Татьяна Коростышевская
Сковородка судного дня
Эта история начиналась как забавный анекдот: однажды гном, маг и фея сидели на верхушке горы и беседовали. О чем? Да как обычно, о том, что с вершины Авалона мир Спящего выглядит как морская звезда, что пять ее лучей, четыре королевства — Скасгардия, Ардера, Домания, Малихабар, и Тарифское княжество более или мене процветают. Особенно Тариф, столь удачно расположенный, что через его территорию на священные горы стремятся паломники со всего мира. Что иногда королевства воюют, но, впрочем, война является частью человеческого мироустройства.
Мага звали Этельбор. Широкоплечий, темноволосый, по человеческим меркам отнюдь не красивый. Впрочем, внешность занимала его мало, он мог принять любое обличие, выглядеть на любой возраст, то, каким он был сейчас, было скорее сентиментальной данью прошлому. Ну и супруга мага, по слухам, предпочитала видеть его именно таким.
Гном, или, если угодно, подгорный цверг, носил имя Брок. Он был кузнецом, изготовителем волшебных артефактов, знаменитым во всех обитаемых мирах. Вот и сейчас в центре выложенного камнями кострища стоял на огне пузатый колдовской котел, принадлежащий третьей участнице посиделок, красноволосой и красноглазой фате Леонидии, тоже персоне известной.
Котел требовал починки. То есть, его владелица была в этом уверена.
— Невкусно получается, — поясняла Леонидия, — а в истории самое главное, чтоб пряная была, чуть сладкая, слегка от слез соленая, наваристая как охотничья похлебка.
— Ты в этой посуде их готовишь? — переспросил Этельбор, принюхиваясь к вареву. — По старинке?
— А то! — фыркнула фата. — А после уж ваши сказители их по книжкам новомодным растаскивают. Чего нос кривишь? Сама знаю, невкусно.
— Видимых повреждений здесь нет, — сообщил Брок. — Может, с рецептом ты где-то ошиблась?
На поверхности кипящего варева лопнул пузырь, раздался девичий голосок:
— Я – Мармадель графиня Шерези, и сейчас я вам здесь устрою…
Голосок истаял, развеялся.
— Начало новой истории? — спросил Этельбор. — О юной ардерской дворянке и бессмертном? Наверняка, они друг другу судьбой предназначены, но сначала этого не поймут, встретятся в какой-нибудь условной академии… Действительно, не особо вкусно.
Фата смущенно потупилась:
— Согласна, не оригинально, но, поверь, я бы из этих исходников деликатес смогла бы приготовить. Но увы, наш бессмертный ингредиентом быть отказался.
Маг невесело улыбнулся:
— Наслышан. Лорд Мармадюк возжелал судьбу и предназначение обыграть. Так бывает, Леонидия, мы, люди, часто, ощутив бесконечность бытия, хотим сами им управлять. Ничего страшного, у этой девочки, юной графини, другая жизнь будет, не менее занимательная. Позволишь?
Этельбор наклонился над котлом, всматриваясь в бурлящее варево, поморщился:
— Однако…
— Чего там? — заинтересовался цверг. — Мармадюк от этой вот малявки сбежал? Ну так и я бы не остался. Соски с пеленками, погремушки, фрейлины…
Он отшатнулся от кипящих брызг:
— Ой! Жалко как младенчика! Так ведь не должно было быть?
— Не должно, — согласилась фея, — юная графиня должна была в любви и спокойствии до семнадцати лет расти, а потом, ощутив в себе магические силы, в академию для учебы отправиться. Первая женщина-маг, шутка ли. Там она повстречала бы усталого от жизни и побед волшебника… Эх… Они же ниточкой судьбы крепко накрепко связаны…
— А теперь, — перебил Брок, стирая сентиментальную слезинку, — девочке придется на следующий круг перерождений отправляться?
— Из-за того, что какой-то высокомерный болван плетение ее судьбы порушил. Ты в котел-то смотри, не отворачивайся. Когда дружок ваш в вышние сферы вернется, а он вернется, ничего с ним не сделается, расскажи мерзавцу, что он натворил. И ты, Этельбор, не отставай, это и твоих рук дело, учитель всегда за учеников в ответе.
