Дорогой шелк, на нем вышита вензельная «М», завитушки которой украшают совсем уж крошечные колокольчики.
Налили по второй. Я послушно отпила. Можно было возвращаться в спальню, но я почему-то задержалась.
— Соленые орехи к пиву, — говорил Марек, щелкая пальцами шарики лещины и засовывая ядрышки себе в рот, — если пару мешков мне к обеду достанешь…
— О чем вообще разговор? — спросила я, протягивая раскрытую ладонь. — Поделись.
Чернявый отсыпал мне горсть из кармана:
— Петрик на своей мельнице потолка иерархии достиг и в него уперся. Это для любого мужчины очень обидно.
Хлопец обиженно вздохнул, Госька его похлопала по плечу, утешая, налила из бутыли всем. Марек схватил чарочку, придержал мне затылок, я отхлебнула, он допил. Щелкнула ореховая скорлупа. У меня во рту оказалось шершавое ядрышко, другое отправилось Мареку. Все это парень проделывал быстро и уверенно, продолжая говорить:
— Мужику за двадцать, а он до сих пор в помощниках у пана Мюлера. Богуславы нос воротят, не подходит жених. А у нас…
Я раздавила скорлупу и засунула орех в рот чернявому, чтоб он на мгновение замолчал:
— Что у нас?
Губы Марека задержались у моих пальцев, ответил мне Петрик:
— Уважаемым человеком стану. Вторым после Марека.
— Тебе сколько пан Мюлер платит? Талеров тридцать?
— Сорок, — махнул Петрик рукой, — но мы уже с Мареком на десятку договорились. Гонор дороже. Вы, хозяйка, не сомневайтесь, я работник хороший, сильный, не пьющий… почти…
Он выпил, крякнул. Чернявый наклонился к моему плечу:
— Я пообещал, что поручу ему у мясника закупаться, он бы и бесплатно согласился.
Мне это все не нравилось, особенно то, что жаркий шепот в ухо отдавался мурашками в самых странных местах.
— На два слова, пан пришлый, — поднялась я и пересекла залу.
В кухне за занавеской я обернулась к Мареку:
— Ты кем себя здесь вообразил? Хозяином?
Лампы мы не зажигали, черные глаза парня блестели в лунном свете, побаивающемся в окошко, как драгоценные опалы. Я вдруг поняла, что осталась с ним наедине, и что он вполне мог решить, что я специально, чтоб остаться… Какой стыд!
— Нет, — сказал Марек грустно, — хозяйка ты, только плохая хозяйка, тебе эта роль не подходит и совсем не нравится. Ты ее без души исполняешь, как будто по привычке.
Очень обидно получилось, наверное, потому что было правдой. Если бы в этот момент чернявый балабол попробовал ко мне прикоснуться, получил бы по лицу кулаком. Но Марек не шевелился, продолжал спокойно говорить:
— Я все это вижу, и вижу, как ситуацию в трактире можно исправить. Не знаю, откуда во мне такие таланты, но в них уверен. Со мной, Моравянка, твой трактир процветать будет. Позволь только…
— Что исправить?
— Многое. От обслуживания до перечня подаваемых яств. Дом большой, просторный, а используется меньше чем наполовину. Сколько на втором этаже спален? Двенадцать? А заняты только три, и то работниками, это расточительно и неразумно. Если комнаты пустить под сдачу… Но тогда нужен еще повар, и наемный музыкант. И еще: ты слишком много платишь поставщикам, таких цен нигде в Тарифе нет.
— Потому что два года трудных выдалось, — попыталась я оправдаться, ухватившись за последнюю фразу.
— Вот, — вздохнул Марек, — а нормальный трактирщик сначала о своем заведении думает. Тебе минимум бургомистром стать надо было, или… Нет, супругой бургомистра тебе, скорее всего, не бывать.
— Почему? — спросила я из вредности.
— Потому… — Парень опять вздохнул и, тряхнув головой, улыбнулся. — Ты же меня не ругаться позвала? Скрепим договор нашим первым поцелуем?
Я фыркнула, отдернула занавеску:
— Сначала приведи трактир к процветанию, балабол.
И пошла к себе.
— Адичка, — басила тетка Гражина, когда мы поднимались по лестнице, — хороший хлопец, с пониманием. Если он трактирные обязанности с тебя снимет, хорошо получится.
