Пока я пыталась обжиться с этими новостями, Иван Иванович распахнул дверь, предлагая мне пройти. Шубы так и не отдал, вскорости я поняла, почему. Аркадия лишили жизни в этом же отеле, только этажом выше.
— Ты покойников ведь не боишься? — с тревогой спросил меня Зорин.
— С Евангелиной Романовной меня перепутал, бубусик? — Фыркнула я и быстро пошла по коридору, туда, где у одной из дверей заметила черные мундиры тайного приказа.
Аркадий лежал на постели, раскинув руки и задрав к потолку подбородок. Я перекрестилась, шепнула молитву и наконец ощутила ту самую жалость, которой достоин любой, даже самый гадкий, человек.
— Абызова! — Кивнул мне канцлер, сидящий в кресле у окна. — Наконец явиться сподобилась.
Вот что на такое отвечать прикажете? Я промолчала.
— Здравствуйте, Серафима Карповна.
Семен Крестовский, прислонившийся к подоконнику, был чуть более вежлив, ему я поклонилась.
Иван, вошедший следом, остановился на пороге, дверь за собою не прикрыл.
Я спокойно осмотрела обстановку дешевого нумера, отметила обилие пустых бутылок под кроватью, порошковые разводы на явно снятом со стены, но теперь лежащем на столе, зеркале. Свой последний час кузен встретил отнюдь не в трезвом уме.
— Раз ты, Серафима, рыдать не собираешься, — веско и, как мне показалось, с осуждением, начал канцлер, — приступим не медля к делу.
Видимо, эти слова Брюта послужили сигналом, Крестовский отлип от подоконника и вышел в коридор, прихватив с собою Зорина. Мы с канцлером остались наедине, если не считать покойника.
— Человека этого признаешь?
— Да. Это мой кузен Аркадий Наумович Бобынин, с которым последний раз мы виделись вчера в час, либо в час с четвертью по полудню.
— При каких обстоятельствах?
Я посмотрела на Юлия Францевича. Протокола он явно вести не собирался. Геля третьего дня мне подробно процедуру досмотра живописала, протокол в ней играл роль наиважнейшую. Значит спрашивает не для ответов, а чтоб нервы мне помотать.
— У нас с кузеном, — деловито сообщила я, — произошла скандальная размолвка, о которой вы, ваше высокопревосходительство, я уверена, осведомлены. Аркадий Наумович покинул дом в расстроенных чувствах. Более я его не видела.
— Зажмурившись закалывала?
— Чем? — Я с любопытством приблизилась к кровати, из Аркадия ничего не торчало.
— Вот и мне интересно, чем?
Осторожно приподняв борт расстегнутого мундира, я рассмотрела залитую уже спекшейся кровью сорочку и небольшую странной формы дырку в ней.
— Треугольным стилетом? — Переспросила я с сомнением.
— Мимо, — Брют смотрел на меня с любопытством.
— Сечение, скорее, ромбическое. Кортик?
— Точно! Господина Бобынина закололи морским, либо парадным кортиком. В тайном мои работнички глубину раны измерят, да и определят, каким именно, исходя из длины клинка.
— А при теле оружия не обнаружили?
Канцлер, видно поняв, что увлекся, окоротил меня строгим взглядом:
— Под подозрением ты, Серафима. Оправдывайся!
Вздохнув, я села в свободное кресло:
— Оно вам надо, Юлий Францевич? Время на игры тратить?
Он покачал головой:
— Не понимаю я тебя, барышня Абызова. А то, чего я не понимаю, раздражает меня до чрезвычайности.
— Сновидцы все блаженные, — сообщила я напевно. — Из этого и исходите.
— Я не могу исходить из того, что ты в любой момент можешь что угодно отмочить!
— Ну хорошо, — я сложила руки с видом прилежной школьницы. — Я убить господина Бобынина не могла, так как, во-первых, скорее сожгла бы его к лешему, а во-вторых, провела вчерашний вечер в компании его сиятельства князя Кошкина, надворного советника Попович и дюжины свидетелей.
— До десяти, — кивнул Брют. — А после?
— Как порядочная девушка, спала в своей постели под присмотром няньки и двоих горничных.
— А Зорин твой?
