Дож вздохнул, для разнообразия, скорбно:
— Эх, а какой отбор невест можно было бы устроить на нашей площади Льва, сколько денег натрясти с заинтересованных родителей…
И прокричал:
— Как зовут тебя, прекрасная русалка?
Девушка промолчала.
— Парни, доставьте это чудо на Бученторо с максимально возможной торжественностью.
Это выражение лица Чезаре Артуро Копальди знал прекрасно, оно озаряло лик синьора Муэрто, когда он затевал большую авантюру.
Гвардейцы попрыгали в воду, чтоб исполнить приказ.
— Ваша серенити, — пробормотал помощник, — обряд обручения с морем не завешен.
— Что? — Горящий взор дожа отвлекся от приближающегося плотика. — Ах, да, дай кольцо.
И, прокричав ритуальную фразу, Чезаре швырнул перстень.
Девушка , или кукла, оказалась потрясающе красивой. Светло-рыжие волосы волнистой копной спускались до пояса, кожа поражала гладкой чистотой, а глаза цветом. Это был аквамарин. Обнаженные ножки были стройны, грудь, видневшаяся в вырезе платья, округла и пышна. На правом ушке «русалки» Артуро заметил украшение в виде крошечной голубой саламандры, а еще заметил странный цвет ее губ, их будто смазали помадой, забыв поправить рисунок кисточкой.
Тишайший Муэрто развил бурную деятельность, он хотел немедленно жениться, чтоб хоть так отобрать у красотки свою победу. Он спорил с кардиналом, отдавал приказы, расточал улыбки.
Когда девушка написала свое имя — Филомена Саламандер-Арденте, у синьора Копальди отлегло от сердца, значит она не творение кукольника, не гомункул, а женщина из плоти и крови. Хотя, Чезаре говорил, что Мадичи отправит к нему убийцу. Может экселленсе поработил сознание Филомены, вложив в него приказ? Говорят, дети ночи выродились, говорят, что они не те что прежде, но Лукрецио — древний вампир, и никто не может знать предела его возможностей.
Новобрачные поцеловались под приветственные крики подданных. Процессия направилась в город, дож с догарессой стояли рука об руку на палубе Бучинторо, и так же, рука об руку, проследовали во дворец по алой ковровой дорожке, расстеленной от причала. Все происходило размеренно и важно. Филомена, кажется, не отдавала себе отчета в происходящем, смотрела прямо перед собой, высоко держа голову. Она ни разу не улыбнулась, не заплакала, и не выразила лицом никаких чувств. Длинные стройные ножки шагали в такт поступи тишайшего супруга.
Толпе она нравилась, пресыщенная зрелищами аквадоратская публика готова была утопить свою новую госпожу в поклонении и обожании. Люди аплодировали, кричали, кто-то бросил ей под ноги горсть монет, и уже через несколько минут дорожка из алой стала золотой.
Такого никогда не бывало. Остаток пути до Бумажных ворот, главного входа во Дворец дожей, новобрачные преодолели по щиколотки в деньгах. Чезаре явно блаженствовал, его первое обручение с морем войдет в историю.
Но, очутившись в личных покоях, дож поручил догарессу служанкам, будто утратив к ней интерес, и заперся с Артуро в кабинете.
Праздник еще не закончился, но продолжение предстояло перекроить и сшить заново. Артуро, не полагаясь на память, только успевал записывать отрывистые приказания.
— Второй трон, нет, возьмите парный из залы заседаний и установите прямо на лестнице Гигантов, платье, драгоценности… пусть камни подберут под цвет глаз… архивариус, отряхни со старичка пыль, через час я хочу знать все о Саламандер-Арденте…
Через час дверь кабинета снесло с петель и в коридоре закричали, что дона Филомена, кажется, умерла.
Как я не умерла, посмотрев на себя в зеркало, останется тайной в веках. Я была ужасна, непристойна, грязна, в конце концов. Ах, еще я была замужем! Но о последнем старалась пока не думать.
Мне требовалась ванна, чистая одежда и мои подруги. Приоритеты я расставила, вообразив выражения лиц Карлы и Мауры, явись я перед ними в кукольном платьице.
Ах, еще мне нужен был развод!