— Я не понимаю, зачем ему это надо.
— Влюбился?
— Кто влюбился? — встретила нас Рузя. — В кого?
— Чародей в нашу Адичку.
— Вы ошибаетесь, тетечка, — я сбросила халат на спинку кресла и рухнула на постель. — там кое-что другое.
Уснула я почти сразу, а, когда проснулась за час до рассвета, решила сходить к пану Ежи.
— Сковородку брать будешь? — поинтересовалась Рузя, закрепляя мои косы вокруг головы.
— Нет, мне только посмотреть. Другая тетечка где?
— Гражинка, когда Госька на боковую отправилась, сказала, на лестнице посидит, послушает, о чем парни за чарочкой болтают. Еще не возвращалась. Я, Адичка, пока ты отдыхала, в библиотеке порылась. Помнишь, ты вчера спрашивала, никто ли про оленя с золотыми рогами не слышал?
Эту историю накануне обсуждала в трактире компания пришлых лесорубов. Парни были странствующими работниками, нанятыми магистратом для вырубки леса на склоне ближайшей к городу горы Юнгефрау. Они хвастались, что видели чудесное создание, планировали на него поохотиться. Шутка ли, золотые рога!
Гражина сказала, что байка занятная, но вряд ли тревожная, многие люди мечтают сразу и без усилий разбогатеть, вот и фантазируют.
— Нашла я эту тварюку в бестиарии, — похвасталась Рузя. — Лет пятнадцать тому назад видали ее около Вомбурга. Жители тоже сначала обрадовались, на охоту вышли, только из охотников ни один в город не вернулся. И олень пропал. А потом…
— Новости! — раздался у порога басок тетки Гражины. — Чего расскажу.
— Пусть Рузечка сначала закончит, — решила я. — Продолжайте.
— Прикопаными охотников нашли, всех до одного, в общей могиле.
— Так что за тварь?
— Перевертыш-замануха. Волшебным своим видом добрых людей приманивает, а после жрет.
Это было серьезно, очень. Олень-людоед. Придется разобраться.
— Теперь я, — тетка Гражина проплыла к туалетному столику, за которым я сидела. — Про Марека и его к Адичке интересе.
— Ну-ну, — Рузя про чувства любила больше чем про всякие ужасы, она устроилась на моей уже прибранной кровати, подобрав под себя костлявые ножки и приготовилась слушать. — Влюбился?
— Пожалуй что нет. Он в себе пока не разобрался, с одной стороны его к Адичке тянет, с другой — образом, который он считает неправильным. Дружище Пьер, это он так ночью Петрика называл… — Голос Гражинки изменился, став похожим на Мареков, — Дружище Пьер, феи, с которыми я… Там дальше подробности всякие, Адичке их слушать не надо. Феи-проказницы сказали, что как только я нужную деву увижу, сам все пойму.
Около получаса я терпеливо слушала дословный пересказ обыкновенного пьяного бреда. Он увидел и не увидел, понял и не понял. Никогда еще такого не было, чтоб от близости женщины голова кружилась и члены слабели. Он же ого-го какой кавалер опытный, а тут не знает даже с какой стороны подступиться.
— Это потому, — исполнялось тенорком Петрика, — что Моравянка — панна особенная. Думаешь, до тебя никто женихаться не пытался? Только она как камень, или глыба ледяная, только дерется, наверное, кого-нибудь получше чем простой хлопец ждет. И, кажется, дождалась. Бургомистр, уж такой аристократ из аристократов, с первого взгляда воспылал. Как сейчас помню, в том году после лавины, все горожане на расчистке работали, на Княжью площадь карета въезжает, дорогая с гербами, лакеи дверцы открывают, ручки подают нашему пану Килеру, а Моравянка в этот момент из магистрата выбегает. Бинты нужны, орет, воду кипятите. Ну, всю свиту бургомистрову к делу и пристроила, и пана начальника заодно, собственноручно тряпки на полоски драл.
— Этот рыжий фахан? Ха-ха! Точно любовь.
— Тоже круги вокруг панны Адельки мотает, городской совет подговорил, чтоб поставщики цены повысили, а он потом несчастную деву спас.
— Чего? — всплеснула я руками. — Это Петрик говорил?
