Поискав взглядом, чем можно занять руки, кроме ненавистного вышивания, я заметила шкатулку красного дерева, стоящую на столе.
— Памятные вещицы я там храню, — любезно сообщила на мой вопрос Натали. — Если любопытствуешь, изволь, нисколько не возражаю.
Под резной крышкой обнаружился ворох писем, надписанных больше чем одним почерком, увядшие бутоньерки — воспоминания о первых балах, маска черного бархата, стопка фотографических карточек. Последние я и принялась рассматривать. Там были изображены мужчины: бравый офицер с черными усиками, господин во фраке с умным взором и ранними залысинами над высоким лбом, студент в фуражке, огроменный детина в холщовой рубахе с мольбертом наперевес.
Про каждого из них Натали рассказывала с томной грустью. Называла имена, род занятий, а также сообщала, чего господа эти сподобились достичь на сегодняшний момент. Все это были ее прошлые воздыхатели, и говорить о них доставляло кузине удовольствие. Я же боролась с зевотой. Наталья Наумовна сняла ленточку с писем, принялась зачитывать мне пассажи из переписок, касаемые изображенных кавалеров.
— Понимаю, Фимочка, что мои скромные победы на полях Амура, ни в какое сравнение с твоими не идут.
— Да разве это соревнование? — Широко и фальшиво улыбнувшись, я взяла следующую карточку. — Это бравый морской офицер тоже пал жертвою твоих чар?
Сызнова зашуршали письма, дно шкатулки обнажилось, я обрадовалась, что тема амурных побед скоро иссякнет.
Бедная моя кузина, бедная. Ежедневно сидеть в гостиной в одиночестве, да реликвии перебирать, довольно грустное времяпровождение. Ну а чем еще заниматься? У берендийских аристократок занятий в жизни не особо положено. По молодости все живее происходит, красивой надо быть, приятной, привлекательной, в обществе появляться. Все для того, чтоб замуж удачно взяли. После, выйдя замуж, домом занимаешься. Если супруг не беден, слуг у тебя будет довольно, вот ими и командуешь. Но Натали одинока, время балов и флирта прошло, из слуг одна кухарка, но Акулина сама кем хочешь покомандует. А, налаженный более менее, быт особых забот не требует. Вот и сидит голубица, вспоминает…
Рукою я нырнула в шкатулку, чтоб точно убедиться в ее пустоте. Пальцы нащупали что-то и я извлекла на свет бумажную розу. Ворсинки на сгибах сообщали о преклонном возрасте поделки. Роза для розы. Именно таким образом складывал свои письма мне князь Кошкин. Роза для розы!
Я подняла на кузину ошарашенный взгляд.
— Рано или поздно, Фимочка, ты об этом бы узнала, —проговорила Натали со вздохом. — Анатоль и я…
— Позволишь? — Я держала розу в раскрытых ладонях, будто новорожденного цыпленка.
— Полюбопытствуй. Это уже такая древняя история…
Истории было лет десять, я взглянула на дату внизу, но высчитывать точный возраст поленилась. В записке оказалось всего пара строк: радость от скорой встречи и обещание блаженств, превосходящих прошлые. Зачем я это читаю?
— Мы были так молоды, — прошептала Натали. — Моя неопытность и наивность сыграли злую шутку тогда.
— У тебя с князем был роман?
— Рано или поздно ты об этом бы узнала.
Что ж она одно и то же произносит? Можно подумать, князевы романы должны меня в неистовство приводить.
— Погоди, милая, — проговорила я торопливо. — Ты меня про Анатоля упреждала, что де гадкий он человек, чтоб не прикипала я к нему сердцем. Князь обидел тебя?
— Обидел, — кивнула кузина, помокнув платочком тихие слезы. — Я была молода, Фимочка, и влюблена. А он…
— Что он?
— Девушкам о таком даже думать неприлично.
Она замолчала с видом оскорбленной добродетели.
Думать, значит, неприлично, а подсовывать улики ничего не подозревающей мне, в самый раз?
— Почему он на тебе не женился? — Спросила я деловым тоном. — В записке обещались повторные блаженства, значит, самые первые он от тебя уже получил?
— Старая княгиня вмешалась, — скривилась Натали. — Меня чуть не поганой метлой погнали.
— Ужасно. — В прихожей мне послышался шум, видимо, вернулись горничные. — Надеюсь, за десять лет Анатоль от бабушкиной опеки избавился.
