозг, поскольку раньше я могла увидеть мост даже в игре света и тени на асфальте. А остальное – работа воображения, главное, сосредоточиться, удержать картинку, не дать созданному в голове образу выскользнуть из внимания.
Длины цепи вполне хватало – крюк находился в метре от кровати. Я встала на спинку и покачалась: перильце скрипело, но выдерживало вес моего тела.
Туман и влага. Я пропустила закат – начался новый виток времени, и в течение следующих суток мост приведет меня только в опостылевшую комнату с крюком в стене. Если же кто-то из команды Крысака заметит мое отсутствие, тот обязательно исполнит свою угрозу в отношении Леры. Или все они разбегутся: зиф и полукровки. Что за расклад?
Взошла яркая луна. Полнолуние – время обманчивого света. Я стояла на середине моста, борясь с растущим отчаянием, прикованная за ногу, словно галерный раб. Странно, должно быть, выглядела в комнате цепь, уходящая одним концом в никуда. И что дальше? Если я не освобожусь, то могу просто не пережить эту ночь – в гостеприимном доме Крысака я смотрюсь в дула чаще, чем в зеркала.
Вдруг, будто из морской глубины, с неба сошло и медленно растворилось в тумане гулкое и протяжное стенание. Я замерла. От этого звука защемило в груди. Где-то высоко летели вглубь материка ночные птицы-каландеры. Их оперение подобно снегу на горных вершинах, ничто и никогда не может его запятнать. Их крик напоминает зов матери, потерявшей своего ребенка. Я читала о них в древних бестиариях, но рисунки не могли передать их величие и грацию. Каландеров ошибочно изображали похожими на земных чаек, на самом деле это огромные существа, способные взять с собой в полет ребенка или подростка. У них мощные клювы и зеленые глаза.
Я подняла голову и отчаянно закричала. Тишина. Потом, возродив угасшую надежду, в темноте забились, захлопали невидимые крылья. Каландер, похожий на бестелесного духа, появился из плотной белесой дымки. Его изумрудные глаза с любопытством оглядели меня и потемневший от времени мост. Я позвенела цепью.
— Пожалуйста.
Каландер шагнул на доски моста, поднимая и на секунду сжимая мячиками чешуйчатые лапы, поводя плечами в плотном белоснежном оперении. Кажется, это была самочка.
— Замок Первого короля, — негромко сказала Аглая, предупреждая мой вопрос. — Одна из королев фейри влюбилась в короля-человека. Тот был прекрасен и велик. Она спасла его, вынеся с поля битвы после смертельного ранения. Холмы приняли человека и вылечили его раны, но на земле он считается погибшим в бою. Многие фейри осудили свою королеву, но потом началась война с зифами, и Король повел за собой волшебный народ. Он выстроил здесь этот замок, чтобы обороняться. Зифы были изгнаны, и мир установился на Холмах.
— Они все еще живут там?
— Нет, замок пустует много веков.
— Куда они делись потом? Ну, король и королева.
— Никто не знает. Говорят, Король вернулся на землю под другим именем, чтобы сражаться с зифами там, куда они были изгнаны, а Королева последовала за ним, стала смертной и …
— Они умерли в один день?
— Так тоже говорят…
— Замок – это и есть Колыбель?
— Нет, вон Колыбель.
Я опустила глаза ниже. У самого рва росло странное дерево. Издали мне показалось, что на нем копошится стая золотистых птиц, но когда мы подошли ближе, я увидела то, от чего долго не могла прийти в себя. Дерево было увешано… игрушками. Погремушки с крошечными колокольчиками, искусные цветы с капельками росы, фигурки драконов и странных птиц с крупными клювами – все они были сделаны из золота. Лишь кое-где на ветвях позвякивали серебряные вещицы – крошечные ложки с изящной гравировкой, изображавшей ветви плюща. Каждая игрушка держалась на грубой веревочке, некоторые крепились на кругах, сплетенных из прутиков, в волнах ветра, поднимающих густую траву на склоне, они сталкивались и создавали прекраснейший переливчатый звон. От блеска у меня заболели глаза. Я взяла в руки цветок. Это была лилия с длинными пестиками и брильянтовой крошкой на тычинках.
— Что это? — благоговейно спросила я.
— Это нам, — спокойно ответила Аглая. — Выбирай.
Я сохранила свои первые игрушки – лилию и дракончика с рубиновыми глазками. Позже я часто бывала у Колыбели, и поняла, почему дерево так называют. Если лечь под ветви на мягкую траву, создается ощущение, что мир был только что рожден и украшен руками заботливой матери.
— Мне всякий раз до слез жалко, — призналась Аглая. — Но ювелиры порой задают слишком много вопросов, и приходится переплавлять… К счастью, когда берешь что-нибудь, на этом месте на ветке появляется другая игрушка, такая же прекрасная. Я ни разу не видела двух одинаковых. Я обычно беру погремушки – они самые непритязательные.