Нашлепка с губ отдираться не желала, я царапала ее ногтями, пыталась укусить изнутри, но добилась лишь вкуса крови во рту.
Зеркало меня расстроило, поэтому я перешла в другую залу, с драгоценными шпалерами на стенах и резными потолками.
Отец! Я напишу отцу! Он не давал согласия на брак, наши юристы могут оспорить законность… Опомнись, Филомена, ты обвенчалась с Чезаре Муэрто! С дожем! Матушка меня убьет.
Итак, ванна.
Когда супруг представлял мне служанок, те почтительно кланялись, выстроившись полукругом под парной лестницей Я тогда на девиц едва взглянула. Кажется, их было более десятка, кажется, они были хорошенькими, и на каждой из них было платье с золотым позументом, нормальной, заметьте, длины.
Чикко возбужденно сбежала по моему плечу на ладонь, повела из стороны в сторону головкой. Что? Камин? Он не горит, и это тебе не нравится?
Я поднесла саламандру к дровам, те вспыхнули и ящерка блаженно нырнула в языки пламени. Шкурка ее безостановочно мерцала, изменяя цвет. Маджента, волшебство.
Подойдя к лакированному креслу, я села. В доме Саламандер-Арденте служанка была одна, горничная Симонета, вдовая синьора в самом расцвете лет. Она иногда помогала мне одеваться, подавала матушке утренний кофе и прислуживала за столом, если на обед являлось одновременно более трех членов семьи. Как отдать приказ Симонете, я знала.
На низком столике я заметила колокольчик, а в спальне, кажется было бюро, такое же вычурное, как и прочая мебель.
Вооружившись предметами для письма, я резко встряхнула колокольчик, призывая прислугу. И они явились, две волшебные нимфы в золотистых платьях. Их высокие прически покачивались подобно косым материковым башням, вызывающих смех аквадоратских зодчих.
— Дона догаресса, — протянула левая тоненьким голоском. — Чего изволите?
Окунув перо в чернильницу, я вывела: «Пожалуйста, ванну и чистое платье».
— Это невозможно, дона догаресса. — Голос правой был еще противнее. — Пресная вода — на вес золота, мы берем ее в дворцовом колодце раз в день, и сегодняшние запасы уже исчерпаны.
Две пары глаз смотрели на меня с одинаковым выражением наглой безнаказанности.
«Кувшин для умывания?» — вывела я, чувствуя, как щеки заливает беспомощным румянцем. Мне как будто снова было шестнадцать, и я терпела насмешки маркизетты Сальваторе.
— Боюсь, все они заняты.
— Тишайшая дона.
Перо хрустнуло, когда я жирно перечеркивала вторую просьбу. Резко поднявшись, я пошла к двери, сжимая в кулаке лист бумаги.
— Куда? — Колыхнулись башни.
— Вам не позволено покидать…
Чикко прохладно охватила мое ухо и выпустила в сторону служанок струю пламени. Девицы завизжали, я покинула комнату. Путтаны! На них были одинаковые кольца, золотые печатки с изображением мертвой головы. Тишайший супруг отдал меня на потеху и поругание личному гарему? Стронцо Чезаре!
— Задержите ее! — прокричали из-за спины, и в коридоре стало многолюдно.
Мягкие, рыхлые, грудастые женщины пытались заступить мне путь, ухватить за волосы, поставить подножку. Действовали они молча, видимо, опасаясь шума, чем напомнили мне деревянных болванчиков маэстро Дуриарти. Я лягалась, била наотмашь, расталкивала горничных. Чикко пыхтела, накапливая жар. Довольно скоро до меня дошло, что соперницы опасаются мне повредить, и я удвоила усилия.
Дверь, за которой скрылись его серенити с помощником, я помнила прекрасно, и до нее оставалось с десяток шагов, когда спина моя ощутила мощный тычок.
Упав на четвереньки, я стукнулась об пол коленями. В голове гудело. Что происходит? Я попыталась встать, но лишь растянулась во весь рост.
— Ты убила ее, Клаудиа? — Спросили громким шепотом.
— Ни звука! Перенесем девицу в спальню… Джина, помоги. Скажем, что дона Филомена прилегла отдохнуть…
— Его безмятежность спросит…
— А мы ответим…
— Мы все повязаны, ни одна не избежит наказания.