И, закончив беседу сим оптимистичным предположением, я отправилась к Мартам. Вот не зря я не люблю с Натальей Наумовной время проводить, каждый раз умудряется кузина мне какую-нибудь неприятность озвучить. И жалко ее, и гадко, и не представляется, что мне по поводу этих неприятностей делать прикажете. Розово-бумажный Анатоль!
Единственное, что меня обрадовало, то что нянька осталась в гостиной.
Мамаев толкнул дверь с такою силой, что створка грохотнула о стену.
— Серафима?
Женщина повернулась от окна, ее высокая тонкая фигура нисколько на серафимину не походила. Подробности облика скрывал яркий дневной свет из-за спины.
— Эльдар-р, — она тянула гласные и гортанное «р» также получилось длинным, — прибежал на зов, быстро явился.
— Имею честь быть с вами знакомым?
— Счастие, Эльдар. Ты имеешь счастие. — Женщина развела руки, с левой ладони свисала серебряная цепочка с кулоном-звездочкой. — Дверь-то закрой, холодно.
— Где барышня Абызова?
— Абызова? — Женщина тряхнула подвеской. — Бар-р-рышня Абыз-з-зова…
Длинными медленными шагами она пересекла комнату, до Мамаева донесся пряный запах духов, и сама захлопнула дверь.
— Садись, Эльдар, в ногах правды нет. С барышней твоей, ах, прости, к твоему сожалению, не твоей, все в порядке. Где именно она сейчас, не знаю, но уверена, что ничего блаженной Серафиме не грозит.
— Тогда откуда у вас…?
И тут Мамаев вспомнил, где видел раньше незнакомку. Она как раз повернулась от двери, глядя на чародея черными блестящими глазами. Глаза он помнил, а еще помнил, что волосы у нее, сейчас смоляными локонами обрамляющие скуластое личико, тогда были рыжими, задорно кудрявыми.
— Маша?
Она улыбнулась, и улыбка ее была такой же медленно тягучей, как и прочие движения.
— Меня зовут Сикера, — пряный запах усилился, женщина шагнула, оказавшись лицом к лицу с чародеем. — Я навь, и в притворствах чудо как хороша.
Что-то в ней было, в этой навье, возбуждающе-ужасное, смешанное в столь идеальной пропорции, что в голове Мамаева застучали кровяные молоточки.
— Огонь, — крылья точеного носика дрогнули, — слишком много, слишком ярко.
— Оберег верни, — велел Эльдар хриплым от желания голосом.
— Изволь, — она вложила подвеску в его ладонь, из пальцы соприкоснулись, и Мамаев почувствовал ледяную сухость навьей кожи. — Потеряла его твоя Серафима, не уберегла.
Сикера отошла к окну и села в кресло, по-мужски закинув ногу на ногу.
— Подозреваю, что и не берегла особо, а еще… — Она вновь будто принюхалась, и указала подбородком на разоренную постель. — … на ложе этом отнюдь не в одиночестве почивала. Полюбопытствуй, если твоя воля, уверена, отыщешь волосы на подушке. Светлый, да темный.
Любопытствовать Мамаев не стал, шутовски поклонился и присел напротив навьи:
— Спасибо, добрая женщина, за оповещение. Теперь я уверен, что с Серафимой Карповной беды не приключится, Ваня любимую в обиду не даст.
Сикера покачала головой:
— Болит-то сердечко? Признайся, милый, мне можно.
— А, ежели болит, то ты мне его залечишь, милая?
Навья потянулась по-кошачьи:
— Проста слишком для меня твоя, чародей, сила, нет в ней тонкого изящества, к которому я привыкла.
— Иногда и черный хлебушек жевать полезно.
Сикера рассмеялась:
— После пожую, если аппетит появится, сначала дело. Или ты думаешь, я в эту дыру тебя поблудить позвала?
Мамаев был уже рядом с ней, горячими пальцами гладил основание шеи, отбрасывал волосы, зарываясь в них лицом:
— Аппетит я тебе разбужу, а дела… после.
— Навьи-то у тебя никогда не было? — Жадно отвечая на поцелуи, спросила Сикера.
— Не было, — просто ответил Эльдар.
Он расстегивал крючки платья, стягивал его, обнажая гладкую кремовую женскую плоть.
— Какая честь огненного чародея невинности лишить! — хихикнула Сикера и увлекла Эльдара на постель.
https://feisovet.ru/магазин/Огонь-блаженной-Серафимы-Татьяна-Коростышевская
— Памятные вещицы я там храню, — любезно сообщила на мой вопрос Натали. — Если любопытствуешь, изволь, нисколько не возражаю.
