ГЛАВА 1. Война мышей и саламандр
В самый темный ночной час, когда законопослушные обыватели спят в своих кроватях, а лиходеи в отсутствие первых, спят в своих, у порога мрачного дома, что на улице Трех лун, раздался плеск весла. Гондола с потушенным фонарем приблизилась, и одетая в черное фигура тяжело запрыгнула на каменный парапет. Дверной молоток стукнул раз, другой, скрипнула дверца смотрового окошка.
— Сеют ли в ваших краях семена… — посетитель чертыхнулся, откашлялся и начал заново. — Сеют ли в ваших краях семена желтого аира и зеленого аниса, и синего хумуса?
За окошком молчали. Фигура в черном изогнулась, у края рукава зажегся огонек, осветивший другую руку закутанного в балахон мужчины, к слову, довольно пузатого.
— Простите, брат-шестой. Аир, конечно же зеленый, анис — желтый, а синий …Е-ли-ледж?!
Шпаргалка была предусмотрительного написана чернилами на ладони посетителя.
— Их засевают в сердцах верных, — недовольно ответил привратник и дверь распахнулась ровно настолько, чтоб пузан мог в нее протиснуться.
Все тайные общества во всех обитаемых мирах похожи друг на друга, особенно в страсти к посевной терминологии. Еще члены их скрывают свои лица и имена, и выбирают для тайных встреч самые темные часы ночей.
Члены конкретно этого общества заседали в подвале и ожидали лишь прибытия своего десятого члена, того самого предусмотрительного толстяка. Под низкими сводами зашелестели приветствия и упреки.
— Я собрал вас нынче, братья, — начал первый, сидящий во главе овального деревянного стола, на котором лежало нечто, накрытое до времени парчовым покрывалом, — потому что час наш близок.
— При всем уважении, — четвертый брат славился своей сварливостью, — в прошлый раз вы говорили то же самое, когда старикан Дендуло отбрасывал копыта в спальне своего дворца, а горожане стенали на площадях, сожалея о кончине «душки дожа».
— И если бы четвертый брат распорядился своим голосом так, как было договорено… — начал язвительно брат-второй.
— И если бы десятый…
— Мы получили бы уже своего карманного правителя!
— Трусость!
— Измена. Каждый хотел чужими руками жар загребать.
— Тишина! — Велел первый, и его окрик заставил присутствующих замолчать. — Претензии будете высказывать друг другу в своих гостиных. Изменники покараны, и больше к этой теме мы возвращаться не будем.
Присутствующие осторожно выглянули из-под низких капюшонов, пересчитывая соседей. За столом из «Другого совета десяти» сейчас сидело только девять человек.
— Как давно? — осторожно пискнул десятый. — То есть, хотелось бы знать, когда произошла… гмм… кмм.. экзекуция?
Первый жестом фокусника сдернул парчовое покрывало.
— Это синьор Ко…— начал десятый, глядя на мертвую человеческую голову в центре стола.
— Тишина!
И тишина наступила, испуганная и густая как патока.
— Надеюсь, следующие выборы, благородные синьоры, пройдут к нашему всеобщему удовольствию.
— Но дож Муэрте молод и полон сил. — Четвертого брата мертвые головы не пугали, он на них без счета насмотрелся. — До следующих выборов доживут лишь самые юные из нас.
— Дож скоро нас покинет. — Брат-первый медленно повел головой, будто осматривая соратников раструбом капюшона.
— Но покушения проваливаются одно за другим, хитрый мальчишка разбирается в ядах, и приставил пробовать свою еду сыновей всех аристократических фамилий города!
— У Муэрте тоже есть слабости.
— Женщины? — Фыркнул четвертый. — Мы пытались, но…
— Его пожрет гнев моря.
«Другой совет десяти» разошелся под утро, члены его по одному покидали дом в неприметных бесфонарных гондолах.
Синьор Артуро Копальди выбрался из-под стола, когда плеск весла последней гондолы замер в отдалении.
— Шея затекла, — сообщил он брату-первому, уже снявшему капюшон и разливающему по бокалам вино из пузатой бутыли. — Дырку пропилить можно было бы и побольше.
