— Мария Анисьевна нас выгоняет, — наябедничали Марты. — Мы в смежной комнатке расположиться желаем, чтоб вам в любой момент услужить, а она нас в комнату прислуги на первом этаже выселить хочет.
— Потому что это я в любой момент служить должна.
— Маняша над вами старшая, — поддержала я няньку, — как она сказала, так и делайте.
Я догадывалась, что нежелание девушек со мной разлучаться, вызвано отнюдь не их преданностью мне лично, а необходимостью помогать самостоятельной Наталье Наумовне. Загоняет она мне Март, это уж как пить дать.
Маняша сочувствия не знала, в три счета выставив горничных с пожитками за дверь, она принялась распаковывать мои уже доставленные чемоданы.
— К ужину спуститься, р-раз, это лиловое, это завтра с утра можно примерить, это…
Она бормотала, развешивая наряды на плечики за раздвижными дверями гардеробного шкапа.
— Фильмотеатр желаю посетить, — я плюхнулась на козетку, задрав ноги в премилых ботильончиках на спинку. — Давай сходим? Вот прямо сейчас же и отправимся.
— Отчего же не сходить…
— И мороженое, — я мечтательно прикрыла глаза, — чтоб с карамелью и кедровыми орешками. Помнится, заведение «Крем-глясе» неподалеку там было.
— Мороженое зимой?
— Что-то не так?
— То, что за блаженную примут, а ты, помнится, безумия паче прочего страшилась.
— Ах, Маняша, мне это теперь решительно все равно.
Больше нянька не возражала. Гавр, приоткрыв один глаз, на фильму меня отпустил, благостно рыкнул, когда я пообещала на обратном пути к мяснику забежать за вырезкой для послушного мальчика.
— Значит, как в постель чудовища этого с собою брать, тут ты согласна, — ворчала Маняша, помогая мне с шубкой. — А в город на прогулку — кишка тонка?
— С тобою время хочу провести, — отвечала я с лаской в голосе, — как раньше. Гавр мне, конечно, друг, но внимания требует, что дитя малое.
В гостиной было пусто, поэтому об уходе я сообщила лакею, чтоб передал господам, если поинтересуются.
— Извозчик! — Крикнула нянька, как только мы вышли за ворота.
— Оставь, — придержала я ее за руку, — давай пешочком пройдемся, как бывало.
Мы неторопливо шагали по Голубой улице, метель утихла, холодное зимнее солнце переползло уже за зенит, готовясь погрузить Мокошь-град в ранние сумерки.
— Отродясь я с тобою здесь по сугробам не скакала, — ворчала нянька, кутаясь в тулуп и многослойные свои шали. — И холод ты никогда не обожала, когда за горами зимовали, хотела до весны на печке оставаться. Что в твоих заграницах с тобою сделали? Кедровые орехи?! От которых у тебя горло пухнет и почесотка по всему телу? И их тоже возлюбила?
— Про орехи погорячилась, — призналась я легко. — А холод и правда приятен стал, с тех пор как силу приняла.
Обернувшись, не смотрит ли кто, я вытянула из муфты руки и сняла с правой перчатку:
— Силь ву пле!
На ладони расцвел алый огненный цветок, я дунула на него, заставляя изменить цвет, еще раз, и еще, после смяла лепестки и бросила в снег.
— Солидно, — одобрила Маняша, любуясь превратившимся в лужу сугробом.
Вода моментально подернулась корочкой и я не отказала себе в удовольствии проехаться по льду подошвами ботильонов.
— Как есть блаженная, — удержала меня от падения Маняша. — Так где ты теперь живешь и с кем? Предупреждаю сразу, про университеты гранадские ни слову не верю.
— И правильно не веришь. Папенька туману напустил столько, что кто угодно усомнится. Учитель у меня личный, навроде гувернера. Он странненький довольно, не каждого к себе приблизить решается, но, ежели согласится, то ученик как в рабство попадает. Ничего мне не дозволяет, ни писем кому писать, ни книжек для развлечения читать, ни…
— Ты с ним вдвоем что ли живешь?
— Вдесятером, — доверительным шепотом сообщила я. — Он и учеников девять, я девятая, я отпираю, я запираю.