— В фате Леонидии, — задумчиво проговорил маг, — тоже вина говорит. Это ведь ты сотни лет назад эту историю про предназначение придумала. Однако, ребенок все еще жив…
Его собеседники синхронно склонились над котлом, фея ругнулась, хлопнула в ладоши:
— Любопытно получается, месть как движитель сюжета.
— То есть, Мармадюк не от Мармадели сбежал? — уточнил Брок. — Потому что мне он особо ничего не объяснил… Погоди, Леонидия, тогда мы должны что-нибудь сделать? Помочь как-то?
— Должны, — густой голос Этельбора вознесся над вершиной Авалона. — Немного и не привлекая внимания вышних сфер. Девушка не должна страдать, а Мармадюк… Что ж, пусть он получит свое испытание.
Фея отвела взгляд алых мерцающих глаз от варева, прищурилась:
— Время будет идти своим чередом… что нам время… Тариф, предгорья, нарядный, как будто пряничный городок… Это будет совершенно новая история.
За пол часа перед полуднем со стороны села Застолбеньки в славный город Лимбург зашел молодой человек лет двадцати семи. Сапоги его были покрыты дорожной пылью, плащ истрепан и, кажется, прожжен у подола, на поясе болтались пустые ножны. Молодой человек был смугл, носат, его черные как сливы глаза рассматривали пустынную по случаю зноя и отсутствия событий улицу, с веселым недоумением.
«Иностранец, — подумал пан Рышард, как раз раскуривший обеденную трубочку на крыльце своего дома. — Паломник, от своих отбился, вот и заплутал. На гору-то священную от Князева поднимаются, ему бы обратно через Застолбеньки на тракт… Пояснить надобно, да он, наверное, по-нашему не разумеет».
Пришелец, заметив Рышарда, растянул в улыбке губы и на ходу что-то забормотал.
— В Щебжешине жук жужжит в лещине… Щекастенький щуплый щенок, жовиальная жужелица… — Донеслось до успевшего испугаться горожанина
На всякий случай он сложил из пальцев обережную дулю, которая, как всем известно, отворачивает от добрых людей иностранные всякие колдунства, жовиальные в том числе.
— Доброго денечка, вельможный пан, — сказал молодой человек, рассмотрел внимательно грозную дулю и быстро скрутил ответную. — Здоровеньки… То есть, долгих лет вельможному пану и прочих радостей.
Говорил гость по-тарифски с акцентом, как будто многочисленные шипящие звуки не помещались у него во рту, но бойко. Рышард расслабил пальцы, затянулся, выпустил клуб дыма:
— И пришлому пану не хворать. Так скажу, ежели пан собирался на священную гору подниматься…
— Невесты в ваших краях есть? — невежливо перебил юнец и подмигнул старой Агнешке, высунувшейся из окошка соседнего дома на разговор. — Вижу, красавицы имеются.
Та захихикала:
— Звать тебя как, хлопчик?
— Мареком, тетушка. — Парень перешел на простецкий говорок, почти утратив акцент. — Бродяжка я бездомный, от деревни к деревне хожу-брожу, чтоб когда кто краюшку черствую отжалел, да водицы немного, да уголок, чтоб переночевать.
— Видали мы таких Мареков, — не унималась старуха. — По масти ты чистый Мигель доманский.
«Стара Агнешка, почти слепа, а пришлого рассмотрела, — подумал Рышард. — Точно из Домании этот пан к нам пожаловал. Вон носище какой. Или не пан?..»
— По масти да, — не спорил парень, — так то-снаружи. А внутри — свой, местный.
— А к нам чего? На трактах не подают?
— Пани несусветное что-то бормочет. — Рышард решил вернуть себе главное место в разговоре. — Где это видано, чтоб здоровые да молодые побирались? Работник это, наниматься пришел.
— Точно! — обрадовался Марек. — У кого в Лимбурге дочки пригожие, к тому и наймусь.
На улице уже собирался народ, потому что, хотя зной никуда и не делся, причина покинуть жилища появилась. Событие! Шум, гам, болтовня. Франчишка, мясникова дочка, успела даже домой сбегать, переодеться, чтоб товар, так сказать лицом представить. У Марека-балагура каждой девице и пани ласковый взгляд нашелся, да пара-тройка жарких словечек. Петрик, подручный мельника, даже сплюнул от злобы:
— Видали мы таких работников, с ручонками холеными.