— В следующий раз пили сам, — главный заговорщик, подал бокал. — Хотя, другой раз надо будет изобрести что-нибудь новенькое. Они, конечно, болваны, но не идиоты же.
— Не унижай подданных, — Копальди пил, жмурясь от удовольствия. — Даже светочу разума не пришло бы в голову, что тайное общество злоумышлений против дожа возглавляет сам дож.
Синьор Муэрте скривился:
— Представляешь? И это сам!
— И шапка!
— Проклятая шапка! Она давит на голову!
— О, про настоящее давление тебе много может поведать моя шея.
Они расхохотались, сразу будто сбросив десяток лет, оказавшись молодыми, не разменявшими еще четвертого десятка, людьми.
Королеву делает свита, решила я, изображая всем видом вдохновенный восторг. Маэстро Калявани как раз извлек из инструмента первый пронзительный звук, и я знала, что его цепкие глазенки, полуприкрытые в творческом экстазе, наблюдают за нами. Музыку я вовсе не обожаю, зато знаю, сколь ценно музыканту восхищение слушателей. «Рыбы вы снулые, — скажет после маэстро, — берите пример с синьорины Саламандер-Арденте, вот кто умеет чувствовать!» А я покраснею, опущу глаза, ощутив зависть униженных товарок. Синьор Калявани с его волшебной виолой пользовались на материке столь бешеной популярностью и обошлись городской казне в столь кругленькую сумму, что вздорная сварливость музыканта прощалась. Сейчас в классной комнате сидело два десятка дочерей самых аристократических и богатых фамилий Аквадораты, и каждая из синьорин стерпит от старого пенька любую гадость, каждая, кроме Филомены Саламандер-Арденте, то есть, кроме меня.
Виола стенала. Я продолжала лениво размышлять. О свите, которая делает королеву. Саламандер-Арденте не могли похвастаться ни особым богатством, ни родовитостью, по крайней мере здесь, в «Златых водах», именно так дословно переводится название нашего благословенного города-государства. Здесь обитают толстосумы не в первом и даже не во втором поколении, и плевать, что предки достойных купцов оставили им состояния сколоченные пиратством и разбоем. Папаши-лиходея принято стыдится, дедушка же, за жизнь свою сгубивший сотни невинных душ, потроша трюмы захваченных галеонов, вызывает умиление. Портрет лихого пирата заказывают маститым художникам и вешают на видное место в гостиной. Мой дедушка разводил саламандр, и прадедушка, и так далее до самой верхушки семейного древа. Разумеется, не обычных, а огненных, иначе, боюсь, сейчас я не сидела в классной комнате «Нобиле-колледже-рагацце», школы для благородных девиц, а выгребала бы саламандровый навоз из саламандровых стойл на материке, ну, или что там выгребают. Огненные же саламандры — существа волшебные, прихотливые и востребованные, и да, навоза не производят, извергая наружу пламя. Классная саламандра лежала сейчас в камине, свернувшись калачиком на тлеющих углях. Крупный метис, так называемый «саламандер ординарис». Потратившись на учителя музыки, школе приходилось экономить на всем остальном, уж городской совет об этом позаботился.
Я отвела взгляд от камина и прижала к груди молитвенно сложенные руки. Синьор Калявани как раз выводил сложный пассаж. Одна из его щек так сильно вжималась в лаковый бок виолы, что кожа побелела и сложилась плоенными складками. Сидящая впереди меня Маура да Риальто мелко затрясла плечами, сдерживая смех. Она вообще смешливая, эта пухленькая блондинка с круглыми, будто от вечного удивления, глазами. Я незаметно дернула завитой белокурый локон, призывая подругу к порядку. Вторая моя «фрейлина»— смуглая синьорина Маламоко, чей столик стоял в другом ряду у одного из высоких окон, подмигнула мне черным хитрым глазом. Род Маламоко исправно поставлял членов в надзирающий за тайными делами Совет десяти, наверное с момента основания города, так что хитрость Карлы была чертой семейной. Другим ее полезным мне свойством была информированность. Подруг я выбрала тщательно.