— Девушки есть? — Маняша тоже шептала.
— Нет! Я единственная.
Мария Анисьевна застыла, будто громом пораженная. Солидному господину в цилиндре дорогу заступила, тот обозвал ее теткою и даже замахнулся, чтоб в спину пихать, да после остыл, разглядев меня.
— Простите, — пискнула я карамельно, и потащила няньку под руку. — И нечего ошеломляться, огненные стихии обычно женскому полу не достаются… И ничего не скандально, если никому не расскажешь, то и не оконфузишь меня перед обществом.
Трещать без умолку пришлось еще с четверть часа, пока Маняша не начала вяло отвечать на расспросы.
— Чего было? Лежала стало быть в госпитале, дня три уже лежала, все удивлялась, что ты меня проведать не спешишь. После барышня Бобынина явилась с рассказами. Так мол и так, Маняша, сказывала, отбыла твоя хозяйка в дали дальние, а в какие нам, людям простым, знать не положено. Перед отбытием с князем Анатолем обручилась.
Тут нянька неодобрительно покачала головой.
— Господин Зорин не заходил? — Спросила я с преувеличенной легкостью.
— На Руяне? Нет, тогда мы с ним не виделись. Барышня Бобынина сказала, что Ивана Ивановича служба срочно в столицу призвала. А здесь-то, в Мокошь-граде уже, беседовали неоднократно, всякий раз, когда он с визитами к Наталье Наумовне является, ко мне заходит поздороваться.
— Часто?
— В неделю раза два, — охотно отвечала Маняша. — Догадываюсь, что после того, как ты князю Кошкину поклялась, статский советник на Наташку перекинулся. Она уж его привечает, будьте уверены. Клавикорды новые в гостиной видала? В четыре руки музицируют голубки наши.
В витрине дорого магазина отразилось мое искаженное страданием лицо. Маняша же, ничего не замечая, продолжала:
— А на прием у генерал-губернатора, ну который перед самым постом был, вместе отправились. Иван Иванович за Натали заехал франт франтом, в парадном мундире, с букетом, она тоже расстаралась куколкой перед ним предстать…
— Какая прелесть! — Перебила я ее, указав на выставленное в витрине платье. — Желаю немедленно его примерить.
И толкнула стеклянную дверь магазина.
Одного платья, чтоб успокоиться, мне не хватило, попустило на четвертом, да и то после того, как взопревший работник подобрал к нему туфли, шляпку и мягкую расшитую стеклярусом сумочку.
Время примерки нянька проводила пречудесно, посиживала на пуфике и закусывала поднесенный чай пирожными из соседней кондитерской. Надписывая на карточке адрес, куда требовалось доставить мои покупки, я поняла, что голодна.
Об этом я сообщила няньке, оказавшись сызнова на проспекте. Та мысли о трапезе разделила:
— Отыщем сейчас ресторацию, морожеными с пирожными сыт не будешь.
— Грибов хочу, — решила я, прислушавшись к урчанию желудка, — жареных со сметаной лисичек. Не сезон? Не получится?
Нянька на этих словах хихикнула, ткнув варежкой в вывеску, на которой под вязевыми буквами «Жарю-парю» было изображено грибное семейство.
Заведение классом не отличалось, так себе харчевня. Но столы были чистыми и пахло хорошо, домашней стряпней и печным дымом. К нам подскочил половой в подпоясанной рубахе:
— Чего бырышни изволят?
Он провел на через залу, потолок которой намекал, что в прошлой жизни ресторация была обычным подвалом, к дальнему столику у полукруглого высокого оконца.
— Грибочков? — Парень лихо отхлестал полотенцем столешницу. — И грибочков со всем уважением поднесу. Грибочки у нас замечательные, потому как только в нашем заведении их умеют без мочения либо квашения с осени в свежести сохранять. И дороговизна сохранных амулетов нас в стремлении гостей порадовать не остановит. Заведение у нас препопулярное, все мокошь-градское чиновничество столовается, все солидные люди…
Маняша помогла мне разоблачаться, потом и сама рассупонилась, половой одежду подхватил, пристроил на вешалке в углу.