Мы возвращались назад и встретили в лесу двух полукровок, мужчину и женщину. Они помахали Аглае, и та прокричала им вслед пожелания удачи.
— Много нас, таких? — спросила я, уставшая от впечатлений дня.
— Да, — Аглая улыбнулась. — А знаешь, эту… как ее… — она назвала имя известной актрисы-красавицы. — Она тоже из наших.
— Да? — изумилась я.
— Точно говорю!
Аглая принялась сыпать именами знаменитостей: актеров и актрис, политиков, аристократов. Мы шли по тропе. Вскоре похолодало. На краю дубовой рощи мы оделись в теплое, и Агата начала подшучивать над моим талантом превращать вечное лето в четыре банальных времени года. Я подняла голову и увидела, как солнце совершает по небосклону путь в обратную сторону. Мы возвращались на Холмы Искупления, в мое время.
ГЛАВА 9
У Киприянова был шок. Его швырнуло через полкомнаты, и он застонал от резкого света. Все они были здесь: Антон-Жаба, Паша-Кошак, Сеня-Скат и Вера. Для них, должно быть, прошло несколько минут с нашего исчезновения, для Киприянова – вечность. У Веры дрожали руки – на подносе позвякивала посуда, собранная с ломберного столика. Сеня бросился к отцу. Из оброненного им конверта веером разлетелись по ковру банкноты с изображением моста на голубом фоне.
Жаба тут же направил на меня ствол. Он был готов и рад выстрелить – я видела это по его глазам, но в этот момент Киприянов, открыл глаза, выгнулся и, неестественно искривив рот, закричал:
— Нет, Антон, нельзя! Нельзя! Не стреляй!
Я засмеялась. Сначала тихо, потом громче. Смех мой отразился отовсюду, и дом подхватил его. Зазвенели и лопнули стекла в шкафах – на этот раз это не было иллюзией. Киприянов скорчился на коленях у сына, закрыв голову руками. Вера уронила поднос, вскрикнула и зажала уши. Жаба и Кошак вздрогнули, не выпуская оружия.
— Вы же все знаете, зачем я здесь, — сказала я, с удовольствием прислушиваясь к том, как отражение моего смеха гуляет по дому. — Пусть убийца признается, и все будет, как прежде.
— Что ты с ним сделала? — сдавленным голосом спросил Сеня, в ужасе глядя на отца.
— Я показала ему альтернативную дорогу, — любезно ответила я. — Место, куда попадают люди после жизни без моральных ограничений. Мир между. Вечную тьму. Ад. Чтобы он не думал, что его поступки останутся безнаказанными.
Киприянов поднял голову и схватился за ворот рубашки Сени:
— Быстро, собирай вещи! — умоляюще забормотал Крысак. — Уедешь… нужно… нужно.
Сеня взял отца за запястье, послушал пульс, нахмурился, потянулся к карману.
— Нет! — страшным голосом закричал Крысак. — Никому не звони, слышишь! Нельзя! Все будет… хорошо… Нельзя… возвращаться. Там мрак, слышишь! И больше ничего! Мост… я должен жить…все исправить…
— Покайся! — вежливо предложила я.
Киприянов, казалось, на секунду пришел в себя. И сделал именно то, что я ожидала.
— Жаба! Кошак! Связать ее! Нет, на цепь! Если она сбежит, вы... я вас… Водки, Вера, дай водяры!
Вера с ужасом посмотрела под ноги, на пол и осколки.
— Ну!
Через секунду ее уже не было в комнате. Жаба и Кошак засуетились. Им было страшно, но шеф велел. Они исполнили его приказ дословно – посадили меня на собачью цепь, заклепав на одной моей лодыжке полоску металла.
В комнате, где меня заперли, в стену был вогнан крюк, пол был забит однотонным ковром, в одном углу стояла моя кровать – узкое, твердое ложе, в другом кучей была свалена одежда. Свержу, жалким, помятым комком, зеленело шифоновое платье. Цепь позволяла мне дойти до унитаза в крошечной ванной, но принять душ я уже не могла, равно, как и подойти к окну. В комнате было пыльно и душно, Вера приносила мне еду. Она так боялась меня, что заскакивала на одну минуту, подхватывала с полу грязную одежду, оставляла поднос у кровати и убегала, чтобы чуть позже в том же темпе забрать нетронутые тарелки. Я пыталась с ней поговорить, но она только ежилась от моего голоса.
Киприянов пришел через четыре дня, остановился на пороге. Глаза у него были красные, воспаленные.
— Довольна?
Я положила ногу на ногу, звякнув цепью.
— Чего не жрешь?
— Опасаюсь за свою драгоценную жизнь.