Накатили одновременно слабость и тошнота, в глазах потемнело. Кракен меня раздери, это обезвоживание! Я не пила уже около двадцати часов, соль моря выдавила из меня остатки влаги.
Воспользовавшись тем, что горничные отвлеклись на совещание, и собрав все силы, я поползла к двери. «Чикко, девочка, ты волшебное создание, ты вполне можешь уловить мысленную эманацию. Мне нужно туда, в кабинет. Очень нужно!»
— Она убегает!
— Держите!
— Ба-бах!
Дверь снесло, будто от мощного взрыва.
— Дона Филомена, кажется, умерла! — Быстро сориентировавшись, в полный голос завопили девицы.
— Наша тишайшая дона!
— Наша серениссима!
Чикко пыхтела, накапливая новую порцию огня, я подняла голову, упершись взглядом в носки расшитых драгоценностями сапог.
— Что здесь… — начал дож.
Ухватившись за край парчового камзола, я подтянулась и, перебирая руками как ярмарочная обезьянка, поднялась на ноги. На серебряных глазах его безмятежности можно было прямо сейчас чеканить его же профиль, и цветом и формой они походили на монеты.
За спиной Чезаре я заметила помощника, письменный стол с ворохом бумаг и кувшином. Вода!
Я взяла супруга за руку, вложила в его ладонь измятую бумагу, которую каким-то чудом не потеряла в драке, и проковыляла к столу. Наверное, наступила какая-нибудь сомнамбулическая тишина. Синьор Артуро, к примеру, выглядел крайне сомнамбулически. К слову, без маски он оказался вполне симпатичным молодым человеком.
Схватив кувшин, я вдруг поняла, что не смогу пить. Рот закрывала проклятая нашлепка! Сосуд был полон, ноздрей касался прохладный аромат чистейшей колодезной воды, а я не могла!
Может, сбежать по лестнице во двор и нырнуть в колодец? Тогда спасительная влага получит шанс проникнуть в меня через другие отверстия? В детстве Флоримон часто простужался и маменька заставляла его полоскать нос и горло, направляя струю отвара попеременно в обе ноздри.
Я поставила кувшин на стол, наклонила голову, притапливая лицо, и потянула носом. Вода хлынула куда-то не туда, кашлять с закрытым ртом было ужасно больно. Изогнувшись, я прижала левую ноздрю пальцем, потянула левой, и когда немного жидкости оказалось у самой гортани, с усилием глотнула. Да!
— Какой кошмар, — сообщил мне дож, принимая пустой кувшин. — Мне позволено узнать, что еще в твоем организме, любезная супруга, устроено не по-человечески? Есть ты тоже будешь носом? Или…
Видимо, фантазия в этот момент завела Чезаре столь далеко, что словами это не выражалось.
Он поставил кувшин, расправил мое послание:
— Ванна и одежда? Вполне скромные желания. И наши слуги тебе не смогли помочь?
Встревоженные лица горничных маячили в дверном проеме, башня-прическа Клаудии качалась на заднем плане.
— То есть, дона догаресса написала вам «пожалуйста», а вы не смогли?
— Мы не поняли, — пропищала Клаудия.
— Прочь, — вздохнул Чезаре, — вы все уволены. Позовите управляю…
Свет померк, я потеряла сознание.
«Нобиле-колледже-рагацце» погрузилась в сон. Отзвучали упреки, вступили в силу наказания, канал обезлюдел, ночные гуляки удалились в центральную часть города. Часы башни Четырех отбили полночь.
— Филомена попала в историю, — сказала Маура.
Карла, сидящая на подоконнике, ничего не ответила. Панеттоне была права. Нарушительниц, как они и предполагали, заперли в спальне, посулив наутро жестокие кары. Все могло быть еще хуже, но несчастье, случившееся с директрисой, несколько отвлекло срочно вызванных в школу учителей. Сестра Аннунциата упала с лестницы и ее увезли в городской госпиталь, вправлять вывихнутое плечо.
— Уверяю тебя, — говорила подруге синьорина да Риальто, — монашка сама натерла жиром эту треклятую ступеньку. Я ее за этим застала! Натерла, потом заметила меня и отвлеклась, забыла. Поскользнуться мог кто угодно!
— Капитанша обвинит нас.