— Ну да, — подтвердила Гражина. — Все, кроме нас, оказывается, знают, если даже до помощника мельника слухи дошли. Успокойся, дальше еще интереснее.
Она изменила голос на Мареков:
— Ты, дружище Пьер, не замечал на шее прекрасной панны ранок, наподобие надрезов?
— Надрезы? Хи-хи. Представить даже невозможно, ее, Адельку, с младенчества от ран берегли, Морава покойная не только ножи, даже иголки от нее прятала. Моравянка единственная женщина в Лимбурге, да чего там, на весь Тариф одна, которая ни шить ни вязать не умеет. Пану Килеру про то известно, но он перед всем советом на той неделе сказал, что его супруге домашней работой ручки марать не придется.
Я заскрипела зубами. За моей спиной плетутся дурацкие интриги. Болваны! Целый город болванов. И этих людей я собиралась от оленя-людоеда спасать?
— Дальше Петрик заснул, прямо за столом, — сказала Гражина. — А чернявый стал залу шагами мерять, бормотал под нос невнятицу, я, кроме имени Адички, не разобрала ни слова.
— Спасибо, тетенька.
— Пустое. Делать-то что будем? Мне про раны на шее вопросы не понравились.
— А мне, — пискнула Рузя, — тревожно, что он бургомистра фаханом обозвал. Всем известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Тетки посмотрели друг на друга с тревогой, перевели взгляды на меня.
— Адичка?
Я вздохнула:
— Давайте по существу. Предположим, наш бургомистр действительно фахан. Если бы он меня сожрать хотел, неужели бы этого не сделал? Поводов, чтоб я будто случайно о что-нибудь оцарапалась, достаточно было.
— Может, время тянет, может, ты еще до самой вкусной кондиции не дошла, — предположила Гражина.
— А может он влюблен и каждодневно с противоестественным желанием Адичку съесть борется? — Рузя как всегда выдвинула самую сентиментальную версию.
— Я его спрошу, — пообещала я, — сегодня же. Марека прогоню, к пану Ежи загляну и в магистрат отправлюсь, там как раз приемный день.
— Прогонишь Марека? — удивилась Гражина.
— Разумеется. Он в себе пока не разобрался, но мне-то все яснее ясного. Его те же желания, что и пана бургомистра посещают, крови моей испить.
— А, если он единственный, кто тебя от пана Килера защитить сможет? Или мы вдруг сами истребителями фаханов заделались?
Я уже открыла рот, чтоб сообщить о твердости принятого решения, но, озаренная пришедшей в голову мыслью, замерла. Двое охотников, преследующих добычу, непременно еще и друг с другом за нее сражаются. Тогда у жертвы может появиться шанс. У меня. Шанс.
— Тетечка Гражиночка, посмотрите, пожалуйста, где Марек. Если еще не проснулся, разбудите осторожненько. Тетенька Рузечка, мне нужно переодеться. Давайте что-нибудь скромное, невинное, без вырезов. И чепец! У нас же есть такой с крылышками?
Пока мы перебирали и отвергали наряды, Гражина успела вернуться:
— Марек к плите встал, не в зале, к кухонной, завтрак готовит. Анджея отправил к пану Мюлеру расчет получать, Гоську к плотнику Тесле, зачем, я не поняла. Сам свеж и весел, напевает что-то.
Я посмотрелась в зеркало. То что надо. Испуганная невинная овечка. Корзинку еще можно для полноты образа, заодно сыра у пана Ежи куплю.
Попрощавшись с тетками, я тихонько спустилась по лестнице.
Действительно, напевает. Странная песня, иноземная. И язык незнакомый, с гортанным протяжным «р» и обилием гласных. Отчего-то в животе стало щекотно, пережидая это ощущение, я дослушала песню до конца и заглянула на кухню:
— Доброго утра, Марек.
Чернявый моргнул, его рука с деревянной лопаточкой замерла над плитой. Пахло яичницей, но на сковородке лежала круглая желтая лепешка, парень ее перевернул и тоже поздоровался.
— Прекрасная панна Моравянка в темный лес к волкам собралась? Или на жертвенный алтарь сегодня возлегает?
Улыбнувшись шутке, я прошла к сундукам, достала плетеную из лозы корзинку:
— Сначала за овечьим сыром к пану пастуху, а потом, пожалуй, к волкам. Только панне этот визит не страшен, с ней туда защитник отправится. Тебе сказали, что для работы в магистрате разрешение получит надо? Ну вот. Вместе туда пойдем.