— Ты че, думаешь, я травить тебя стану?!
— Ты не станешь, другие – могут.
— Ешь, я сказал. Ты мне живая нужна. Отведешь меня туда. Нас. Надолго.
— Хочешь жить вечно?
— Хочу. Сама виновата. Не нужно было устраивать... — Киприянов запнулся.
— Экскурсию в ад? Так это был еще не ад, просто выпавшая из моста перекладина. Пустота. Трещина между мирами.
— Я думал, что ничего не боюсь в этом мире, — с усилием выдавливая из себя слова, сказал Киприянов, — но эта тьма... мрак... ничто. Я третью ночь спать нормально не могу.
— Я семь месяцев не могу нормально спать, — холодно заметила я. — Помог бы ты мне, а, Крысак?
Киприянова вскинул на меня красные глаза, пошевелил губами, словно хотел что-то сказать, но не сказал ничего - вышел и загремел массивным ключом в замке.
Пришла Вера. От подноса вкусно пахло.
— Вкусно пахнет, — сказала я.
— Утиное рагу, — прошептала Вера.
— Ах, сладки утиные лапки! А ты их едал? Нет, я не едал. Мой дядя видал, как барин едал, — с выражением процитировала я.
Вера закусила губу и отвернулась.
— Вы бы поели. Борис Петрович…
— … осерчали, — вздохнула я. — Знаю. Но есть не буду.
— Мне попадет, — тихо сказала Вера.
— Скажи, что пыталась, но я из твоих рук вкушать не согласилась.
— Зачем вы так? Я с первого дня…
— Сколько ты здесь? Года два, так? А Борис Петрович когда заболел? Не с твоим ли появлением?
Вера отступила на шаг, оглянулась на дверь.
— Сколько тебе лет? Сто? Двести? — настаивала я.
— Вы сумасшедшая!
— Больше не носи мне еду. Я ничего есть не буду! Так Борису Петровичу и передай. Прости, если обидела понапрасну.
Вера помедлила и кивнула. Ушла. Ни взглядом, ни эмоциями не выдала, скользнули ли мои слова по поверхности непонимания или вонзились в самое нутро. Никого я здесь нормально не чувствовала. Просто игра вслепую какая-то.
Дверь за Верой запирал Жаба. Заглянул внутрь, глумливо усмехнулся, скользнув взглядом по цепи на моей ноге, сложил из пальцев пистолетное дуло и выразительно пошевелил губами: пиф-паф!
Я лежала, бездумно глядя в потолок. Даже не сразу поняла, кто вошел.
— Здравствуйте, Жанна Викторовна.
— Я вовсе не Жанна и совсем не Викторовна.
— Знаю, догадался.
Скат подошел совсем близко, протянул ладонь. Я не коснулась его руки, села.
— А вам, Сеня, вроде папаша ваш ко мне приближаться не велел.
Сеня сел на край кровати, дернул плечом:
— Почему вы мне сразу не сказали? Я думал, вы мне доверяли.
— Ты ее искал?
— Три месяца. Не верил, что она могла вот так… после всего… Я знал, что нам не быть вместе, но… Потом решил: куда я со свиным рылом… Сначала пил, потом… стал жить, как раньше. Знаю, я слабак, не смотри на меня так… Ты уже поняла, кто… убийца?
Я помолчала, спросила:
— А ты не боишься? Что я думаю на тебя.
Сеня опять дернул плечом. Ответил холодно:
— Думай, что хочешь. Если виноват в чем-то – накажи. Но не за то, чего я не делал. Я ничего не понял из того, что отец мне объяснить пытался. Древняя магия какая-то, мосты эти, куда ты его водила, что там с ним сделала... Хочешь, я сейчас… для тебя, все, что попросишь. Жабу вырублю, Кошака, цепь перепилю, только отдай мне его, убийцу, а?
Я вздохнула.
— Все-то вы пытаетесь со мной сделки заключать. Одному одно надо, другому – другое. Не нужно ничего. Не ссорься с отцом. Все это не твое. Аглая тебя полюбила. Но люди иногда совершают странные поступки. Не подходи ко мне… пока, не пытайся общаться. Я не хочу предвзятости.
Сеня кивнул и вышел.
Вечерело. Я задремала. Проснулась от щелчка – кто-то неумело пытался провернуть ключ в замке. Сердце мое тревожно забилось. Я была одна, без оружия, прикованная к стене. Рассмотрев появившуюся в дверном проеме сутулую фигуру, я с облегчением вздохнула.
— Ну, здравствуй, девочка.
— Господи, Странник, как я рада тебя видеть!
— Дорогушенька.
Странник слюняво облобызал меня в обе щеки.
— Как ты тут, дорогушенька? Сыночек мой тебя не обижает?
— Странник, ты-то мне и нужен!
— …Не обижает? — Странник напряженно заглянул мне в глаза.