— На нас теперь все навесят.
— Но зато, никто даже не поинтересовался, где синьорина Саламандер-Арденте.
И здесь Маура произнесла ту самую, оставшуюся без ответа, фразу.
Девушки помолчали.
— Надо что-то делать, — блондинка села на постели. — Вдруг на Филомену напала Паола?
— Голубка вернулась раньше нас, — возразила Таккола. — Ты же видела, как она хлопотала вокруг директрисы.
— А твой кузен?
— Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой, — вздохнула Карла. — Чезаре для девиц безопасен, то есть, я имею в виду, в том, что не касается девичьей чести. Но тут Филомена, я уверена, ему не уступит, прикрывшись как щитом любовью к Эдуардо. Боюсь, Маура, что в рыжую головку нашей Львицы могла запорхнуть мысль посетить палаццо Мадичи. Эх, не нужно было отпускать ее одну.
Сьньорина Маламоко решительно встала:
— Нужно проверить.
— Не позволю! — Синьорина да Риальто вскочила с постели и широко развела руки. — Мы уже один раз разделились. И что? Филомена пропала. Еще и твоей потери, Карла, я не переживу. Пойдем вместе.
— Панеттоне, булочка моя, я пролезу в те щели, в которых ты застрянешь.
— Значит, выбирай щели побольше.
— Если мы попадемся…
— Ах, Карла, нам нечего терять. Мы и так будем виноваты во всем, хоть в потопе, хоть в пожаре.
— Два месяца до выпуска.
— Меня возьмут замуж и без диплома, а ты…
— Останусь старой девой и буду нянчиться с твоими пухлыми детишками?
— Эх, жалко, что у меня только один брат и его я уже пообещала Филомене. Хотя… Тебе нравится Эдуардо?
— Ни в малейшей степени, — заверила Карла и выдвинула из-под своей кровати сундук. — Нам понадобятся маски.
— А как мы выйдем?
— Как те, кому нечего терять, — хихикнула синьорина Маламоко и протянула подруге белую маску Дамы.
Маура с удивлением наблюдала, как из сундука появляется связка отмычек, черный, за ним белый плащи, треугольная шляпа с плюмажем, трость.
— Ты переоденешься мужчиной?
— Можно и так сказать. — Синьорина Маламоко набросила поверх своего обычного черного, с высоким до подбородка воротником, платья, мужской плащ, надела на голову шляпу, а на лицо — напоминавшую кошачью морду ньяга. — Я готова, булочка, поторопись.
Отмычка в замке провернулась без звука, обе отмычки, в обоих замках. Девушки вышли через парадный ход.
— У тебя припрятана гондола?
— Маура, ну как, по-твоему, возможно «припрятать» гондолу? — Фыркнула Карла, запирая за ними двери.
Она отрывисто свистнула, всматриваясь в темноту канала, и вскоре послышался плеск весла.
— Нас заметят, абсолютно точно заметят. — Белоснежные перья над маской трепал ветерок. — И накажут.
Карла наклонилась к подруге:
— И куда подевалась наша отважная малышка? Если решила идти, иди до конца. — И голос ее из-под кошачьей личины звучал хрипло и глухо, а потом синьорина Маламоко продолжила обычным своим тоном. — Некому за нами следить. Директриса в госпитале, прочие учителя остались с ней, капитанша синьора Ванессо храпит в своей спальне, сюда даже слышно. До рассвета, когда у площади Льва начнут собираться зеваки, мы успеем вернуться.
Синьорина да Риальто помолчала.
— Пообещай, что, если Филомена откажется от Эдуардо, ты попробуешь проникнуться к нему чувством.
Девушки уже садились в гондолу, и синьорине Маламоко, качающейся от хохота, грозило падение в воды канала.
У причала палаццо Мадичи гондольер заартачился, место он считал поганым, и ожидать, пока его странные пассажирки закончат свои делишки, не желал. Маура сняла с пояса бархатный кошель.
— Синьор Вольто, — она обратилась к мужчине «гражданин» еще и потому, что маска работника весла изображала именно этого персонажа, — продайте нам вашу лодку.