Над Петриком посмеялись, все знали, что парень к Франчишке женихается, только ради него панна Богуславова отчего-то монист драгоценных на шею не цепляла.
Сам Богуслав, мясник, дернул дочурку за руку, шикнул, чтоб не позорилась, и сказал рассудительно:
— Никогда такого не было, чтоб работник себе хозяев выбирал. И теперь не будет. А, ежели пришлый пан наших девок портить надумает…
Он многозначительно замолчал. Марек посмотрел на мясницкий тесак в руках почтенного горожанина и интерес к разговору потерял, его черные глаза скользнули вдоль улицы Княжей, поднялись к холмам:
— Замок у вас какой замечательный.
— Замечательный, — согласился пан Рышард, — только не замок, дом. Бургомисторовы палаты.
— Ежели пан Марек, — пискнула Франчишка, — желает в Лимбурге задержаться, ему обязательно надо в канцелярии у бургомистра бумагу подписать.
— С этого и надо начинать, — поддержали в толпе, начали наперебой советовать, как и что вельможной панне Ясне сказать, чтоб она документы выправила.
Пришлый кивал, улыбался, даже не пытаясь запомнить разнообразные важные сведения. Старая Агнешка зычно прокричала:
— Остыньте, добрые люди. Или у вас вся работа по хозяйству переделана? Или не стынет обед на ваших кухнях? — И женщина обратилась к Мареку уже потише. — Ко мне, хлопчик, ступай, пока суть да дело, поможешь по мелочи старухе, а я тебе закуток какой для ночевки отведу. Расходитесь, добрые люди, вечером наш гость, по обычаю, с вами пару кружек пива опрокинет, колбасками закусит, тогда и поговорите.
Спасенный от народного внимания Марек, вошел в дом Агнешки, вежливо поклонился, сложив перед грудью руки:
— Спасибо, вельможная пани. Только колбасок я не ем.
Старуха вернула поклон и сдернула накидку с парадного гостевого кресла в гостиной, сама опустилась в хозяйское:
— Смерть моя близко, потому врать не смей.
Марек осматривал чистенькую обстановку, но при этих словах подобрался, уставился на Агнешку глазами-сливами:
— Что в моей истории вызвало недоверие вельможной пани?
— Из тебя, чернявый, работник, как из меня бургомистр. Точно Петрик с мельницы заметил, не трудился ты ручками, и не побирался. Одежда на тебе дорогая, не наша. Под плащом почти не видно, но у ворота у тебя раньше кружева были и шитье канительное по груди. Золотое?
Марек кивнул:
— Пришлось спороть и продать. Вельможная пани швея?
— Именно. Сорок годков и еще девять с иголкой крючилась. И, знаешь, что скажу? Старинная у тебя одежда, не по моде. Такую как раз четыре десятка лет назад носили.
— Два, — пробормотал парень, — но не важно, продолжайте, пани хозяйка. Может, я по случаю дорогим нарядом разжился?
— Нет, хлопчик, — вздохнула старуха. — На тебя шили, по меркам и подгоняли по фигуре, на что угодно поспорю. А еще поспорю, что сначала ты Рышарду правду сказал, за невестами ты в Лимбург явился, за какой-то только тебе нужной панной. Только из соседских девиц ни одна тебя не заинтересовала.
Марек хищно оскалился:
— Сначала всех нужно посмотреть.
Агнешка опять вздохнула:
— Боюсь, что с теми девами, что тебя на горе священной лобзали, ни одна земная в сравнение не идет.
Пауза в гостиной повисла тяжелая, густая, парень приподнял удивленно брови. Старуха пояснила:
— Раньше, когда я еще девчонкой была, у нас таких как ты больше бывало, замороченных паннами-феями с волшебных гор да в мир отпущенных. Не приживались они у нас.
— Почему?
— Да кто вас, чародеев, разберет. — Агнешка хихикнула. — К сестрице моей Фране, помню, один такой отпущенец сватался, общался тайны какие-то открыть, заморочил. Вдвоем ушли, за тайнами. А ты, волшебник, за какой явился?