И он, и я хорошо видели друг друга в полумраке.
— Нет, нет, не обижает.
— Вот и славно.
Странник вскочил с кровати, принялся бродить по комнате, выписывая странные спирали. Он всегда так двигался. Аглая говорила, что он ходит по энергетическим полям, которые могут видеть только Истинные. Он несколько раз споткнулся о цепь, но не обратил на нее никакого внимания.
— Странник…
— Дорогушенька, пустовато у тебя здесь. Совсем нет мостов. Сколько раз я говорил тебе – запасайся мостами. Путь к отступлению – залог благополучного возвращения….
— Странник!
— … Я вошел через эту дверь. Нашел старый ключ. Мой дом меня помнит, подсказал, где он лежит – старенький ключ… Милый, милый дом. Я так рад, что Николенька теперь живет в этом доме, как и мечтал. И ты теперь здесь. Чудненько! Чудненько!
— Странник, ты помнишь Аглаю?
— Аглая? Нет, я не помню много имен. Много имен – зачем? У тебя совсем нет мостов… как я теперь уйду? Я не хочу через дверь. Мне нужно… я не помню, куда…
— Рыжая девушка. Дочь Истинной из Долины Родников.
— На балу у вице-канцлера Николенька танцевал с одной рыженькой девушкой… не помню… много имен… Они сказал, я должен с тобой поговорить…
— Кто?
— Не помню… Я поговорил?
— Господи, о чем?
— Ты так испугалась, маленькая зимняя девочка!.. Но я не помню, чего…
Я застонала, спрятав лицо в ладонях.
— Дорогушенька, у тебя совсем нет мостов…
— Странник, — осенило меня, — здесь есть зифы?
Странник остановился, замер, словно собака в стойке.
— Зифы… Бедный Николенька…
— Сколько их здесь?
— Трудно… много имен…
— Их здесь много?
— Нет. Маленький зиф, один, совсем не опасный, — Странник заулыбался и завертелся вновь, — гнать его взашей, гнать! Николеньке было совсем худо, но он поправляется. Спасибо тебе, дорогушенька. Я говорил им: бедное дитя! А они говорили: так надо. Но потерпи, немного… уже немного… А вот и мостик! — Странник шустро вскарабкался на мою кровать, встал босой ступней на перильце спинки, упершись ладонями в потолок, прошел несколько шагов и исчез.
— Епт, — громко сказала я в пустоту комнаты. — Ну ты и дура, мать!
Наверное, последние события размягчили мой мозг, поскольку раньше я могла увидеть мост даже в игре света и тени на асфальте. А остальное – работа воображения, главное, сосредоточиться, удержать картинку, не дать созданному в голове образу выскользнуть из внимания.
Длины цепи вполне хватало – крюк находился в метре от кровати. Я встала на спинку и покачалась: перильце скрипело, но выдерживало вес моего тела.
Туман и влага. Я пропустила закат – начался новый виток времени, и в течение следующих суток мост приведет меня только в опостылевшую комнату с крюком в стене. Если же кто-то из команды Крысака заметит мое отсутствие, тот обязательно исполнит свою угрозу в отношении Леры. Или все они разбегутся: зиф и полукровки. Что за расклад?
Взошла яркая луна. Полнолуние – время обманчивого света. Я стояла на середине моста, борясь с растущим отчаянием, прикованная за ногу, словно галерный раб. Странно, должно быть, выглядела в комнате цепь, уходящая одним концом в никуда. И что дальше? Если я не освобожусь, то могу просто не пережить эту ночь – в гостеприимном доме Крысака я смотрюсь в дула чаще, чем в зеркала.
Вдруг, будто из морской глубины, с неба сошло и медленно растворилось в тумане гулкое и протяжное стенание. Я замерла. От этого звука защемило в груди. Где-то высоко летели вглубь материка ночные птицы-каландеры. Их оперение подобно снегу на горных вершинах, ничто и никогда не может его запятнать. Их крик напоминает зов матери, потерявшей своего ребенка. Я читала о них в древних бестиариях, но рисунки не могли передать их величие и грацию. Каландеров ошибочно изображали похожими на земных чаек, на самом деле это огромные существа, способные взять с собой в полет ребенка или подростка. У них мощные клювы и зеленые глаза.
Я подняла голову и отчаянно закричала. Тишина. Потом, возродив угасшую надежду, в темноте забились, захлопали невидимые крылья. Каландер, похожий на бестелесного духа, появился из плотной белесой дымки. Его изумрудные глаза с любопытством оглядели меня и потемневший от времени мост. Я позвенела цепью.
— Пожалуйста.
Каландер шагнул на доски моста, поднимая и на секунду сжимая мячиками чешуйчатые лапы, поводя плечами в плотном белоснежном оперении. Кажется, это была самочка.