Изобразив раздумья, я радостно воскликнула:
— Он мог! Точно мог! Услышал, что Аркадий на меня руку поднял, да и схватился за кортик! Давайте Ивана Ивановича арестовывать!
— И где он этот кортик взял? Оружие-то морское.
— Купил! Точно. Узнал про побои, сразу в лавку пошел, в аффекте, и Аркадия зарезал из оного не выходя. Арестовывать будем?
— А, к примеру, Анатолий Ефремович, не мог за твою честь вступиться?
— Князь? Он первее прочих мог! Послушайте, да они вдвоем это сделали! Точно! Узнали и оба в лавку, а потом и Бобынина с двух рук закололи. Давайте обоих запрем, и князя, и советника?
Извергая из себя всю эту чушь, я наслаждалась неведомым мне доселе чувством абсолютной свободы. Это именно то, что пытался втолковать мне Артемидор! «Не играй по их правилам, девочка. Пусть они зовут это безумием, они называют так все, что им недоступно!»
— Ну, Зорина, положим, я действительно в любой момент арестовать могу, — сказал канцлер с угрозой.
— И потеряете одну из ниточек, за которую меня дергать можно?
— А, знаешь, что еще я могу? Дело о заговоре против императора возобновить. И тогда тебя, Серафима, всех твоих сил по закону лишат. А чародеи после этой операции…
— Становятся безумными! — Закончила я с низким гортанным смешком. — Напугали, ваше высокоблагородие!
Брют смотрел на мои кривляния с выражением крайнего отвращения:
— Мне уже жаль того несчастного, которому ты в жены достанешься.
Он постучал в пол тростью, которую все это время держал в руках, и, когда дверь открылась, велел своему подручному:
— Труп скрытно в приказ доставить, Крестовский над ним пусть поколдует, щелкоперов придержать.
— А когда мы сможем кузена похоронить? — Спросила я быстро.
— Какого еще кузена? — Канцлер скривился. — Нету тела, нету дела, пусть полежит пока у нас.
— Но, позвольте…
— Не позволю! Не позволю тебе семейным трауром прикрываться, когда барышня Абызова должна пред монаршим взором предстать! Все запомнить должны, что именно Брют блаженную Серафиму во благо империи отыскал и приветил.
— А кузине я что скажу?
— Да кто тебя о чем спросит? Ты Бобынина последний раз вчера видела. Так что никому ни гу-гу. Уберешься уже к своему сумасшедшему сновидцу, кузена твоего в какой-нибудь канаве найдут. Подумают, прирезали в драке, да и вся недолга. У отщепенцев, которые зелье навское нюхают, обычное дело.
Я пыталась еще что-то возражать, но канцлер мною пренебрег:
— Ступай, Абызова, и не шали. Чем тебя прижать, я надумаю, так что бойся.
— Замуж за князя меня отдавать уже передумали?
— Все вы в этом, бабы. У тебя вон, покойник под боком, а все мысли про замуж! Не передумал! Может, не за этого князя, но…
— Этот чем не подходит? — Испуг скрыть не удалось, я предпочитала зло привычное неведомому.
— Не знаю! Я же объяснял уже, ощущения! — Брют пошевелил в воздухе пальцами. — Да и что-то воспылал к тебе Анатоль, на мой взгляд, излишне. Не удивлюсь, если действительно он твоего обидчика порешил. Пока пусть отирается подле объекта страсти, опять же, невестою в общество введет, а после я решу.
В нумере стало многолюдно, четверо тайных приказных принялись набрасывать на Аркадия плотную мешковину.
— Обождите, — оставив канцлера, я приблизилась к кровати. — Не по-людски это, хоть попрощаться дайте!
Служивые почтительно замерли, а я опустилась на колени и приложила обе ладони к неподвижной груди кузена.
— Мстить за твою смерть не буду, — пробормотала тихонько, — но и зла более не держу, ступай, братец, свободным от обид. Надеюсь, там, за гранью, когда- и где-нибудь ты постигнешь добро и мудрость. Прощай.
Слезы хлынули из глаз, будто до этого момента их сдерживали заслоны, накапливая соленую влагу.
— Серафима, — теплые руки Зорина приподняли меня за плечи, сжали, обняв.