Вопрос прозвучал резко и Марек тряхнул головой, как ото сна, черные как крылья ворона волосы рассыпались по плечам:
— За своей, вельможная пани, за своей личной тайной. А еще, за памятью.
Таиться дальше парень не стал:
— Кто я и откуда, не помню. Авалонские феи, которые, по их словам, меня из реки Забвения, что наш мир от волшебного отделяет, вытащили решили, что так забавнее будет. Разумеется, за спасение мне пришлось их отблагодарить, и благодарность эта лет на двадцать затянулась по нашему времени.
— Как определил?
— Ну, кое-что я все-таки помню, в Тарифе князь другой, Скасгардия с Доманией воюют, а тогда она только с Ардерой замирилась. Ну и прочее по мелочи. Феи-забавницы сказали, что раньше я сильным магом был, и что силы эти просто так исчезнуть не могут. А еще, что они напрямую с моими воспоминаниями связаны.
— А невеста?
Марек поморщился:
— В ней ключ, вельможная пани. Мне обещали, что как только я нужную женщину увижу, сразу пойму.
— Давно ищешь?
— Больше года, — парень вздохнул, — половину Тарифа шагами измерял, города, городишки, деревни, труппы бродячих актеров, шествия паломников, все впустую. Если в Лимбурге ничего не екнет, придется в другое королевство отправляться, в Ардеру. Мне подсказку еще крошечную дали: «Найдешь, где потерял», поэтому искать я вдоль той самой реки решил. Это у фей она Забвения — Лимб, здесь кто-как называет.
— Наша Лимбовка? — не удивилась старуха. — Ладно, пан чародей, помогу, в память о сестрице своей полоумной. Поживи пока, осмотрись, а через десять дней большой праздник будет, на нем весь город соберется, все панны и пани, что помоложе, будут хороводы вокруг камней медоточивых водить. Если там у тебя сердце екнет…
— Сердце? — оскалился парень, но быстро задал другой вопрос. — Из камней мед течет?
— Проголодался? — вспомнила Агнешка об обязанностях хозяйки. — Идем, хлопчик, обедать. Чего? Камни? А, нет, болтают они, сладкие речи в уши льют, оттого медоточивые. Мяса не ешь? Ну хоть хлебушка, сыр еще есть, квашеная капуста…
И она увела Марека на кухню, такую же чистенькую аккуратненькую, как и все в ее доме. Если бы голодный молодой человек задержался в гостиной еще ненадолго, он увидел бы в окно, как по Княжей улице в сторону площади идет панна Моравянка, хозяйка трактира «Золотая сковородка», и у него обязательно бы екнуло.
Солнце пекло так, что мне казалось, что запах жареного мяса источаю я сама, а не фирменные моравские колбаски, которые работница Гося уже успела бросить на сковородку в ожидании ранних гостей. В последний момент перед моим приходом бросила, завидя меня через окно. Точно. Очень уж старательно она сейчас на них смотрела, а Анджей, здоровый деревенский парень, протирал стойку, не замечая, что делает это не тряпкой, а подолом своей рубахи. А это значило, что очень скоро я останусь без работников.
— Прикати из погреба два бочонка с пивом, — велела я парню строго. — Госька, проснись, замеси теста на клецки, да побольше. Сегодня у нас много гостей будет.
— Случилось чего, панна? — спросила девица, только сейчас оправляя сбившийся передник.
Я закатила глаза, они уже за стойкой тискаются, на днях придут о свадьбе сообщать:
— Марш на кухню! Капусту пошинковала? Ставь тушиться!
Объяснять ничего не хотелось, никому. Но пришлось. Когда я поднялась на третий этаж в жилые комнаты и закрыла дверь, обе тетки бросились ко мне из прохладной полутьмы.
— Адичка, девочка, — восклицала тетка Рузя, заламывая костлявые ручки, — что приключилось?
Вторая тетка — Гражина, возвышалась надо мной на полторы головы, рук не заламывала, но настойчиво басила:
— В город новенький кто-то пришел? Девицы в обмороке, мужчины точат ножи? Пан бургомистр на него посмотрел? Каков вердикт?