Заверениям его в популярности ресторации, или все же трактира, безлюдие оного противоречило.
— Обеденное время уже закончилось, а для вечери еще не подошло, — будто услышав мои мысли, сообщил половой. — На час раньше и мне для вас свободного местечка отыскать бы не удалось.
Наконец он удалился на кухню.
— Вот ведь болтун, — я цапнула из вазочки горбушку и обильно ее посолила.
— Оголодала ты, дитятко, — пожалела Маняша, наблюдая как я вгрызаюсь в хлебушек.
А мне там временем кусок в горле стал. Потому что в залу вошли те самые анонсированные парнишкой столичные чиновники. Они оживленно беседовали, стряхивали снег, топали ногами. Трое мужчин и дама, тоже чиновница. Самый из них молоденький даму обхаживал, стоял с протянутыми руками, чтоб принять шинель. Женщина была хороша. Рыжая, а хороша как картинка. Личико точеное с широкими скулами и аккуратным подбородком, глаза зеленющие, что твои смарагды. И сложена на диво соразмерено. Я пялилась на нее, чтоб не переводить взгляда на самого высокого из ее спутников, на статского советника Зорина.
— Битый час тебя, Эльдар, ожидали, — разносился под сводами зоринский бас, — обеденное время упустили.
Господин Мамаев что-то отвечал, но смысл ответа до меня не дошел.
— Иван Иванович! — Воскликнула Маняша, остановив тем самым мою попытку спрятаться под стол. — А мы туточки с Серафимой!
Пришлось кивать в ответ на приветствие, улыбаться, представляться. Молодого звали Митрофан. Отчество его было Митрофанович, а фамилия Губешкин, поэтому предпочитал он обращение по-простому, лишь по имени.
Прибежавший на шум половой выслушал чиновничий заказ, заверил, что все исполнит в лучшем виде и поинтересовался, где господам удобнее откушать будет, потому что он может столы и сдвинуть для удобства застольного общения.
Зорин принялся махать в другой конец залы, на что Маняша завопила, что спасителя своего рядом видеть желает. Я украдкой откусывала от горбушки, ожидая, пока весь этот балаган закончится.
— Вы мне снились, — тихонько сказала рыжая, присаживаясь на соседний табурет.
Я покраснела и с усилием проглотила безвкусный хлеб. Позорище ты, Серафима, как есть позорище. Ну давай, ответь: «А вы, Гелюшка, мне. Помнится, в слезах пробудилась, когда выяснилось, что надворный советник Попович — не вобла сушеная, а красотка каких мало».
— Забавно, — удалось выдавить вместе с жалкой улыбкой.
— Да уж, — у Евангелины улыбка получалась искренней, от нее на щеках чиновницы появились премилые ямочки. — Забавно, не то слово, перепугалась я преизрядно, особенно от крылатого кота. Представьте, с вами было полосатое чудовище, которое скалило на меня клыки, и…
— Не начинай, букашечка, — Эльдар Давидович присел напротив, упер локоть в столешницу и опустил подбородок в раскрытую ладонь. — А то барышня Абызова решит, что в чародейском приказе служат склонные к фантазиям натуры.
Потом, к моему удивлению, господин Мамаев извлек из кармана гривенник и щелчком отправил монетку Евангелине.
— С паразитическими словами воюем, — сообщила мне чиновница в той же доверительной манере. — Эльдар «букашечками» грешен, а я…
Она посмотрела на чародея, замершего в ожидании, и хихикнула:
— А я слова своего не произнесу, чтоб попусту не раскошеливаться. У вас, Серафима Карповна, паразитические слова имеются? Желаете в наш клуб вступить?
Зорин сел напротив Попович и на меня не смотрел:
— Серафима Карповна лишена недостатков.
— Ах, — тоненько протянула я, — невыразимо приятно получить комплимент от вашего высокородия.
Болван Иванович томность проигнорировал, занявшись рассматриванием столовых приборов. Зрелище его увлекло не на шутку.
— У меня от голоса Серафимы Карповны мурашки по позвоночнику побежали, — вдруг сказал Митрофан, сидящий у торца стола. — Такие узнаваемые вибрации…
— Это от того, юноша, — пояснил Эльдар, что барышня Абызова нам с тобой, некоторым образом, коллега. Не правда ли?