— После завтрака, — Марек подхватил с плиты сковороду. — Панна Аделька разделит со мной скромную трапезу?
Лепешек из яиц я раньше не ела, поэтому согласилась. Мы накрыли в зале, чернявый разделил желтый круг на две половины:
— Это называется омлет.
Я попробовала, уточнила рецепт, оказавшийся совсем простым.
— Когда дело немного расширится, — сказал Марек, — мы сможем гостям по утрам завтраки предлагать.
Расширится? Ну, ну. Мечтай.
— Забавно, — улыбнулась я. Отправляя в рот ломтик омлета, — мне казалось, ты ничего мясного не ешь. А яйца, это ведь будущие цыплята?
Чернявый поморщился:
— Можно я сейчас подробно не буду объяснять, что такое яйца?
— А ты мяса никогда не пробовал? — сменила я тему. — Или не помнишь?
— Дошли уже слухи? У меня с памятью странно, тут помню, тут не помню. Про еду любопытство прекрасной панны могу удовлетворить. Когда-то очень давно, так давно, что и поверить сложно, мне пришлось жить в облике птицы. С тех пор вкусы и поменялись.
— Какой птицы? — уточнила я и без паузы задала еще один вопрос. — Сколько тебе лет?
— Попугая. Что же касается возраста, в одном прекрасном королевстве есть подходящая к случаю пословица: женщине столько лет, насколько она выглядит, мужчине столько, насколько он себя чувствует.
— Каковы в цифрах твои ощущения?
Парень улыбнулся:
— Я же маг, Адель, иногда столетия, иногда… Тебе сколько? Двадцать?
— Двадцать три.
— Идеально мне подходишь. — Он посмотрел на пустые тарелки. — Можем выступать. Гося приберет, когда от столяров вернется. Слушай, у нас денег свободных совсем нет?
— Нет! Зачем плотники?
Мы вышли из трактира, уже рассвело и я кивала на приветствия горожан.
— Что значит, зачем? Перекрытия менять, полы стелить. Деньги нужны. Талеров пятьсот для начала… Может, устроить сообщество пайщиков? — парень размышлял вслух, подлаживаясь к моим шагам, успевал тоже здороваться.
— В Лимбурге, — сообщила я, — такие суммы только в сундуках господина бургомистра водятся.
— Точно! Наш рыжеволосый фаханчик. Любопытно, за что… Испытание? Да какая разница. Пусть сундуки нам откроет…
— Испытание? — переспросила я.
— Ну там, — Марек пошевелил в воздухе пальцами, — в вышних сферах так принято, разных провинившихся к людям посылать.
— То есть, в том, что пан Килер — фахан, ты полностью уверен?
— Разумеется. Я думал, вы все осведомлены. Тоже мне тайна… Карл… Карлуша, Каракуша… Вертится что-то такое в голове… Знаешь, он же меня вчера узнал, узнал и испугался. Шляпу Петрика съем, если нет. О, сколько бы я отдал, чтоб в магическую башенку нашего бургомистра заглянуть.
Я посмотрела в сторону холма, башни было две, венчали симметрично оба крыла бургомистровых хором.
Пана Ежи дома, разумеется, уже не было, говорила я с хозяйкой пани Еживой. Дом подозрительной соседки она указала, влажный ком овечьего сыра завернула в тряпочку и опустила в корзинку, подмигнула:
— Не нужно денег, панна Моровянка. Подарок за услугу, так у нас еще с матушкой вашей заведено было.
Марек удивился:
— Что за услуга?
Хозяйка хихикнула и снова подмигнула, прежде чем попрощаться.
— Держи, — отдала я парню корзинку, — во дворе обожди.
И отправилась к указанному дому. Соседка была из пришлых, тех, кто переехал в Лимбург после памятного схода лавины. Поэтому и звали ее Новак. Жила она одна, подрабатывала плетением кружев, то есть, едва сводила концы с концами. И, как будто для недоверия старожилов этого было мало, Спящий и супруги его наградили пожилую женщину отвратительной, отталкивающей внешностью. Бургомистр? Кто угодно в городе мог поклясться, что это не пан Килер, а плетельщица — переодетый фахан. Кто угодно, кроме меня. Я пани Новак жалела.