Сковородка судного дня
Эта история начиналась как забавный анекдот: однажды гном, маг и фея сидели на верхушке горы и беседовали. О чем? Да как обычно, о том, что с вершины Авалона мир Спящего выглядит как морская звезда, что пять ее лучей, четыре королевства — Скасгардия, Ардера, Домания, Малихабар, и Тарифское княжество более или мене процветают. Особенно Тариф, столь удачно расположенный, что через его территорию на священные горы стремятся паломники со всего мира. Что иногда королевства воюют, но, впрочем, война является частью человеческого мироустройства.
Мага звали Этельбор. Широкоплечий, темноволосый, по человеческим меркам отнюдь не красивый. Впрочем, внешность занимала его мало, он мог принять любое обличие, выглядеть на любой возраст, то, каким он был сейчас, было скорее сентиментальной данью прошлому. Ну и супруга мага, по слухам, предпочитала видеть его именно таким.
Гном, или, если угодно, подгорный цверг, носил имя Брок. Он был кузнецом, изготовителем волшебных артефактов, знаменитым во всех обитаемых мирах. Вот и сейчас в центре выложенного камнями кострища стоял на огне пузатый колдовской котел, принадлежащий третьей участнице посиделок, красноволосой и красноглазой фате Леонидии, тоже персоне известной.
Котел требовал починки. То есть, его владелица была в этом уверена.
— Невкусно получается, — поясняла Леонидия, — а в истории самое главное, чтоб пряная была, чуть сладкая, слегка от слез соленая, наваристая как охотничья похлебка.
— Ты в этой посуде их готовишь? — переспросил Этельбор, принюхиваясь к вареву. — По старинке?
— А то! — фыркнула фата. — А после уж ваши сказители их по книжкам новомодным растаскивают. Чего нос кривишь? Сама знаю, невкусно.
— Видимых повреждений здесь нет, — сообщил Брок. — Может, с рецептом ты где-то ошиблась?
На поверхности кипящего варева лопнул пузырь, раздался девичий голосок:
— Я – Мармадель графиня Шерези, и сейчас я вам здесь устрою…
Голосок истаял, развеялся.
— Начало новой истории? — спросил Этельбор. — О юной ардерской дворянке и бессмертном? Наверняка, они друг другу судьбой предназначены, но сначала этого не поймут, встретятся в какой-нибудь условной академии… Действительно, не особо вкусно.
Фата смущенно потупилась:
— Согласна, не оригинально, но, поверь, я бы из этих исходников деликатес смогла бы приготовить. Но увы, наш бессмертный ингредиентом быть отказался.
Маг невесело улыбнулся:
— Наслышан. Лорд Мармадюк возжелал судьбу и предназначение обыграть. Так бывает, Леонидия, мы, люди, часто, ощутив бесконечность бытия, хотим сами им управлять. Ничего страшного, у этой девочки, юной графини, другая жизнь будет, не менее занимательная. Позволишь?
Этельбор наклонился над котлом, всматриваясь в бурлящее варево, поморщился:
— Однако…
— Чего там? — заинтересовался цверг. — Мармадюк от этой вот малявки сбежал? Ну так и я бы не остался. Соски с пеленками, погремушки, фрейлины…
Он отшатнулся от кипящих брызг:
— Ой! Жалко как младенчика! Так ведь не должно было быть?
— Не должно, — согласилась фея, — юная графиня должна была в любви и спокойствии до семнадцати лет расти, а потом, ощутив в себе магические силы, в академию для учебы отправиться. Первая женщина-маг, шутка ли. Там она повстречала бы усталого от жизни и побед волшебника… Эх… Они же ниточкой судьбы крепко накрепко связаны…
— А теперь, — перебил Брок, стирая сентиментальную слезинку, — девочке придется на следующий круг перерождений отправляться?
— Из-за того, что какой-то высокомерный болван плетение ее судьбы порушил. Ты в котел-то смотри, не отворачивайся. Когда дружок ваш в вышние сферы вернется, а он вернется, ничего с ним не сделается, расскажи мерзавцу, что он натворил. И ты, Этельбор, не отставай, это и твоих рук дело, учитель всегда за учеников в ответе.