Он раскрыл ладонь, на которой плясал крошечный пламенный человечек.
— Одни чардеи кругом, — Геля притворно вздохнула. — Чем ответите, Серафима?
Я полюбовалась огненным танцем.
— К прискорбию, ответить мне нечем. Я, Евангелина Романовна, тонкостям ремесла не обучена, у меня по берендийской поговорке — сила есть, ума не надо.
— Мастерство — дело наживное, — утешил Эльдар. — Если пожелаете, с удовольствием несколько уроков вам дам.
— У жениха барышни Абызовой не забудь разрешения спросить, — сказал Зорин, хлопнув по ладони друга, — а также у прочих… гм… обучателей.
И пока половой не принес нам обеда, Иван Иванович беседовал с Маняшей, для чего ему пришлось пересесть ближе к ней.
Кушанья были на славу. Я, поглядев на отменный аппетит барышни Попович, и сама не отставала. На запивку подали квас, и этот простецкий напиток оказался уместен.
— Мы в фильмотеатр после собираемся, — говорил Мамаев, — премьерный показ сегодня.
— Какая фильма?
— Не помню названия, — отвечала мне Геля. — Что-то про полонянку определенно, и всенепременно романтический герой ее сперва в цепи заточит, а потом влюбится.
— Потому что Бесника только в таких историях и снимают, — веселился Эльдар. — Там наш хороший знакомец, Серафима Карповна, лицедействует, в фильме этой. Ник Бес, слыхали?
Я отрицательно покачала головой, видно новый актер. Ник Бес, это Бесник, только слоги переставлены? Как забавно!
Дальше Геля с Мамаевым принялись спорить, хорош, или не очень сей Бес в лицедействах.
С удивлением я поняла, что находится в одной компании с приказными сыскарями мне приятно. И Попович, эта кошка рыжая, невероятно нравится мне.
Когда пришла пора расплачиваться, случился небольшой конфуз. Мария Анисьевна возопила, что мы просто обязаны угостить спасителей, Евангелина Романовна твердила что-то о суфражизме, а Эльдар Давидович предлагал раскошелиться Ивану, потому что у него, как у начальства, денежка на пропитание личного состава в бумажнике шелестят.
Половой переводил взгляд с лица на лицо, бормоча:
— Уж я-то точно за вас всех платить не собираюсь.
Зорин сказал Маняше, что ее благодарственный обед желает приватно получить, Евангелине, что она номинально на службе, и чтоб не смела барышню Абызову, без пяти минут княгиню, суфражизмом смущать, и передал счет Мамаеву:
— Штраф за опоздание тебе будет. И вообще, сегодня твоя очередь.
На дворе уже стемнело, снежинки искрились в фонарном свете.
— Серафима, Мария Анисьевна, вы с нами? — Геля намотала поверх шинели толстый плетенный шарф, но все равно заметно мерзла.
Зорин с Митрофаном откланялись, у них были еще дела в приказе. Я же загрустила. Фильмотеатр уже не влек, даже и с предвкушаемым всей компанией мороженым в «Крем-глясе».
Мамаев все решил за меня, подхватил под руку Маняшу и потащил по проспекту.
— Сейчас начнет «букашечками» сыпать безнадзорно, — улыбнулась Геля, вокруг губ у нее виднелась голубая морозная каемка.
— Руки дайте, — велела я, снимая свои перчатки и засовывая их в висящую на груди муфту.
Перчаточки у Попович были тонкие, казенные, нитяные. Дрянь, а не перчатки. Мои пальцы скользнули к запястьям, остановились у пульсирующих жилок.
— Серафима, жги, — пробормотала я себе под нос и пустила от кончиков пальцев чуток силы, она вошла в вены иголками, растворяясь в кровотоке.
— Перфектно! — по-детски восторженно сказала Геля. — А Эльдар так не может.
Щеки ее порозовели и дрожать чиновница прекратила.
— Наверное, потому, что по военной линии раньше служил? — Я взяла ее под руку, потому что идти на каблучках по снегу было не особо сподручно.— Тогда он скорее на нападение заточен.