Мелодия закончилась оглушительным стаккато, синьор Калявани отвел смычок и замер, давая звукам впитаться в тишину.
— Браво! — Проартикулировала я губами. — Волшебно… невероятно…
— Рыбы вы снулые, — сказал маэстро, — берите пример с синьорины Раффаэле, вот кто умеет чувствовать!
Раффаэле? Кто это, морской кракен ее раздери? Медленно, очень медленно я обернулась, найдя взглядом фигурку в сером мышиного цвета платье. Новенькая ученица съежилась за своей последней партой, будто пытаясь спрятаться от чужого внимания. Щеки ее смущенно алели, карие глаза с мольбой воззрились на учителя. Мышь!
— Дитя мое, — продолжал Калявани, — одна маленькая птичка шепнула мне, что ваше владение инструментом безупречно.
Опустив взгляд, мышь возразила:
— Маэстро Пикколо, мой прежний учитель, слишком добр ко мне.
Калявани протянул вперед инструмент:
— Синьорина Паола, прошу.
Девушка подчинилась, медленно, будто на плаху, она подошла к маэстро, приняла виолу, тряхнула головой, убирая с плеча тяжелый русый локон.
Я покосилась на Карлу, та пошевелила бровями. Значит на перерыве я узнаю всю подноготную моей новой неожиданной соперницы. Звание лучшей ученицы «Нобиле-колледже-рагацце» далось мне не просто и я не собиралась его терять.
Паола Раффаэле резко бросила смычок на струны, подняв в воздух облачко канифоли и страстная мелодия рыбацкой сетью опутала присутствующих, сжала, лишая способности сопротивления.
Когда музыка стихла, на несколько минут воцарилась ошеломленная тишина, сменившаяся аплодисментами. Я тоже хлопала, вовсе не от восторга. Пусть все видят, что синьорина Саламандер-Арденте не мелочная завистница.
На овациях урок закончился, девушки потянулись к выходу из класса.
— Бедняжка Филомена, — протянула Бьянка Сальваторе, расчетливо столкнувшись со мной в дверях, — наверное, трудно смириться с поражением?
— Не сложнее, чем тебе избавиться от веснушек, дорогая, — вздохнула я сочувственно, — лимонный сок, как я вижу, лишь иссушил твое личико.
Свита синьорины Сальваторе едва сдерживала смешки. Мода аквадоратских дам предписывала им быть светлокожими и рыжеволосыми, поэтому Бьянка проводила долгие полуденные часы в солярии, расправив свои каштановые кудри поверх полей плетеной шляпы. Но солнце беспощадно, оно одарило носик и щеки синьорины коричневыми пятнышками.
Отодвинув Бьянку плечом, я вышла в коридор, не забыв тряхнуть волосами с расчетом, чтоб моя светло-рыжая грива хлестнула обидчицу по лицу.
Уж мне-то лишний раз жариться на солнце не требовалось.
— Аквадоратская львица в гневе? — Спросила Карла, нагоняя меня под аркой, спускающейся в сад лестницы. — Сальваторе рыдает на подоконнике.
— Слезы ей к лицу, — фыркнула я, выбирая скамью в тени розовых кустов и усаживаясь на нее. — Где Маура?
— Остановилась поболтать с новенькой, синьориной Паолой. — Карла тоже присела и поставила между нами изящную корзинку с завтраком.
— И которым ветром занесло к нам столь одаренную музыкантшу?
Школьная кухарка происходила из Маламоко, и собирала Карле столь объемные перекусы, что уже который год мы делили их на троих.
— Торговый дом Рафаэле, — Карла накрыла кусочек чиабаты толстым ломтем мягкого сыра. — Пряности, диковинки, экзотическая древесина из южных колоний.
— Богаты?
— Более чем. Синьорина Паола занимает одну из первых строчек в списке богатых невест.Подозреваю, что…
Поверх сыра расположился строй оливок и веточка зелени. Карла неприлично широко открыла рот и откусила от этой башни изрядную часть.