Под резной крышкой обнаружился ворох писем, надписанных больше чем одним почерком, увядшие бутоньерки — воспоминания о первых балах, маска черного бархата, стопка фотографических карточек. Последние я и принялась рассматривать. Там были изображены мужчины: бравый офицер с черными усиками, господин во фраке с умным взором и ранними залысинами над высоким лбом, студент в фуражке, огроменный детина в холщовой рубахе с мольбертом наперевес.
Про каждого из них Натали рассказывала с томной грустью. Называла имена, род занятий, а также сообщала, чего господа эти сподобились достичь на сегодняшний момент. Все это были ее прошлые воздыхатели, и говорить о них доставляло кузине удовольствие. Я же боролась с зевотой. Наталья Наумовна сняла ленточку с писем, принялась зачитывать мне пассажи из переписок, касаемые изображенных кавалеров.
— Понимаю, Фимочка, что мои скромные победы на полях Амура, ни в какое сравнение с твоими не идут.
— Да разве это соревнование? — Широко и фальшиво улыбнувшись, я взяла следующую карточку. — Это бравый морской офицер тоже пал жертвою твоих чар?
Сызнова зашуршали письма, дно шкатулки обнажилось, я обрадовалась, что тема амурных побед скоро иссякнет.
Бедная моя кузина, бедная. Ежедневно сидеть в гостиной в одиночестве, да реликвии перебирать, довольно грустное времяпровождение. Ну а чем еще заниматься? У берендийских аристократок занятий в жизни не особо положено. По молодости все живее происходит, красивой надо быть, приятной, привлекательной, в обществе появляться. Все для того, чтоб замуж удачно взяли. После, выйдя замуж, домом занимаешься. Если супруг не беден, слуг у тебя будет довольно, вот ими и командуешь. Но Натали одинока, время балов и флирта прошло, из слуг одна кухарка, но Акулина сама кем хочешь покомандует. А, налаженный более менее, быт особых забот не требует. Вот и сидит голубица, вспоминает…
Рукою я нырнула в шкатулку, чтоб точно убедиться в ее пустоте. Пальцы нащупали что-то и я извлекла на свет бумажную розу. Ворсинки на сгибах сообщали о преклонном возрасте поделки. Роза для розы. Именно таким образом складывал свои письма мне князь Кошкин. Роза для розы!
Я подняла на кузину ошарашенный взгляд.
— Рано или поздно, Фимочка, ты об этом бы узнала, —проговорила Натали со вздохом. — Анатоль и я…
— Позволишь? — Я держала розу в раскрытых ладонях, будто новорожденного цыпленка.
— Полюбопытствуй. Это уже такая древняя история…
Истории было лет десять, я взглянула на дату внизу, но высчитывать точный возраст поленилась. В записке оказалось всего пара строк: радость от скорой встречи и обещание блаженств, превосходящих прошлые. Зачем я это читаю?
— Мы были так молоды, — прошептала Натали. — Моя неопытность и наивность сыграли злую шутку тогда.
— У тебя с князем был роман?
— Рано или поздно ты об этом бы узнала.
Что ж она одно и то же произносит? Можно подумать, князевы романы должны меня в неистовство приводить.
— Погоди, милая, — проговорила я торопливо. — Ты меня про Анатоля упреждала, что де гадкий он человек, чтоб не прикипала я к нему сердцем. Князь обидел тебя?
— Обидел, — кивнула кузина, помокнув платочком тихие слезы. — Я была молода, Фимочка, и влюблена. А он…
— Что он?
— Девушкам о таком даже думать неприлично.
Она замолчала с видом оскорбленной добродетели.
Думать, значит, неприлично, а подсовывать улики ничего не подозревающей мне, в самый раз?
— Почему он на тебе не женился? — Спросила я деловым тоном. — В записке обещались повторные блаженства, значит, самые первые он от тебя уже получил?
— Старая княгиня вмешалась, — скривилась Натали. — Меня чуть не поганой метлой погнали.
— Ужасно. — В прихожей мне послышался шум, видимо, вернулись горничные. — Надеюсь, за десять лет Анатоль от бабушкиной опеки избавился.