— Точно. Они все бывшие военные: и Мамаев, и Иван, и… шеф наш Семен Аристархович.
— Потому что это я в любой момент служить должна.
— Маняша над вами старшая, — поддержала я няньку, — как она сказала, так и делайте.
Я догадывалась, что нежелание девушек со мной разлучаться, вызвано отнюдь не их преданностью мне лично, а необходимостью помогать самостоятельной Наталье Наумовне. Загоняет она мне Март, это уж как пить дать.
Маняша сочувствия не знала, в три счета выставив горничных с пожитками за дверь, она принялась распаковывать мои уже доставленные чемоданы.
— К ужину спуститься, р-раз, это лиловое, это завтра с утра можно примерить, это…
Она бормотала, развешивая наряды на плечики за раздвижными дверями гардеробного шкапа.
— Фильмотеатр желаю посетить, — я плюхнулась на козетку, задрав ноги в премилых ботильончиках на спинку. — Давай сходим? Вот прямо сейчас же и отправимся.
— Отчего же не сходить…
— И мороженое, — я мечтательно прикрыла глаза, — чтоб с карамелью и кедровыми орешками. Помнится, заведение «Крем-глясе» неподалеку там было.
— Мороженое зимой?
— Что-то не так?
— То, что за блаженную примут, а ты, помнится, безумия паче прочего страшилась.
— Ах, Маняша, мне это теперь решительно все равно.
Больше нянька не возражала. Гавр, приоткрыв один глаз, на фильму меня отпустил, благостно рыкнул, когда я пообещала на обратном пути к мяснику забежать за вырезкой для послушного мальчика.
— Значит, как в постель чудовища этого с собою брать, тут ты согласна, — ворчала Маняша, помогая мне с шубкой. — А в город на прогулку — кишка тонка?
— С тобою время хочу провести, — отвечала я с лаской в голосе, — как раньше. Гавр мне, конечно, друг, но внимания требует, что дитя малое.
В гостиной было пусто, поэтому об уходе я сообщила лакею, чтоб передал господам, если поинтересуются.
— Извозчик! — Крикнула нянька, как только мы вышли за ворота.
— Оставь, — придержала я ее за руку, — давай пешочком пройдемся, как бывало.
Мы неторопливо шагали по Голубой улице, метель утихла, холодное зимнее солнце переползло уже за зенит, готовясь погрузить Мокошь-град в ранние сумерки.
— Отродясь я с тобою здесь по сугробам не скакала, — ворчала нянька, кутаясь в тулуп и многослойные свои шали. — И холод ты никогда не обожала, когда за горами зимовали, хотела до весны на печке оставаться. Что в твоих заграницах с тобою сделали? Кедровые орехи?! От которых у тебя горло пухнет и почесотка по всему телу? И их тоже возлюбила?
— Про орехи погорячилась, — призналась я легко. — А холод и правда приятен стал, с тех пор как силу приняла.
Обернувшись, не смотрит ли кто, я вытянула из муфты руки и сняла с правой перчатку:
— Силь ву пле!
На ладони расцвел алый огненный цветок, я дунула на него, заставляя изменить цвет, еще раз, и еще, после смяла лепестки и бросила в снег.
— Солидно, — одобрила Маняша, любуясь превратившимся в лужу сугробом.
Вода моментально подернулась корочкой и я не отказала себе в удовольствии проехаться по льду подошвами ботильонов.
— Как есть блаженная, — удержала меня от падения Маняша. — Так где ты теперь живешь и с кем? Предупреждаю сразу, про университеты гранадские ни слову не верю.
— И правильно не веришь. Папенька туману напустил столько, что кто угодно усомнится. Учитель у меня личный, навроде гувернера. Он странненький довольно, не каждого к себе приблизить решается, но, ежели согласится, то ученик как в рабство попадает. Ничего мне не дозволяет, ни писем кому писать, ни книжек для развлечения читать, ни…
— Ты с ним вдвоем что ли живешь?
— Вдесятером, — доверительным шепотом сообщила я. — Он и учеников девять, я девятая, я отпираю, я запираю.
— Девушки есть? — Маняша тоже шептала.
— Нет! Я единственная.