Налили по второй. Я послушно отпила. Можно было возвращаться в спальню, но я почему-то задержалась.
— Соленые орехи к пиву, — говорил Марек, щелкая пальцами шарики лещины и засовывая ядрышки себе в рот, — если пару мешков мне к обеду достанешь…
— О чем вообще разговор? — спросила я, протягивая раскрытую ладонь. — Поделись.
Чернявый отсыпал мне горсть из кармана:
— Петрик на своей мельнице потолка иерархии достиг и в него уперся. Это для любого мужчины очень обидно.
Хлопец обиженно вздохнул, Госька его похлопала по плечу, утешая, налила из бутыли всем. Марек схватил чарочку, придержал мне затылок, я отхлебнула, он допил. Щелкнула ореховая скорлупа. У меня во рту оказалось шершавое ядрышко, другое отправилось Мареку. Все это парень проделывал быстро и уверенно, продолжая говорить:
— Мужику за двадцать, а он до сих пор в помощниках у пана Мюлера. Богуславы нос воротят, не подходит жених. А у нас…
Я раздавила скорлупу и засунула орех в рот чернявому, чтоб он на мгновение замолчал:
— Что у нас?
Губы Марека задержались у моих пальцев, ответил мне Петрик:
— Уважаемым человеком стану. Вторым после Марека.
— Тебе сколько пан Мюлер платит? Талеров тридцать?
— Сорок, — махнул Петрик рукой, — но мы уже с Мареком на десятку договорились. Гонор дороже. Вы, хозяйка, не сомневайтесь, я работник хороший, сильный, не пьющий… почти…
Он выпил, крякнул. Чернявый наклонился к моему плечу:
— Я пообещал, что поручу ему у мясника закупаться, он бы и бесплатно согласился.
Мне это все не нравилось, особенно то, что жаркий шепот в ухо отдавался мурашками в самых странных местах.
— На два слова, пан пришлый, — поднялась я и пересекла залу.
В кухне за занавеской я обернулась к Мареку:
— Ты кем себя здесь вообразил? Хозяином?
Лампы мы не зажигали, черные глаза парня блестели в лунном свете, побаивающемся в окошко, как драгоценные опалы. Я вдруг поняла, что осталась с ним наедине, и что он вполне мог решить, что я специально, чтоб остаться… Какой стыд!
— Нет, — сказал Марек грустно, — хозяйка ты, только плохая хозяйка, тебе эта роль не подходит и совсем не нравится. Ты ее без души исполняешь, как будто по привычке.
Очень обидно получилось, наверное, потому что было правдой. Если бы в этот момент чернявый балабол попробовал ко мне прикоснуться, получил бы по лицу кулаком. Но Марек не шевелился, продолжал спокойно говорить:
— Я все это вижу, и вижу, как ситуацию в трактире можно исправить. Не знаю, откуда во мне такие таланты, но в них уверен. Со мной, Моравянка, твой трактир процветать будет. Позволь только…
— Что исправить?
— Многое. От обслуживания до перечня подаваемых яств. Дом большой, просторный, а используется меньше чем наполовину. Сколько на втором этаже спален? Двенадцать? А заняты только три, и то работниками, это расточительно и неразумно. Если комнаты пустить под сдачу… Но тогда нужен еще повар, и наемный музыкант. И еще: ты слишком много платишь поставщикам, таких цен нигде в Тарифе нет.
— Потому что два года трудных выдалось, — попыталась я оправдаться, ухватившись за последнюю фразу.
— Вот, — вздохнул Марек, — а нормальный трактирщик сначала о своем заведении думает. Тебе минимум бургомистром стать надо было, или… Нет, супругой бургомистра тебе, скорее всего, не бывать.
— Почему? — спросила я из вредности.
— Потому… — Парень опять вздохнул и, тряхнув головой, улыбнулся. — Ты же меня не ругаться позвала? Скрепим договор нашим первым поцелуем?
Я фыркнула, отдернула занавеску:
— Сначала приведи трактир к процветанию, балабол.
И пошла к себе.
— Адичка, — басила тетка Гражина, когда мы поднимались по лестнице, — хороший хлопец, с пониманием. Если он трактирные обязанности с тебя снимет, хорошо получится.
— Я не понимаю, зачем ему это надо.