— Это невозможно, синьорины, — растянув завязки, синьор Вольто поднес кошель к фонарю, закрепленному у носового гребня, — гондола меня кормит, и стоит столько… что…
— Эх, а какой отбор невест можно было бы устроить на нашей площади Льва, сколько денег натрясти с заинтересованных родителей…
И прокричал:
— Как зовут тебя, прекрасная русалка?
Девушка промолчала.
— Парни, доставьте это чудо на Бученторо с максимально возможной торжественностью.
Это выражение лица Чезаре Артуро Копальди знал прекрасно, оно озаряло лик синьора Муэрто, когда он затевал большую авантюру.
Гвардейцы попрыгали в воду, чтоб исполнить приказ.
— Ваша серенити, — пробормотал помощник, — обряд обручения с морем не завешен.
— Что? — Горящий взор дожа отвлекся от приближающегося плотика. — Ах, да, дай кольцо.
И, прокричав ритуальную фразу, Чезаре швырнул перстень.
Девушка , или кукла, оказалась потрясающе красивой. Светло-рыжие волосы волнистой копной спускались до пояса, кожа поражала гладкой чистотой, а глаза цветом. Это был аквамарин. Обнаженные ножки были стройны, грудь, видневшаяся в вырезе платья, округла и пышна. На правом ушке «русалки» Артуро заметил украшение в виде крошечной голубой саламандры, а еще заметил странный цвет ее губ, их будто смазали помадой, забыв поправить рисунок кисточкой.
Тишайший Муэрто развил бурную деятельность, он хотел немедленно жениться, чтоб хоть так отобрать у красотки свою победу. Он спорил с кардиналом, отдавал приказы, расточал улыбки.
Когда девушка написала свое имя — Филомена Саламандер-Арденте, у синьора Копальди отлегло от сердца, значит она не творение кукольника, не гомункул, а женщина из плоти и крови. Хотя, Чезаре говорил, что Мадичи отправит к нему убийцу. Может экселленсе поработил сознание Филомены, вложив в него приказ? Говорят, дети ночи выродились, говорят, что они не те что прежде, но Лукрецио — древний вампир, и никто не может знать предела его возможностей.
Новобрачные поцеловались под приветственные крики подданных. Процессия направилась в город, дож с догарессой стояли рука об руку на палубе Бучинторо, и так же, рука об руку, проследовали во дворец по алой ковровой дорожке, расстеленной от причала. Все происходило размеренно и важно. Филомена, кажется, не отдавала себе отчета в происходящем, смотрела прямо перед собой, высоко держа голову. Она ни разу не улыбнулась, не заплакала, и не выразила лицом никаких чувств. Длинные стройные ножки шагали в такт поступи тишайшего супруга.
Толпе она нравилась, пресыщенная зрелищами аквадоратская публика готова была утопить свою новую госпожу в поклонении и обожании. Люди аплодировали, кричали, кто-то бросил ей под ноги горсть монет, и уже через несколько минут дорожка из алой стала золотой.
Такого никогда не бывало. Остаток пути до Бумажных ворот, главного входа во Дворец дожей, новобрачные преодолели по щиколотки в деньгах. Чезаре явно блаженствовал, его первое обручение с морем войдет в историю.
Но, очутившись в личных покоях, дож поручил догарессу служанкам, будто утратив к ней интерес, и заперся с Артуро в кабинете.
Праздник еще не закончился, но продолжение предстояло перекроить и сшить заново. Артуро, не полагаясь на память, только успевал записывать отрывистые приказания.
— Второй трон, нет, возьмите парный из залы заседаний и установите прямо на лестнице Гигантов, платье, драгоценности… пусть камни подберут под цвет глаз… архивариус, отряхни со старичка пыль, через час я хочу знать все о Саламандер-Арденте…
Через час дверь кабинета снесло с петель и в коридоре закричали, что дона Филомена, кажется, умерла.
Как я не умерла, посмотрев на себя в зеркало, останется тайной в веках. Я была ужасна, непристойна, грязна, в конце концов. Ах, еще я была замужем! Но о последнем старалась пока не думать.
Мне требовалась ванна, чистая одежда и мои подруги. Приоритеты я расставила, вообразив выражения лиц Карлы и Мауры, явись я перед ними в кукольном платьице.
Ах, еще мне нужен был развод!
Нашлепка с губ отдираться не желала, я царапала ее ногтями, пыталась укусить изнутри, но добилась лишь вкуса крови во рту.