Мария Анисьевна застыла, будто громом пораженная. Солидному господину в цилиндре дорогу заступила, тот обозвал ее теткою и даже замахнулся, чтоб в спину пихать, да после остыл, разглядев меня.
— Простите, — пискнула я карамельно, и потащила няньку под руку. — И нечего ошеломляться, огненные стихии обычно женскому полу не достаются… И ничего не скандально, если никому не расскажешь, то и не оконфузишь меня перед обществом.
Трещать без умолку пришлось еще с четверть часа, пока Маняша не начала вяло отвечать на расспросы.
— Чего было? Лежала стало быть в госпитале, дня три уже лежала, все удивлялась, что ты меня проведать не спешишь. После барышня Бобынина явилась с рассказами. Так мол и так, Маняша, сказывала, отбыла твоя хозяйка в дали дальние, а в какие нам, людям простым, знать не положено. Перед отбытием с князем Анатолем обручилась.
Тут нянька неодобрительно покачала головой.
— Господин Зорин не заходил? — Спросила я с преувеличенной легкостью.
— На Руяне? Нет, тогда мы с ним не виделись. Барышня Бобынина сказала, что Ивана Ивановича служба срочно в столицу призвала. А здесь-то, в Мокошь-граде уже, беседовали неоднократно, всякий раз, когда он с визитами к Наталье Наумовне является, ко мне заходит поздороваться.
— Часто?
— В неделю раза два, — охотно отвечала Маняша. — Догадываюсь, что после того, как ты князю Кошкину поклялась, статский советник на Наташку перекинулся. Она уж его привечает, будьте уверены. Клавикорды новые в гостиной видала? В четыре руки музицируют голубки наши.
В витрине дорого магазина отразилось мое искаженное страданием лицо. Маняша же, ничего не замечая, продолжала:
— А на прием у генерал-губернатора, ну который перед самым постом был, вместе отправились. Иван Иванович за Натали заехал франт франтом, в парадном мундире, с букетом, она тоже расстаралась куколкой перед ним предстать…
— Какая прелесть! — Перебила я ее, указав на выставленное в витрине платье. — Желаю немедленно его примерить.
И толкнула стеклянную дверь магазина.
Одного платья, чтоб успокоиться, мне не хватило, попустило на четвертом, да и то после того, как взопревший работник подобрал к нему туфли, шляпку и мягкую расшитую стеклярусом сумочку.
Время примерки нянька проводила пречудесно, посиживала на пуфике и закусывала поднесенный чай пирожными из соседней кондитерской. Надписывая на карточке адрес, куда требовалось доставить мои покупки, я поняла, что голодна.
Об этом я сообщила няньке, оказавшись сызнова на проспекте. Та мысли о трапезе разделила:
— Отыщем сейчас ресторацию, морожеными с пирожными сыт не будешь.
— Грибов хочу, — решила я, прислушавшись к урчанию желудка, — жареных со сметаной лисичек. Не сезон? Не получится?
Нянька на этих словах хихикнула, ткнув варежкой в вывеску, на которой под вязевыми буквами «Жарю-парю» было изображено грибное семейство.
Заведение классом не отличалось, так себе харчевня. Но столы были чистыми и пахло хорошо, домашней стряпней и печным дымом. К нам подскочил половой в подпоясанной рубахе:
— Чего бырышни изволят?
Он провел на через залу, потолок которой намекал, что в прошлой жизни ресторация была обычным подвалом, к дальнему столику у полукруглого высокого оконца.
— Грибочков? — Парень лихо отхлестал полотенцем столешницу. — И грибочков со всем уважением поднесу. Грибочки у нас замечательные, потому как только в нашем заведении их умеют без мочения либо квашения с осени в свежести сохранять. И дороговизна сохранных амулетов нас в стремлении гостей порадовать не остановит. Заведение у нас препопулярное, все мокошь-градское чиновничество столовается, все солидные люди…
Маняша помогла мне разоблачаться, потом и сама рассупонилась, половой одежду подхватил, пристроил на вешалке в углу.
Заверениям его в популярности ресторации, или все же трактира, безлюдие оного противоречило.