— Барышню Абызову выведете черным ходом, — командовал Брют. —Семен Аристархович, сопроводите моих охламонов, да поколдуйте там для сохранности. Мороком, что ли прикрыть? Прокопенко, коридорных всех к нам в холодную, да придумай, за что. Если хотя бы в одной газете я завтра про убийство в этой гостинице прочту…
Иван увел меня по коридору, мы спустились ободранными лестничными пролетами и оказались во внутреннем дворике.
— Ты как? — Застегивая на мне шубу, чародей заглядывал в лицо.
— Домой не хочу, — тоненько пожаловалась я. — Перед Натальей стыдно.
— Ну не ты же Аркадия…
— А кто? Вот мне теперь очень интересно, как подданной нашей великой империи, что на полицейские службы должна полагаться, кто моего родственника порешил? И кто расследовать сие преступление станет?
— Разбойный приказ, — пояснил Зорин несколько смущенно.
— Когда через неделю в канаве труп найдется?
Слезы высохли, зато возмущение рвалось наружу. Я топнула ногой, но каблук лишь увяз в снегу, нужного звука не вызвав. Поэтому я толкнула в грудь собеседника:
— Что ты на это скажешь?
Иван даже не пошатнулся, поймал мою руку и поцеловал запястье в разрезе перчатки:
— Вечером все расскажу. Придешь?
Теплое дыхание на запястной жилке запустило во мне привычное любострастие, поэтому руку я выдернула:
— У меня, господин Зорин, все вечера женихом заняты. Да и вы беседовать сегодня не со мной будете, а с Натальей Наумовной.
— Всенепременно. Как раз собирался барышне Бобыниной сообщить, что играть роль ее поклонника более не могу.
— Играть? — В тоне моем сквозило разочарование. — Ты все же с нею играл!
— Скорее, подыгрывал. — Иван потащил меня со двора. — Сейчас, когда брат Наталье Наумовне угрозы не представляет…
— Подыгрывал? То есть, с ее согласия?
— По ее решению.
— Зорин, — проворковала я, потянув его за рукав, — ты меня сейчас своими односложными ответами, из себя выведешь. А я, когда не в себе…
— Ты всегда не в себе, — Иван быстро чмокнул меня в нос. — Ты, может, в себе и не бывала ни разу, бешеная. Но, на всякий случай, многосложно сообщаю тебе, что жениховство с барышней Бобыниной было притворным как с ее, так и с моей стороны, что длиться оно должно было до момента, когда Аркадий Намович перестал бы угрозу для своей сестры представлять, что она думала, что сей светлый миг настанет после женитьбы братца Аркадия, а я знал, что не позднее сеченя Мамаев злодея арестует. Достаточно многосложно?
— И теперь, когда Аркадий мертв… — Я замотала головой. — Не получится. Во-первых, о том, что кузена с нами более нет, мы никому рассказывать не должны, Брют с нас головы поснимает. А во-вторых, бросать девицу в такой момент — бесчеловечно.
— Во-первых, я не собираюсь рассказывать Натали об убийстве, во-вторых… Я совсем запутался. Значит так, Фима. Сейчас я тебе объясню, как все будет. Ты здесь, я тебя люблю и не буду более скрываться.
— Натали опечалится!
— Да почему я должен за ее печаль отвечать?
— Потому что у меня и так все в этой жизни есть, а у нее никогда ничего не было, только брат беспутный, и того убили.
— А я тут при чем? — Острожно спросил Иван. — Ну в этой твоей многослойной повинной комбинации? Чего я у твоей кроткой родственницы отобрал? Я, Фима, не приз драгоценный, а живой человек, со своими желаниями.
— Но мы должны…
— Ничего я барышне Бобыниной не должен, — отрезал Зорин. — А вот ты должна, но не ей, а мне. Прельстила добра молодца, отвечай за это.
В голове у меня происходило нечто, походившее на перекатывание сухого гороха в погремушке, фразы рассыпались бессмысленным треском.
— Совсем ты меня запутал, Ванечка, — полезла я целоваться.
— А ты меня истерзала… Как представлю тебя с другими…
— Чего? — Я отстранилась, сразу осознав, что стою я в захламленном заднем дворе низкосортной гостиницы, что холодно, что на карнизе дурниной орет зимняя птица. — С какими еще другими?