Зеркало меня расстроило, поэтому я перешла в другую залу, с драгоценными шпалерами на стенах и резными потолками.
Отец! Я напишу отцу! Он не давал согласия на брак, наши юристы могут оспорить законность… Опомнись, Филомена, ты обвенчалась с Чезаре Муэрто! С дожем! Матушка меня убьет.
Итак, ванна.
Когда супруг представлял мне служанок, те почтительно кланялись, выстроившись полукругом под парной лестницей Я тогда на девиц едва взглянула. Кажется, их было более десятка, кажется, они были хорошенькими, и на каждой из них было платье с золотым позументом, нормальной, заметьте, длины.
Чикко возбужденно сбежала по моему плечу на ладонь, повела из стороны в сторону головкой. Что? Камин? Он не горит, и это тебе не нравится?
Я поднесла саламандру к дровам, те вспыхнули и ящерка блаженно нырнула в языки пламени. Шкурка ее безостановочно мерцала, изменяя цвет. Маджента, волшебство.
Подойдя к лакированному креслу, я села. В доме Саламандер-Арденте служанка была одна, горничная Симонета, вдовая синьора в самом расцвете лет. Она иногда помогала мне одеваться, подавала матушке утренний кофе и прислуживала за столом, если на обед являлось одновременно более трех членов семьи. Как отдать приказ Симонете, я знала.
На низком столике я заметила колокольчик, а в спальне, кажется было бюро, такое же вычурное, как и прочая мебель.
Вооружившись предметами для письма, я резко встряхнула колокольчик, призывая прислугу. И они явились, две волшебные нимфы в золотистых платьях. Их высокие прически покачивались подобно косым материковым башням, вызывающих смех аквадоратских зодчих.
— Дона догаресса, — протянула левая тоненьким голоском. — Чего изволите?
Окунув перо в чернильницу, я вывела: «Пожалуйста, ванну и чистое платье».
— Это невозможно, дона догаресса. — Голос правой был еще противнее. — Пресная вода — на вес золота, мы берем ее в дворцовом колодце раз в день, и сегодняшние запасы уже исчерпаны.
Две пары глаз смотрели на меня с одинаковым выражением наглой безнаказанности.
«Кувшин для умывания?» — вывела я, чувствуя, как щеки заливает беспомощным румянцем. Мне как будто снова было шестнадцать, и я терпела насмешки маркизетты Сальваторе.
— Боюсь, все они заняты.
— Тишайшая дона.
Перо хрустнуло, когда я жирно перечеркивала вторую просьбу. Резко поднявшись, я пошла к двери, сжимая в кулаке лист бумаги.
— Куда? — Колыхнулись башни.
— Вам не позволено покидать…
Чикко прохладно охватила мое ухо и выпустила в сторону служанок струю пламени. Девицы завизжали, я покинула комнату. Путтаны! На них были одинаковые кольца, золотые печатки с изображением мертвой головы. Тишайший супруг отдал меня на потеху и поругание личному гарему? Стронцо Чезаре!
— Задержите ее! — прокричали из-за спины, и в коридоре стало многолюдно.
Мягкие, рыхлые, грудастые женщины пытались заступить мне путь, ухватить за волосы, поставить подножку. Действовали они молча, видимо, опасаясь шума, чем напомнили мне деревянных болванчиков маэстро Дуриарти. Я лягалась, била наотмашь, расталкивала горничных. Чикко пыхтела, накапливая жар. Довольно скоро до меня дошло, что соперницы опасаются мне повредить, и я удвоила усилия.
Дверь, за которой скрылись его серенити с помощником, я помнила прекрасно, и до нее оставалось с десяток шагов, когда спина моя ощутила мощный тычок.
Упав на четвереньки, я стукнулась об пол коленями. В голове гудело. Что происходит? Я попыталась встать, но лишь растянулась во весь рост.
— Ты убила ее, Клаудиа? — Спросили громким шепотом.
— Ни звука! Перенесем девицу в спальню… Джина, помоги. Скажем, что дона Филомена прилегла отдохнуть…
— Его безмятежность спросит…
— А мы ответим…
— Мы все повязаны, ни одна не избежит наказания.