— В фате Леонидии, — задумчиво проговорил маг, — тоже вина говорит. Это ведь ты сотни лет назад эту историю про предназначение придумала. Однако, ребенок все еще жив…
Его собеседники синхронно склонились над котлом, фея ругнулась, хлопнула в ладоши:
— Любопытно получается, месть как движитель сюжета.
— То есть, Мармадюк не от Мармадели сбежал? — уточнил Брок. — Потому что мне он особо ничего не объяснил… Погоди, Леонидия, тогда мы должны что-нибудь сделать? Помочь как-то?
— Должны, — густой голос Этельбора вознесся над вершиной Авалона. — Немного и не привлекая внимания вышних сфер. Девушка не должна страдать, а Мармадюк… Что ж, пусть он получит свое испытание.
Фея отвела взгляд алых мерцающих глаз от варева, прищурилась:
— Время будет идти своим чередом… что нам время… Тариф, предгорья, нарядный, как будто пряничный городок… Это будет совершенно новая история.
ГЛАВА 1. ПРЕКРАСНАЯ ТРАКТИРЩИЦА
За пол часа перед полуднем со стороны села Застолбеньки в славный город Лимбург зашел молодой человек лет двадцати семи. Сапоги его были покрыты дорожной пылью, плащ истрепан и, кажется, прожжен у подола, на поясе болтались пустые ножны. Молодой человек был смугл, носат, его черные как сливы глаза рассматривали пустынную по случаю зноя и отсутствия событий улицу, с веселым недоумением.
«Иностранец, — подумал пан Рышард, как раз раскуривший обеденную трубочку на крыльце своего дома. — Паломник, от своих отбился, вот и заплутал. На гору-то священную от Князева поднимаются, ему бы обратно через Застолбеньки на тракт… Пояснить надобно, да он, наверное, по-нашему не разумеет».
Пришелец, заметив Рышарда, растянул в улыбке губы и на ходу что-то забормотал.
— В Щебжешине жук жужжит в лещине… Щекастенький щуплый щенок, жовиальная жужелица… — Донеслось до успевшего испугаться горожанина
На всякий случай он сложил из пальцев обережную дулю, которая, как всем известно, отворачивает от добрых людей иностранные всякие колдунства, жовиальные в том числе.
— Доброго денечка, вельможный пан, — сказал молодой человек, рассмотрел внимательно грозную дулю и быстро скрутил ответную. — Здоровеньки… То есть, долгих лет вельможному пану и прочих радостей.
Говорил гость по-тарифски с акцентом, как будто многочисленные шипящие звуки не помещались у него во рту, но бойко. Рышард расслабил пальцы, затянулся, выпустил клуб дыма:
— И пришлому пану не хворать. Так скажу, ежели пан собирался на священную гору подниматься…
— Невесты в ваших краях есть? — невежливо перебил юнец и подмигнул старой Агнешке, высунувшейся из окошка соседнего дома на разговор. — Вижу, красавицы имеются.
Та захихикала:
— Звать тебя как, хлопчик?
— Мареком, тетушка. — Парень перешел на простецкий говорок, почти утратив акцент. — Бродяжка я бездомный, от деревни к деревне хожу-брожу, чтоб когда кто краюшку черствую отжалел, да водицы немного, да уголок, чтоб переночевать.
— Видали мы таких Мареков, — не унималась старуха. — По масти ты чистый Мигель доманский.
«Стара Агнешка, почти слепа, а пришлого рассмотрела, — подумал Рышард. — Точно из Домании этот пан к нам пожаловал. Вон носище какой. Или не пан?..»
— По масти да, — не спорил парень, — так то-снаружи. А внутри — свой, местный.
— А к нам чего? На трактах не подают?
— Пани несусветное что-то бормочет. — Рышард решил вернуть себе главное место в разговоре. — Где это видано, чтоб здоровые да молодые побирались? Работник это, наниматься пришел.
— Точно! — обрадовался Марек. — У кого в Лимбурге дочки пригожие, к тому и наймусь.
На улице уже собирался народ, потому что, хотя зной никуда и не делся, причина покинуть жилища появилась. Событие! Шум, гам, болтовня. Франчишка, мясникова дочка, успела даже домой сбегать, переодеться, чтоб товар, так сказать лицом представить. У Марека-балагура каждой девице и пани ласковый взгляд нашелся, да пара-тройка жарких словечек. Петрик, подручный мельника, даже сплюнул от злобы:
— Видали мы таких работников, с ручонками холеными.