— По которых твой учитель мне поведал, — Зорин поморщился. — Я пытаюсь с этим свыкнуться, Серафима, памятуя о твоей стихии, которая провоцирует страсть, но пока не особо преуспел.
— Что именно он тебе сказал?
— Что с другими делить придется, что восемь у тебя нынче сожителей, ты среди них девятая.
— А про то, что с одним из тех восьми ты знаком, Гуннар, конечно упомянуть забыл? Вот ведь, старый… гм… шутник.— Я взяла чародея под руку. — Давай, вези меня домой, Болван Иванович. Голодный он там, наверное, сожитель, с которым ты меня представлял.
— Это не люди? Кошки?
— Сонные коты, — поправила я торжественно. — Я гуннаров круг открываю, я закрываю. И вообще, сильная и независимая женщина, с восемью-то котами.
Когда мы ехали домой, я велела извозчику заложить крюк, чтоб проехать мимо пешеходного мостика с крылатыми статуями.
— Видишь? — Говорила я Ивану. — Их тут на самом деле не четверо, а вдвое больше, потому что отражение в воде зеркально. До весны поверь мне на слово, а как лед сойдет, убедишься сам. Когда пересекаешь реку, у начала моста открываешь, сходя с него — размыкаешь круг, или наоборот, потому что, в сущности, не важно, внутрь, или вовне направлено движение.
— Твое чародейство особенное, — сказал Зорин. — Оно не похоже на привычные арканы, либо нити силы.
— Поэтому сновидцы особняком от прочих стоят, — кивнула я. — А еще потому, что с тонким миром работать могут, а еще… Ах, поскорее бы здесь все закончить, мне столько еще тайн познать предстоит!
После моих слов Иван отчего-то погрустнел. До Голубой улицы мы молчали, каждый думал о своем.
Уже переодеваясь в спальне, я заметила, что потеряла где-то мамаевскую звездочку-подвеску, наверное, цепочка соскользнула с шеи, когда Зорин снимал мне через голову сорочку.
Гаврюша поел и опять попросился гулять.
— Умучиться с тобою можно, — вздохнула я, распахивая балконную дверь. — А станет вас больше, хоть швейцара для открываний-закрываний нанимай.
Кот ответил «авром», нисколько мне не сочувствуя.
Велев Мартам подать мне писчие принадлежности, я составила письмо банковскому агенту, и отправила обеих отнести послание. Мне нужен дом, здесь, в Мокошь-граде. Достаточно большой, чтоб с удобством разместить всех «сожителей», городской, но окраинный, и чтоб прилегало к нему довольно земли, парк, либо луг для кошачих прогулок. Все это я изложила в письме, указав также, что интересует барышню Абызову Цветочная улица, что на другом берегу Мокоши, и что, ежели какая-нибудь из тамошних вил сдается, либо торгуется, Серафима Карповна эту возможность с радостью рассмотрит.
Горничные ушли исполнять поручение, и мое удовлетворение собственной деловою хваткой, потихоньку сменило беспокойство. Оно еще усилилось, когда из смежной комнаты вышла ко мне фальшивая Маняша. Навья — Луиза Мерло.
— Хворь тебя оставляет? — С преувеличенным дружелюбием спросила я. — Жар спал?
Она повела носом, будто принюхиваясь:
— Это кто ж нас сегодня пользовал? Зорин?
Нянька заколола волосы в высокую непривычную прическу, и от этого вида я никак не могла отрешиться от фальши разговора.
— Наталья Наумовна скучает, наверное, — пробормотала я, бочком продвигаясь к выходу. — Развлеку ее, пожалуй, беседой.
— И я спущусь, — кивнула «Маняша», — разомну конечности.
Натали вышивала, едва кивнув в ответ на приветствие, она показала мне шелковые вензеля, принимая восторги с милой смущенной улыбкой.
Нянька устроилась в уголке, как бы не включая себя в беседу, раскрыла стоящую у кресла рукодельную корзинку, я села подле кузины, но к пяльцам не прикоснулась.
— По какой же надобности, Фимочка, тебя сегодня господин Зорин тревожил?
— По служебной, — сухо ответила я.
Беседа грозила иссякнуть, так толком и не начавшись. Канительные «Н.З», расползающиеся на шелке под руками кузины, нервировали меня чрезвычайно. Пусть уж Иван поскорее ей об окончании притворства сообщит, а то у меня никаких нервов не останется.