И, закончив беседу сим оптимистичным предположением, я отправилась к Мартам. Вот не зря я не люблю с Натальей Наумовной время проводить, каждый раз умудряется кузина мне какую-нибудь неприятность озвучить. И жалко ее, и гадко, и не представляется, что мне по поводу этих неприятностей делать прикажете. Розово-бумажный Анатоль!
Единственное, что меня обрадовало, то что нянька осталась в гостиной.
Мамаев толкнул дверь с такою силой, что створка грохотнула о стену.
— Серафима?
Женщина повернулась от окна, ее высокая тонкая фигура нисколько на серафимину не походила. Подробности облика скрывал яркий дневной свет из-за спины.
— Эльдар-р, — она тянула гласные и гортанное «р» также получилось длинным, — прибежал на зов, быстро явился.
— Имею честь быть с вами знакомым?
— Счастие, Эльдар. Ты имеешь счастие. — Женщина развела руки, с левой ладони свисала серебряная цепочка с кулоном-звездочкой. — Дверь-то закрой, холодно.
— Где барышня Абызова?
— Абызова? — Женщина тряхнула подвеской. — Бар-р-рышня Абыз-з-зова…
Длинными медленными шагами она пересекла комнату, до Мамаева донесся пряный запах духов, и сама захлопнула дверь.
— Садись, Эльдар, в ногах правды нет. С барышней твоей, ах, прости, к твоему сожалению, не твоей, все в порядке. Где именно она сейчас, не знаю, но уверена, что ничего блаженной Серафиме не грозит.
— Тогда откуда у вас…?
И тут Мамаев вспомнил, где видел раньше незнакомку. Она как раз повернулась от двери, глядя на чародея черными блестящими глазами. Глаза он помнил, а еще помнил, что волосы у нее, сейчас смоляными локонами обрамляющие скуластое личико, тогда были рыжими, задорно кудрявыми.
— Маша?
Она улыбнулась, и улыбка ее была такой же медленно тягучей, как и прочие движения.
— Меня зовут Сикера, — пряный запах усилился, женщина шагнула, оказавшись лицом к лицу с чародеем. — Я навь, и в притворствах чудо как хороша.
Что-то в ней было, в этой навье, возбуждающе-ужасное, смешанное в столь идеальной пропорции, что в голове Мамаева застучали кровяные молоточки.
— Огонь, — крылья точеного носика дрогнули, — слишком много, слишком ярко.
— Оберег верни, — велел Эльдар хриплым от желания голосом.
— Изволь, — она вложила подвеску в его ладонь, из пальцы соприкоснулись, и Мамаев почувствовал ледяную сухость навьей кожи. — Потеряла его твоя Серафима, не уберегла.
Сикера отошла к окну и села в кресло, по-мужски закинув ногу на ногу.
— Подозреваю, что и не берегла особо, а еще… — Она вновь будто принюхалась, и указала подбородком на разоренную постель. — … на ложе этом отнюдь не в одиночестве почивала. Полюбопытствуй, если твоя воля, уверена, отыщешь волосы на подушке. Светлый, да темный.
Любопытствовать Мамаев не стал, шутовски поклонился и присел напротив навьи:
— Спасибо, добрая женщина, за оповещение. Теперь я уверен, что с Серафимой Карповной беды не приключится, Ваня любимую в обиду не даст.
Сикера покачала головой:
— Болит-то сердечко? Признайся, милый, мне можно.
— А, ежели болит, то ты мне его залечишь, милая?
Навья потянулась по-кошачьи:
— Проста слишком для меня твоя, чародей, сила, нет в ней тонкого изящества, к которому я привыкла.
— Иногда и черный хлебушек жевать полезно.
Сикера рассмеялась:
— После пожую, если аппетит появится, сначала дело. Или ты думаешь, я в эту дыру тебя поблудить позвала?
Мамаев был уже рядом с ней, горячими пальцами гладил основание шеи, отбрасывал волосы, зарываясь в них лицом:
— Аппетит я тебе разбужу, а дела… после.
— Навьи-то у тебя никогда не было? — Жадно отвечая на поцелуи, спросила Сикера.
— Не было, — просто ответил Эльдар.
Он расстегивал крючки платья, стягивал его, обнажая гладкую кремовую женскую плоть.
— Какая честь огненного чародея невинности лишить! — хихикнула Сикера и увлекла Эльдара на постель.
***Окончание ознакомительного отрывка
***Полный текст можно приобрести здесь:
https://feisovet.ru/магазин/Огонь-блаженной-Серафимы-Татьяна-Коростышевская