Накатили одновременно слабость и тошнота, в глазах потемнело. Кракен меня раздери, это обезвоживание! Я не пила уже около двадцати часов, соль моря выдавила из меня остатки влаги.
Воспользовавшись тем, что горничные отвлеклись на совещание, и собрав все силы, я поползла к двери. «Чикко, девочка, ты волшебное создание, ты вполне можешь уловить мысленную эманацию. Мне нужно туда, в кабинет. Очень нужно!»
— Она убегает!
— Держите!
— Ба-бах!
Дверь снесло, будто от мощного взрыва.
— Дона Филомена, кажется, умерла! — Быстро сориентировавшись, в полный голос завопили девицы.
— Наша тишайшая дона!
— Наша серениссима!
Чикко пыхтела, накапливая новую порцию огня, я подняла голову, упершись взглядом в носки расшитых драгоценностями сапог.
— Что здесь… — начал дож.
Ухватившись за край парчового камзола, я подтянулась и, перебирая руками как ярмарочная обезьянка, поднялась на ноги. На серебряных глазах его безмятежности можно было прямо сейчас чеканить его же профиль, и цветом и формой они походили на монеты.
За спиной Чезаре я заметила помощника, письменный стол с ворохом бумаг и кувшином. Вода!
Я взяла супруга за руку, вложила в его ладонь измятую бумагу, которую каким-то чудом не потеряла в драке, и проковыляла к столу. Наверное, наступила какая-нибудь сомнамбулическая тишина. Синьор Артуро, к примеру, выглядел крайне сомнамбулически. К слову, без маски он оказался вполне симпатичным молодым человеком.
Схватив кувшин, я вдруг поняла, что не смогу пить. Рот закрывала проклятая нашлепка! Сосуд был полон, ноздрей касался прохладный аромат чистейшей колодезной воды, а я не могла!
Может, сбежать по лестнице во двор и нырнуть в колодец? Тогда спасительная влага получит шанс проникнуть в меня через другие отверстия? В детстве Флоримон часто простужался и маменька заставляла его полоскать нос и горло, направляя струю отвара попеременно в обе ноздри.
Я поставила кувшин на стол, наклонила голову, притапливая лицо, и потянула носом. Вода хлынула куда-то не туда, кашлять с закрытым ртом было ужасно больно. Изогнувшись, я прижала левую ноздрю пальцем, потянула левой, и когда немного жидкости оказалось у самой гортани, с усилием глотнула. Да!
— Какой кошмар, — сообщил мне дож, принимая пустой кувшин. — Мне позволено узнать, что еще в твоем организме, любезная супруга, устроено не по-человечески? Есть ты тоже будешь носом? Или…
Видимо, фантазия в этот момент завела Чезаре столь далеко, что словами это не выражалось.
Он поставил кувшин, расправил мое послание:
— Ванна и одежда? Вполне скромные желания. И наши слуги тебе не смогли помочь?
Встревоженные лица горничных маячили в дверном проеме, башня-прическа Клаудии качалась на заднем плане.
— То есть, дона догаресса написала вам «пожалуйста», а вы не смогли?
— Мы не поняли, — пропищала Клаудия.
— Прочь, — вздохнул Чезаре, — вы все уволены. Позовите управляю…
Свет померк, я потеряла сознание.
«Нобиле-колледже-рагацце» погрузилась в сон. Отзвучали упреки, вступили в силу наказания, канал обезлюдел, ночные гуляки удалились в центральную часть города. Часы башни Четырех отбили полночь.
— Филомена попала в историю, — сказала Маура.
Карла, сидящая на подоконнике, ничего не ответила. Панеттоне была права. Нарушительниц, как они и предполагали, заперли в спальне, посулив наутро жестокие кары. Все могло быть еще хуже, но несчастье, случившееся с директрисой, несколько отвлекло срочно вызванных в школу учителей. Сестра Аннунциата упала с лестницы и ее увезли в городской госпиталь, вправлять вывихнутое плечо.
— Уверяю тебя, — говорила подруге синьорина да Риальто, — монашка сама натерла жиром эту треклятую ступеньку. Я ее за этим застала! Натерла, потом заметила меня и отвлеклась, забыла. Поскользнуться мог кто угодно!
— Капитанша обвинит нас.
— На нас теперь все навесят.