— Ты покойников ведь не боишься? — с тревогой спросил меня Зорин.
— С Евангелиной Романовной меня перепутал, бубусик? — Фыркнула я и быстро пошла по коридору, туда, где у одной из дверей заметила черные мундиры тайного приказа.
Аркадий лежал на постели, раскинув руки и задрав к потолку подбородок. Я перекрестилась, шепнула молитву и наконец ощутила ту самую жалость, которой достоин любой, даже самый гадкий, человек.
— Абызова! — Кивнул мне канцлер, сидящий в кресле у окна. — Наконец явиться сподобилась.
Вот что на такое отвечать прикажете? Я промолчала.
— Здравствуйте, Серафима Карповна.
Семен Крестовский, прислонившийся к подоконнику, был чуть более вежлив, ему я поклонилась.
Иван, вошедший следом, остановился на пороге, дверь за собою не прикрыл.
Я спокойно осмотрела обстановку дешевого нумера, отметила обилие пустых бутылок под кроватью, порошковые разводы на явно снятом со стены, но теперь лежащем на столе, зеркале. Свой последний час кузен встретил отнюдь не в трезвом уме.
— Раз ты, Серафима, рыдать не собираешься, — веско и, как мне показалось, с осуждением, начал канцлер, — приступим не медля к делу.
Видимо, эти слова Брюта послужили сигналом, Крестовский отлип от подоконника и вышел в коридор, прихватив с собою Зорина. Мы с канцлером остались наедине, если не считать покойника.
— Человека этого признаешь?
— Да. Это мой кузен Аркадий Наумович Бобынин, с которым последний раз мы виделись вчера в час, либо в час с четвертью по полудню.
— При каких обстоятельствах?
Я посмотрела на Юлия Францевича. Протокола он явно вести не собирался. Геля третьего дня мне подробно процедуру досмотра живописала, протокол в ней играл роль наиважнейшую. Значит спрашивает не для ответов, а чтоб нервы мне помотать.
— У нас с кузеном, — деловито сообщила я, — произошла скандальная размолвка, о которой вы, ваше высокопревосходительство, я уверена, осведомлены. Аркадий Наумович покинул дом в расстроенных чувствах. Более я его не видела.
— Зажмурившись закалывала?
— Чем? — Я с любопытством приблизилась к кровати, из Аркадия ничего не торчало.
— Вот и мне интересно, чем?
Осторожно приподняв борт расстегнутого мундира, я рассмотрела залитую уже спекшейся кровью сорочку и небольшую странной формы дырку в ней.
— Треугольным стилетом? — Переспросила я с сомнением.
— Мимо, — Брют смотрел на меня с любопытством.
— Сечение, скорее, ромбическое. Кортик?
— Точно! Господина Бобынина закололи морским, либо парадным кортиком. В тайном мои работнички глубину раны измерят, да и определят, каким именно, исходя из длины клинка.
— А при теле оружия не обнаружили?
Канцлер, видно поняв, что увлекся, окоротил меня строгим взглядом:
— Под подозрением ты, Серафима. Оправдывайся!
Вздохнув, я села в свободное кресло:
— Оно вам надо, Юлий Францевич? Время на игры тратить?
Он покачал головой:
— Не понимаю я тебя, барышня Абызова. А то, чего я не понимаю, раздражает меня до чрезвычайности.
— Сновидцы все блаженные, — сообщила я напевно. — Из этого и исходите.
— Я не могу исходить из того, что ты в любой момент можешь что угодно отмочить!
— Ну хорошо, — я сложила руки с видом прилежной школьницы. — Я убить господина Бобынина не могла, так как, во-первых, скорее сожгла бы его к лешему, а во-вторых, провела вчерашний вечер в компании его сиятельства князя Кошкина, надворного советника Попович и дюжины свидетелей.
— До десяти, — кивнул Брют. — А после?
— Как порядочная девушка, спала в своей постели под присмотром няньки и двоих горничных.
— А Зорин твой?
Изобразив раздумья, я радостно воскликнула:
— Он мог! Точно мог! Услышал, что Аркадий на меня руку поднял, да и схватился за кортик! Давайте Ивана Ивановича арестовывать!