Над Петриком посмеялись, все знали, что парень к Франчишке женихается, только ради него панна Богуславова отчего-то монист драгоценных на шею не цепляла.
Сам Богуслав, мясник, дернул дочурку за руку, шикнул, чтоб не позорилась, и сказал рассудительно:
— Никогда такого не было, чтоб работник себе хозяев выбирал. И теперь не будет. А, ежели пришлый пан наших девок портить надумает…
Он многозначительно замолчал. Марек посмотрел на мясницкий тесак в руках почтенного горожанина и интерес к разговору потерял, его черные глаза скользнули вдоль улицы Княжей, поднялись к холмам:
— Замок у вас какой замечательный.
— Замечательный, — согласился пан Рышард, — только не замок, дом. Бургомисторовы палаты.
— Ежели пан Марек, — пискнула Франчишка, — желает в Лимбурге задержаться, ему обязательно надо в канцелярии у бургомистра бумагу подписать.
— С этого и надо начинать, — поддержали в толпе, начали наперебой советовать, как и что вельможной панне Ясне сказать, чтоб она документы выправила.
Пришлый кивал, улыбался, даже не пытаясь запомнить разнообразные важные сведения. Старая Агнешка зычно прокричала:
— Остыньте, добрые люди. Или у вас вся работа по хозяйству переделана? Или не стынет обед на ваших кухнях? — И женщина обратилась к Мареку уже потише. — Ко мне, хлопчик, ступай, пока суть да дело, поможешь по мелочи старухе, а я тебе закуток какой для ночевки отведу. Расходитесь, добрые люди, вечером наш гость, по обычаю, с вами пару кружек пива опрокинет, колбасками закусит, тогда и поговорите.
Спасенный от народного внимания Марек, вошел в дом Агнешки, вежливо поклонился, сложив перед грудью руки:
— Спасибо, вельможная пани. Только колбасок я не ем.
Старуха вернула поклон и сдернула накидку с парадного гостевого кресла в гостиной, сама опустилась в хозяйское:
— Смерть моя близко, потому врать не смей.
Марек осматривал чистенькую обстановку, но при этих словах подобрался, уставился на Агнешку глазами-сливами:
— Что в моей истории вызвало недоверие вельможной пани?
— Из тебя, чернявый, работник, как из меня бургомистр. Точно Петрик с мельницы заметил, не трудился ты ручками, и не побирался. Одежда на тебе дорогая, не наша. Под плащом почти не видно, но у ворота у тебя раньше кружева были и шитье канительное по груди. Золотое?
Марек кивнул:
— Пришлось спороть и продать. Вельможная пани швея?
— Именно. Сорок годков и еще девять с иголкой крючилась. И, знаешь, что скажу? Старинная у тебя одежда, не по моде. Такую как раз четыре десятка лет назад носили.
— Два, — пробормотал парень, — но не важно, продолжайте, пани хозяйка. Может, я по случаю дорогим нарядом разжился?
— Нет, хлопчик, — вздохнула старуха. — На тебя шили, по меркам и подгоняли по фигуре, на что угодно поспорю. А еще поспорю, что сначала ты Рышарду правду сказал, за невестами ты в Лимбург явился, за какой-то только тебе нужной панной. Только из соседских девиц ни одна тебя не заинтересовала.
Марек хищно оскалился:
— Сначала всех нужно посмотреть.
Агнешка опять вздохнула:
— Боюсь, что с теми девами, что тебя на горе священной лобзали, ни одна земная в сравнение не идет.
Пауза в гостиной повисла тяжелая, густая, парень приподнял удивленно брови. Старуха пояснила:
— Раньше, когда я еще девчонкой была, у нас таких как ты больше бывало, замороченных паннами-феями с волшебных гор да в мир отпущенных. Не приживались они у нас.
— Почему?
— Да кто вас, чародеев, разберет. — Агнешка хихикнула. — К сестрице моей Фране, помню, один такой отпущенец сватался, общался тайны какие-то открыть, заморочил. Вдвоем ушли, за тайнами. А ты, волшебник, за какой явился?