— Но зато, никто даже не поинтересовался, где синьорина Саламандер-Арденте.
И здесь Маура произнесла ту самую, оставшуюся без ответа, фразу.
Девушки помолчали.
— Надо что-то делать, — блондинка села на постели. — Вдруг на Филомену напала Паола?
— Голубка вернулась раньше нас, — возразила Таккола. — Ты же видела, как она хлопотала вокруг директрисы.
— А твой кузен?
— Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой, — вздохнула Карла. — Чезаре для девиц безопасен, то есть, я имею в виду, в том, что не касается девичьей чести. Но тут Филомена, я уверена, ему не уступит, прикрывшись как щитом любовью к Эдуардо. Боюсь, Маура, что в рыжую головку нашей Львицы могла запорхнуть мысль посетить палаццо Мадичи. Эх, не нужно было отпускать ее одну.
Сьньорина Маламоко решительно встала:
— Нужно проверить.
— Не позволю! — Синьорина да Риальто вскочила с постели и широко развела руки. — Мы уже один раз разделились. И что? Филомена пропала. Еще и твоей потери, Карла, я не переживу. Пойдем вместе.
— Панеттоне, булочка моя, я пролезу в те щели, в которых ты застрянешь.
— Значит, выбирай щели побольше.
— Если мы попадемся…
— Ах, Карла, нам нечего терять. Мы и так будем виноваты во всем, хоть в потопе, хоть в пожаре.
— Два месяца до выпуска.
— Меня возьмут замуж и без диплома, а ты…
— Останусь старой девой и буду нянчиться с твоими пухлыми детишками?
— Эх, жалко, что у меня только один брат и его я уже пообещала Филомене. Хотя… Тебе нравится Эдуардо?
— Ни в малейшей степени, — заверила Карла и выдвинула из-под своей кровати сундук. — Нам понадобятся маски.
— А как мы выйдем?
— Как те, кому нечего терять, — хихикнула синьорина Маламоко и протянула подруге белую маску Дамы.
Маура с удивлением наблюдала, как из сундука появляется связка отмычек, черный, за ним белый плащи, треугольная шляпа с плюмажем, трость.
— Ты переоденешься мужчиной?
— Можно и так сказать. — Синьорина Маламоко набросила поверх своего обычного черного, с высоким до подбородка воротником, платья, мужской плащ, надела на голову шляпу, а на лицо — напоминавшую кошачью морду ньяга. — Я готова, булочка, поторопись.
Отмычка в замке провернулась без звука, обе отмычки, в обоих замках. Девушки вышли через парадный ход.
— У тебя припрятана гондола?
— Маура, ну как, по-твоему, возможно «припрятать» гондолу? — Фыркнула Карла, запирая за ними двери.
Она отрывисто свистнула, всматриваясь в темноту канала, и вскоре послышался плеск весла.
— Нас заметят, абсолютно точно заметят. — Белоснежные перья над маской трепал ветерок. — И накажут.
Карла наклонилась к подруге:
— И куда подевалась наша отважная малышка? Если решила идти, иди до конца. — И голос ее из-под кошачьей личины звучал хрипло и глухо, а потом синьорина Маламоко продолжила обычным своим тоном. — Некому за нами следить. Директриса в госпитале, прочие учителя остались с ней, капитанша синьора Ванессо храпит в своей спальне, сюда даже слышно. До рассвета, когда у площади Льва начнут собираться зеваки, мы успеем вернуться.
Синьорина да Риальто помолчала.
— Пообещай, что, если Филомена откажется от Эдуардо, ты попробуешь проникнуться к нему чувством.
Девушки уже садились в гондолу, и синьорине Маламоко, качающейся от хохота, грозило падение в воды канала.
У причала палаццо Мадичи гондольер заартачился, место он считал поганым, и ожидать, пока его странные пассажирки закончат свои делишки, не желал. Маура сняла с пояса бархатный кошель.
— Синьор Вольто, — она обратилась к мужчине «гражданин» еще и потому, что маска работника весла изображала именно этого персонажа, — продайте нам вашу лодку.
— Это невозможно, синьорины, — растянув завязки, синьор Вольто поднес кошель к фонарю, закрепленному у носового гребня, — гондола меня кормит, и стоит столько… что…