— Обеденное время уже закончилось, а для вечери еще не подошло, — будто услышав мои мысли, сообщил половой. — На час раньше и мне для вас свободного местечка отыскать бы не удалось.
Наконец он удалился на кухню.
— Вот ведь болтун, — я цапнула из вазочки горбушку и обильно ее посолила.
— Оголодала ты, дитятко, — пожалела Маняша, наблюдая как я вгрызаюсь в хлебушек.
А мне там временем кусок в горле стал. Потому что в залу вошли те самые анонсированные парнишкой столичные чиновники. Они оживленно беседовали, стряхивали снег, топали ногами. Трое мужчин и дама, тоже чиновница. Самый из них молоденький даму обхаживал, стоял с протянутыми руками, чтоб принять шинель. Женщина была хороша. Рыжая, а хороша как картинка. Личико точеное с широкими скулами и аккуратным подбородком, глаза зеленющие, что твои смарагды. И сложена на диво соразмерено. Я пялилась на нее, чтоб не переводить взгляда на самого высокого из ее спутников, на статского советника Зорина.
— Битый час тебя, Эльдар, ожидали, — разносился под сводами зоринский бас, — обеденное время упустили.
Господин Мамаев что-то отвечал, но смысл ответа до меня не дошел.
— Иван Иванович! — Воскликнула Маняша, остановив тем самым мою попытку спрятаться под стол. — А мы туточки с Серафимой!
Пришлось кивать в ответ на приветствие, улыбаться, представляться. Молодого звали Митрофан. Отчество его было Митрофанович, а фамилия Губешкин, поэтому предпочитал он обращение по-простому, лишь по имени.
Прибежавший на шум половой выслушал чиновничий заказ, заверил, что все исполнит в лучшем виде и поинтересовался, где господам удобнее откушать будет, потому что он может столы и сдвинуть для удобства застольного общения.
Зорин принялся махать в другой конец залы, на что Маняша завопила, что спасителя своего рядом видеть желает. Я украдкой откусывала от горбушки, ожидая, пока весь этот балаган закончится.
— Вы мне снились, — тихонько сказала рыжая, присаживаясь на соседний табурет.
Я покраснела и с усилием проглотила безвкусный хлеб. Позорище ты, Серафима, как есть позорище. Ну давай, ответь: «А вы, Гелюшка, мне. Помнится, в слезах пробудилась, когда выяснилось, что надворный советник Попович — не вобла сушеная, а красотка каких мало».
— Забавно, — удалось выдавить вместе с жалкой улыбкой.
— Да уж, — у Евангелины улыбка получалась искренней, от нее на щеках чиновницы появились премилые ямочки. — Забавно, не то слово, перепугалась я преизрядно, особенно от крылатого кота. Представьте, с вами было полосатое чудовище, которое скалило на меня клыки, и…
— Не начинай, букашечка, — Эльдар Давидович присел напротив, упер локоть в столешницу и опустил подбородок в раскрытую ладонь. — А то барышня Абызова решит, что в чародейском приказе служат склонные к фантазиям натуры.
Потом, к моему удивлению, господин Мамаев извлек из кармана гривенник и щелчком отправил монетку Евангелине.
— С паразитическими словами воюем, — сообщила мне чиновница в той же доверительной манере. — Эльдар «букашечками» грешен, а я…
Она посмотрела на чародея, замершего в ожидании, и хихикнула:
— А я слова своего не произнесу, чтоб попусту не раскошеливаться. У вас, Серафима Карповна, паразитические слова имеются? Желаете в наш клуб вступить?
Зорин сел напротив Попович и на меня не смотрел:
— Серафима Карповна лишена недостатков.
— Ах, — тоненько протянула я, — невыразимо приятно получить комплимент от вашего высокородия.
Болван Иванович томность проигнорировал, занявшись рассматриванием столовых приборов. Зрелище его увлекло не на шутку.
— У меня от голоса Серафимы Карповны мурашки по позвоночнику побежали, — вдруг сказал Митрофан, сидящий у торца стола. — Такие узнаваемые вибрации…
— Это от того, юноша, — пояснил Эльдар, что барышня Абызова нам с тобой, некоторым образом, коллега. Не правда ли?