— И где он этот кортик взял? Оружие-то морское.
— Купил! Точно. Узнал про побои, сразу в лавку пошел, в аффекте, и Аркадия зарезал из оного не выходя. Арестовывать будем?
— А, к примеру, Анатолий Ефремович, не мог за твою честь вступиться?
— Князь? Он первее прочих мог! Послушайте, да они вдвоем это сделали! Точно! Узнали и оба в лавку, а потом и Бобынина с двух рук закололи. Давайте обоих запрем, и князя, и советника?
Извергая из себя всю эту чушь, я наслаждалась неведомым мне доселе чувством абсолютной свободы. Это именно то, что пытался втолковать мне Артемидор! «Не играй по их правилам, девочка. Пусть они зовут это безумием, они называют так все, что им недоступно!»
— Ну, Зорина, положим, я действительно в любой момент арестовать могу, — сказал канцлер с угрозой.
— И потеряете одну из ниточек, за которую меня дергать можно?
— А, знаешь, что еще я могу? Дело о заговоре против императора возобновить. И тогда тебя, Серафима, всех твоих сил по закону лишат. А чародеи после этой операции…
— Становятся безумными! — Закончила я с низким гортанным смешком. — Напугали, ваше высокоблагородие!
Брют смотрел на мои кривляния с выражением крайнего отвращения:
— Мне уже жаль того несчастного, которому ты в жены достанешься.
Он постучал в пол тростью, которую все это время держал в руках, и, когда дверь открылась, велел своему подручному:
— Труп скрытно в приказ доставить, Крестовский над ним пусть поколдует, щелкоперов придержать.
— А когда мы сможем кузена похоронить? — Спросила я быстро.
— Какого еще кузена? — Канцлер скривился. — Нету тела, нету дела, пусть полежит пока у нас.
— Но, позвольте…
— Не позволю! Не позволю тебе семейным трауром прикрываться, когда барышня Абызова должна пред монаршим взором предстать! Все запомнить должны, что именно Брют блаженную Серафиму во благо империи отыскал и приветил.
— А кузине я что скажу?
— Да кто тебя о чем спросит? Ты Бобынина последний раз вчера видела. Так что никому ни гу-гу. Уберешься уже к своему сумасшедшему сновидцу, кузена твоего в какой-нибудь канаве найдут. Подумают, прирезали в драке, да и вся недолга. У отщепенцев, которые зелье навское нюхают, обычное дело.
Я пыталась еще что-то возражать, но канцлер мною пренебрег:
— Ступай, Абызова, и не шали. Чем тебя прижать, я надумаю, так что бойся.
— Замуж за князя меня отдавать уже передумали?
— Все вы в этом, бабы. У тебя вон, покойник под боком, а все мысли про замуж! Не передумал! Может, не за этого князя, но…
— Этот чем не подходит? — Испуг скрыть не удалось, я предпочитала зло привычное неведомому.
— Не знаю! Я же объяснял уже, ощущения! — Брют пошевелил в воздухе пальцами. — Да и что-то воспылал к тебе Анатоль, на мой взгляд, излишне. Не удивлюсь, если действительно он твоего обидчика порешил. Пока пусть отирается подле объекта страсти, опять же, невестою в общество введет, а после я решу.
В нумере стало многолюдно, четверо тайных приказных принялись набрасывать на Аркадия плотную мешковину.
— Обождите, — оставив канцлера, я приблизилась к кровати. — Не по-людски это, хоть попрощаться дайте!
Служивые почтительно замерли, а я опустилась на колени и приложила обе ладони к неподвижной груди кузена.
— Мстить за твою смерть не буду, — пробормотала тихонько, — но и зла более не держу, ступай, братец, свободным от обид. Надеюсь, там, за гранью, когда- и где-нибудь ты постигнешь добро и мудрость. Прощай.
Слезы хлынули из глаз, будто до этого момента их сдерживали заслоны, накапливая соленую влагу.
— Серафима, — теплые руки Зорина приподняли меня за плечи, сжали, обняв.