Вопрос прозвучал резко и Марек тряхнул головой, как ото сна, черные как крылья ворона волосы рассыпались по плечам:
— За своей, вельможная пани, за своей личной тайной. А еще, за памятью.
Таиться дальше парень не стал:
— Кто я и откуда, не помню. Авалонские феи, которые, по их словам, меня из реки Забвения, что наш мир от волшебного отделяет, вытащили решили, что так забавнее будет. Разумеется, за спасение мне пришлось их отблагодарить, и благодарность эта лет на двадцать затянулась по нашему времени.
— Как определил?
— Ну, кое-что я все-таки помню, в Тарифе князь другой, Скасгардия с Доманией воюют, а тогда она только с Ардерой замирилась. Ну и прочее по мелочи. Феи-забавницы сказали, что раньше я сильным магом был, и что силы эти просто так исчезнуть не могут. А еще, что они напрямую с моими воспоминаниями связаны.
— А невеста?
Марек поморщился:
— В ней ключ, вельможная пани. Мне обещали, что как только я нужную женщину увижу, сразу пойму.
— Давно ищешь?
— Больше года, — парень вздохнул, — половину Тарифа шагами измерял, города, городишки, деревни, труппы бродячих актеров, шествия паломников, все впустую. Если в Лимбурге ничего не екнет, придется в другое королевство отправляться, в Ардеру. Мне подсказку еще крошечную дали: «Найдешь, где потерял», поэтому искать я вдоль той самой реки решил. Это у фей она Забвения — Лимб, здесь кто-как называет.
— Наша Лимбовка? — не удивилась старуха. — Ладно, пан чародей, помогу, в память о сестрице своей полоумной. Поживи пока, осмотрись, а через десять дней большой праздник будет, на нем весь город соберется, все панны и пани, что помоложе, будут хороводы вокруг камней медоточивых водить. Если там у тебя сердце екнет…
— Сердце? — оскалился парень, но быстро задал другой вопрос. — Из камней мед течет?
— Проголодался? — вспомнила Агнешка об обязанностях хозяйки. — Идем, хлопчик, обедать. Чего? Камни? А, нет, болтают они, сладкие речи в уши льют, оттого медоточивые. Мяса не ешь? Ну хоть хлебушка, сыр еще есть, квашеная капуста…
И она увела Марека на кухню, такую же чистенькую аккуратненькую, как и все в ее доме. Если бы голодный молодой человек задержался в гостиной еще ненадолго, он увидел бы в окно, как по Княжей улице в сторону площади идет панна Моравянка, хозяйка трактира «Золотая сковородка», и у него обязательно бы екнуло.
Солнце пекло так, что мне казалось, что запах жареного мяса источаю я сама, а не фирменные моравские колбаски, которые работница Гося уже успела бросить на сковородку в ожидании ранних гостей. В последний момент перед моим приходом бросила, завидя меня через окно. Точно. Очень уж старательно она сейчас на них смотрела, а Анджей, здоровый деревенский парень, протирал стойку, не замечая, что делает это не тряпкой, а подолом своей рубахи. А это значило, что очень скоро я останусь без работников.
— Прикати из погреба два бочонка с пивом, — велела я парню строго. — Госька, проснись, замеси теста на клецки, да побольше. Сегодня у нас много гостей будет.
— Случилось чего, панна? — спросила девица, только сейчас оправляя сбившийся передник.
Я закатила глаза, они уже за стойкой тискаются, на днях придут о свадьбе сообщать:
— Марш на кухню! Капусту пошинковала? Ставь тушиться!
Объяснять ничего не хотелось, никому. Но пришлось. Когда я поднялась на третий этаж в жилые комнаты и закрыла дверь, обе тетки бросились ко мне из прохладной полутьмы.
— Адичка, девочка, — восклицала тетка Рузя, заламывая костлявые ручки, — что приключилось?
Вторая тетка — Гражина, возвышалась надо мной на полторы головы, рук не заламывала, но настойчиво басила:
— В город новенький кто-то пришел? Девицы в обмороке, мужчины точат ножи? Пан бургомистр на него посмотрел? Каков вердикт?