— Я не ревную, — пояснения мои перекрывались чавканьем.
Уж чем-чем, а приличиями моя подруга не заботилась, по крайней мере, наедине. Покушать она любила, что нисколько не вредило ее сухощавой изящной фигуре. Маура , к примеру, клевала как птичка, ограничивала себя буквально во всем, но выглядела при этом сдобной булочкой. Я находилась на средней позиции — ростом повыше синьорины да Риальто, но ниже Маламото, пышнее последней. Мы трое представляли собой, если так можно выразиться, комплект всех возможных женских прелестей. Брюнетка, блондинка, рыжая, с черными, голубыми и аквамариновыми глазами соответсвенно. Неявный девичий закон гласил, что в подруги себе следует выбирать дурнушек, чтоб выгодно выделяться на их фоне. Я же выбрала красавиц, и не прогадала. Наше трио было столь прелестно, что каждая из нас казалась окружающим еще красивее.
Нам было по шестнадцать, когда мы оказались в «Нобиле-колледже-рагацце», учрежденном прежним дожем для обучения наукам и искусствам дочерей благородных фамилий. На материке образованием женщин не занимались, и Аквадората немало гордилась прогрессивным нововведением.
Я тогда только начинала утрачивать подростковую угловатость и робела в компании более титулованных и нарядных синьорин. Как оказалось, робость в девичьей компании является грехом непростительным. В первый же день меня подстерегли в темном коридоре, ведущем к дортуарам, и вознамерились проучить.
— Безродные крестьяне подобны домашнему скоту, — сообщила мне Бьянка, поигрывая серебряным кинжалом, до этого момента скрытым в изящном веере, — а коров принято клеймить, сейчас мы исполним этот древний обычай, не будь я маркизетой Сальваторе.
К несчастью последней, маркизет, дочерей маркизов, видимо, не обучали искусству кулачного боя. А у Филомены Саламандер-Арденте было пять старших братьев. Кинжал я храню в резной шкатулке у изголовья вот уже три года. А ножны-веер, по слухам, Бьянка сожгла в камине в ту самую ночь, прижимая к лиловому глазу наполненный льдом коровий пузырь.
Карла подошла ко мне первой, и предложила стать соседками по комнате. Третьей с нами оказалась Маура, сотрясаемая рыданиями от разлуки с матушкой.
Так у меня появились подруги. Теперь-то я могу говорить, что сама, дальновидно и расчетливо, выбрала их, но случай и судьба сыграли тут не последнюю роль.
Маура да Риальто происходила из богатейшей аквадоратской фамилии, настолько состоятельной, что маркизета Сальваторе могла лишь скрипеть зубами в бессильной злобе. Карла говорила, что от титула дожа на последних выборах батюшку Мауры отделяло каких-то два голоса.
Итак, мы поселились втроем и на занятиях старались держаться вместе. Я дралась еще дважды, оба раза моими соперницами были науськанные Бьянкой девицы, отрабатывающие наказ без огонька и задора. Но после того, как Карле Маламоко удалось передать послание одному из своих кузенов и получить ответ, нападения прекратились. Информация, которой нас одарили, оказалась столь пикантной, что самомнение синьорины Сальваторе лопнуло мыльным пузырем.
Жизнь в школе скорее можно было назвать выживанием. Мы столкнулись с неравным отношением учителей, унижением, поборами. Нас учили музыке и рисованию, истории, литературе, астрологии и искусству составления ароматов, беседам и политесу, риторике и танцам. Я хотела стать лучшей. В конце концов, это было единственным для меня шансом на достойную партию. А когда на первом школьном балу Маура представила мне двадцатилетнего на тот момент Эдуардо да Риальто, своего старшего брата, я поняла, за кого именно выйду замуж. Золотистые волосы Эдуардо, голубые глаза Эдуардо, твердая рука Эдуардо на моей талии вот уже почти три года были в моих мечтах.
И я стала лучшей. Ночами зубрила даты и имена, названия созвездий, фигуры танцев, титулования и обращения. Ни в чем я не была талантлива, оказавшись хороша во всем.