— Барышню Абызову выведете черным ходом, — командовал Брют. —Семен Аристархович, сопроводите моих охламонов, да поколдуйте там для сохранности. Мороком, что ли прикрыть? Прокопенко, коридорных всех к нам в холодную, да придумай, за что. Если хотя бы в одной газете я завтра про убийство в этой гостинице прочту…
Иван увел меня по коридору, мы спустились ободранными лестничными пролетами и оказались во внутреннем дворике.
— Ты как? — Застегивая на мне шубу, чародей заглядывал в лицо.
— Домой не хочу, — тоненько пожаловалась я. — Перед Натальей стыдно.
— Ну не ты же Аркадия…
— А кто? Вот мне теперь очень интересно, как подданной нашей великой империи, что на полицейские службы должна полагаться, кто моего родственника порешил? И кто расследовать сие преступление станет?
— Разбойный приказ, — пояснил Зорин несколько смущенно.
— Когда через неделю в канаве труп найдется?
Слезы высохли, зато возмущение рвалось наружу. Я топнула ногой, но каблук лишь увяз в снегу, нужного звука не вызвав. Поэтому я толкнула в грудь собеседника:
— Что ты на это скажешь?
Иван даже не пошатнулся, поймал мою руку и поцеловал запястье в разрезе перчатки:
— Вечером все расскажу. Придешь?
Теплое дыхание на запястной жилке запустило во мне привычное любострастие, поэтому руку я выдернула:
— У меня, господин Зорин, все вечера женихом заняты. Да и вы беседовать сегодня не со мной будете, а с Натальей Наумовной.
— Всенепременно. Как раз собирался барышне Бобыниной сообщить, что играть роль ее поклонника более не могу.
— Играть? — В тоне моем сквозило разочарование. — Ты все же с нею играл!
— Скорее, подыгрывал. — Иван потащил меня со двора. — Сейчас, когда брат Наталье Наумовне угрозы не представляет…
— Подыгрывал? То есть, с ее согласия?
— По ее решению.
— Зорин, — проворковала я, потянув его за рукав, — ты меня сейчас своими односложными ответами, из себя выведешь. А я, когда не в себе…
— Ты всегда не в себе, — Иван быстро чмокнул меня в нос. — Ты, может, в себе и не бывала ни разу, бешеная. Но, на всякий случай, многосложно сообщаю тебе, что жениховство с барышней Бобыниной было притворным как с ее, так и с моей стороны, что длиться оно должно было до момента, когда Аркадий Намович перестал бы угрозу для своей сестры представлять, что она думала, что сей светлый миг настанет после женитьбы братца Аркадия, а я знал, что не позднее сеченя Мамаев злодея арестует. Достаточно многосложно?
— И теперь, когда Аркадий мертв… — Я замотала головой. — Не получится. Во-первых, о том, что кузена с нами более нет, мы никому рассказывать не должны, Брют с нас головы поснимает. А во-вторых, бросать девицу в такой момент — бесчеловечно.
— Во-первых, я не собираюсь рассказывать Натали об убийстве, во-вторых… Я совсем запутался. Значит так, Фима. Сейчас я тебе объясню, как все будет. Ты здесь, я тебя люблю и не буду более скрываться.
— Натали опечалится!
— Да почему я должен за ее печаль отвечать?
— Потому что у меня и так все в этой жизни есть, а у нее никогда ничего не было, только брат беспутный, и того убили.
— А я тут при чем? — Острожно спросил Иван. — Ну в этой твоей многослойной повинной комбинации? Чего я у твоей кроткой родственницы отобрал? Я, Фима, не приз драгоценный, а живой человек, со своими желаниями.
— Но мы должны…
— Ничего я барышне Бобыниной не должен, — отрезал Зорин. — А вот ты должна, но не ей, а мне. Прельстила добра молодца, отвечай за это.
В голове у меня происходило нечто, походившее на перекатывание сухого гороха в погремушке, фразы рассыпались бессмысленным треском.
— Совсем ты меня запутал, Ванечка, — полезла я целоваться.
— А ты меня истерзала… Как представлю тебя с другими…
— Чего? — Я отстранилась, сразу осознав, что стою я в захламленном заднем дворе низкосортной гостиницы, что холодно, что на карнизе дурниной орет зимняя птица. — С какими еще другими?
— По которых твой учитель мне поведал, — Зорин поморщился. — Я пытаюсь с этим свыкнуться, Серафима, памятуя о твоей стихии, которая провоцирует страсть, но пока не особо преуспел.