— Влюбился?
— Кто влюбился? — встретила нас Рузя. — В кого?
— Чародей в нашу Адичку.
— Вы ошибаетесь, тетечка, — я сбросила халат на спинку кресла и рухнула на постель. — там кое-что другое.
Уснула я почти сразу, а, когда проснулась за час до рассвета, решила сходить к пану Ежи.
— Сковородку брать будешь? — поинтересовалась Рузя, закрепляя мои косы вокруг головы.
— Нет, мне только посмотреть. Другая тетечка где?
— Гражинка, когда Госька на боковую отправилась, сказала, на лестнице посидит, послушает, о чем парни за чарочкой болтают. Еще не возвращалась. Я, Адичка, пока ты отдыхала, в библиотеке порылась. Помнишь, ты вчера спрашивала, никто ли про оленя с золотыми рогами не слышал?
Эту историю накануне обсуждала в трактире компания пришлых лесорубов. Парни были странствующими работниками, нанятыми магистратом для вырубки леса на склоне ближайшей к городу горы Юнгефрау. Они хвастались, что видели чудесное создание, планировали на него поохотиться. Шутка ли, золотые рога!
Гражина сказала, что байка занятная, но вряд ли тревожная, многие люди мечтают сразу и без усилий разбогатеть, вот и фантазируют.
— Нашла я эту тварюку в бестиарии, — похвасталась Рузя. — Лет пятнадцать тому назад видали ее около Вомбурга. Жители тоже сначала обрадовались, на охоту вышли, только из охотников ни один в город не вернулся. И олень пропал. А потом…
— Новости! — раздался у порога басок тетки Гражины. — Чего расскажу.
— Пусть Рузечка сначала закончит, — решила я. — Продолжайте.
— Прикопаными охотников нашли, всех до одного, в общей могиле.
— Так что за тварь?
— Перевертыш-замануха. Волшебным своим видом добрых людей приманивает, а после жрет.
Это было серьезно, очень. Олень-людоед. Придется разобраться.
— Теперь я, — тетка Гражина проплыла к туалетному столику, за которым я сидела. — Про Марека и его к Адичке интересе.
— Ну-ну, — Рузя про чувства любила больше чем про всякие ужасы, она устроилась на моей уже прибранной кровати, подобрав под себя костлявые ножки и приготовилась слушать. — Влюбился?
— Пожалуй что нет. Он в себе пока не разобрался, с одной стороны его к Адичке тянет, с другой — образом, который он считает неправильным. Дружище Пьер, это он так ночью Петрика называл… — Голос Гражинки изменился, став похожим на Мареков, — Дружище Пьер, феи, с которыми я… Там дальше подробности всякие, Адичке их слушать не надо. Феи-проказницы сказали, что как только я нужную деву увижу, сам все пойму.
Около получаса я терпеливо слушала дословный пересказ обыкновенного пьяного бреда. Он увидел и не увидел, понял и не понял. Никогда еще такого не было, чтоб от близости женщины голова кружилась и члены слабели. Он же ого-го какой кавалер опытный, а тут не знает даже с какой стороны подступиться.
— Это потому, — исполнялось тенорком Петрика, — что Моравянка — панна особенная. Думаешь, до тебя никто женихаться не пытался? Только она как камень, или глыба ледяная, только дерется, наверное, кого-нибудь получше чем простой хлопец ждет. И, кажется, дождалась. Бургомистр, уж такой аристократ из аристократов, с первого взгляда воспылал. Как сейчас помню, в том году после лавины, все горожане на расчистке работали, на Княжью площадь карета въезжает, дорогая с гербами, лакеи дверцы открывают, ручки подают нашему пану Килеру, а Моравянка в этот момент из магистрата выбегает. Бинты нужны, орет, воду кипятите. Ну, всю свиту бургомистрову к делу и пристроила, и пана начальника заодно, собственноручно тряпки на полоски драл.
— Этот рыжий фахан? Ха-ха! Точно любовь.
— Тоже круги вокруг панны Адельки мотает, городской совет подговорил, чтоб поставщики цены повысили, а он потом несчастную деву спас.
— Чего? — всплеснула я руками. — Это Петрик говорил?
— Ну да, — подтвердила Гражина. — Все, кроме нас, оказывается, знают, если даже до помощника мельника слухи дошли. Успокойся, дальше еще интереснее.