Он раскрыл ладонь, на которой плясал крошечный пламенный человечек.
— Одни чардеи кругом, — Геля притворно вздохнула. — Чем ответите, Серафима?
Я полюбовалась огненным танцем.
— К прискорбию, ответить мне нечем. Я, Евангелина Романовна, тонкостям ремесла не обучена, у меня по берендийской поговорке — сила есть, ума не надо.
— Мастерство — дело наживное, — утешил Эльдар. — Если пожелаете, с удовольствием несколько уроков вам дам.
— У жениха барышни Абызовой не забудь разрешения спросить, — сказал Зорин, хлопнув по ладони друга, — а также у прочих… гм… обучателей.
И пока половой не принес нам обеда, Иван Иванович беседовал с Маняшей, для чего ему пришлось пересесть ближе к ней.
Кушанья были на славу. Я, поглядев на отменный аппетит барышни Попович, и сама не отставала. На запивку подали квас, и этот простецкий напиток оказался уместен.
— Мы в фильмотеатр после собираемся, — говорил Мамаев, — премьерный показ сегодня.
— Какая фильма?
— Не помню названия, — отвечала мне Геля. — Что-то про полонянку определенно, и всенепременно романтический герой ее сперва в цепи заточит, а потом влюбится.
— Потому что Бесника только в таких историях и снимают, — веселился Эльдар. — Там наш хороший знакомец, Серафима Карповна, лицедействует, в фильме этой. Ник Бес, слыхали?
Я отрицательно покачала головой, видно новый актер. Ник Бес, это Бесник, только слоги переставлены? Как забавно!
Дальше Геля с Мамаевым принялись спорить, хорош, или не очень сей Бес в лицедействах.
С удивлением я поняла, что находится в одной компании с приказными сыскарями мне приятно. И Попович, эта кошка рыжая, невероятно нравится мне.
Когда пришла пора расплачиваться, случился небольшой конфуз. Мария Анисьевна возопила, что мы просто обязаны угостить спасителей, Евангелина Романовна твердила что-то о суфражизме, а Эльдар Давидович предлагал раскошелиться Ивану, потому что у него, как у начальства, денежка на пропитание личного состава в бумажнике шелестят.
Половой переводил взгляд с лица на лицо, бормоча:
— Уж я-то точно за вас всех платить не собираюсь.
Зорин сказал Маняше, что ее благодарственный обед желает приватно получить, Евангелине, что она номинально на службе, и чтоб не смела барышню Абызову, без пяти минут княгиню, суфражизмом смущать, и передал счет Мамаеву:
— Штраф за опоздание тебе будет. И вообще, сегодня твоя очередь.
На дворе уже стемнело, снежинки искрились в фонарном свете.
— Серафима, Мария Анисьевна, вы с нами? — Геля намотала поверх шинели толстый плетенный шарф, но все равно заметно мерзла.
Зорин с Митрофаном откланялись, у них были еще дела в приказе. Я же загрустила. Фильмотеатр уже не влек, даже и с предвкушаемым всей компанией мороженым в «Крем-глясе».
Мамаев все решил за меня, подхватил под руку Маняшу и потащил по проспекту.
— Сейчас начнет «букашечками» сыпать безнадзорно, — улыбнулась Геля, вокруг губ у нее виднелась голубая морозная каемка.
— Руки дайте, — велела я, снимая свои перчатки и засовывая их в висящую на груди муфту.
Перчаточки у Попович были тонкие, казенные, нитяные. Дрянь, а не перчатки. Мои пальцы скользнули к запястьям, остановились у пульсирующих жилок.
— Серафима, жги, — пробормотала я себе под нос и пустила от кончиков пальцев чуток силы, она вошла в вены иголками, растворяясь в кровотоке.
— Перфектно! — по-детски восторженно сказала Геля. — А Эльдар так не может.
Щеки ее порозовели и дрожать чиновница прекратила.
— Наверное, потому, что по военной линии раньше служил? — Я взяла ее под руку, потому что идти на каблучках по снегу было не особо сподручно.— Тогда он скорее на нападение заточен.
— Точно. Они все бывшие военные: и Мамаев, и Иван, и… шеф наш Семен Аристархович.