— Что именно он тебе сказал?
— Что с другими делить придется, что восемь у тебя нынче сожителей, ты среди них девятая.
— А про то, что с одним из тех восьми ты знаком, Гуннар, конечно упомянуть забыл? Вот ведь, старый… гм… шутник.— Я взяла чародея под руку. — Давай, вези меня домой, Болван Иванович. Голодный он там, наверное, сожитель, с которым ты меня представлял.
— Это не люди? Кошки?
— Сонные коты, — поправила я торжественно. — Я гуннаров круг открываю, я закрываю. И вообще, сильная и независимая женщина, с восемью-то котами.
Когда мы ехали домой, я велела извозчику заложить крюк, чтоб проехать мимо пешеходного мостика с крылатыми статуями.
— Видишь? — Говорила я Ивану. — Их тут на самом деле не четверо, а вдвое больше, потому что отражение в воде зеркально. До весны поверь мне на слово, а как лед сойдет, убедишься сам. Когда пересекаешь реку, у начала моста открываешь, сходя с него — размыкаешь круг, или наоборот, потому что, в сущности, не важно, внутрь, или вовне направлено движение.
— Твое чародейство особенное, — сказал Зорин. — Оно не похоже на привычные арканы, либо нити силы.
— Поэтому сновидцы особняком от прочих стоят, — кивнула я. — А еще потому, что с тонким миром работать могут, а еще… Ах, поскорее бы здесь все закончить, мне столько еще тайн познать предстоит!
После моих слов Иван отчего-то погрустнел. До Голубой улицы мы молчали, каждый думал о своем.
Уже переодеваясь в спальне, я заметила, что потеряла где-то мамаевскую звездочку-подвеску, наверное, цепочка соскользнула с шеи, когда Зорин снимал мне через голову сорочку.
Гаврюша поел и опять попросился гулять.
— Умучиться с тобою можно, — вздохнула я, распахивая балконную дверь. — А станет вас больше, хоть швейцара для открываний-закрываний нанимай.
Кот ответил «авром», нисколько мне не сочувствуя.
Велев Мартам подать мне писчие принадлежности, я составила письмо банковскому агенту, и отправила обеих отнести послание. Мне нужен дом, здесь, в Мокошь-граде. Достаточно большой, чтоб с удобством разместить всех «сожителей», городской, но окраинный, и чтоб прилегало к нему довольно земли, парк, либо луг для кошачих прогулок. Все это я изложила в письме, указав также, что интересует барышню Абызову Цветочная улица, что на другом берегу Мокоши, и что, ежели какая-нибудь из тамошних вил сдается, либо торгуется, Серафима Карповна эту возможность с радостью рассмотрит.
Горничные ушли исполнять поручение, и мое удовлетворение собственной деловою хваткой, потихоньку сменило беспокойство. Оно еще усилилось, когда из смежной комнаты вышла ко мне фальшивая Маняша. Навья — Луиза Мерло.
— Хворь тебя оставляет? — С преувеличенным дружелюбием спросила я. — Жар спал?
Она повела носом, будто принюхиваясь:
— Это кто ж нас сегодня пользовал? Зорин?
Нянька заколола волосы в высокую непривычную прическу, и от этого вида я никак не могла отрешиться от фальши разговора.
— Наталья Наумовна скучает, наверное, — пробормотала я, бочком продвигаясь к выходу. — Развлеку ее, пожалуй, беседой.
— И я спущусь, — кивнула «Маняша», — разомну конечности.
Натали вышивала, едва кивнув в ответ на приветствие, она показала мне шелковые вензеля, принимая восторги с милой смущенной улыбкой.
Нянька устроилась в уголке, как бы не включая себя в беседу, раскрыла стоящую у кресла рукодельную корзинку, я села подле кузины, но к пяльцам не прикоснулась.
— По какой же надобности, Фимочка, тебя сегодня господин Зорин тревожил?
— По служебной, — сухо ответила я.
Беседа грозила иссякнуть, так толком и не начавшись. Канительные «Н.З», расползающиеся на шелке под руками кузины, нервировали меня чрезвычайно. Пусть уж Иван поскорее ей об окончании притворства сообщит, а то у меня никаких нервов не останется.