Она изменила голос на Мареков:
— Ты, дружище Пьер, не замечал на шее прекрасной панны ранок, наподобие надрезов?
— Надрезы? Хи-хи. Представить даже невозможно, ее, Адельку, с младенчества от ран берегли, Морава покойная не только ножи, даже иголки от нее прятала. Моравянка единственная женщина в Лимбурге, да чего там, на весь Тариф одна, которая ни шить ни вязать не умеет. Пану Килеру про то известно, но он перед всем советом на той неделе сказал, что его супруге домашней работой ручки марать не придется.
Я заскрипела зубами. За моей спиной плетутся дурацкие интриги. Болваны! Целый город болванов. И этих людей я собиралась от оленя-людоеда спасать?
— Дальше Петрик заснул, прямо за столом, — сказала Гражина. — А чернявый стал залу шагами мерять, бормотал под нос невнятицу, я, кроме имени Адички, не разобрала ни слова.
— Спасибо, тетенька.
— Пустое. Делать-то что будем? Мне про раны на шее вопросы не понравились.
— А мне, — пискнула Рузя, — тревожно, что он бургомистра фаханом обозвал. Всем известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Тетки посмотрели друг на друга с тревогой, перевели взгляды на меня.
— Адичка?
Я вздохнула:
— Давайте по существу. Предположим, наш бургомистр действительно фахан. Если бы он меня сожрать хотел, неужели бы этого не сделал? Поводов, чтоб я будто случайно о что-нибудь оцарапалась, достаточно было.
— Может, время тянет, может, ты еще до самой вкусной кондиции не дошла, — предположила Гражина.
— А может он влюблен и каждодневно с противоестественным желанием Адичку съесть борется? — Рузя как всегда выдвинула самую сентиментальную версию.
— Я его спрошу, — пообещала я, — сегодня же. Марека прогоню, к пану Ежи загляну и в магистрат отправлюсь, там как раз приемный день.
— Прогонишь Марека? — удивилась Гражина.
— Разумеется. Он в себе пока не разобрался, но мне-то все яснее ясного. Его те же желания, что и пана бургомистра посещают, крови моей испить.
— А, если он единственный, кто тебя от пана Килера защитить сможет? Или мы вдруг сами истребителями фаханов заделались?
Я уже открыла рот, чтоб сообщить о твердости принятого решения, но, озаренная пришедшей в голову мыслью, замерла. Двое охотников, преследующих добычу, непременно еще и друг с другом за нее сражаются. Тогда у жертвы может появиться шанс. У меня. Шанс.
— Тетечка Гражиночка, посмотрите, пожалуйста, где Марек. Если еще не проснулся, разбудите осторожненько. Тетенька Рузечка, мне нужно переодеться. Давайте что-нибудь скромное, невинное, без вырезов. И чепец! У нас же есть такой с крылышками?
Пока мы перебирали и отвергали наряды, Гражина успела вернуться:
— Марек к плите встал, не в зале, к кухонной, завтрак готовит. Анджея отправил к пану Мюлеру расчет получать, Гоську к плотнику Тесле, зачем, я не поняла. Сам свеж и весел, напевает что-то.
Я посмотрелась в зеркало. То что надо. Испуганная невинная овечка. Корзинку еще можно для полноты образа, заодно сыра у пана Ежи куплю.
Попрощавшись с тетками, я тихонько спустилась по лестнице.
Действительно, напевает. Странная песня, иноземная. И язык незнакомый, с гортанным протяжным «р» и обилием гласных. Отчего-то в животе стало щекотно, пережидая это ощущение, я дослушала песню до конца и заглянула на кухню:
— Доброго утра, Марек.
Чернявый моргнул, его рука с деревянной лопаточкой замерла над плитой. Пахло яичницей, но на сковородке лежала круглая желтая лепешка, парень ее перевернул и тоже поздоровался.
— Прекрасная панна Моравянка в темный лес к волкам собралась? Или на жертвенный алтарь сегодня возлегает?
Улыбнувшись шутке, я прошла к сундукам, достала плетеную из лозы корзинку:
— Сначала за овечьим сыром к пану пастуху, а потом, пожалуй, к волкам. Только панне этот визит не страшен, с ней туда защитник отправится. Тебе сказали, что для работы в магистрате разрешение получит надо? Ну вот. Вместе туда пойдем.
— После завтрака, — Марек подхватил с плиты сковороду. — Панна Аделька разделит со мной скромную трапезу?
Лепешек из яиц я раньше не ела, поэтому согласилась. Мы накрыли в зале, чернявый разделил желтый круг на две половины:
— Это называется омлет.
Я попробовала, уточнила рецепт, оказавшийся совсем простым.
— Когда дело немного расширится, — сказал Марек, — мы сможем гостям по утрам завтраки предлагать.
Расширится? Ну, ну. Мечтай.
— Забавно, — улыбнулась я. Отправляя в рот ломтик омлета, — мне казалось, ты ничего мясного не ешь. А яйца, это ведь будущие цыплята?
Чернявый поморщился:
— Можно я сейчас подробно не буду объяснять, что такое яйца?
— А ты мяса никогда не пробовал? — сменила я тему. — Или не помнишь?
— Дошли уже слухи? У меня с памятью странно, тут помню, тут не помню. Про еду любопытство прекрасной панны могу удовлетворить. Когда-то очень давно, так давно, что и поверить сложно, мне пришлось жить в облике птицы. С тех пор вкусы и поменялись.
— Какой птицы? — уточнила я и без паузы задала еще один вопрос. — Сколько тебе лет?
— Попугая. Что же касается возраста, в одном прекрасном королевстве есть подходящая к случаю пословица: женщине столько лет, насколько она выглядит, мужчине столько, насколько он себя чувствует.
— Каковы в цифрах твои ощущения?
Парень улыбнулся:
— Я же маг, Адель, иногда столетия, иногда… Тебе сколько? Двадцать?
— Двадцать три.
— Идеально мне подходишь. — Он посмотрел на пустые тарелки. — Можем выступать. Гося приберет, когда от столяров вернется. Слушай, у нас денег свободных совсем нет?
— Нет! Зачем плотники?
Мы вышли из трактира, уже рассвело и я кивала на приветствия горожан.
— Что значит, зачем? Перекрытия менять, полы стелить. Деньги нужны. Талеров пятьсот для начала… Может, устроить сообщество пайщиков? — парень размышлял вслух, подлаживаясь к моим шагам, успевал тоже здороваться.
— В Лимбурге, — сообщила я, — такие суммы только в сундуках господина бургомистра водятся.
— Точно! Наш рыжеволосый фаханчик. Любопытно, за что… Испытание? Да какая разница. Пусть сундуки нам откроет…
— Испытание? — переспросила я.
— Ну там, — Марек пошевелил в воздухе пальцами, — в вышних сферах так принято, разных провинившихся к людям посылать.
— То есть, в том, что пан Килер — фахан, ты полностью уверен?
— Разумеется. Я думал, вы все осведомлены. Тоже мне тайна… Карл… Карлуша, Каракуша… Вертится что-то такое в голове… Знаешь, он же меня вчера узнал, узнал и испугался. Шляпу Петрика съем, если нет. О, сколько бы я отдал, чтоб в магическую башенку нашего бургомистра заглянуть.
Я посмотрела в сторону холма, башни было две, венчали симметрично оба крыла бургомистровых хором.
Пана Ежи дома, разумеется, уже не было, говорила я с хозяйкой пани Еживой. Дом подозрительной соседки она указала, влажный ком овечьего сыра завернула в тряпочку и опустила в корзинку, подмигнула:
— Не нужно денег, панна Моровянка. Подарок за услугу, так у нас еще с матушкой вашей заведено было.
Марек удивился:
— Что за услуга?
Хозяйка хихикнула и снова подмигнула, прежде чем попрощаться.
— Держи, — отдала я парню корзинку, — во дворе обожди.
И отправилась к указанному дому. Соседка была из пришлых, тех, кто переехал в Лимбург после памятного схода лавины. Поэтому и звали ее Новак. Жила она одна, подрабатывала плетением кружев, то есть, едва сводила концы с концами. И, как будто для недоверия старожилов этого было мало, Спящий и супруги его наградили пожилую женщину отвратительной, отталкивающей внешностью. Бургомистр? Кто угодно в городе мог поклясться, что это не пан Килер, а плетельщица — переодетый фахан. Кто угодно, кроме меня. Я пани Новак жалела.
